Пропажа

    Возвращаясь из города, куда мы ездили за лицензиями на рыбалку, метров за двести от лагеря мы набрели на Гену, который удобно расположился на крутом берегу с удочкой в руке. Свесив ноги, он поглядывал на поплавок, который торчал недалеко от поваленного дерева. За стволом некогда огромного тополя, не выдержавшего борьбы с водной стихией и рухнувшего в протоку, образовалась небольшая тихая заводь, где вполне мог устроить себе засаду хищник. Вот Гена и пытался взять его на живца. В другой руке Гена держал надкусанное яблоко с красивым розово-красным бочком, даже по одному виду которого можно было сказать, что яблоко удивительно сочное и сладкое. Откуда!?
    - А у нас гости, - заметив наши недоумевающие взгляды, сообщил Гена. – Деды на «Ниве» из Барнаула приехали. Вот, яблоками угостили. Тоже не первый год сюда ездят.
    Потом с сожалением посмотрел на остатки яблока и протянул его нам. Взамен он получил большой ломоть хлеба от остатков буханки, которую незаметно для себя мы почти умяли по дороге. Со свежей кисло-сладкой ежевикой, в изобилии растущей вдоль протоки, есть его было очень вкусно.
    Мы посидели несколько минут на берегу, тоже опустив гудевшие ноги к воде, доели яблоко и побрели к лагерю. Вроде из города шли спокойно, а тут как гири к ногам привязали, с трудом поднялись с земли. Ну, еще бы, километров двадцать за сегодняшний день намотали, и все ногами, ногами... Так бы сидели и сидели, но надо было идти знакомиться с гостями.

    Ниже палаток по берегу, метрах в десяти от отгороженной парашютной стропой нашей территории, стояла белая «Нива» с алтайскими номерами и открытой задней дверью. Возле нее копошились два мужика, которым можно было смело дать «…далеко за шестьдесят». Рядом импровизированный столик из деревянного ящика, накрытого газетой с остатками обеда, пучок бамбуковых удочек, прислоненный к машине, чехол из-под лодки, которая уже стояла на берегу у самой воды. Из машины неслась залихватская песня, что-то из репертуара «Кар – Мэн». Даже не подумаешь, что пенсионеры могут слушать такую музыку. А вот костра не видно.
    Мы, выложив хлеб и растаявшее, превратившееся в бесформенный кусок сливочное масло, граммов триста которого купили в Гонохово, подошли к машине. Коля, как самый старший из нас, быстро нашел общий язык с дедами.

    Владельцам белой «Нивы», которых звали одинаково – Михалычами, именно так они представились, действительно за шестьдесят. Живут в пригороде Барнаула в своих домах. У каждого хороший сад, яблоками из которых они и угощали наших парней. Десяток бело-желтых красавцев еще лежал на нашем столе, словно поджидая нас с Колей. На рыбалку ездят сюда уже лет десять, всегда стараются пробиться именно на эту стоянку, как и мы не любят, когда рядом много народа. Сети ставят на озерах, но немного. Ездят в основном для души, а не для добычи. Любят приезжать сюда поздней осенью со спиннингами, когда в протоке скапливается очень много щуки. Один из дедов, тот, что был потолще, похвастался, что за день в прошлом году осенью, чуть ли не по первому ледку, выловил пятьдесят три щуки от килограмма и выше.

    За разговорами мы и не заметили, как на берегу появился еще один гость. Сначала я обратил внимание, что Колян уставился куда-то в одну точку и удивленно смотрит, чуть ли не открыв рот, поднял глаза, и … сам чуть рот не открыл. Возле импровизированного стола у машины стояла немолодая женщина в старомодном выцветшем синем купальнике, который был ей немного великоват, и держала в руках стопку чистых тарелок. Откуда?! Сколько лет ездили сюда на рыбалку, но никогда на берегу не видели ни одной женщины, да еще в купальнике. Женщине можно было дать и пятьдесят и пятьдесят пять. Худая, сухое морщинистое лицо, светлые волосы, стянутые сзади резинкой, образуют неровный хвост. Ясно, что приехала с Михалычами.
    Мы быстренько свернули разговор и отправились на свою, отгороженную территорию.

    Наши почти в полном составе сидели у стола и, не дожидаясь пока нагреется чайник на тлеющих углях, от души наворачивали привезенный белый хлеб с маслом и рассматривали заветные лицензии. Мы же с Колей ударили по яблокам, которые по вкусу ничуть не отличались от того, что угостил нас Гена. Разве что чуть  кислее.
Женщина действительно приехала с дедами. Причем она не жена, не дочь и не сестра ни одному из них. Просто соседка, как сказал один из Михалычей. Увидела, что они собираются на рыбалку, ну и напросилась в качестве кухарки, решила отдохнуть от домашних забот. А дома у нее трое детей и муж – алкаш. Хотя по внешнему виду можно было смело предположить, что сия дама и сама не чужда водовке. Лицо у нее такое … специфическое.
    Обед из картошки и тушенки, пока деды ставили сети на озерах, она стряпала на нашем костре, потом кормила своих рыбаков, уговорив вместе с ними за обедом поллитровку, потом мыла посуду. Поэтому мы с Колей ее сразу и не увидели. Ходила она, несмотря на комаров, которые все же донимали, в купальнике, вроде как загорала. Хотя какой тут загар - солнце в лагере попадалось местами, а к вечеру совсем ушло за деревья.
    Мы вместе с мужиками впали в уныние … Ну надо же!.. Теперь ни штаны ни снять, ни сматериться от души, ходи да оглядывайся.

    Проснулся я от громких криков.
    - Валентина!.. Валька!.. Куда ты, сука, запропала? - надрывался кто-то незнакомый.
    Какая Валька, почему – сука? Что, вообще, происходит?
    В палатке кроме меня и Коли, который еще спал и никак не реагировал на вопли за стеной, никого не было. За пологом просматривалось наступившее утро, которое явно было солнечным – в палатке душно. Или это я тепло одет?.. Голова спросонок работала плохо.
    Вчера мы отправились спать самыми первыми, даже не стали ужинать, хотя Саня обещал накормить нас жареной рыбой. Сказалась тяжелая дорога и хлопотливый день. С трудом я все же вспомнил о соседях – Михалычах, и сразу сообразил, что ищут они свою спутницу, женщину с неровным хвостом и в купальнике, хотя и понятия не имел, как ее зовут. Интересно, как они разместились трое в «Ниве»? Палатку они точно не ставили, во всяком случае, при нас.
    Толстый Михалыч, в отвисшем на коленках синем трико, босой и голый до пояса ходил вокруг лагеря и время от времени истошно звал пропавшую Валентину, разнообразя свою речь выражениями, как это принято говорить, ненормативной лексики. Его хмурый вид, всклокоченная шевелюра да красные глаза говорили о том, что вечерком они очень хорошо посидели у костра. Несколько наполовину истлевших толстых палок возле машины да столько же пустых водочных бутылок не давали повода усомниться в этом. Когда мы с Коляном отправились спать ни костра, ни бутылок не было. А мы ничего и не слышали.

    Из наших в лагере были только Гена да Костя. Гена возился в кустах возле бочек с рыбой – проверял, Костя на берегу похоже мыл посуду. Стол прибран, чайник, выпускающий парок через носик, стоит возле костра. Ребята уже позавтракали и уплыли на озера, а Василий Емельянович, наверняка, отправился за карасем на свою любимую яму, которую он нашел на Подкове. Вот это мы разоспались!
Пока я умывался, Костя, помывший посуду, рассказал вечерние и утренние новости.

    Посиделки у наших соседей действительно были. Кто бы сомневался! Сначала они отдыхали у нашего костра, предложив и ребятам по рюмочке, но когда те собрались спать, решили разложить свой и продолжить отмечать приезд на протоку. Решимости, по словам Кости, у них было, как и возраста - хоть отбавляй. Повеселевшая и раскрасневшаяся Валентина, что было заметно даже в сумерках, до последнего ходила в купальнике, и только по темну, когда нашим даже в куртках стало прохладно, накинула на плечи что-то вроде длинной вязаной кофты. Куда она подевалась, Костян не знал, потому что тоже ушел спать. Но что Валентина ни уступала дедам по количеству выпитого, это Костя заметил точно.
    Второго напарника – худого Михалыча, видно не было. Судя по тому, что толстый звал только Валентину, второй спал в машине.
    Ну, ни чего себе! Дожили …

    - Может, утонула?.. – как-то философски протяжно сделал предположение Костя.
– А что? Пьяная … Пошла умыться … Кувыркнулась ... Течение здесь быстрое …
    - Не-е, Костя, - резонно, как мне казалось, возразил я. – Зачем ей, пьяной, ночью умываться? Она и трезвая-то не моется. Ты руки ее видел? Да и деды, наверняка до последнего сидели. Они бы спохватились и с вечера бучу подняли.
    - Ну, это смотря какие они сами были, - тоже не менее резонно заметил Костя. – Видишь, второй-то до сих пор дрыхнет. И по фигу ему мороз …
    Неужели вот так можно напиться, чтобы не заметить пропажи напарника? Но ведь пропала … Значит можно.

    Постепенно потуги полуголого Михалыча сошли на нет. Побродив вокруг лагеря, он успокоился, особенно после того как я высказал предположение, что развеселая Валентина подалась на соседнюю стоянку, где тоже были рыбаки, за продолжением праздника первой ночи на рыбалке, махнул рукой и отправился в машину досыпать. Проснувшийся и позавтракавший Коля занялся приготовлением обеда. Обещал приготовить какой-то только ему известный суп. Костя остался помогать да лагерь караулить, а мы с Геной прихватив удочки и бидон с живцами, отправились к тихой заводи за тополем, где вчера он и рыбачил.
    Клев был так себе. Живца теребил в основном не крупный окунь, а шелупонь, чуть больше самого живца. Добычу мы бросали в бидон - пусть охотники и жертва вместе порезвятся. Но все равно было интересно, и незаметно мы скоротали время до обеда.

    В лагере нас ждал сюрприз – нашлась пропажа. Нечесаная Валентина с лицом, напоминающим непропеченый блин, на котором выделялись узенькие щелочки глаз, вздрагивающая и жалкая, все в том же неизменном грязно – синем, обвисшем купальнике, сидела у нашего костра на корточках, вытягивая над огнем трясущиеся руки. Уж от чего она тряслась больше – от холода или от похмелья, сказать трудно. Лицо, руки, ноги и вся спина несчастной были искусаны комарами на каждом сантиметре. Эту красную сыпь можно было сравнить, наверное, с чешуей – чуть погуще бы и точно – Ихтиандр в купальнике. Волосы, уже не стянутые в хвост на затылке,  которые и без того напоминали использованную паклю, теперь были густо перемешаны с прошлогодними листьями серо-черного и коричневого цвета и годились разве что на сантехнические работы, дырки затыкать. На коже спины и живота отчетливо пропечатались глубокие вдавленные полосы самой причудливой формы – и на чем это она лежала, интересно?

    Гена остановился, заморгал глазами и только с удивлением вытянул губы в трубочку, но сказать так ничего и не смог. Мне приходилось видеть таких «красавиц» по работе неоднократно, поэтому я отреагировал более прозаично – крякнул и повернул к берегу. Сразу захотелось умыться ...
    Все же я заметил как Коля, добрая душа, настоящий рыцарь, сострадалец чужому горю, налил в кружку горячего кипяточка и протянул Валентине – согрейся, мол, бедолага … Эх, Коля, не этого ты налил, не этого …

    Где провела ночь Валентина, рассказал Коля. Он чуть ложку, которой помешивал суп, в котел не уронил от испуга, когда сначала услышал, а потом и увидел, как в полной тишине из-под «Нивы», где безмятежно продолжали спать Михалычи, показались сначала ноги с грязными пятками, затем тощий, откляченный зад в синем купальнике, потом спина в красных пятнах от комариных укусов и серо-черных листьях, а затем и всклокоченная голова из пакли.
    Всю ночь перебравшая Валентина проспала под машиной, даже не удосужившись накрыться хоть какой-то тряпкой. И по фигу ей были и комары, и холод, и Михалычи, и все на свете. Она даже не слышала, как все утро сердобольный дед рысью бегал вокруг лагеря в ее поисках и даже голос чуть не сорвал, выкрикивая вместе с ее именем слова привета, которые и разбудили меня.

    Проснувшиеся деды полечили пропажу своими средствами: сначала дали по роже, чтобы не пряталась, потом дали похмелиться, чтобы не тряслась как припадочная, потом намазали всю одеколоном, чтобы не так зудели комариные укусы. Лицо страдалицы еще долго напоминало лицо китайца – круглое и с узкими щелочками глаз, под одним из которых появилось украшение в виде сине-фиолетового фингала, совсем закрывшего глаз на неопределенное время.