Глава 2. Гуревич

«Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих. На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею». Псалтирь, Псалом 90, Стихи 11-12.

***

— Я понимаю, как живут эти люди. Я понимаю, что ими движет. Я сам был таким, моей целью было защититься ото всего, от любого возможного удара, но я не знал наверняка, что считать возможным: я выстраивал кокон из защитных реакций, чтобы ничто не могло меня травмировать. В итоге я получил очень крепкий кокон. Только оказалось, что этот кокон состоял из травм.
Вячеслав Гуревич, 23 года, политзаключённый.

Точнее будет сказать «самопровозглашённый политзаключённый». Никто не писал Гуревичу писем, никто не носил передачек. Хата была молчаливой, так как жужжать никому не хотелось, а слов от инсектоагента не добьёшься. Гуревич мог только думать, и чем громче он думал — тем тяжелее становился тихий сонный писк смотрящего.
— В сущности, им опасны те, кто понял. И действительно, такие люди опасны для человечества в принципе. Не эти малолетние нигилисты, чудом избежавшие ударной дозы психотерапии, нет: они неспособны изменить эти зыбкие правила, по которым мы все живем. И это замечательно. А вот те, кто никуда не торопится, но и ни к чему не стремится — они могут быть опасны для шатких рамок человеческого социума. В наше время совсем не страшно быть изгоем, мы научились сбивать их в стайки и приручать. А значит, изгои теперь нам вовсе не страшны. Другое дело — те, кто всё понял, но по какой-то причине не пожелал удалиться в пустыню. Я очень боюсь, что если продолжу молчать хотя бы год, то тоже пойму. А этого бы совсем не хотелось.

Гуревич очень любил оперировать неким призрачным «мы», потому что сам из себя, в сущности, не представлял ничего. Ещё в четырнадцать лет он решил, что будет владеть умами, но уже в шестнадцать впервые крепко запил. С тех пор он перестал в должной мере владеть даже своим умом, и даже себе не мог ничего толком объяснить, тут уж ни до urbi и ни до orbi.
— Для чего я живу? Разве на этой горестной земле есть то, что стоит таких мучений? Разве бог, если он мог бы существовать, был бы таким безумно-жестоким?! — когда Гуревичу было не перед кем делать вид, он начинал делать его перед собой. При этом он думал, что смотрит в самую суть своего естества, на деле же он не мог пробиться даже через зыбкую плёнку, створоженную поверх его личности из контента ироничных телеграм-каналов об эстетике и смерти постмодерна.
— Вячеслав, сколько Вы можете себя мучать?
Гуревич мог бы поклясться, что кто-то отвечал тихим, но грозным баритоном на его мысли, однако клясться Гуревич не умел, а для непостижимого считал себя слишком разумным.
— Кто Вы? — только и смог подумать в ответ Гуревич. И добавил: — Вавилен Сергеевич?..
Гуревич хотел картинно упасть на колени, но понял, что в молчаливой ночной хате никто не слышит его мыслей, поэтому продолжил дальше оцепенело сидеть на своей шконке.
— И что же вам всем так дался этот Вавилен Сергеевич…
— Как же, властитель мыслей, сильнейший из ныне живущих. Величайший ум, кто ещё, если не он, смог бы вот так запросто проникнуть в чужую голову?
— Варианта два: шизофрения или непознанное. Вам какой больше нравится?
— Пожалуй, второй, но…
— Вы правы, отличий не так много. А те, что есть, несущественны. Так что не будем пытаться выразить мою суть на понятийном уровне, лучше я Вам сразу объясню, откуда взялся в Вашей голове. То, что учёные Вашей страны называют…
— Простите, а можно со мной на «ты»? Мне как-то привычнее, когда в моей голове не так много заглавных букв.
— Хорошо, Вячеслав. Продолжим. Учёные вашей страны называют это «функциональным клеймением»: у человека на какое-то время атрофируется одна из его функций вследствие воздействия некоторого вещества, которое сразу после клеймения начинает производить организм заклеймённого, таким образом, человек становится заразен и клеймит всех, кто с ним контактирует. Степень контакта, необходимая для получения клейма, регулируется дозировкой вещества.
— Простите, я не улавливаю…
— Вячеслав, ты жужжишь, потому что касался того бедняги дольше, чем на полторы секунды. Достаточно было даже потрогать его нижнее белье, но до этого дело не дошло. Теперь ты сам распространяешь жужжание. Тебя заклеймил тот парень под фонарём, а на лбу у тебя – символическое завершение процесса. Так понятнее?
— Вполне понятно, спасибо. Но что же Вы, откуда Вы взялись?
— Я был достаточно давно, но слышать меня и мыслить в мою сторону ты смог после получения клейма. Можешь считать это побочным эффектом, пока тебе так будет проще.
— А что Вы из себя, ну… Где Вы на самом деле находитесь?
— Тут и нахожусь. У меня нет такой фиксации на пространственных и временных характеристиках, как у человеческих детёнышей. Можешь считать, что я в твоей голове, а можешь, если тебе так удобнее, что я где-нибудь на Сириусе.
— На каком?
— На Сириусе А, на Сириусе Б, да хоть в посёлке городского типа Сириус Краснодарского края – совершенно непринципиально. Мне важно, чтобы ты свыкся с мыслью о моём существовании и просто представил, что я существую.
— А Вы существуете где-то, кроме моего воспалённого рассудка?.. — Гуревич совершенно растерялся.
— Вячеслав, опять ты со своим административно-территориальным. Я не существую в принципе, но это противоречит твоим базовым установкам, так как взаимодействовать ты якобы можешь только с чем-то существующим, все эти ваши Сартры с Ницшами пытались доказать обратное, но получилось не очень. Достаточно глупо пытаться рассуждать о несуществующем существующими терминами, но я не прошу тебя это понять. Давай просто условимся, что меня зовут Алёша, но я не из-под Кыштыма, а из пгт Сириус. Пойдёт такой образ?
— Достаточно сюрреалистично и, вместе с тем, знакомо, благодарю. Ну и какая у вас цель? Захват человечества? Контроль над разумом?
— Судя по тому, что ты обратился ко мне во множественном числе, ты хочешь подобрать для меня более подходящее имя, и тебе кажется, что ближе всего будет «Легион» … Хорошо, пусть так. Негативная коннотация может несколько мешать диалогу, но это несущественно. Цели у меня, Вячеслав, нет совершенно никакой. Мне не нужны концепции для оправдания моего существования, так как и существования у меня никакого нет. Но ведь это ты задавался вопросом «зачем?!», верно?
— Зачем что?
— Зачем всё. Тебя очень интересует, зачем всё, и ты пытаешься отыскать во всём какой-то неведомый смысл, но сам же отказываешь ему в существовании. Поэтому давай условимся: смыслом ты можешь считать меня.
— Простите, но никак не могу. Для меня смысл не может быть выражен в персоналии, потому как только что-то непознаваемое, чего нельзя достичь, но к чему должно стремиться…
— Неудачно я тебе явился. Надо было из горящего куста или как-нибудь… Окей, чтобы я был максимально непознаваем, в следующий раз я тебе явлю истинное чудо, а ты пока помедитируй на какую-нибудь священную гору, к вершине которой, допустим, ты стремишься всю жизнь. Хотя на самом деле, Вячеслав, мы оба прекрасно понимаем, что никакая точка без вектора никуда стремиться не может, а если у тебя наконец появится вектор, то его сущность вытеснит самую суть той точки, которой ты являлся до появления вектора… Ну и нахера тебе тогда эти горы?
— Я пытаюсь уловить Вашу мысль, и если я ловлю в верном направлении, то Вы хотите сказать, что Вы – Бог? — Гуревич понимал, что додумывает уже в пустоту и что некие тайные сущности всегда уходят после прощания, но он слишком привык к людям и в принципе не привык к тому, что кто-то может уйти окончательно.

Тишина хаты стала какой-то абсолютной, а арестанты – какими-то картонными, и всё в целом стало какое-то… Всё ещё постижимое, но у Гуревича уже не осталось желания постигать. Зато появилось желание забыться, и Гуревич провалился в долгожданный сон.