Ч. 252 Преступления и наказания

Предыдущая страница   http://proza.ru/2021/10/22/909
 
Лесовский обошёл матросов, стоявших во фронт, пристально вглядываясь в лица и опрашивая, кто крикнул вызов команды; но виновные не сознались. Повторив опрос ещё несколько раз и не получив ответа, командир фрегата,
 
по словам Бутакова в его конфиденциальной записке от  20 августа 1855 года на имя генерал-губернатора, написанной по приказанию Муравьёва, сказал, обращаясь к матросам:
 
«Я понимаю, ребята, что выход наверх и шум были умышленны, я думал, было, вернуться в Кронштадт и объявить, что с такой командой не хочу и не могу идти;
 
но я этого не сделаю; ибо имею приказание от государя императора идти вперёд, а каждое приказание моего государя я исполню по долгу присяги до тех пор, пока во мне есть капля живой крови.
 
От вас, ребята, я требую этого же. Я, чтобы дойти до того, чтобы с уверенностью выполнить обещание, данное нами великому князю генерал-адмиралу, я требую тишины при работах и быстрого исполнения приказаний. Уменье во всяком деле придёт само собой; но я вам объявляю, что за неисполнение я должен и буду наказывать, помните это».
 
- Будем помнить ваше высокоблагородие, - ответ команды».
 
Думаю, что поскольку магнитофонов тогда не было, вряд ли Бутаков мог дословно помнить два года спустя, что сказал матросам Лесовский, но, видимо, общий смысл сказанного он передал.
 
Муравьёв приказал Бутакову написать о случившемся по требованию управляющего Морским министерством великого князя Константина.

Далее в своей конфиденциальной записке Бутаков докладывал: «Вступив в океан, занятия команды приняли более регулярный вид, и, оставив уже позади все опасности трудного плавания, в позднее осеннее время сопровождавшие нас от самого Кронштадта до океана,
 
капитан имел возможность более систематически упражнять команду во всех разнородных требованиях нашей службы, и преимущественно старался ознакомить их с действиями артиллерии и с боевым порядком.
 
Команда усердно работала, и, мало-помалу, совершенно свыклась со своими обязанностями, а, главное, ознакомилась между собою, и по наступившему военному времени с уверенностью можно сказать, что, встретив неприятеля, исполнит свой долг и постоит за честь русского флага».
 
В рассказе об этом случае у Константина Михайловича Станюковича говорится, что капитан взял слово с офицеров, что они будут молчать о происшедшем. Это мне кажется достоверным. О бунте на «Диане» упоминали некоторые авторы мемуаров,
 
но  всё это из серии «одна бабушка сказала», рассказы не тех, кто был участником событий, а тех, кому кто-то рассказывал. Вы не найдёте ни одного упоминания об этом случае у людей, служивших с Лесовским на «Диане».
 
Скорее всего, командир и офицеры обсудили происшествие в кают-компании и решили молчать. Если бы делу был придан официальный ход, можно не сомневаться, что зачинщиков выявили бы.
 
Этих людей ждала бы смертная казнь, а остальных могли пропустить сквозь строй со шпицрутенами, что тоже было равносильно мучительной смерти, после чего выживших отправили бы на каторгу.
 
Офицеров тоже не ждало ничего хорошего, о карьере можно было бы забыть. Офицерское слово тогда было словом чести, и обещание молчать не было никем и никогда нарушено. Рапорты, написанные по приказанию Путятина, Муравьёва и великого князя Константина, повторяют друг друга.
 
Видимо, выводы из случившегося сделали для себя и командир фрегата, и офицеры. Конечно, не так благостно, как описано в рассказе Станюковича, но всё же сделали. Избиения матросов и порка линьками резко сократились.
 
Нельзя сказать, что командир и офицеры были садистами, просто они не понимали, что воспитывать можно и словом. Их самих нещадно секли в Морском кадетском корпусе и в семьях, и они так же расправлялись с матросами.
 
Иван Иванович Бутаков в этом отношении был редким исключением из правил. В своей записке он приводит ещё один случай «возмущения» людей: «… стоя на Вальпарайзском рейде, равно и в бытность нашу в Рио-де-Жанейро, командир фрегата, по возможности, чаще отпускал команду на берег.
 
В то время, когда очередная вахта готовилась ехать гулять, из остававшихся на фрегате людей пополняли на шлюпки необходимое число гребцов и выводили на другие надобности. Для этого вызвали половину команды наверх, но вахтенный начальник заметил, что не довольно быстро выходят,
 
приказал выходить скорей, и, стоя сам у люка, внятно расслышал слова: «Чего тут торопиться, успеем». На вопрос, кто это сказал, часть команды, бывшая ещё в батарейной палубе,

немедленно указала на виновных и просила довести до сведения командира, чтобы подобный поступок не причли к дурному поведению всей команды.

Виновные были посажены под караул, и через два дня по выходе в море наказаны кошками при команде самим г. командиром фрегата, и совершенно отдельно от команды содержанием на гальюне, откуда выходили только при пробитии тревоги.
 
И когда господину командиру угодно было простить их, то команда видимо неохотно приняла их в свой круг, что служило лучшим доказательством хорошего её поведения.

Когда же вторично входили в Гонолулу после двухнедельного крейсерства в виду Сандвичевых островов в надежде встретить «Аврору», долженствовашую на пути зайти для пополнения провизии и воды, и, в то же время, полагая встретить на рейде сильнейшего врага, шли совершенно изготовлены к бою;
 
с заряженными орудиями и обнесёнными шпрингами (шпринг -трос, заведенный в скобу станового якоря или взятый за якорь-цепь, другим концом проведенный на корму, для удержания корабля в заданном положении.

В парусном флоте заводился для наиболее эффективного использования бортовой артиллерии на якоре. – Прим автора) , то любо было смотреть на команду, свыкшуюся уже со своим делом, и с нетерпением желавшую померять свои силы с врагом, будучи уверены в своей силе и искусстве.
 
Придя на рейд, по газетам узнали, что война объявлена. Когда сделали это известием команде, то она при громких «ура» выразила полную готовность драться до последней капли крови за царя, веру и отечество».
 
Наказание кошками - жестокое наказание за не такой уж серьёзный проступок, но такую уж выучку получил Лесовский  у Лазарева, Нахимова, Корнилова и Истомина.
 
Линёк, которым били по спине привязанного к решетчатому люку матроса, представлял собой просмоленную короткую верёвку в палец толщиной, на конце которой был завязан узел. Кошка – это плётка с тремя такими концами. Пороли матросов боцманы.
 
В России существовали два вида физических наказаний: те, которые увечили человека, и болезненные наказания. Рвать ноздри и клеймить людей перестали только после Отечественной войны 1812 года, в 1817 году.
 
Кнут отменили в 1845 году, помните, у Некрасова: «Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую. Ни звука из ее груди, Лишь бич свистал, играя». А телесные наказания в войсках отменили лишь в 1904 году.
 
Так что можно себе представить, какая жёсткая дисциплина была на Черноморском флоте.

Не знаю, являются ли в наше время телесными наказаниями избиения экипированной, как средневековые рыцари, шлемами, бронежилетами полицией и росгвардией безоружных демонстрантов, выражающих несогласие с действиями властей.
 
Возмущает, когда читаешь рапорт Бутакова, и то, что провинившихся и уже наказанных физически матросов держали в гальюне, видимо, карцера на фрегате не было. На парусных судах гальюном называется носовой свес, где устанавливалось украшение.
 
Место романтичное, красивое, но как раз там и находилось прозаическое заведение, именуемое туалетом. Почему на носу, понятно:  ветер сдувал все "ароматы". Это было, конечно, унижением человеческого достоинства людей, вынужденных там есть и спать. Но когда в нашей стране считались с человеческим достоинством?
 
Продолжение http://proza.ru/2021/10/25/1385