de omnibus dubitandum 109. 33

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТАЯ (1896-1898)

Глава 109.33. А ТЫ БЫ ПОКА ЗА ГРАНИЦУ СЪЕЗДИЛ…

    Раздражительность Коллонтая сделалась невыносима. Он, сделался сумрачен, и сердитый или кричал или поднимал истории из-за пустяков. Бросил работу и в гости не ходил. У Керен был один раз, вернулся не такой сердитый и рассказывал Шурочке, что они за границу едут, звали и его с собой. Он даже развеселился, мечтая, как бы хорошо, если б мальчик был постарше, ехать им всем вместе, кстати же Шурочка уже давно не была за границей. Но теперь, конечно, нечего и думать…
      
    И он опять сделался печален.
      
    Шурочка нашла путь к исполнению своего решения; он был труден для нее, но зато самый легкий для Коллонтая, а об этом она и заботилась. Шурочка не обманывала себя.
      
    Когда она поняла, что все кончено, что это навсегда, ей стало спокойнее: она уйдет, но как? Как сделать, чтобы эта разлука не причиняла ему боли? Она не винила его ни в чем. «Он ведь сам не понимает, что не любит, – думала она. – Но ему тяжело… И я должна ему помочь».
      
    Время шло, а она медлила, ей казалось, что она никогда не любила и не жалела его так, как теперь.
   
    Письмо с Кавказа от одного забытого друга решило все. Шурочке писали, что мама ушла от отца и, проживает в имении в селе Кудровка* Сосницкого уезда Черниговской губернии.

*) Кудровка (укр. Кудрівка) — село в Сосницком уезде Черниговской губернии.  Расположена на правом берегу реки Убедь, в 18 верстах от Сосницы, и в 8 верстах от дороги. Железнодорожное сообщение было только до станции Бахмач Курско-Киевской (1869) и Либаво-Роменской (1873) железных дорог. Тогда же построили станцию и посёлок железнодорожников. В 1891 году Бахмач являлся торговым местечком Конотопского уезда Полтавской губернии с населением 5 тыс. человек, в котором действовали две православные церкви и, не было промышленных предприятий.
       
    Медлить было нельзя. Если Коллонтай узнает это, то первая мысль его будет – что этого не может быть.
       
    Раз за завтраком, по-видимому, спокойная, она сказала:
       
    – Володя, я думаю поехать к матери ненадолго, мне очень тяжело, что я так рассталась с нею. Я не могу дольше терпеть. Я поеду к ней в Кудровку. Мальчик в деревне поправится. А ты бы пока за границу съездил… До сентября…

* * *
       
    Через две недели Коллонтай уезжал в Италию с семьей Керен. Шурочка совершенно спокойно рассуждала, что нужно ему в дорогу, уговаривала теплее одеться и говорила, что непременно будет к первому сентября в Петербурге. Но Коллонтай страшно тосковал.

    – Пиши ты мне чаще, Шурочка, каждый день пиши, а то я там не выживу, прикачу назад, к тебе. Да лучше мне не ехать, а? Уж очень грустно без тебя… Нет, лучше не поеду!..
      
    Шурочка успокаивала его, как умела. В день отъезда они поднялись рано. День был серенький, с крыш текло, начиналась оттепель. Коллонтай был раздражителен и утром холодно простился с мальчиком. Шурочка поехала провожать его.
       
    На вокзале стояла обычная суета, шум. Шурочка присела на скамейку в глубине залы, в угол. Коллонтай пошел посмотреть, тут ли Керен, и Шурочка осталась одна.
       
    Она смотрела на лакеев, носильщиков, бегущих с чемоданами, запоздавших пассажиров – и думала о них. О разлуке она не думала, душа ее точно застыла, и она не хотела понять важности этого часа. Пришел Коллонтай.
       
    – Они здесь, уже в вагоне. Сейчас второй звонок. Ты туда не ходи, сквозит, простудишься. Я еще посижу.
       
    Он сел около нее. Они молчали и не смотрели друг на друга. Минуты шли, и обоим хотелось, чтобы это поскорее кончилось.
      
    Услышав второй звонок, Шурочка встала.
      
    – Ну, пора, – сказала она.
      
    Он стоял перед ней, такой жалкий и бледный, с глазами, полными слез, что на одну минуту она подумала: «Нужно ли то, что я делаю?..».
      
    – Прощай, Шурочка, пиши ты мне, ради Христа… Мне так тяжело… Лучше бы я не ехал…
      
    – Прощай, перестань, – сказала она почти холодно. – Не на век расстаемся. Не опоздай, скорее…
      
    Они простились. Когда Коллонтай ушел, Шурочка вслед за ним пробралась на платформу, – она видела издали, как ему постучали в окно и, он вошел на площадку вагона.
      
    Поезд тронулся. Шурочка смотрела вслед и не плакала.
      
    Потом она вышла из вокзала и наняла извозчика. Мокрый снег падал хлопьями. Кругом был треск дрожек, крики извозчиков и сквозь падающий снег смотрели большие серые дома.
       
    Среди этой уличной суеты большого города Шурочка вдруг почувствовала себя совсем одинокой…
       
    «Вот и нет у меня никого, кроме мальчика, – подумала она. – Одни мы с ним на свете».