Метаморфоза

Войдя в класс, я немного скукожилась. Мало того, что я хромоногая, так я еще и малохольная. Окна в школе продувает, щели, как их не затыкай и не заклеивай - свищут ветром. А у меня очень слабые уши. Поэтому, чтобы хоть как-то защитить их, мне бабушка наказала ходить в платочке.

- Это что тут за православие? - очень грозно спросила моя учительница. - октябрятский значок и платок????

Бабушка, ходившая всю оккупацию от партизанского отряда, расположенного под Зубцовом, до штаба Калининского фронта пешком через линию фронта, всегда робела от ее тона. Учительница моя была детдомовская, половина молодежи в нашем городе были детдомовские. Было такое ощущение, что все родительские дети, то есть мы все в классе, самим фактом наличия дома и семьи, были для этой женщины классовыми врагами и отношение она свое к нам не скрывала. Я туда ходила как на расстрел каждый день. Я и девочка Маша, которая тоже ходила в платочке. Но у нее с ушами было все в порядке. Она просто была из старообрядцев. И значка октябрятского она не носила.

- Ольга Васильевна, у Шуры уши болят. Врачи посоветовали закрывать, я ей велела в школу идти, но платок не снимать.

- Развели тут балаган. Завтра ее в парандже приведите, морду ее тогда хоть не увижу. Иди, садись к той чокнутой, - и все поняли, что она говорит про Машу.

Маша сидела, как и положено изгоям, на задней парте, за партой, которая стояла у окна. Парта двухместная, но так как от окна дует и меня там продует обязательно, она пересела к окну и освободила мне свое место у прохода.

Когда пришла весна, дуть перестало. Но Маша так и осталась сидеть у окошка. А меня забрали очередной раз в больницу и больше в эту школу я не вернулась. Сначала я долго лежала в Калинине, потом меня забрали родители в гарнизонную школу, потом отдали в Институт им. Турнера. Много классов и много учителей. Родители мои развелись и маме дали квартиру в Ярославле. В третий класс я уже пошла в другую школу, а новая учительница Татьяна Юрьевна, оказалась настоящей Ариной Родионовной и я даже боялась вспоминать первые свои годы в школе во Ржеве.

Прошли годы, я поправилась, научилась ходить, чтобы хромоты было не видно, выросла, поступила в университет.

Во Ржев я приезжала очень часто, но про школу и про Ольгу Васильевну никогда не спрашивала.

В 2005 году умер наш дедушка. К этому времени на берегу Волги построили часовню. Дед мой никогда в церковь не ходил, но почему-то все родственники мои задумали его обязательно отпевать.

В церковь я вошла самая последняя.

- Свечечки, свечечки не забываем покупать, - услышала я до боли в мозгу противный голос.

Прав был Ильф и Петров, проходят годы, власть меняется или деградирует, не важно, человек стареет, но его голос узнаваем в любой ситуации.

Ольга Васильевна, как и положено всем церковным служащим, была одета в длинную юбку, платок, она была безобразна настолько, насколько бывает безобразной лицемерная, битая жизнью женщина, вся жизнь которой прожита в дискомфорте и нищете.

- Ой, Шура, ты что ли? - невероятным образом узнала меня она.

- Да, Ольга Васильевна, это я. Уж извините, что без паранджи.

Она на мгновение замешкалась, а потом ответила тем самым, концлагерным тоном.

- А ты злопамятная какая, бог тебя накажет...

- Как вы вовремя о боге вспомнили. А у Маши, которую вы травили, как дела?

Собеседница моя замешкалась опять. Очень вовремя ее спросили про свечки.

Бабушка моя наш разговор слышала.

- Шура, так ты разве не знала? Маша же твоя в Калинине, врачом гинекологом работает. К ней с самой Москвы женщины бесплодные приезжают. Рука у нее легкая....