Ритушка

       В Сосновке было принято называть всех особей женского пола как  Катюшка, Дуняшка, Полюшка, Верушка.   
       У моей любимой тётущки Ольгушки была дочь Ритушка. Родилась она в 1940 году. Отца она не знала, хотя и носила его фамилию. Про него я знаю только, что у Ольгушки была страстная любовь перед войной, но что-то не сложилось. Сестра Каля настояла на рождении Ритушки и относилась к ней как к своей дочери и во всём ей помогала.
          Мы с братом проводили летние каникулы в Сосновке у бабушки и тётушки. Ритушка любила вышивать крестиком. Обычно она сидела перед раскрытым окном, за окном цвёл шиповник, и солнце играло на её лице. Девушка на картине Тропинина «Кружевница», которую я увидел в «Огоньке», казалась мне очень похожей на Ритушку. 
          В 1957 году она поступила в 1-ый МОЛМИ (Первый Московский государственный медицинский университет имени И. М. Сеченова). Иногда она заезжала к нам в Воскресенск. Помню 1-ый раз она приехала к нам, когда мы жили «на бараках». У неё была длинная коса, которую она носила спереди. Я гордился такой красивой сестрой и с удовольствием ходил с ней к колонке за водой.
          Ритушка обладала прекрасным музыкальным слухом, ещё когда училась в школе, она за одно лето  научилась самостоятельно играть на баяне. Сидела, нажимала  кнопки - клавиши, и вдруг  из каких-то пиликаний возникала мелодия. Так же она научилась играть и на гитаре.
          Эти музыкальные навыки  привели её в художественную самодеятельность института. Ездила с агитбригадой по стране. В 1959 году бригада выступала в  Мирном, когда ему присвоили статус города. Рассказывала о масштабном карьере, где открытым способом добывали алмазы. В самодеятельности участвовал Мотя Левинтон, который позже прославился как капитан  команды КВН Первого МОЛМИ. Ритушка ему нравилась. Он даже шутливо предлагал выйти за него замуж: «Будем 'Матвей и Маргарита'».
           Ритушка умела шить. Как-то она сшила себе платье с неким модным элементом, а именно: хлястик был пришит сзади на попе. Тогда в конце 50-х в тренде была борьба со стилягами, в журналах рисовались карикатуры на стиляг в башмаках на толстых подмётках,  брюках-дудочках, широченных пиджаках и ярких галстуках.
          Когда она приехала домой на каникулы и шла по улице в этом платье, то это вызвало пересуды среди старушек, которые проводили время на своих крылечках с надеждой ожидая, что кто-нибудь пройдет по улице и - или принесет какую-нибудь новость, или даст пищу для пересудов. Телевизоров тогда ещё ни у кого не было. К стилягам в Сосновке  были причислены даже мы с Юриком, так как у нас были клетчатые рубашки, выпущенные поверх сатиновых шароваров. Но по-другому мы их и не могли заправить, так как  были они такого короткого фасона, что  штаны пришлось бы подтягивать до груди. Было обидно, когда местные пацаны кричали вослед «Стиляги». Ещё у нас были сандалии с кожаной подмёткой, на которых я ловко скользил по сухой траве с «бугра».

          Ритушка переняла от тёти Оли умение готовить. Особенно ей удавалась выпечка. Как-то по приезде в Воскресенск они испекла запомнившийся мне торт со сгущённым молоком с какао.
         А ещё она была способна сделать что-то съедобное из ничего. Когда летом в Сосновку съезжались все, то из курицы варился суп с самодельной лапшой.
То, что было курицей, распределялось следующим образом: Юрику  - пупочек и сердце, папе и маме - по крылу, тёте Кале и Гоше - по ножке, мне и Ритушке - что-то  там от туловища, Ольгушке — гузка, бабушке - голова с гребешком и клювом.
Ритушка дополняла свою долю, самолично промывая кишочки и обжаривая их на сковороде.

          Однажды летом у Ритушки появился местный сосновский ухажер. Мне он не нравился, и я, сидя на старой ветле, стрелял в него из рогатки.  Я вообще любил лазить по деревьям. На двух рядом растущих вётлах я даже сделал себе шалаш, куда забирался, когда ссорился с Ольгушкой. Парень может быть был и неплохой, но рыжий. Мне это не нравилось. Как говорила орловская тётя Галины  в таких случаях: «А он парень неплохой, только ссытся и глухой». Отчасти из-за этого Ритушка звала меня «Саня-змей».
          Мотя Левинтон мне не нравился не потому, что он был еврей, а потому, что он был очень толстым. В наше время в 50-х годах к имевшим лишний вес относились с насмешкой. Упитанных малышей звали «Микоянами», а ребят постарше «Жиртрест», «Кабан» или «Жирдяй».
          Ещё один ухажер появился в Сосновке, когда Ритушка уже училась на последнем курсе. Это был племянник соседки  Дарьюшки. Работал он зубным техником и по тем временам неплохо зарабатывал. Но Ритушке он не понравился. Она ходила с ним в райцентр (так называли центральную часть Сосновки с вокзалом, рынком, клубом, магазинами). Зашли в магазин, и стоматолог решил угостить Ритушку конфетами. Попросил самых дорогих. Продавщица была ошарашена таким запросом и испуганно спросила: «Счастливое детство»? Потом сняла с верхней полки засиженную мухами коробку, протерла с неё пыль и протянула необычному покупателю. Ритушка потом, рассказывая эту историю, издевалась над его самолюбованием и старанием произвести впечатление. 
         
         После окончания учебы в МОЛМИ Ритушку распределили в город Темников в Мордовии.  В дальнейшем сложные перипетии жизни привели её, при  активном руководстве тёти Кали, в  Тамбов. В 1976 году у неё родилась дочь Ксюшка.
          А в августе  1977 году я с дочерью Ольгой  ездил в Сосновку. Бабушка была уже совсем плоха, почти не вставала с постели. Запавшие щёки и ставшие бесцветными некогда редкого синего цвета глаза смотрели отстранённо, отражая внутреннюю то ли физическую, то ли душевную боль. Ольгушка была уже на пенсии, и Ксюшка жила у неё. Ксюшке очень нравилось, когда я подбрасывал её на руках. Она говорила: «Саня, воздух» и показывала вверх. Удельная плотность у неё была высокая, и я после упражнений «Саня, воздух» чувствовал себя как после гиревой тренировки.

        Ещё она научилась говорить «Соседи- бл@ди», что безусловно было верно. В своей жизни я неоднократно в этом убеждался.
        Ольга, которая научилась читать уже в четыре года, сразу занялась книгами и журналами, создав такой же беспорядок в этажерке, как и я в своё время.
        С тоской побродил я по «бугру», который зарос рядами посаженных сосен. Через неделю мы уехали. Бабушку я больше не видел, она умерла в 1978 году, а с Ритушкой встретился только в  1990 году в Тамбове на похоронах Ольгушки.