Это первая моя научная работа. Начавшаяся в 1964 году, она продолжалась более двадцати лет. В поисках сведений о поэте и революционере Иване Ивановиче Гольц-Миллере (1842-1871) были изучены материалы восьми архивов Москвы и Ленинграда.
Многолетние архивные разыскания привели к поистине фантастическому открытию - малоизвестный поэт, носивший немецкую фамилию, оказался двоюродным братом великого русского писателя Льва Толстого, а его отец, скромный чиновник - внебрачным сыном людей, принадлежавших к старинным дворянским фамилиям, который добился причисления к привилегированному сословию ценой тяжелой солдатской службы и участия в боевых сражениях.
Читая секретную переписку шефа жандармов и министра внутренних дел, невольно удивляешься, как много внимания уделяли высшие сановники Российской империи участнику освободительного движения. И хотя против него не было никаких улик, кроме общего рода обвинений в "дурном направлении" и "нигилистических убеждениях", его влияние на студенческую молодежь считали настолько опасным, что запретили пребывание во всех университетских городах.
Значительная часть поэтического наследства Гольц-Миллера более столетия оставалась неизвестной, что не давало возможности в полной степени проследить развитие таланта, который высоко ценил Н. А. Некрасов.
Надеюсь, что моя работа поможет вырвать из забвения имя незаслуженно забытого поэта-революционера Ивана Гольц-Миллера.
«УБИТ ПРЕСЛЕДОВАНИЯМИ ВЛАСТЕЙ!»
«Перед целым строем государственной машины Гольц-Миллер был песчинкой; так отчего же различным ветрам не играть вволю этой песчинкой?» (1)
Р.В. Авдиев,
участник освободительного движения 1860-х годов.
О поэте с очень русскими именем и отчеством и двойной немецкой фамилией - Иван Иванович Гольц-Миллер, - чья недолгая жизнь пришлась на 60-е годы ХIХ столетия, я узнал впервые полвека назад на первом курсе филологического факультета. Тогда, под впечатлением литературоведческих рассказов Ираклия Андроникова, повествующих об увлекательных архивных поисках, я мечтал стать историком литературы. О своей любви к литературе ХIХ века я поведал преподавателю, читавшему курс «Введение в литературоведение», и попросил порекомендовать тему, которая могла бы стать будущей курсовой (о более основательной исследовательской работе, об аспирантуре и диссертации, я тогда и думать не смел). Он назвал мне несколько имен малоизученных поэтов прошлого века, в числе которых был и Гольц-Миллер. Через несколько дней в читальном зале Ленинской библиотеки я просмотрел литературу о них и узнал, что менее всего известно о Гольц-Миллере - единственная тоненькая книжечка его стихов была выпущена в 1930 году издательством всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев под названием «Поэт-революционер И.И. Гольц-Миллер» (2), объединив 32 стихотворения, напечатанные при его жизни, и 3 произведения, опубликованные уже после его смерти. Автор статьи о поэте, напечатанной за год до этого в журнале того же общества «Каторга и ссылка», с грустью признавал: «Биографические сведения о Гольц-Миллере не отличаются особым обилием и богатством» (3). Завершалась статья словами: «Надо разыскать неизданные произведения Гольц-Миллера… Надо вырвать из забвения творчество талантливого представителя одной из самых героических эпох революционной истории» (4).
Составители сборника «Поэт-революционер И.И. Гольц-Миллер» писали: «…Отец поэта сообщал, что после его сына осталось до 70 стихотворений. В настоящее время нам удалось собрать только 34, т. е. только половину литературного наследства Гольц-Миллера. Другую половину, по-видимому, приходится считать безвозвратно погибшей» (5). Однако несколько лет спустя литературовед И.Г. Ямпольский обнаружил в фондах Института русской литературы (Пушкинский дом) подготовленный к печати отцом поэта рукописный сборник стихотворений Гольц-Миллера. Выбрав из числа неизданных 14 стихотворений представляющих, на его взгляд, наибольший интерес, Ямпольский опубликовал их в 1936 году на страницах «Литературного наследства» (6). Остальные оставались ненапечатанными и по-прежнему находились в рукописном сборнике, хранившемся в Ленинграде в Пушкинском доме, именуемом также Институтом русской литературы Академии Наук СССР.
Хотя фамилия поэта была мне неизвестна, однако одно из его стихотворений оказалось мне знакомым. Положенное еще при жизни поэта на музыку, оно стало известной революционной песней - об узнике, отважившимся на побег и предпочевшим гибель заключению в неволе, каждая строфа которой завершалась возгласом «слушай!», которым перекликались окружавшие тюрьму часовые:
«СЛУШАЙ!»
Как дело измены, как совесть тирана
Осенняя ночка черна…
Черней этой ночи встает из тумана
Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво;
В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
- Слу-шай!..
Хоть плотны высокие стены ограды,
Железные крепки замки,
Хоть зорки и ночью тюремщиков взгляды
И всюду сверкают штыки,
Хоть тихо внутри, но тюрьма - не кладбище,
И ты, часовой, не плошай:
Не верь тишине, берегися, дружище.
- Слу-шай!..
Вот узник вверху за решеткой железной
Стоит, прислонившись к окну,
И взор устремил он вглубь ночи беззвездной,
Весь словно впился в тишину.
Ни звука!... Порой лишь собака зальется,
Да крикнет сова невзначай,
Да мерно внизу под окном раздается:
- Слу-шай!...
«Не дни и не месяцы - долгие годы
В тюрьме осужден я страдать,
А бедное сердце так жаждет свободы, -
Нет, больше не в силах я ждать!..
Здесь штык или пуля - там воля святая…
Эх, черная ночь, выручай!
Будь узнику ты хоть защитой, родная!..»
- Слу-шай!
Чу!.. шорох… Вот кто-то упал… приподнялся…
И два раза щелкнул курок…
«Кто йдет?...» Тень мелькнула - и выстрел раздался,
И ожил мгновенно острог.
Огни замелькали, забегали люди…
«Прощай, жизнь, свобода, прощай!»
Прорвалося стоном из раненной груди…
- Слу-шай!
И снова все тихо… На небе несмело
Луна показалась на миг.
И, словно сквозь слезы, из туч поглядела,
И скрыла заплаканный лик.
Внизу ж часовые шагают лениво;
В ночной тишине, то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
- Слу-шай! (7)
---------------
Я понял: Гольц-Миллер - моя тема.
К окончанию второго курса я изучил всю литературу, где упоминалась фамилия Гольц-Миллера, и достаточно хорошо знал его биографию. К сожалению, этого я не мог сказать о его творчестве. По-прежнему мне были известны только стихи, помещенные в тоненькой книжечке «Поэт-революционер И.И. Гольц-Миллер» и опубликованные шесть лет спустя в «Литературном наследстве». Они составляли только половину поэтического наследства Гольц-Миллера. Вторая половина, остававшаяся неопубликованной, находилась в рукописном сборнике, хранившемся в архиве Пушкинского Дома в Ленинграде. И перейдя на третий курс, в летние каникулы я поехал в город на Неве, заручившись официальным письмом для работы в этом архиве.
Подходя к величественному зданию, увенчанному куполом и украшенному колоннадой, я вспоминал вдохновенные строки Блока:
Имя Пушкинского дома
В Академии наук …
На площадке широкой лестницы между первым и вторым этажами посетителей встречало полотно - копия известной картины Айвазовского «Прощание Пушкина с морем».
Подписав официальное письмо у ученого секретаря на втором этаже, где размещалась дирекция, я спустился на первый. Войдя в читальный зал отдела рукописей, занял место за одним из старинных столов красного дерева, крытых зеленым сукном. Сколько маститых ученых занималось в свое время в этом зале, сидя за этими столами! У стены стояла знаменитая картотека основателя Пушкинского дома Б.Л. Модзалевского с его портретом наверху. Высокие напольные часы в футляре красного дерева мерно отщелкивали секунды. Когда часы начинали бить двенадцать, стекла в окнах вздрагивали от орудийного выстрела - это на противоположном берегу в Петропавловской крепости стреляла пушка, возвещая о том, что наступил полдень.
Мне выдали толстую продолговатую тетрадь с пожелтевшими страницами, более похожую форматом на альбом. На титульной странице написано:
Стихотворения Ив. Гольц-Миллера
Если долго сдержанные муки,
Накипев, под сердце подойдут,
Я пишу…
Некрасов*
Издание А.Е. Добровольского
С.-Петербург, 1872 г.
На следующей странице - краткое предисловие:
«ОТ АВТОРА
Предлагаемые стихотворения составляют отголоски известных настроений, пережитых, как я думаю, не мною одним только, но и значительной частью нашего молодого поколения. Суммою таких настроений определяется основной тон пережитого периода, и вот почему я решаюсь издавать эти стихотворения отдельной книжкой, надеясь, что незначительность ее объема уравновесится хоть немного тем скромным значением, какое я осмеливаюсь присвоить ей, как одному из слабых памятников, отражающих в себе до некоторой степени душевное состояние многих в продолжение кратковременного, но далеко не бесцветного периода - быть может, я предаюсь самообольщению, но ведь в таком случае я один буду в ответе за мою ошибку.
________________
*Из стихотворения Н.А. Некрасова «Праздник жизни - молодости годы…». Эпиграф выбран самим Гольц-Миллером. При описании сборника обнаруживший его И.Г. Ямпольский допустил неточность в последней строке эпиграфа: «Я пою…» (Лит. наследство - С. 449); эта же ошибка повторена и в составленном им сборнике «Поэты 1860-х годов», вышедшем в 1868 году в малой серии «Библиотеки поэта» в биографической справке о Гольц-Миллере .
Скептически наблюдая, как я начал переписывать стихотворения в общую тетрадь, сотрудница отдела рукописей остановила мой порыв. Оказалось, прежде чем начать подобную работу, нужно было получить разрешение заведующего отделом. Как я узнал, им был маститый пушкинист Николай Васильевич Измайлов. Под диктовку сотрудницы я написал заявление на его имя. В сокращенном виде оно выглядело примерно так: «…доктору филологических наук от студента… Прошу разрешить мне ознакомиться со стихами Гольц-Миллера и скопировать их для подготовки курсовой работы» - увы, более весомой причины я привести не мог. «Укажите, на каком вы курсе», - потребовала сотрудница. Только что переведенный на третий курс, я смиренно приписал: «от студента третьего курса», понимая, сколь ничтожно это будет выглядеть в глазах маститого ученого. «Но вы не написали, какие именно стихотворения вы хотели бы скопировать» - резонно заметила сотрудница. «Но я бы хотел… все стихотворения…» - окончательно смутившись, пробормотал я, сознавая, сколь странно выглядит моя просьба. «Вcе?! - изумлению моей собеседницы не было границ. - Но зачем вам это - ведь многие стихи Гольц-Миллера уже опубликованы». «Но ведь профессор Ямпольский при публикации части стихов в «Литнаследстве» отмечал, что в напечатанных при жизни поэта по сравнению с неопубликованными имеются разночтения, которые представляют интерес…», - попытался объяснить я нелепость своей просьбы. «Хорошо, - смилостивилась сотрудница, - я сегодня же передам ваше заявление Николаю Васильевичу, а уж как решит он, об этом вы узнаете завтра».
С нетерпением дождался я следующего дня, терзаясь в раздумьях: разрешат мою просьбу или нет. Прихожу на следующий день в Пушкинский дом. Смущенно спрашиваю сотрудницу, прочитал ли Николай Васильевич мое заявление. «Да, прочитал и написал резолюцию, с которой вы можете ознакомиться», - отвечает она, подавая мне мое заявление. Что я ожидал увидеть? Всего одно-два слова, написанные Измайловым: «разрешаю» или на худой конец «не разрешаю». Однако резолюция, начертанная маститым пушкинистом, оказалась гораздо более пространной: «Не возражаю, но считаю, что студенту третьего курса следовало бы заняться чем-либо более полезным, чем копированием всех стихов Гольц-Миллера». Эту резолюцию я запомнил до конца жизни.
Прошло четырнадцать лет. К тому времени я окончил филологический факультет, и моя дипломная работа называлась так: «Творчество И.И. Гольц-Миллера». В 1980 году в академическом журнале «Русская литература», редакция которого находилась (как находится и теперь) в здании того же Пушкинского дома, появилась моя публикация «Неопубликованные стихи И.И. Гольц-Миллера», содержащую 30 стихотворений поэта, как оригинальных, так и переводных - скопировать которые мне, студенту третьего курса, из рукописного сборника, хранящегося в отделе рукописей Пушкинского дома, разрешил в 1966 году Н.В. Измайлов.
***
«Жизнь сочинителя есть драгоценный комментарий к его сочинениям» (8); писал А.И. Герцен. Эти слова как нельзя более применимы к И.И. Гольц-Миллеру, чья биография профессионального революционера служит замечательным комментарием к его поэтическому наследству.
Будущий поэт родился 27 ноября 1842 года в семье скромного провинциального чиновника. Его отец, имевший одинаковые с сыном имя и отчество, служил смотрителем училища в Поневежском уезде Ковенской губернии. В скором времени семья переехала в Минск, и отец стал секретарем акцизного губернского управления в чине коллежского асессора.
С раннего детства поэт жил в атмосфере литературных интересов. Его отец очень любил литературу, много читал, внимательно следил за новыми произведениями, выписывал литературные журналы, наконец - сам неплохо владел пером. Он сотрудничал в «Минских губернских ведомостях», «Виленском вестнике» и других изданиях, помещая там театральные обозрения и выступая по общественным вопросам.
В 1854 году Гольц-Миллер поступил сразу во второй класс минской гимназии. «…С IV класса начала определяться основа характера Гольц-Миллера, - писал товарищ поэта по гимназии и будущий его биограф А.Е. Добровольский, - честность, прямота, восторженность и горячая любовь к человечеству безразлично, - вот те черты, которые за всю непродолжительную жизнь покойного характеризовали его личность и заставляли товарищей глубоко уважать его» (9).
Годы занятий Гольц-Миллера в гимназии характеризуются общественным подъемом, предшествовавшим падению крепостного права. «Это было в конце 50-х годов… - вспоминал Добровольский. - Когда поэзия заливалась горючими слезами так называемой «гражданской скорби» или разражалась неудержимым смехом бичующей сатиры, на гимназической среде не могли не отразиться движения русской мысли и лихорадочное стремление к прогрессу; в учениках старших классов оно отразилось в относительной свободе слова, своих убеждений и в отношениях их к преподавателям и вообще людям взрослым» (10).
Примечательно, что в своих воспоминаниях Добровольский (во время их написания - весьма благонамеренно настроенный преподаватель минской гимназии) говорит о влиянии гражданской поэзии на молодежь в атмосфере политического подъема. Правда, автор, пристрастно относившийся к демократической литературе, не счел нужным назвать имена поэтов, оказавших на развитие его поколения столь значительное влияние. Однако мы с уверенностью можем сказать, что одним из первых в их числе был бесспорно Н.А. Некрасов, поэтический сборник которого вышел в свет в 1856 году и имел огромный успех, в частности в среде молодежи, только вступавшей в жизнь.
Несколько ниже в биографическом очерке Добровольский отметил, что Гольц-Миллер «со всем пылом юношеского увлечения усвоил себе мысли тех писателей и поэтов, которые приходились ему больше по душе» (11). Нет сомнения в том, что едва ли не первым среди них был Некрасов.
В 1859 году Гольц-Миллер окончил минскую гимназию с отличием и «правом на чин ХIV класса». На следующий год восемнадцатилетний юноша поступил на юридический факультет Московского университета. «В это время, - читаем мы в воспоминаниях Добровольского, - Иван Иванович стал сознавать, что сведений, которые дала ему гимназия, крайне недостаточно, чтобы вполне понимать жизнь и людей. Он стал энергически заниматься изучением философов и мыслителей европейской науки и серьезно взялся за изучение французского и немецкого языков…» (12).
Поступление Гольц-Миллера в Московский университет совпало с периодом, когда освободительное движение в России достигает наивысшего подъема. 1860 год стал решающим для политического самоопределения Гольц-Миллера. За короткое время он входит в среду революционно настроенных студентов и принимает участие в деятельности «Первой русской вольной типографии в Москве», выпустившей брошюру Н.П. Огарева «Разбор книги барона Корфа “14 декабря 1825 года и император Николай”», разоблачающую тенденциозное сочинение видного сановника М.А. Корфа о восстании декабристов. Одновременно с тайной типографией московскими студентами было организовано и подпольное издательство, которое выпускало путем литографирования нелегальные издания, в том числе номера «Колокола», произведения А.И. Герцена, Н.П. Огарева, стихотворения Т.Г. Шевченко.
Деятельность нелегального издательства и типографии приняли столь интенсивный характер, что вызвала серьезную озабоченность в высших сферах. По личному указанию Александра II было начато следствие.
В Москву срочно выехал жандармский подполковник А.Н. Житков, считавшийся в III Отделении специалистом по политическим обыскам и арестам. Благодаря удачно подвернувшемуся доносу Н.Д. Костомарова (брата печально известно Всеволода Костомарова, сыгравшего предательскую роль в процессах над М.Л. Михайловым и Н.Г. Чернышевским) жандармам удалось напасть на след. Один за другим участники нелегальных издательства и типографии были арестованы.
В фонде «III Отделения собственной его императорского величества канцелярии» в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ныне он именуется Государственный архив Российской федерации) хранится секретная переписка двух высших сановников Российской империи - главного начальника III Отделения (он же - шеф жандармов) и министра внутренних дел, в которой на протяжении десяти лет эти статс-секретари и генерал-адъютанты не забывали о скромном молодом человеке, бывшем студенте Московского университета, состоявшем под полицейским надзором, замененным впоследствии секретным наблюдением. И хотя против него не было никаких улик, кроме общего рода обвинений в «дурном направлении и нигилистических убеждениях», его влияние на студенческую молодежь считали настолько опасным, что запретили пребывание во всех университетских городах.
ГАРФ, ф. 109, ед. хр. 212
1861 года, Августа 27го дня во исполнение распоряжения Правительства подполковник Корпуса Жандармов Г. Житков и правящий 5 Станом Московского уезда Коллежский Асессор Шумов, прибыв Московского уезда в деревню ведомства Государственных имуществ Аминьево, в доме крестьянина Ильи Федорова Кабанова, в квартиру студента Московского Университета юридического факультета Ивана Иванова Гольц-Миллер, где производили внезапный самый тщательный осмотр в имуществе его, Гольц-Миллер, по коему в принадлежащих ему бумагах оказались некоторые запрещенные Правительством сочинения, литографированные и писаные, по чему положили означенные бумаги запечатать общими печатями, а самого Гольц-Миллер передать в распоряжение Г. Подполковника Житкова, а равно и запечатанные в мешке бумаги его, Гольц-Миллер.
Осмотр производил, студента Гольц-Миллера с запечатанными бумагами в мое распоряжение принял
Подполковник Житков.
При сем находился правящий 5 станом Мо[ско]вского уезда Коллежский Асессор Ив. Шумов
При обыске находились понятые крестьяне деревни Аминьева Государственных имуществ Егор Николаев, Василий Николаев, Егор Дмитриев, Сергей Васильев, Михайла Васильев, Федор Николаев.
При сем находился студент Московского факультета юридического факультета Иван Иванов Гольц-Миллер» (13).
Л. 194.
«Корпуса жандармов Подполковника Житкова
28 Августа 1861 г. № 38
Весьма секретно
Г. Москва
Управляющему III Отделением
Собственной канцелярии ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
Свиты ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
Господину Генерал-Майору и Кавалеру Графу Шувалову
Препровождая при сем студента Московского Университета Гольц-Миллера, имею честь почтительно доложить ВАШЕМУ СИЯТЕЛЬСТВУ, что он арестован мною в 12ти верстах от Москвы в деревне Аминьеве, у него найдена довольно толстая пачка Колокола, литографированного в Москве, и много писем, из коих некоторые на польском языке, вся эта переписка мною не читана по неимению времени, но уложена в небольшой тюк, запечатана и сдана поручику Московского жандармского дивизиона Шлепперу для представления в III Отделение вместе с арестантом и прилагаемом при сем акте. Гольц-Миллер есть один из подвизавшихся в печатании возмутительных статей. Живший с ним господин Ильинский мною не задержан, потому что у него не найдено ничего, что бы показывало, что он причастен к их обществу.
Подполковник Житков - (14)
Л, 193
Разбор шифрованного телеграмма № 3134, 27 Августа 161 г., из Москвы, от Подполковника Житкова Его Сиятельству Графу Петру Андреевичу Шувалову
Сегодня почтовый поезд повез студента Гольцмиллера, у него перепечатанный Колокол и другая переписка.
Л. 184
По прибытии в столицу Российской империи он был доставлен в III отделение и помещен в одну из камер его тюрьмы. В скором времени в соседнюю камеру был заключен арестованный тем же подполковником Житковым в Петербурге соратник Н.Г. Чернышевского революционер и поэт М.Л. Михайлов. Этот эпизод известен нам благодаря «Запискам» последнего: «Когда, пройдя двор с садиком, мы вышли в ворота, я взглянул на окна своего каземата. Окно рядом с моими окнами было освещено. Штора не была опущена, и мне показалось - у окна сидит девушка, белокурая, с распущенными на плечи волосами. Несколько дней спустя Михайлов спросил тюремного надзирателя: «Мне хотелось знать, кто же это около меня. Он сказал, что это молодой человек, совсем мальчик, волосы по плечам. Я догадался потом, что это был московский студент. Я видел его из окна во дворе в студенческом мундире и думал, что его выпускают на свободу, но как мне сказали потом в следственной комиссии, - его перевели только из Третьего отделения на съезжую (кажется, Обер-Миллер фамилия)» (15).
Михайлов впервые услышал и поэтому неточно запомнил фамилию Гольц-Миллера. Он не мог, разумеется, знать о том, что в скором времени этот юноша, случайный сосед по тюремному заключению, продолжит начатую им борьбу - и в революционном подполье, и на страницах «Современника», и что стихи, написанные Гольц-Миллером, долгое время будут приписываться ему, Михайлову.
Пробыв около месяца в заключении в тюрьме при III отделении, Гольц-Миллер был переведен затем в Адмиралтейскую полицейскую часть. «Здесь-то начало его болезней, - писал впоследствии отец поэта. - В адмиралтейской части, куда он был отослан, его как политического, секретного арестанта и засадили в так называемую «секретную», то есть в грязную, темную и душную конуру с маленьким круглым окошечком, где вместо постели был куль гнилой соломы, а на содержание отпускалось ему 10 коп[еек] в сутки. О лампе вечерами… и думать было нечего, ведь даже белья он целый месяц не мог переменить, так что на него напали насекомые, называемые на солдатском языке пехотой. В тот самый день, когда его выпустили, я приехал в Петербург и, отыскав его у товарищей, едва мог его узнать, так он изменился» (16).
«Дело о нелегальном издательстве и первой вольной типографии в Москве» было едва ли не первым политическим процессом в царствование Александра II. Для рассмотрения этого дела была создана особая следственная комиссия, в состав конторой вошли чиновники министерства внутренних дел, министерства юстиции и управления московского генерал-губернатора (17). Документы комиссии убедительно свидетельствуют о поведении Гольц-Миллера на следствии. Молодой революционер вел себя на допросах мужественно, полностью отрицая выдвигаемые против него обвинения:
«Студент Иван Гольц-Миллер на следствии показал, что найденный у него экземпляр «Колокола» и все литографированные отрывки сочинений Герцена взяты были у студента Макавеева для прочтения и потом, за смертью Макавеева, остались у него. Относительно заметок в памятной книге Гольц-Миллер объяснил, что Сулин, уезжая в деревню, просил его получить с упомянутых в записке лиц деньги за значащиеся там сочинения, которые, по словам Сулина, были им розданы. Он также взял для себя у Сулина вместо денег, которые он был ему должен, несколько экземпляров книги барона Корфа с целью оставить их у себя до того времени, пока Сулин будет в состоянии отдать ему деньги… Продажею и передачею запрещенных сочинений он не занимался; найденные у него портреты дал ему Макавеев с просьбой отретушировать их. Не доносил он правительству об известном ему распространении запрещенных сочинений потому, что не видел никакой опасности для государства от этого распространения, так как оно не имело никакого политического значения» (18).
Показания молодого революционера ввели следствие в заблуждение, и комиссия так охарактеризовала деятельность Гольц-Миллера: «Не имея никаких средств к жизни, кроме незначительного пособия от отца, он… был только у других на побегушках» (19).
Допросив Гольц-Миллера, следственная комиссия постановила освободить его из заключения «с оставлением под секретным надзором» до окончания следствия (20).
Однако, несмотря на надзор, молодые революционеры не прекращают борьбу. В камере Тверской полицейской части в Москве, где находились под арестом руководители революционной студенческой организации П.Г. Зайчневский и П.Г. Аргиропуло, которых навещали находившиеся на свободе товарищи, была написана прокламация «Молодая Россия». Переправленная на свободу, она была отпечатана в подпольной типографии и в мае 1862 года во множестве экземпляров распространена в Петербурге, Москве и других городах. На всю Россию прозвучали пламенные слова: «Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя, знамя будущего, знамя красное и с громким криком: Да здравствует демократическая и социальная республика Русская двинемся на Зимний дворец!..» (21)
«Россия вступает в революционный период своего существования. Проследите жизнь всех сословий, и вы увидите, что общество разделяется в настоящее время на две части, интересы которых диаметрально противоположны и которые следовательно стоят враждебно одна к другой.
Снизу слышится глухой и затаенный ропот народа, угнетаемого и ограбляемого всеми, у кого в руках есть хоть доля власти…» Это народная партия. Ей противостоит другая партия, императорская, которую возглавляет царь, состоит из помещиков, купцов и чиновников - «одним словом, все имущие, все, у кого есть собственность родовая или благоприобретенная».
В прокламации излагалась программа преобразований: создание федеративной республики, переход всей власти к национальному собранию, обобществление земли, фабрик и торговли, предоставление политических прав женщинам.
«Молодая Россия» вызвала смятение в правительственных кругах. Несмотря на тщательно проведенное расследование, III Отделение так и не смогло установить, кем была написана «Молодая Россия». Жандармы даже предполагать не могли, что составителей «возмутительного воззвания» следует искать в числе уже арестованных и находящихся под следствием деятелей освободительного движения. Авторы прокламации были превосходными конспираторами. Их имена (и то далеко не все) стали известны лишь много позднее.
«Мол[одую] Р[оссию]» писали я и мои товарищи по заключению, - вспоминал в 1889 году П.Г. Заичневский. - Припомнить долю участия каждого не берусь - написал аз многогрешный, прочел, выправили общими усилиями, прогладили и отправили для печатания через часового», называя конкретно только одну фамилию: «поэт Г[ольц]-Миллер» (21).
В книге «Политические процессы шестидесятых годов» (М., 1923) говорится: «И.И. Гольц-Миллер играл значительную роль в кружке и, по-видимому, принимал деятельное участие в печатании «Молодой России», состоял членом центрального революционного комитета, от имени которого была издана эта прокламация» (22). (с.331).
Правительствующий Сенат определил:
«…9) студента московского университета Ивана Гольц-Миллера за распространение запрещенного сочинения «Разбор книги барона Корфа “14 декабря 1825 года» заключить в смирительный дом на три месяца» (24).
Отбывая срок заключения в московском смирительном доме, пятеро студентов - участников «Молодой России», в том числе Гольц-Миллер, встретились там с мещанином Петром Яковлевым, арестованным за пьяную драку. Желая похвалиться, мещанин направляется в Петербург к самому начальнику III Отделения генералу А.Л. Потапову и должен будет дать ложные показания на проходящем там процессе над Н.Г. Чернышевским. Эти показания Яковлева подговорил дать В.Д. Костомаров, также привлекавшийся по делу нелегального издательства и первой вольной типографии в Москве.
---------------
Понимая, какая опасность угрожает Чернышевскому, студенты решили разоблачить махинации тайной полиции. Они незамедлительно направили следующее письмо Н.А. Некрасову:
«Милостивый государь.
Недели две тому назад с нами произошел случай, о котором считаем долгом довести до вашего сведения.
Мы находимся арестованными в смирительном доме с конца февраля; на страстной неделе к нам явился какой-то арестант, мещанин Петр Васильев Яковлев (как он сказал нам) и начал речь с того, что он содержится тоже за политическое преступление (как было заметно, он считал нас арестованными за университетские беспорядки 61 года) и потому решился обратиться к нам за советом. В чем должен был состоять этот совет, Вы увидите из нашего с ним разговора, который мы постараемся передать Вам возможно точнее.
- Я, господа, ездил по очень важному делу в Петербург, к начальнику III Отделения, но на Тверской станции подвыпил немного и забуянил; тверская полиция представила меня обратно в Москву, к обер-полицмейстеру, передав меня в распоряжение мещанского общества, которое и послало меня за дурное поведение в рабочий дом; оно вот уже второй раз присылает меня сюда, все за пьянство.
- По какому же делу вы ездили к г. Потапову?
- А вот видите ли: был я знаком с Всеволодом Дмитриевичем Костомаровым. На днях получаю записку без подписи, в которой меня приглашают явиться в гостиницу «Венеция» в 18 номер. Явившись туда, я был крайне изумлен, заставши там уже ссылке в солдаты Костомарова в солдатской шинели и в сопровождении жандармского офицера; оказалось, что записка была от Костомарова, который сделал мне следующее предложение: «вот тебе письмо к моей матери, поезжай с ним в Петербург и отдай его по адресу, - мать моя научит тебя, что делать, и, ежели ты последуешь ее наставлениям, то будешь хорошо вознагражден.
- А Костомаров не говорил вам, что именно вам придется делать?
- Говорил, и говорил, что я должен дать показание в III Отделении в том, что будто я слышал, как Ник. Гавр. Чернышевский летом 61 года в разговоре с Костомаровым сказал следующую фразу: «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон, - вы ждали воли, - вот вам и воля, благодарите царя». Я не знаю, что значат эти слова и зачем Костомарову нужно, чтоб я дал такое показание, но скажите мне, господа: если я действительно дам такое показание, может ли сделать для меня что-нибудь Потапов, может ли он, например, велеть освободить меня из рабочего дома?
- Ну это вряд ли; мы думаем, что за ложное показание Потапов вас будет скорее преследовать, потому что по закону ложный свидетель подвергается строгому наказанию.
- Я уже подал Потапову отсюда прошение, и меня должны скоро потребовать в Петербург; сам не знаю, что делать!..
Мы сказали, что лучше всего будет, когда он скажет правду, и разговор на этом покончился. Мы не поверили Яковлеву, зная хорошо, что Костомаров не мог быть в это время в Москве, потому что судился по одному с нами делу и, по приговору сената, конфирмированному государем и объявленному нам 2 января этого года, должен подвергнуться шестимесячному заключению в крепости и потом уже ссылке в солдаты на Кавказ. 4 апреля мы удивились, увидя на дворе Яковлева в сопровождении двух жандармов; его повезли, как нам сказали, в Петербург. Тогда мы вспомнили наш прежний разговор с ним и невольно пришли к таким предположениям: 1) что Чернышевский действительно обвиняется в каком-нибудь политическом преступлении и 2) что Костомаров и его семейство хотят с помощью Яковлева подвергнуть Чернышевского несправедливому обвинению суда. Все это заставляет нас обратиться к Вам, милостивый государь, как человеку, вероятно, близкому г. Чернышевскому (по редакции «Современника»), уполномочивая вас, в случае действительности наших подозрений, представить это письмо, куда следует, чтобы предупредить возможность несправедливого приговора суда.
Все это мы готовы, в случае надобности, подтвердить перед судом присягой.
Иван Гольц-Миллер, Петр Петровский-Ильенко,
Александр Новиков, Яков Сулин, Леонид Ященко.
Москва, 13 апреля 1863 г.» (25).
_________________
* П.В. Яковлев жил в доме В.Д. Костомарова в Москве, будучи переписчиком его сочинений и прочих бумаг; по совету последнего был привлечен в качестве лжесвидетеля по делу Чернышевского.
Между тем 8 апреля Яковлева допросили в следственной комиссии, где тот заявил: «Доказательств, кроме своего справедливого доноса, представить не могу, а уличать и доказывать справедливость слышанного мною разговора г Чернышевского с Костомаровым лично могу, потому что очень хорошо помню разговоры его» (26). Однако 16 апреля Н.А. Некрасов передал Потапову только что полученное из Москвы коллективное письмо, разоблачавшее Яковлева как лжесвидетеля, а Костомарова как инспиратора ложных показаний.
Такой поворот дела нарушал планы III Отделения и ставил организаторов судебного процесса в глупое положение. Желая замять скандал, власти незамедлительно выслали Яковлева в Архангельскую губернию. Тем не менее ложные показания последнего были полностью учтены. В дальнейшем в приговоре по делу Чернышевского сенат опирался на показания уличенного лжесвидетеля, игнорируя заявления пяти честных человек как «имеющее само по себе вид стремления осужденных к легчайшему наказанию спасти своего сообщника, еще не осужденного судом уголовным». В оправдание своих весьма странных действий сенат отметил якобы «имеющуюся несообразность, что извет на Яковлева не представлен начальству смирительного дома, а сообщен владельцу журнала, в котором Чернышевский развивал свои зловредные идеи» (27).
Хотя молодым революционерам не удалось «предупредить возможность несправедливого приговора суда», но благодаря им закулисные махинации правительства были преданы гласности. На страницах «Колокола» А.И. Герцен и Н.П. Огарев опубликовали ряд секретных документов по делу Чернышевского, в том числе и письмо группы московских студентов Некрасову. Издатели «Колокола» убедительно доказали, что при ведении этого дела неоднократно намеренно нарушалось законодательство. Указывая на то, что в обвинении были учтены показания лжесвидетеля, Герцен и Огарев спрашивали: «Куда же сенат девал Гольц-Миллера, Сулина и других?» (28)
Власти поспешили удалить из Москвы авторов письма Некрасову. В поисках компрометирующих материалов на них, в то время, как они еще находились в заключении в московском смирительном доме, его смотрителя запрашивали о взглядах, поведении, а также «действиях, направленных против правительства» арестованных. Смотритель «конфиденциально» сообщил следующее: «По их словам, самый лучший в мире образ правления был бы народный, избирательный, в этом смысле им не нравятся в обществе сословия дворян и купцов - первые как монополисты власти, вторые - как монополисты имущества. Относительно имущества они рекомендуют общий труд рабочих рук, который должен назначаться от общества, затем и имущество должно быть общим достоянием как результат общих трудов» (29).
После окончания срока заключения в московском смирительном доме Гольц-Миллер получил в канцелярии московского военного генерал-губернатора свидетельство от 20 июня 1863 года для проезда в Минск и обратно в Москву сроком на три месяца (30) и уехал в Минск к родителям, надеясь в скором времени приехать обратно и продолжить занятия в университете. Однако надеждам этим не суждено было сбыться - более вернуться ему в Москву не довелось.
Еще когда Гольц-Миллер находился в Москве, в шестом номере журнала «Русское слово» были опубликованы два стихотворения Гольц-Миллера, подписанные начальными буквами его имени и фамилии Ив. Г.-М. Из них заслуживает особого внимания одно -«Отцам». Опубликованное в журнале «Русское слово» вслед за статьей Д.И. Писарева, оно также является откликом на незадолго до этого увидевший свет роман И. С. Тургенева
«Отцы и дети», на что указывает его название.
ОТЦАМ
Вы - отжившие прошлого тени, -
Мы - душою в грядущем живем;
Вас страшит рой предсмертных видений, -
Новой жизни рассвета мы ждем.
Вы томитесь под игом преданий
И в наросшей веками грязи; -
Наша жизнь - жизнь надежд, упований,
Все святое для нас - впереди.
Путь пред вами один = покаянье.
Ваша сила - в глаголе молитв.
Труд, борьба - это наше призванье,
И мы сильны для будущих битв.
Сильны верой живой в человека,
Сильны к правде любовью святой,
Сильны тем, что нас ржавчина века
Не коснулась тлетворной рукой…
Мы ли, вы ли в бою победите -
Мы - враги, и в погибели час
Вы от нас состраданья не ждите,
Мы не примем пощады от вас!.. (31)
Московский генерал-губернатор П.А. Тучков обратился к министру внутренних дел с ходатайством, в котором сообщал, что заключенные в смирительном доме студенты «весьма неблагонадежны и опасны по своему направлению для столицы» и настаивал на их удалении из Москвы (32). Министр, снесшись с шефом жандармов, предписал по окончании срока заключения в смирительном доме выслать участников революционной студенческой организации в отдаленную провинцию под надзор полиции. Стремясь полностью разобщить молодых революционеров и лишить их взаимной поддержки, решено было услать их в различные отдаленные места провинции России.
Гольц-Миллера это постановление застало уже в Минске в доме родителей. «Казалось, что дело кончено… - вспоминал уже после смерти поэта его отец. - Но вышло иначе - ровно через 18 дней пребывания под родительскою кровлею, опять в глухую ночь и с потаенным опять фонариком, является полицмейстер… тройка почтовых и два жандарма, как будто одного для сопровождения мальчика было мало, вырывают сына моего из рук несчастного семейства и вывозят, но куда - нам было неизвестно. Едва через несколько дней мучительной неизвестности я умолил полицмейстера, и он мне объявил, что сын мой, по распоряжению министра внутренних дел, выслан административным порядком в г. Карсун Симбирской губернии - как вредный и опасный человек» (33).
Карсун был в то время захолустным уездным городком с четырьмя тысячами жителей. Значительную часть населения составляли политические ссыльные, преимущественно поляки - участники недавнего восстания. Ни промышленных предприятий, ни учебных заведений в городе не было.
Гольц-Миллер быстро познакомился со многими политическими ссыльными и немногочисленными представителями местной интеллигенции. В однообразную жизнь глухой провинции живой и общительный поэт-революционер внес немало жизнерадостности и веселья - он хорошо играл на фортепиано, нередко импровизируя при этом, пел, декламировал стихи.
Целиком отдавая свое «содержание» политического ссыльного - шесть рублей в месяц - другим ссыльным, Гольц-Миллер жил тем, что давал частные уроки. Продолжал он и поэтическую деятельность, возобновив заочное знакомство с Н.А. Некрасовым, начатое в апреле того же 1863 года посылкой ему коллективного письма, разоблачавшего лжесвидетелей по делу Н.Г. Чернышевского П. Яковлева и В. Костомарова. Свою дальнейшую литературную деятельность молодой поэт отныне связывает с возглавляемым Некрасовым «Современником». В февральском номере журнала за 1864 год были напечатаны пять стихотворений, подписанных инициалами Ив. Г.-М., в том числе «Слушай», положенное в скором времени на музыку и ставшее известной песней, любимой не одним поколением революционеров России.
Во время пребывания в Карсуне Гольц-Миллера угнетали изолированность от внешнего мира, вынужденное бездействие, духовное одиночество. С каждым днем однообразие жизни в глуши становилось все тягостнее. Желая вырваться из Карсуна, поэт-революционер подал прошение на имя министра внутренних дел, в котором писал: «В таких обстоятельствах я вынужден обратиться к вашему высокопревосходительству с покорнейшею просьбою о замене настоящей моей ссылки заключением в Петропавловскую или в одну из финляндских крепостей» (34). В этом ему было отказано.
После двухлетнего пребывания Гольц-Миллера в ссылке ему удалось, наконец, вырваться из Карсуна. Отец поэта обратился с прошением на высочайшее имя о дозволении сыну окончить университетский курс. Секретная переписка между министерством внутренних дел и III Отделением, найденная нами в Центральном государственном архиве Октябрьской революции, позволяет полнее представить закулисные подробности уже известных нам обстоятельств биографии поэта.
3 марта 1865 года министр внутренних дел П.А. Валуев уведомил главного начальника III Отделения князя В.А. Долгорукова: “Статс-секретарь у принятия прошений при отношении ко мне от 10 минувш[его] февраля …препроводил ко мне всеподданнейшую просьбу секретаря минского акцизного управления Гольц-Миллера, в коей он ходатайствует о дозволении сыну его, бывшему студенту Московского университета, Ивану Гольц-Миллеру, находящемуся ныне под надзором полиции в г. Карсуне Симбирской губернии, окончить курс наук в одном из университетов» (35).
8 марта главный начальник III Отделения и шеф жандармов генерал-адъютант князь В.А. Долгоруков сообщил министру внутренних дел, что «к испрошению высочайшего разрешения Ивану Гольц-Миллеру» он препятствия не встречает, за исключением столичных университетов, «если это признает возможным г. министр народного просвещения, и с тем, чтобы за ним продолжаем был полицейский надзор и имело наблюдение университетское начальство» (36). Эта формулировка была полностью повторена в высочайшем разрешении, которое последовало после того, как Валуев, снесшись с министром народного просвещения, доложил о ходатайстве Александру II, о чем III Отделение было поставлено в известность письмом министра внутренних дел от 20 марта (37).
Отношением от 11 июня 1865 года исправляющий должность симбирского губернатора сообщил в III Отделение: «Гольц-Миллер избрал Новороссийский университет, и вследствие этого 26 мая выдано ему свидетельство на свободное следование до г. Одессы» (38). Это письмо было получено в Петербурге 22 июня, и в тот же день управляющий III Отделением свиты его величества генерал-майор Н.В. Мезенцев подписывает предписание начальнику пятого округа корпуса жандармов о необходимости учредить за Гольц-Миллером, помимо полицейского надзора и наблюдения университетского начальства, также «надлежащее наблюдение и со стороны корпуса жандармов» (39).
Одесский период жизни Гольц-Миллера был известен нам до сих пор благодаря воспоминаниям писателя-народника С.Н. Южакова, считавшего поэта-революционера «товарищем по борьбе и учителем по движению», а также письму сподвижника по одесскому революционному кружку Р.В. Авдиева редактору журнала «Вестник Европы» М.М. Стасюлевичу, ставшему откликом на некролог, написанный последним и посвященный памяти Гольц-Миллера. Ныне архивные материалы позволяют несколько дополнить уже известные нам факты.
«Фигура и ладно скроенная, и крепко сшитая, средний рост, крупные черты лица с голубыми (бирюзового оттенка) глазами, белокурые волосы, еще светлее небольшая растительность на лице, энергическом и вызывающем на бой, красивая и одушевленная речь, - вот каким я увидел поэта-революционера Гольц-Миллера в августе 1865 г. …мы с ним скоро очень подружились. Гольц-Миллер хорошо пел, недурно играл на фортепиано, был остроумен в беседе, но все-таки главный интерес его общества заключался в его политическом направлении и в увлекательной проповеди своих политических идей… В Одессе и одесском университете эта воодушевленная проповедь и была семенем, запавшим на новую ниву и отродившимся здесь впервые революционным движением» (40).
Одесские студенты с радостью приняли в свою среду молодого, но уже опытного революционера. Воспоминания Южакова рассказывают об интенсивном участии Гольц-Миллера в общественной жизни университета. «Юное студенчество (все первокурсники свыше 300 человек и около двух десятков второкурсников) ушло было в театральное увлечение и один за другим сочинили два крупных скандала… Выступить против этого театрального направления и предложил новороссийскому кружку Гольц-Миллер. Кружок одобрил эту инициативу, хотя это значило идти против большинства студентов. Пошли однако и одержали блистательную победу. Несколько дней университет был в состоянии неописуемого волнения. Сходки и горячие речи, лестницы и коридоры, переполненные спорящими, несостоявшиеся лекции. “Что за стыд, - гремели протестанты, - все забыто: и наука, и и общественное дело, и благо народа, все умственные и нравственные интересы - и ради чего? Ради театрального скандала!“ Эти речи глубоко западали в молодые сердца и отвлекали молодые умы в сторону интересов, столь дорогих Гольц-Миллеру.
Это выступление новороссийского кружка было однако не только первым, но и единственным. Кружок в ту же зиму (1865;1866 гг.) распался, и Гольц-Миллер был тому причиною. Он предложил целью кружка сделать не самообразование вообще, но специально политическое образование… Все понимали, что речь идет о выборе между культурно-просветительною мирною деятельностью и политическою революционною. Спор вышел резкий и перешел в конфликт. Кружок перестал собираться…»
В сложных условиях неустанного тройного надзора - жандармского корпуса, полиции и университетского начальства - поэт-революционер проделал большую работу по созданию в Одессе революционной организации. Он был своего рода центром, вокруг которого группировались оппозиционные силы. В своих воспоминаниях Южаков называет фамилии одесских единомышленников Гольц-Миллера: Р.В. Авдиев, А.Х. Гернет, девушки-нигилистки Грегориади, Денегри, Арсеньева, Квятковский и Н.В. Великоборский. Автор воспоминаний называет также Мачевериани как представителя грузинского революционного кружка, по-видимому поддерживавший связь с одесской организацией. «Все это были люди ярко оппозиционные, - подчеркивает Южаков, - уже протестующие против наступающей реакции, материал для тайной организации».
Значительное участие в создании революционной организации в Одессе принял младший брат Гольц-Миллера Александр, окончивший гимназию в Минске и приехавший в Одессу для поступления в университет. «Александр Гольц-Миллер от природы одарен был редкими качествами ума и сердца, - характеризует его А.Е. Добровольский. - Он обладал способностью относиться ко всякому явлению жизни с холодным анализом, чего недоставало старшему его брату, натуре впечатлительной и восторженной. Но природа, наделив Александра Гольц-Миллера одним, отняло у него другое. Он, несмотря на богатство нравственных сил, был лишен сил физических: у него был порок сердца» (41). Отец братьев Гольц-Миллеров, говоря о младшем сыне, вспоминал: «Врачи, его пользовавшие, выдали свидетельство, “что он может жить только при совершенном спокойствии и что всякое душевное волнение или потрясение может быть ближайшею причиною его смерти» (42).
В Одессе поэт-революционер продолжал и литературную деятельность. Он по-прежнему сотрудничал в «Современнике», вел переписку с Н.А. Некрасовым (до нас не дошедшую). «Я читал письма к нему (Гольц-Миллеру - А. К.) Некрасова самого лестного для нашего поэта содержания», - свидетельствует Южаков. Гольц-Миллер много работал в то время над переводами из Барбье. Сотрудничал он также в «Одесском вестнике», где писал еженедельные воскресные фельетоны - по воспоминаниям Южакова, «в свое время очень популярные в одесской публике»,
Отлично сознавая, насколько значительно влияние опытного революционера на оппозиционно настроенную молодежь, власти пристально следили за деятельностью Гольц-Миллера, старательно выискивая предлог, чтобы удалить его из Одессы. И такой предлог в конце концов удалось найти.
Поэт-революционер выбивался из сил, работая за двоих, чтобы прокормить тяжело больного брата. Помимо сотрудничества в «Одесском вестнике» он давал уроки. Однако когда пришло время платить за учение в университете, денег не хватило. Университетское начальство, не приняв никакого участия в судьбе талантливого молодого человека, поспешило исключить его из университета за невзнос платы.
Найденные нами в фонде III Отделения ЦГАОР документы позволяют существенно дополнить известные до сих пор факты..
11 декабря 1866 года министр внутренних дел П.А. Валуев сообщил главному начальнику III Отделения, что им получено отношение новороссийского генерал-губернатора П.Е. Коцебу (сына печально известно Августа Коцебу), в котором тот извещает: «Гольц-Миллер, прибыв в прошлом году в Одессу и поступив в Новороссийский университет, исключен в настоящем году за невзнос платы за слушание лекций и, как он сам объяснил, занимается теперь приготовлением к экзамену на степень кандидата». При этом Коцебу упоминает: «Гольц-Миллер, как известно градоначальнику, был прошлой зимой замечен в подозрительном обращении в особого рода кружках молодых людей и за это подвергался взысканиям».
«Находя, согласно с мнением одесского градоначальника, неудобным дозволять Гольц-Миллеру дальнейшее пребывание в Одессе, ген[ерал]-ад[ъютант] Коцебу просит о разрешении Гольц-Миллеру возвратиться на родину» (43).
По существу говоря, власти не располагали никакими фактами о революционной деятельности Гольц-Миллера. «В ведомостях, представляемых г[енерал]-л[ейтенантом] Черкесовым, аттестуется он: Живет весьма скромно и за ним ничего предосудительного не замечено” - гласит надпись, сделанная карандашом на полях письма Валуева, сделанная одним из чиновников III Отделения, видимо, готовившего справку о Гольц-Миллере для шефа жандармов. - Если он действительно приготовляется на степень кандидата и поведение его не представляет данных, которые были бы основательным поводом к заключению, что оставление его в Одессе вредно, то удаление его оттуда будет несогласно с высочайше данным ему дозволением продолжать университетский курс».
Однако высшее жандармское начальство, нимало не смущаясь ни этим резонным суждением, ни положительным отзывом о Гольц-Миллере, данным начальником округа корпуса жандармов, ни отсутствием прямых улик, решило иначе. «Ввиду заявления ген[ерал]-губ[ернатора] и градоначальника, следует согласиться с возвращением его в Минскую губ[ернию]» - гласит датированная 16 декабря другая карандашная надпись, сделанная, видимо, самим шефом жандармов. 20 декабря граф П.А. Шувалов извещает министра внутренних дел, что он «на возвращение Гольц-Миллера на родину согласен» (44).
Тем временем деятельность Гольц-Миллера вызвала озабоченность и одесской жандармерии. В своих воспоминаниях С.Н. Южаков пишет: «В тесном кружке была устроена встреча нового года, и здесь поэт-революционер произнес горячую антиправительственную речь. Об этом дошло до начальства, и высылка Гольц-Миллера была решена».
Воспоминания Южакова писались более четырех десятилетий спустя, и описываемые события стерлись в его памяти. Наличие архивных документов и воспоминаний другого участника тех событий Р.В. Авдиева, написанных гораздо ранее - лишь пять лет спустя, но опубликованных позднее, чем мемуары Южакова, позволяют восстановить истинные события давних лет и установить, что одесские власти, настаивая на удалении Гольц-Миллера из их города, по-прежнему не располагали никакими материалами против него. Все было гораздо проще…
В своем очерке «Ив. Ив. Гольц-Миллер в Одессе» Р.В. Авдиев указывает истинных виновников интриг, ставших результатом высылки поэта-революционера - владелицы частной женской гимназии и ее супруга, служащего в жандармском корпусе. «Жила-была в Одессе некто госпожа фон… содержала она женскую гимназию, как содержат лавочку, между тем как муж ее занимал пост по ведомству «голубого мундира», - иронически пишет Авдиев. - Все шло всегда прекрасно в этой «образцовой» гимназии, и только нигилисты, злые люди могли что-либо порицать. Вот, например, Грегориади осмелилась отвергнуть ее предложение приготовиться к обязанностям народной учительницы, послужив, конечно, бесплатно классной дамой в ее гимназии, осмелилась отвергнуть ее претензию, ее авторитет. Она, Грегориади, получает школу, и что же? Собирает у себя нигилистов и нигилисток. Нигилистки (кроме Грегориади) - это классные дамы другой конкурирующей гимназии» (45).
В своих воспоминаниях Авдиев рассказывает об этом «собрании нигилистов и нигилисток».
«Наступили рождественские святки. Как бы собраться вместе? Как бы повеселиться славно? - явилось у некоторых желание “Устроим елку для детей народной школы у Гр[егориа]ди, а вечером повеселимся и мы”, - предложил я. Предложение понравилось всем. После обеда соберутся дети, разберут елку, а вечером соберемся мы. Достали даром елку, нанесли для детей кофект и яблок, поставили рояль (все это в большой классной комнате), приготовили вина да закусок и десерту, и каждый в свою очередь
- малые дети и большие - повеселились на славу. Иные танцевали - еще как! Иные пели. И пили. На что же вино? Иван Иванович пропел какого-то «Капрала», аккомпанируя себе на рояле. Мы разошлись часа в 2 ночи. Ничего не было особенного, ничего неприличного; и что же могло быть в кружке порядочной и честной молодежи?» (46)
Однако власти полагали иначе. руководству:
«На этом вечере, на котором Начальник Одесского жандармского управления не без влияния супруги сообщал девицы эти пили брудершафт с бывшими там мужчинами - и пили стаканами - в числе сих последних находился также и Гольц-Миллер…. Гольц-Миллер обратил на себя мое внимание своим дурным направлением и нигилистическими убеждениями» (47)
Как видим, об «антиправительственной речи», произнесенной Гольц-Миллером, в донесении даже не упоминается. Единственное обвинение участникам вечера заключается в том, что «девицы… пили брудершафт с мужчинами». Подобный проступок показался начальнику жандармского округа столь незначительным, что он даже не стал сообщать о нем в Петербург.
Однако в результате происков владелицы частной гимназии и ее супруга - начальника одесской жандармерии - участницы невинной вечеринки подверглись строгому наказанию. Как сообщал последний: «по распоряжению Господина Новороссийского и Бессарабского Генерал-Губернатора девицы: Григориади, Маляревские и Кульчпина были тогда же удалены попечителем учебного округа от занимаемых ими должностей» (48).
«Гольц-Миллер получил распоряжение о немедленном оставлении Одессы» (49) - вспоминал Авдиев. Гроза, разразившаяся над поэтом-революционером, пагубным образом отразилась на здоровье брата - оно резко ухудшилось. «Боясь оставить больного брата (который в это время слег) на чужих руках, - писал отец поэта, - сын мой стал просить всех начальников, низших и высших, чтобы ему дозволено было по крайней мере дождаться какого-нибудь исхода болезни брата, т. е. смерти или облегчения, но и в этом ему было отказано. Генерал-адъютант Коцебу объявил сыну моему, что он смотрит на него глазами градоначальника, а так как градоначальник не соглашается, чтобы он оставался в Одессе до исхода болезни брата, то он обязан выехать» (50).
Ежедневно полиция справлялась о том, выехал ли поэт-революционер из Одессы, настаивая на его незамедлительном отъезде. «Гольц-Миллера, конечно, вывезли бы с жандармами, если бы он откладывал свой отъезд на долгий срок» (51), - отмечал Авдиев. Несчастье, постигшее старшего брата, старались скрыть от младшего, однако больному все же стало известно об этом. Александр Гольц-Миллер не перенес такого душевно волнения - он умер на руках брата 12 февраля 1867 года на двадцать четвертом году жизни.
На смерть брата поэт-революционер написал эпитафию:
ПАМЯТИ БРАТА А.И. ГОЛЬЦ-МИЛЛЕРА
Тихая жизнь закатилась без шума, звездою падучей.
В темное вечности море атом бессмертный ушел,
И от исчезнувшей формы для мира живущих осталась
Немногосложная память: чувствовал, мыслил, страдал (52).
Грустной и безотрадной была жизнь Гольц-Миллера в доме родителей в Минске. Тяготевший над ним полицейский надзор служил препятствием для поступления его на государственную службу. Отец поэта выбивался из сил, чтобы прокормить семью. Помимо скудного жалованья, которое он получал, будучи секретарем акцизного губернского управления, Гольц-Миллер старший искал «всевозможных средств честным путем заработать копейку». Неплохо владея пером, он сотрудничал в «Минских губернских ведомостях», «Виленском вестнике» и других изданиях, помещая там театральные обозрения и выступая по общественным вопросам. Нельзя без волнения читать его письмо редактору «Виленского вестника» М.Ф. Де-Пуле с просьбой выслать ему в качестве гонорара за две напечатанные статьи десять рублей вместо причитающихся ему восьми с копейками, обещая отработать разницу в самое ближайшее время (53).
Положение поэта, вынужденного жить на попечении старого отца, было крайне тягостным. Все старания его вырваться из заколдованного круга - добиться разрешения поступить на службу и жить своим трудом - были тщетны. Губернские власти не соглашались беспокоить высшее начальство подобными просьбами. Прошение же, написанное отцом поэта на имя министра внутренних дел, было оставлено без последствий. Бедствующий Гольц-Миллер старший принужден был обратиться с письмом на имя всесильного шефа жандармов графа П.А. Шувалова, прозванного в России «Петром IV», отлично понимая, что именно от этого сановника зависит, наступит ли конец страданиям его сына:
14 октября 1867
Ваше Сиятельство
Милостивейший Государь
Граф Петр Андреевич!
Находясь в таком положении, в котором обыкновенным путем ничего достигнуть невозможно - дерзаю писать к высокой особе Вашего Сиятельства и в Вашем милосердии искать себе спасения. При чем имею смелость рассчитывать на Ваше великодушие. Люди, поставленные так высоко, не могут не быть великодушными.
Все мое богатство и счастие заключается в сыне бывшем студенте Одесского Университета, на котором, за смертию брата его, в феврале текущего года, сосредоточились все мои надежды, а между тем этот молодой человек, бывши студентом Московского Университета, 18 лет отроду, был вовлечен в 1861 году в политическое преступление о распространении запрещенных сочинений; о чем дело производилось первоначально в III Отделении собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Ныне сын после 6 лет тяжких, но вполне им заслуженных испытаний, находится при мне в г. Минске под надзором полиции.
Оправдывать чем бы то ни было сына моего, даже в собственном своем убеждении, я ни имею ни малейшего поползновения; но - как отец - не могу не скорбеть, что молодой человек, в лучшую пору жизни - в 25 лет находится в таком безвыходном положении, и потому осмеливаюсь умолять, не изволите ли Ваше Сиятельство признать возможным сделать распоряжение о допущении сына моего на службу в Здешнее акцизное ведомство, то чем Управляющий акцизными сборами фон Гринвальд входил с представлением к Начальнику Губернии еще от 23 апреля сего года, но Его Превосходительство лично мне объявить изволил, чтобы я обратился об этом к г. Министру Внутренних Дел и на этом основании я послал прошение 5 минувшего мая, но разрешения на мою просьбу до сих пор не получил.
Ваше Сиятельство! Удостойте милостивого внимания просьбу 60-летнего старика, который, в 35 лет честной службы, ничего не приобрел, кроме честного имени; примите под высокое Ваше покровительство несчастного сына моего. Чад из головы его вышел, и он, поступив на службу, под моим руководством, мог бы еще принести свою долю пользы, между тем как жизнь такого молодого человека без всякого определенного положения в обществе, никакой пользы принести не может. Это может быть даже пагубно для него, и с тем вместе и для меня.
С глубочайшим высокопочитанием и безусловною преданностию имею счастие быть
Вашего Сиятельства
Милостивейшего Государя!
всепокорнейший слуга
Иван Гольц-Миллер
(Секретарь Минского Губернского Акцизного Управления)
7 октября 1867 г.
Г. Минск» (54).
На листе - следующие пометы карандашом: « Справку 13 Окт.»
«Просит о праве поступления на Государственную службу 14 Окт.»
«Ост[авить] без последствий 16 окт.»
15 ноября 1867
Подобный отказ заставил самого поэта обратиться к всесильному шефу жандармов
«Ваше Сиятельство!
Вам, одному из главнейших сановников в 70ти миллионном государстве, мало может быть дела до того, как чувствует себя какая-нибудь отдельная, совершенно неизвестная Вам личность, какой-нибудь студент недоучившийся и попавший под надзор полиции. Но эта незаметная числовая величина - все же человек, и готов кричать, когда ему больно, и поневоле, иной раз, задает себе вопрос: какая ж польза Государству от того, что я страдаю и какой вред может ему быть, если бы я перестал страдать?
Томиться в положении искусственного несовершеннолетия, встречаться всюду с подозрительностью и предубеждением, слоняться в обществе без цели и без дела, с брошенным наобум в лицо прозвищем «нигилист», как клеймом всякой зловредности и поводом к недоверию, в то время когда знаешь одно стремление - учиться и есть хлеб заработанный собственным трудом, - таков тот заколдованный круг, из которого я сам не в силах выбиться иначе, как разве разбив собственную голову.
И ко всему этому я подал повод выходом своим из университета, что было истолковано, по всей вероятности, как ослушание против Высочайше дарованного мне разрешения докончить университетское образование. Мог ли я действительно иметь в виду эту сумасбродную и бессмысленную цель, или, оставляя университет, (как студент, но не как посторонний слушатель) я руководился какими-нибудь иными, вовсе не предосудительными и точному выполнению дарованной мне Высочайшей милости нисколько не противоречившими побуждениями - об этом у меня не спрашивали и, как я теперь это вижу, мне бы не поверили. Но ведь не верили мне и тогда, когда я просил Одесское начальство дозволить мне, по крайней мере, дождаться смерти моего брата; мне отвечали, что это только предлог оттянуть срок выезда из Одессы, меня уверяли, что брат мой «будет умирать тут целый год». И однако этим уверениям не суждено было осуществиться: он умер за три дня до срока, назначенного до моего отъезда. - Это не жалоба, Ваше Сиятельство, я позволил себе привести это только как факт, свидетельствующий, что значит раз установившееся предвзятое к человеку отношение. Не спорю, что я сам вначале был виновником возможности таких предвзятых к себе отношений и сознаю, что я не вправе требовать, от кого бы то ни было, безусловного к себе доверия; - но не об этом я и прошу. Все, чего я могу и, до известной степени, имею право желать - это более или менее верного, положительными фактами мотивированного определения степени моей благонадежности и правоспособности.
По приезде в Минск я намеревался поступить на службу и мой отец подал об этом прошение г. Министру внутренних дел; ныне я имею основание думать, это прошение оставлено г. Министром без последствий. Таким образом, у меня, во 1х), отнята возможность доказать на деле, заслуживаю ли я то недоверие, с каким ко мне постоянно относятся и, во 2х), пресечен единственный - при моей настоящей обстановке - источник материального обеспечения, так как, не обладая специальными познаниями, в какой-нибудь отрасли искусств или ремесел, я не могу здесь прибегнуть к тому роду занятий, которыми добывал необходимые средства к существованию, живя в большом университетском городе.
Ежеминутно сознавать свою роль тунеядствующего, обременительного члена в семье и в обществе и не знать, когда все это кончится - клянусь, Ваше Сиятельство, легче было бы мне высидеть все это время в крепости! И это не простая риторическая фигура: я говорю так же искренно, как искренно желал бы, чтобы ваше сиятельство отнеслись к моим словам с доверием и снисхождением.
Чего собственно я должен просить себе у Вас, на какого рода помощь и содействие вашего сиятельства мне позволительно надеяться - я этого не знаю; но не видя, к кому бы я мог лучше и вернее обратиться, я решаюсь взывать Вам: не откажите положить предел той мучительной неопределенности, той постоянной и невыносимой нравственной пытке, которые неразлучны с моим настоящим положением и, в заключение, простите мне мою докучливость! Я не имею в виду разжалобить Вас, Ваше Сиятельство, и не прошу Вас более того, что может для меня сделать ваша власть, без малейшего нарушения правительственных интересов, даже в мелочах, и помимо всяких личных мотивов и внушений сострадания.
Вашего Сиятельства
всепокорнейший слуга
Иван Гольц-Миллер;
бывший студент Московского университета
Минск, 9 ноября 1867» (55).
На листе - помета карандашом: Остаюсь при высказанном мнении
Ф. 109, ед. хр. 212, л. 541-542
Оба письма Гольц-Миллеров - отца и сына - разительно отличаются одно от другого, хотя адресованы одному и тому же лицу: всесильному шефу жандармов и излагают одну и ту же просьбу - второе письмо написано человеком смелым и независимым. Однако и это письмо постигла та же печальная участь. «Остаюсь при высказанном мнении» - такова сделанная на полях надпись карандашом тем же почерком, что и на первом письме - по всей видимости, самим шефом жандармов.
Положение поэта-революционера продолжало оставаться таким же тягостным.
Наконец, в конце 1868 года благодаря неустанным хлопотам Гольц-Миллера старшего новый губернатор Минска Е.А. Кассинов согласился принять участие в трагической судьбе молодого человека. Помимо официального ходатайства он лично просил начальника Северо-Западного края помочь Гольц-Миллеру.
Генерал-губернатором северо-западных губерний (виленский, ковенский, гродненский и минский генерал-губернатор и главный начальник Витебской и Могилевской губерний - таково полное название этой должности) был генерал-адъютант А.Л. Потапов - тот самый, который шестью годами ранее, будучи управляющим III Отделения, был организатором судебного процесса над Н.Г. Чернышевским. Бесспорно, он помнил о коллективном письме московских студентов, разоблачавшем двух лжесвидетелей по этому делу, подготовленных тайной полицией, которое он по требованию Н.А. Некрасова вынужден был передать следственной комиссии. Первым из подписавших это письмо был Иван Гольц-Миллер. Теперь могущественный генерал-губернатор получал отличную возможность свести счеты с тем, по чьей вине тщательно разработанный план осуждения Чернышевского был предан гласности.
В деле III Отделения находится крайне интересный документ - письмо генерал-адъютанта А.Л. Потапова главному начальнику III Отделения графу П.А. Шувалову, датированное 21 октября 1868 года. Излагая просьбу минского губернатора, Потапов с присущим опытному жандарму лицемерием (впоследствии он сам был назначен главным начальником III Отделения и шефом жандармов)* поддерживает ходатайство «о предоставлении Гольц-Миллеру права поступления на службу», но делает при этом существенное дополнение: «за исключением губерний Северо-Западного края и освобождением от полицейского надзора, с заменой оного секретным наблюдением» (56). Интересно отметить, что генерал-губернатор Потапов обращается с подобной просьбой не к своему непосредственному начальнику - министру внутренних дел, как следовало бы ожидать, а к бывшему (и будущему) коллеге - шефу жандармов.
6 ноября Шувалов ставит в известность о просьбе Потапова министра внутренних дел А.Е. Тимашева, почти дословно повторяя ее формулировку (57).
17 ноября Тимашев сообщает шефу жандармов: «Государь император по всеподданнейшему докладу моему переданного мне вашим сиятельством ходатайства высочайше повелеть соизволил: проживающего в Минске бывшего студента Московского университета Гольц-Миллера освободить от учрежденного за ним полицейского надзора, с заменой оного секретным наблюдением и с воспрещением ему служить в Северо-Западном крае» (58).
_______________________
* Весьма успешная карьера А.Л. Потапова (между прочим, в молодые годы сослуживца М.Ю. Лермонтова по Лейб-гвардии гусарскому полку; одновременно в декабре 1839 года они были произведены в поручики): в 1849 году он был назначен адъютантом графа Паскевича-Эриванского, в 1861-1864 годах - начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III Отделением; в 1865-1868 - Наказной атаман Войска Донского; в 1868-1874 гг. - генерал-губернатор Северо-Западного края; в 1874-1876 гг. - шеф жандармов и главный начальник III Отделения; с 1866 - генерал-адъютант; с 1874 ; генерал-от-кавалерии - завершилась плачевно: по свидетельству генерал-лейтенанта В.Д Новицкого, он «впал в слабоумие и затем в помешательство» и высочайшим указом был уволен «по болезни»
В своих воспоминаниях Гольц-Миллер старший и товарищ юности его сына Добровольский уделяют большое внимание проявлению «милостивого внимания царя-освободителя» к Гольц-Миллеру, Не зная об учреждении за поэтом-революционером секретного надзора, авторы воспоминаний склонны были объяснить дальнейшие его преследования произволом местных властей, якобы ничего не знавших о высочайшем разрешении.
Весной 1869 года Гольц-Миллер вновь приехал в Одессу. Почти одновременно одесский градоначальник получил уведомление минского губернатора о необходимости секретного надзора за поэтом.
«Это было в апреле 1869 года, когда судорогою пробежали студенческие волнения по университетам, в том числе и в Одессе», - вспоминал о приезде Гольц-Миллера С.Н. Южаков. Неудивительно, что узнав о возвращении в Одессу опытного революционера, власти были встревожены.
25 мая начальник жандармского управления Одессы направил секретное донесение шефу жандармов, в котором в частности сообщал: «опасаясь дурного его (Гольц-Миллера - А.К.) влияния на умы здешних студентов, в особенности после нынешних беспорядков, и потому еще, что, прибыв недавно в Одессу, он поселился в доме Конарского, где проживают другие студенты и между ними замеченные в участии в нынешних беспорядках, я сего числа словесно доложил об этом господину новороссийскому и бессарабскому генерал-губернатору, который, вспоминая полученные им о Гольц-Миллере, во время прежнего его в Одессе проживательства, сведения, сказал мне, что он не находит возможным согласиться с тем, чтобы Гольц-Миллер оставался в Одессе, и я полагаю, что его высокопревосходительство войдет в сношение с господином министром внутренних дел о высылке Гольц-Миллера из Одессы - мера, по моему крайнему разумению - весьма желательная» (59).
Предположения начальника одесского жандармского управления оправдались - спустя два дня генерал-адъютант П.Е. Коцебу действительно обратился к министру внутренних дел А.Е. Тимашеву с отношением, о содержании которого мы узнаем из письма последнего начальнику III Отделения:
«Новороссийский и бессарабский генерал-губернатор сообщил мне в отношении от 27 минувшего мая, что бывший студент Московского университета Иван Гольц-Миллер, освобожденный по высочайшему повелению от учрежденного за ним гласного надзора, с оставлением под секретным наблюдением, прибыв в Одессу по паспорту, выданному минским губернатором, поселился в доме, где живут несколько поляков, навлекших на себя подозрение в передаче польской корреспонденции из Константинополя, и студенты Новороссийского университета, в числе коих находятся участвовавшие в сборище, готовившемся там по случаю воззвания С.-Петербургских студентов.
Так как Гольц-Миллеру предложено было оставить Одессу вследствие подозрительного обращения его в особых кружках молодых людей, и как он с освобождением от надзора полиции поспешил прибыть в Одессу и здесь поселиться опять в кругу учащейся молодежи, на которую он может действовать вредно своим влиянием, то в остранение сего г[енерал]-а[дъютант] Коцебу просит о разрешении предложить Гольц-Миллеру не иметь жительства в Одессе, оставив при нем предоставленное ему право жительства в других местностях империи, вне городов, где есть университеты»(60)*.
Между тем Гольц-Миллеру так и не удалось устроиться в Одессе на государственную службу. Он сотрудничал в «Одесском вестнике», еженедельно печатая фельетоны, представлявшие большей частью обозрение текущей журналистики. Денег, которые он получал там, не хватало, и он вынужден был служить вторым приказчиком в винном магазине (61).
17 июня генерал-адъютант граф П.А. Шувалов известил министра внутренних дел о том, что он разделяет мнение новороссийского и бессарабского генерал-губернатора «относительно ограничения жительства Гольц-Миллера» (62). По докладу А.Е. Тимашева последовало решение Александра II, согласившегося с лицемерно выраженным предложением П.Е. Коцебу запретить Гольц-Миллеру пребывание не только в Одессе, но и во всех других университетских городах России.
Ознакомившись с вновь последовавшим по его поводу высочайшим решением, Гольц-Миллер был вынужден покинуть Одессу и уехать в Орел, который он избрал местом нового пребывания своей скитальческой жизни. Видимо, в этом городе у него были единомышленники, на что намекает в своих воспоминаниях его отец, упоминая о «хороших знакомых», которые были у него в Орле.
Поэт-революционер выехал из Одессы 5 августа 1869 года - ровно за два года до трагической смерти, обязанный властями «следовать прямым путем» до Орла, а по прибытии на место незамедлительно явиться к губернатору. Следом было послано секретное отношение одесского градоначальника орловскому губернатору, в котором сообщались о Гольц-Миллере подробные сведения. Однако еще до получения этого отношения тамошний губернатор - печально известный реакционный деятель М.Н. Лонгинов встретил поэта настороженно и предубежденно. Сам в прошлом печатавшийся в «Современнике», известный в то время либеральным образом мыслей и поддерживавший добрые отношения с Н.А. Некрасовым, ныне Лонгинов - «сквернейший на всей Руси губернатор» (63), по отзыву И.С. Тургененева - искупал «грехи молодости» преследованием всего честного, что было неотделимо от ревностной службы царского администратора, уверенно поднимавшегося по лестнице служебной иерархии - два года спустя он был назначен начальником Главного управления по делам печати.
Неудивительно, что Лонгинов сделал все для того, чтобы последние годы жизни поэта, талант которого ценил Некрасов, сделались невыносимыми. «…его пр[евосходитель]ство, г[осподин] орловский губернатор и известный нам библиограф Мих[аил] Ник[олаевич] Лонгинов на днях категорически мне объявил, что согласиться на мое определение на службу, по имеющимся у него и самому мне вовсе не известным сведениям, он не может. Ясно, коротко и убедительно» (64)), - с горькой иронией писал Гольц-Миллер cвоей сестре 9 сентября 1869 года. Подобное категорическое решение орловского губернатора противоречило высочайшему разрешению Александра II и было настоящим произволом местного администратора.
_________________
* Подчеркнуто в оригинале
Не имея никаких иных средств к существованию, Гольц-Миллер был вынужден заняться частной адвокатурой. Выступления поэта-революционера в суде, по отзывам современников, были блистательными и принесли ему известность, однако не давали средств для самого скромного существования, поскольку он защищал бедняков. Между тем адвокатская деятельность Гольц-Миллера вызвала серьезную озабоченность орловских властей. В деле III Отделения находится копия отношения губернатора М.Н. Лонгинова министру внутренних дел, в котором он сообщает высшему начальству: «Бывший студент Московского университета Гольц-Миллер с августа месяца 1869 года проживает в Орле под надзором полиции. Мало-помалу он вступил в близкие связи с кружком людей, не скрывающих того, что они разделяют образ мыслей, отличающихся безнравственностью, безверием и вредными политическими воззрениями и распространяемыми под рукой этим кружком. В среде его видное место занимает присяжный поверенный Зайцев, известный своею безнравственностью еще во время бытности до 1867 года судебным следователем в Карачеве. Зайцев составил в Орле нечто вроде товарищества для адвокатуры по судебным делам и принял в долю Гольц-Миллера, который и стал являться защитником подсудимых в Окружном суде и в мировых учреждениях. Означенное товарищество действует без всякой разборчивости в средствах, столь необходимой для правильного развития адвокатуры и для внушения публике должного уважения к сему важному учреждению. Оно принимает на себя хождение по делам, явно несправедливым, побуждает к вниманию процессов… Удаление Гольц-Миллера из Орла было бы крайне желательно уже потому, что способствовало бы к расстройству этой вредной организации, хотя в некоторой степени» (65).
Жизнь Гольц-Миллера в Орле становилась все труднее. Тяжелейшие жизненные условия и административные преследования вконец истомили его. Постоянно находившийся в ссылках, под неусыпным надзором полиции и жандармерии, неизменно преследуемый властями - как верховными, так и местными, поэт-революционер постепенно терял связи с друзьями по общей борьбе. Внезапная высылка из Одессы вновь прервала только что восстановленный контакт со своими единомышленниками.
Отказаться от борьбы, примириться с окружающей действительностью Гольц-Миллер не мог. Оставался единственный в подобных условиях выход - уйти из жизни. Поэт пришел к нему после долгих размышлений.
В августе 1870 года Гольц-Миллер пытается покончить с собой. Для нас очень важны показания поэта судебному следователю, в которых он излагает причину этого трагического факта: «Не приписывайте моего поступка какому-нибудь особенному, исключительному случаю; большинство людей не понимает этого и для объяснения себе подобных происшествий прибегают к фантазии, ищут конкретных фактов, сочиняют романические истории, а что такие истории имеют уже место по отношению к настоящему случаю, я могу заключить из вашего вопроса о дуэли. Я вовсе не так слаб, чтобы какой бы то ни было отдельный случай мог довести меня до состояния отчаяния и разочарованности, я слишком хорошо знаю жизнь, чтобы не преувеличивать ее значения, моя решимость покончить с ней слагалась постепенно и отнюдь не под влиянием каких-нибудь экстраординарных обстоятельств; она результат глубоко вкоренившегося сознания, что все окружающее меня есть призрак и ложь; мне всегда казались смешны глупы те люди, которые воображают, что они делают в жизни серьезное дело, служат серьезной цели; но вместе с тем я готов был завидовать их драгоценной способности обманывать самих себя; сам же не верил в возможность счастья и не позволял обманывать себя тем побрякушкам, которые называются то радостями, то горестями жизни. Не мудрено, что при таком взгляде на вещи жизнь не представляла для меня особенной цены» (66).
Кто рад бы жизнь отдать за дело,
Но видит только призраки и ложь (67).
Не веря в возможность счастья при существующем строе и не желая мириться с окружающей действительностью, Гольц-Миллер решает покончить с собой, самим фактом своего ухода из жизни протестуя против строя, при котором честные, всей душой любящие свое отечество люди вынуждены кончать жизнь самоубийством.
И будет жизнь напоминать мне вечно
Всей вопиющей правдою своей,
Что в мире сем страданье бесконечно
И вдоволь есть и тюрем, и цепей (68).
- так завершается одно из последних стихотворений Гольц-Миллера «Сны и действительность», написанное незадолго до смерти.
В Орле поэта навестил С.Н. Южаков, возвращавшийся в Одессу из Петербурга, куда ездил, как упоминает в своих воспоминаниях, с планом новой политической организации. Гольц-Миллер обещал оказать ему содействие и создать филиал в Орле. Однако этим планам не суждено было сбыться.
Попытка поэта-революционера покончить жизнь самоубийством потрясла сонную провиниальную жизнь. Едва закончилось следствие, определившее, что наказание для него будет заключаться наложением церковного покаяния, Лонгинов поспешил направить министру внутренних дел донесение, в котором сообщал:
«Таким образом, по самому свойству обвинения, Гольц-Миллеру не может быть запрещено занятие адвокатурой, которое он продолжает, к явному соблазну людей благомыслящих, в том же городе, где совершено им безбожное покушение на собственную жизнь, и в то же время безнравственное товарищество по адвокатуре остается организованным по-прежнему.
В виду всего вышеизложенного имею честь покорнейше просить ваше высокопревосходительство о переводе Гольц-Миллера в другую губернию, чем расстроится вредный союз его с подобными ему безнравственными людьми и, по крайней мере, прекратится вредная и соблазнительная общественная деятельность преступника против веры в самом месте его покушения на свою жизнь» (69).
Среди документов хранящегося в Государственном архиве Орловской области дела, заведенного на поэта-революционера во время его пребывания в Орле, имеется ответ М.Н. Лонгинову министра внутренних дел А.Е. Тимашева, датированный 8 декабря 1870 года: «По сношении с III Отделением собственной его императорского величества канцелярии, признав возможным ограничиться в отношении предосудительного образа действия бывшего студента Московского университета Гольц-Миллера воспрещением ему проживать в Орловской губернии, имею честь уведомить о сем ваше превосходительство на отношение от 27 октября № 128, покорнейше прося сделать по сему предмету надлежащие распоряжения и сообщить начальнику той губернии, куда отправится Гольц-Миллер, имеющиеся у вас о нем сведения для большей действенности учрежденного за ним секретного надзора» (70).
Сразу же по получении в Орле этого письма, Лонгинов предписывает орловскому полицмейстеру «объявить Гольц-Миллеру о настоящем распоряжении г. министра внутренних дел, отобрав от него отзыв, куда именно он желает отправиться; о последующем же мне донести».
В том же деле находится собственноручная подписка Гольц-Миллера: «1870 года декабря 22 дня я, нижеподписавшийся, дал сию подписку в том, что предписание г. Орловского губернатора от 17 декабря за № 2854 мне объявлено. Что касается отзыва о выборе себе местожительства, то такого отзыва в настоящую минуту дать я не могу, так как самый выбор этот считаю делом настолько для себя серьезным, чтобы не решить его в несколько минут. Иван Гольц-Миллер.
Требуемый отзыв обязуюсь представить в канцелярию г. губернатора и по возможности в скором времени.
Ив. Гольц-Миллер».
Когда же поэт избрал местом нового своего пребывания близлежащий Курск, то в день его отъезда из Орла было направлено подписанное Лонгиновым отношение курскому губернатору, уведомлявшее его о том, что «Гольц-Миллер, избрав местом жительства для себя г. Курск, сего числа в 12 часов выедет из Орла» (70).
Можно предположить, что курский губернатор А.Н. Жедринский и его жена, известная как любительница поэзии*, отнеслись лояльно и сочувственно к скитальческой судьбе талантливого поэта и не без их участия он начинает думать о поездке в Петербург и даже за границу, чему должно было предшествовать снятие с него секретного наблюдения.
_____________________
*В альбоме Марии Дмитриевны Жедринской (ныне в РГАЛИ) - автографы А.Н. Апухтина, нередко гостившего в их доме.
24 марта 1871 года Гольц-Миллер пишет своей сестре: «Есть надежда, что в Курске я отделаюсь раз навсегда от своей опеки и тогда… но что же тогда будет особенного? Полагаю, что ничего - разве что в Петербург уеду, да и то сомнительно. Состарился я как-то не в меру и единственное, что меня могло бы, кажется, несколько освежить нравственно, это - полная перемена всей окружающей меня обстановки: другая природа, другие люди и другое отношение к внешнему миру. В этих видах я подумываю о поездке за границу, но вряд ли поеду, если бы даже и средства были: охоты, пожалуй, не будет. А сначала было я так крепко ухватился за эту мысль, что целых два месяца только и думал об этом. Впрочем, qui vivra verra» (71).*
____________________
* Будущее покажет (франц.)
В письме от 16 июня 1871 года, написанном за полтора месяца до смерти, поэт пишет сестре о поездке за границу значительно более определенно: «План заграничной поездки вряд ли осуществится в нынешнем году - и это будет очень жаль, потому что путешествие для меня становится почти необходимостью, ввиду моей страшной скуки, какую приходится выносить мне здесь с самого первого дня моего приезда» (72).
Несмотря на запреты властей (в Курске у него была взята подписка о невыезде и полиции было предписано «строго наблюдать» за выполнением этого распоряжения; в Орле полиция пристально следила за домами тех, у кого он мог остановиться), Гольц-Миллер не раз нелегально приезжал в Орел, где у него были единомышленники и друзья. «Всякий раз, когда мне приходилось бывать в Орле, - писал поэт в последнем письме своей сестре, - я вывожу оттуда запас хорошего настроения, которого хватает - увы - на два, на три дня. К сожалению, доступ в Орел мне затруднен, по милости тамошнего губернатора Лонгинова (известного библиографа и завзятого реакционера). Милый мой Орел! он навсегда останется лучшим городом в моих воспоминаниях: в нем я изведал все, что жизнь чисто личная может дать хорошего на деле…» (73)
Незадолго до смерти Гольц-Миллер начал готовить издание сборника своих стихотворений, - по всей вероятности, по инициативе Н.А. Некрасова (среди бумаг поэта-революционера после его смерти было найдено письмо Некрасова, в котором говорилось об этом). Однако эту работу он не успел довести до конца.
Физические силы Гольц-Миллера были подорваны тяжелейшими условиями скитальческой жизни ссыльного, арестами, заключениями и ссылками, продолжавшимися целое десятилетие. В своем последнем письме, словно предчувствуя скорый конец, поэт-революционер писал о желанной гибели «а lа Рудин» (74) - подобно тургеневскому герою, со знаменем на баррикадах. Чахотка, зловещие признаки которой впервые появились у него в тесной и душной «секретной» камере Адмиралтейской полицейской части Петербурга во время первого ареста осенью 1860 года, резко обострилась десять лет спустя - после попытки самоубийства, когда он нанес в грудь два удара кинжалом. Почувствовав себя плохо, Гольц-Миллер 29 июля нелегально приехал в Орел и 5 августа 1871 года после тяжелой предсмертной агонии, продолжавшейся двое суток, скончался.
Через несколько дней после смерти Гольц-Миллера убитый горем отец поэта в письме в редакцию «Вестника Европы» подчеркивал, что его сын «положительно был убит преследованиями властей» (75).
В некрологе, написанном редактором-издателем «Вестника Европы» М.М. Стасюлевичем - в этом журнале были напечатаны последние при жизни стихи Гольц-Миллера - увидело свет стихотворение «Мой дом», которым органически завершается его творческий путь. Читатели, имевшие возможность следить за творчеством поэта по стихам, время от времени появлявшимся на страницах журналов, понимали, что он до конца жизни остался верен своим убеждениям:
Описав более чем скромную обстановку пристанища революционера, привыкшего к скитальческой жизни, в том числе «заслужённый чемодан, всегда готовый в путь», автор останавливает внимание на единственной тут роскоши - книгах. Перечислив ряд авторов, сочинения которых которых преобладают запрещенные сочинения
Немного их, но как с родным
Расстаться с каждым жаль.
Как жадный скряга - свой металл,
Свой герб - аристократ,
Свою доктрину - либерал,
Так я храню свой клад.
Тот чудный клад, что мне дает
Нередко столько сил,
Что против всех лихих невзгод
Мне сердце закалил.
Привет же вам сердечный мой,
Наставники-друзья!
Вы все мои, куда б судьбой
Заброшен ни был я.
Вы все мои, везде, всегда,
Вы - тот великий клад,
С которым рок мой, ни нужда
Меня не разлучат.
Вы дали мне, чего другой
Никто не в силах дать:
Дар насмехаться над бедой
И мужество - страдать!
__________________
«УБИТ ПРЕСЛЕДОВАНИЯМИ ВЛАСТЕЙ»
1 М.М. Стасюлевич и его современники в их переписке - Т. V - СПб., !913 - С. 186
2 Поэт-революционер И.И. Гольц-Миллер - М., 1930-
3 Гаврилов Н. (Лелевич Г.) Забытый революционный поэт (И.И. Гольц-Миллер) // Каторга и ссылка - 1929 - № 12 - С. 65.
4 Там же - С. 91.
5 Поэт-революционер И.И. Гольц-Миллер - С. 65.
6 Лит. наследство - Т. 25-26 - М., 1936 - С. 448-456.-
7 Современник - 1854 - № 2 - С.
8 Герцен А.И. Собрание сочинений, т. 1, М., изд-во АН СССР, 1956, С. 62
9 Стасюлевич… - С. 177
10 Там же, C.178.
11 Там же.
12 Там же..
13 ГАРФ, Ф. 109, ед хр. 212, л. 194
14 Там же, л. 193.
15 Михайлов М.Л. Сочинения в трех томах. М., Гослитиздат, Т. 3, С. 473, 482
16 Стасюлевич… С. 166-167.
17 Лемке М.К. Политические процессы в России 1860-х годов М.-Пг., 1923 С. 12.
18 Цит. по: С. 11
19 Там же, С. 12
20 Лемке М.К. Указ. соч. С. 518
21 Там же. С. 520-521.
22 Политические процессы 60-х годов - М., 1923 - Т. 1 - С. 216.
23 Лемке. С.
24 Там же, С. 47.
25 Цит. по: Дело Н.Г. Чернышевского, Саратов, 1968, С.428-429.
26 Там же, С. 331.
27 Там же.
28 Там же, С. 628-629.
29 Историко-революционный бюллетень - 1922 - № 1 - С. 22
30 М.М. Стасюлевич - С. 167.
31 Русское слово - 1863 - № 6 С.-
32 Лемке М.К. Указ. соч., С. 52.
33 М,М,. Стасюлевич…, С.167.
34 Григорченко В. Новые документы о поэте И.И. Гольц-Миллере // Ученые записки Ульяновского педагогического института им. И.Н. Ульянова - Ульяновск, 1963 - Т. ХVIII - Вып. 3 - С. 154.
35 ГАРФ ф. 109, ед. хр.212, л. 523,
36 Там же, Л. 527.
37 Там же. Л. 528.
38 Там же, Л.530
39 Там же. Л. 531.
40 Южаков С.Н. Из воспоминаний старого писателя. Поэт Ив.Ив. Гольц-Миллер // Рус.ведомости - 1910 - № 9. В дальнейшем ссылки эту публикацию в примечаниях не оговариваются.
41 ИРЛИ (ПД) АН СССР, архив М.М. Стасюлевича, ф. 293, оп. 1, ед. хр. 452, л. 27.
42 М.М. Стасюлевич… С, 171.
43 ЦГАОР - Ф. 109 - Ед. хр. 212 - Л. 533.
44 Там же - Л. 534.
45 Авдиев Р.В. Ив. Ив. Гольц-Миллер в Одессе / Стасюлевич - С. 185.
46 Там же, С. 184
47 ЦГАОР Ф. 109, ед. хр. 212 ,л. 591.
48 Там же.
49 Авдиев Р.В. Там же - С. 185.
50 Стасюлевич… - С. 171.
51 Там же - С. 186
52 Там же - С.172
53 ИРЛИ (ПД) АН СССР, архив М.Ф. Де-Пуле, ф. 569, ед. хр. 198.
54 ЦГАОР - Ф. 109 - Ед хр. 212 - Л. 539-540.
55 Там же - Л. 541-542
56 ЦГАОР - Ф. 109 - Ед. хр. 212 - Л. 572-573
57 Там же - Л. 574-575.
58 Там же - Л. 576
59 Там же - Л. 591-594.
60 Там же - Л.596-596.
61 Стасюлевич… - С. 186
62 ЦГАОР - Ф, 109 - Ед хр. 212 -
63 И.С. Тургенев Я.П. Полонскому ноября 1871 года // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. Т. - М.;Л. Т 1966 - С.
64 ИРЛИ, ф. 266, оп. 5, ед. хр. 37.
65 ЦГАОР - Ф. 109 - Ед. хр. 212 - Л. 620.
66 Стасюлевич - С.180.
67 Из стихотворения «Блажен, кто смолоду был молод…» - Отечественные записки - 1869 - № 2. Цит. по: - Поэт-революционер И.И. Гольц-Миллер - М., 1930 - С.52.
68 Из стихотворения «Сны и действительность». При жизни поэта не печаталось. Цитируется по нашей публикации: - Русская литература - 1980 - № 2 - С. 193.
69 ЦГАОР - Ф. 109 - Ед. хр. 212 - Л. 621.
70 Дело о бывшем студенте Московского университете И.И. Гольц-Миллера / Гос. архив Орловской области - Ф. 580 - Ст. 1 - д. 2151
71 ИРЛИ - Ф 266 - Оп. 5 - Ед хр. 37 - Л. 11.
72 Там же. - Л. 12
73 Там же - Л. 13
74 Там же.
75 Стасюлевич - С. 164.
76 Вестник Европы - 1871 - № 11 - С. 455.
77 Южаков. С.Н. Указ соч.
78 ИРЛИ. - Ф.266 - Оп.2 - Ед. хр. 85 (архив журнала «Русское богатство»).
79 Там же - Ф. 266 - Оп. 5 - Ед. хр. 37
Гольц-Миллер - двоюродный брат Льва Толстого ч 1
© Copyright: Корнеев Алексей, 2021
Свидетельство о публикации №221102401646
Свидетельство о публикации №221102401646
Рецензии