Он всегда приходит

— Все просто: убираешь со столов, мусорка вон там, — толстая барменша и по совместительству хозяйка заведения махнула рукой на дверь с ободранной табличкой: «посторонним вход запрещен». — Это понятно?
— Понятно, — тихо ответила женщина.
Новая уборщица была одета не по моде – длинная черная юбка из мешковины и белая плотная водолазка, на голове белый платок с бахромой.
— У клиентов деньги не проси, хотя, какие у них деньги – так, голытьба одна и заходит.
И паспорт завтра принеси. Сегодня так поработаешь.
— Хорошо, Галина Ивановна. — На груди барменши рядом с пятном от кетчупа был прикреплен бейдж с именем хозяйки.
— Как тебя зовут, еще раз скажи? Не запомнила.
— Габриэла.
— Мда, ну и шутники твои родители. Хотя тут и Сусанны работали и Маши и Глаши. За двадцать лет работы этого заведения кого только не перевидала.
— Отец, у меня только один отец.
— Да пофиг мне. Вот вроде и молодая ты, а вроде и пожила уже, не разберусь. Да и горб, конечно, не украшение. Хотя у меня вон горб спереди, — хозяйка заведения похлопала себя по выдающемуся животу и засмеялась.


Кафе «Под сводами» больше напоминало обыкновенную разливуху. Зал на пять столиков, присесть за которые, нужно было еще умудриться - ножки столов пускались в пляс, если на стол нажать чуть посильней – подкладки из смятых сигаретных пачек ситуацию не спасали. Штампованные картинки на стенах давно превратились в подобие старых пыльных репродукций неизвестных художников, а клюв какой-то сказочной птицы на одной из них, был увенчан смятым окурком. Но окурок держался крепко, и убирать его никто не собирался. Запах селедки и немытых полов – вот и все «богатство» маленького питейного заведения, затерявшегося среди таких же старых построек, недалеко от городского вокзала.


Народу заходило мало. В основном забегали похмелиться мужики с ближайшей стройки, да редкие командировочные заглядывали на огонек, чтобы пропустить рюмку-другую «Столичной» перед посадкой на поезд. Местные забулдыги хорошо знали это место и тоже приходили за дешевым пойлом. Быстро закусив бутербродом с селедкой или черствой булкой, народ предпочитал поскорей покинуть стены рюмочной. У заведения была не очень хорошая репутация.

Небо за давно не мытом окном потемнело, ну а потом и разродилось прохладным дождем.

— Дождь зарядил, сейчас одноногий припрется. Под дождем то не поработаешь, — зевая Галина Ивановна продолжила разливать по бутылкам прозрачную жидкость из пятилитровой канистры, — вот и новая партия водочки-люкс.

И правда, не прошло и десяти минут, как в зал вошел странного вида мужичок. Большой потертый пакет поставил у стены, а сам сел за столик возле барменской стойки.  Этот ритуал он совершал часто, и чувствовал себя как дома.
— Славка, ты мне тут полы не грязни, ноги вытирать при входе нужно – на улице развезло.
— Да у тебя полы годами не моются, так что от моей грязи не помрешь. Как обычно, давай.
— Рот не раскрывай, две недели назад уборщицу уволила. Вон новая пришла.

Барменша налила два стаканчика водки и поставила их на край стойки.

Бродяга поднял брючину, привычными движениями отстегнул ремни на уровне колена, и прислонил протез к стене. Новая работница подошла ближе, желая помочь, но мужчина отстранил ее руку: — Не надо, сам справлюсь. Не впервой.

Он быстро выпил содержимое одного стакана, а водкой из второго полил культю. Сморщился от боли. Мозоли кровоточили. Кровь, смешиваясь со спиртом, розовыми каплями падала на пол.  Габриэла сжала плечи, и от этого ее горб казался еще больше.

— Давай еще два по пятьдесят.
И опять мелочь высыпалась на барную тарелку.
— Да ты богач сегодня, вижу. Гуляешь.
— Московский стоял сорок минут, вот народ и выгуливался по перрону.

Габриэла принесла инвалиду тарелку с хлебом и селедкой.
— Новенькая, что ли? Долго не проработаешь, эта старая грымза все равно не заплатит.
— Ты слова то выбирай, а то своей деревяшкой по башке и получишь. Сто лет тебя знаю, как бирюк ходишь.

Скандала не получилось – в зал вошел мужчина. Капли дождя ровными дорожками стекали с длинного плаща. Опустив капюшон, он поморщился от запаха, ударившего в нос, и подошел к стойке.
— Коньяк есть? Хороший.
— Как не быть-то, — Галина Ивановна присела под стойку, немного подумала, и не решилась угощать нового гостя обычным подкрашенным спиртом. Достала бутылку «Дербента», который держала на всякий случай для проверяющих.

Мужчина взял бутылку, присел за столик к Славику.

— А что, мест больше нет? Хотя садись, коль желаешь, — пробурчал инвалид. Вид целой бутылки с янтарного цвета жидкостью смягчил его недовольство.

Гость пропустил мимо ушей слова инвалида, сел, и разлил коньяк по стопкам.
Выпили без тоста.
— Война? — мужчина взглядом показал на протез.
— Она.
Так и не снимая плаща, мужчина разлил по второй.
— Ну тогда за жизнь! — гость говорил тихо, как будто сам с собой.
— Ну пей, коль она тебе дорога, мне уже все равно. Я жду. Галька, дай пепельницу.

Барменша что-то буркнула в ответ и подала пустую банку из-под кола-колы.

Каждый достал свои сигареты, курили молча.
Первым заговорил гость.
— Что ждешь-то?
— А тебе интересно? Его и жду, — Славик поднял голову к потолку, ухмыльнулся, — дождусь, я терпеливый.
— А сам что к нему не идешь? Под поезд или в церковь.
— Нее, обойдется – он мне тут много «подарков» сделал, так пусть теперь сам приходит и за ручку к себе ведет.
— Семья есть?
— Была. Только кому инвалид нужен. Мать жива была – жили как-то. Пять лет назад и ее забрал. Добрый он у нас.
—Ты же не первый, другие живут.
— Ты меня только лечить не начинай. Жена тоже все лечила – «так нельзя», «жизнь не остановилась», «другие нашли себя», «я тебя боюсь». А потом взяла дочь и свалила в неизвестном направлении. Не осуждаю -– баба. Ты наливай.

Выпили.

Габриэла принесла еще тарелку с бутербродами.
— Закусывайте, извините, но больше ничего нет.

Славик покраснел, желваки заиграли.
— Иди отсюда, баба, не мешай, — резкое движение руки и тарелка с нехитрой трапезой полетела на пол, — ненавижу, вас, продажных.

Габриэла подняла хлеб и положила его на стойку. Внимательно посмотрела на Славика, потом перевела  взгляд на гостя, но ничего не сказала.

— Ты друг, осторожней руками-то. Тебе хватит уже...
— Наливай, говорю. За братство наше воинское выпить хочу. Ты друзей терял, видел их вспоротые животы, ты кто вообще такой, чтобы меня жизни учить? Меня даже Он боится, зачем-то держит тут. Хитрец, думает я сам руки на себя наложу. Вот, выкуси.

— Ты на поворотах поаккуратней, а то бобик опять приедет, — было заметно, что такое развитие событий для Галины Ивановны дело привычное, — пыл умерь, герой, елы-палы. Жрать водку меньше надо было, тогда бы и жена не ушла, и мать от горя не загнулась.

— Ладно, все понятно, и пора мне уже. А ты, служивый, жди, если больше ничего не хочешь – Бог тебе судья и правда.

Мужчина положил купюру на стойку и не оборачиваясь вышел.

Дождь не прекращался.

Славик допил коньяк прямо из горлышка. Спиртное разморило, и он опустил голову на стол.

— Черт с ним, пусть спит, все равно никого нет. Быстро он в этот раз. Я пока отчет сделаю, а ты тут погляди, — обращаясь к новенькой, Галина Ивановна взяла калькулятор и вышла в подсобку.

В зале стало тихо.

Габриэла подошла к столику со спящим инвалидом, немного постояла раздумывая.  Потом погладила несчастного по голове. Посмотрела в окно – туча растаяла. Солнечные лучи несмело заиграли на вывеске соседнего здания.

Больше ему здесь делать нечего...

Когда вернулась барменша, Славик все так же спал, новой работницы не было.

— Эй, тебе тут не гостиница. Вставай. И вали на свой вокзал.

Бедолага не отреагировал. Пришлось его тормошить.
Голова Славика лежала в луже рвоты, на губах застыла улыбка. Он не дышал.

— Ой, мамочки, преставился! Горбатая, ты где? — Галина Ивановна вытащила телефон из кармана засаленного фартука и набрала 02.