Авторское исследование трудов Феофана Затворника

Суббота, 29 ноября 2014 г.
Прот. Георгий Флоровский о Феофане Затворнике в книге Пути Русского Богословия
Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. М.: Институт русской цивилизации, 2009. С. 501-508.  ISBN 978-5-902725-30-5.

Верным и типическим продолжателем отеческой тра­диции в аскетике и в богословии был Феофан Говоров (1815–1894), одно время епископ Тамбовский, позже Владимирский. Правящим архиереем он пробыл недолго, и затем жил на по­кое в Вышенской пустыне, Тамбовской епархии, почти двад­цать восемь полных лет. Образ его жизни в пустыни был очень строг, и через несколько лет пребывания в монастыре он зам­кнулся почти в безусловное уединение, никого к себе не при­нимая. Поэтому его обыкновенно и называют Затворником. Но сам Феофан очень не любил, когда говорили о его «затворе». «Из моего уединения сделали затвор. Ничего тут затворниче­ского нет. Я заперся, чтобы не мешали, но не в видах строжай­шего подвижничества, а в видах беспрепятственного книжни­чества». Он всегда подчеркивал, что заперся «для книжных занятий», – «так выходит, что я книжник и больше ничего». Характерно, что еще в Академии в своем прошении о допуще­нии к постригу он упоминал о богословских занятиях: «Имея постоянное усердие к занятию богословскими предметами и к уединенной жизни, я, чтобы соединить то и другое на предле­жащем мне служении Церкви, положил обет посвятить жизнь свою монашескому званию». И с епископской кафедры он схо­дит впоследствии снова ради уединенной жизни и богословия. Но при этом он не прерывает письменного общения с миром, продолжает свой пастырский и миссионерский подвиг как пи­сатель. Его личная переписка была тоже очень обширной. Для очень многих он стал заочным духовником. Значения внешне­го затвора Феофан не преувеличивал. Напротив, и другим со­ветовал не торопиться с затвором. «Когда молитва твоя до того укрепится, что все будет держать тебя в сердце пред Богом, тогда у тебя и без затвора будет затвор.
Этого затвора ищи, а о том не хлопочи. Можно и при за­творенных дверях по миру шататься, или целый мир напустить в свою комнату».
Феофан окончил Киевскую академию в один год с Мака­рием Булгаковым, и оба были пострижены почти одновремен­но. Почти одновременно они были переведены в Петербург­скую академию, Феофан в звании бакалавра по нравственному и пастырскому богословию. С этого времени и начинается его систематическая работа над аскетическими памятниками. Фе­офан старался все учение о «христианской жизни» перестроить по началам святоотеческой аскетики. Свои тогдашние лекции в Академии он впоследствии обработал и издал; так состави­лась его известная киига: «Путь ко спасению» (первое издание в 3 вып., 1868–1869 гг.). Феофан отмечает помощь и одобрение Игнатия Брянчанинова, тогда Сергиевского архимандрита.
В Академии, при Пратасове и ректоре Афанасии, Феофа­ну было очень неуютно. Ученой должностью он стал болезнен­но тяготиться. Несколько ободрился он только с назначением в должность ректора Евсевия Орлинского, из Московской ака­демии, близкого друга А. В. Горского. Но вскоре он с радостью принял назначение в Иерусалим, в состав духовной миссии, образованной тогда под начальством Порфирия Успенского, еще архимандрита. Впоследствии Феофан еще дважды возвра­щался на службу в Петербургскую академию: сперва бакалав­ром по каноническому праву, совсем ненадолго, и, наконец, – ректором. Поездка на Восток была событием в жизни Феофана. Его церковный кругозор очень раздвинулся. В мировоззрении Феофана есть какая-то вселенская смелость, большая духовная свобода и гибкость, свобода от быта. В то же время Феофан овладел вполне греческим языком.
Литературная деятельность Феофана развивается осо­бенно в годы затвора. Он сразу же намечает целую систему работ. Во-первых, он принимается за толкование Нового Завета. Во-вторых, он решает перевести по-русски «Добротолюбие». Этой работы хватило на двадцать лет.
Феофан успел истолковать только Послания aпостола Павла (без Послания к Евреям). Евангелие, думал он, нужно не столько толковать, сколько размышлять над ним; так состави­лась его «Евангельская история о Боге Слове». Феофан всегда опирается на святоотеческие толкования, всего больше на Зла­тоуста, Феодорита. Но он очень охотно пользовался и новы­ми западными комментариями, запасал себе книги и «самых крутоголовых», но особенно любил комментарии английские. В его библиотеке было много иностранных книг, в частности, собрания Миня, и не только его «Патрология», но и другие его серии, словари, проповедники, курс богословия. Из церковных историков он любил всего больше Флери и очень не любил Не­андера. Его эрудиция была скорее старомодной. Но это вполне возмещалось его чуткостью и умением схватывать дух перво­источников. Толкования Феофана были его вкладом в русское библейское дело, были важным дополнением к русскому переводу Нового Завета.
Уже с 1873 года Феофан начинает работать над переводом аскетических книг. В 1876 году вышел I том русского «Добро­толюбия;» работа над продолжением растянулась на много лет, и пятый, последний, том вышел уже только в 1890 . За ним через два года последовал еще сборник «Древних иноческих уставов», как бы VI том. Русское «Добротолюбие» Феофана не совпадает с греческой «Филокалией», а потому расходит­ся и со славянским «Добротолюбием» старца Паисия, вполне воспроизводившего греческий образец. Феофан же кое-что из греческого сборника опустил, очень многое прибавил совсем заново, иное оставил только в сокращении или пересказе. Он ведь переводил книгу для чтения и руководства. Кроме того, были переведены «Слова» преподобного Симеона Нового Бо­гослова с новогреческого (два выпуска, перв. изд. 1879 и 1881). Еще следует упомянуть его перевод «Невидимой брани» Нико­дима Святогорца, тоже с новогреческого.
Книги и переводы Феофана издавали обыкновенно афонцы. Впрочем, иные на Святой Горе считали его слишком ученым: «По богатству ума не давалось сокровище простоты сердечной».
Феофан участвовал и во многих русских духовных жур­налах, особенно в «Душеполезном Чтении», одно время и в «Домашней Беседе» Аскоченского (там были напечатаны, напр., его статьи против Игнатия Брянчанинова).
Очень много времени уходило у Феофана на переписку, и нередко его письма разрастались в статью или проповедь. Одна из его главных книг так и составилась из частных писем: «Письма о христианской жизни» были писаны первоначально кн. П. С. Лукомской и затем уже приспособлены для издания (перв. изд. 1860 г.). Таких сборников своих писем сам Феофан издал несколько. До своего ухода в монастырь Феофан много проповедовал, всегда также на темы духовной жизни, «и как на нее настроиться».
Из своего затвора Феофан очень внимательно и беспо­койно следил за внешней жизнью Церкви. Его очень смущало молчание и какое-то бездействие духовных властей. Он боял­ся: «того и гляди, что вера испарится», и в обществе и в на­роде; «попы всюду спят». «Через поколение, много через два иссякнет наше Православие ». И он недоумевал, почему другие не тревожатся и не смущаются вместе с ним. «Следовало бы завести целое общество апологетов, – и писать, и писать».
В действенность официальных миссий и даже миссио­нерских обществ он совсем не верил. Он мечтал о подлинном апостольском хождении в народ. «Поджигатели должны сами гореть. Горя, ходить повсюду, – и в устной беседе зажигать сердца».
Особенно настаивал Феофан на пересмотре и даже пере­работке богослужебных книг. О непонятности и ошибках при­нятого перевода он не раз говорит очень резко: «иные служ­бы у нас такие, что ничего не разберешь;» «наши иерархи не скучают от нелепости потому, что не слышат, сидя в алтаре, потому не знают, какой мрак в книгах, и это не по чему дру­гому, как по причине отжившего век перевода». Всего лучше было бы предпринять заново полный перевод всего круга, «упрощенный и уясненный», и надо бы приступить к рабо­те сегодня-завтра. Празднование 900-летия Крещения Руси в 1887 году казалось ему подходящим и достаточным поводом. «Новый перевод книг богослужебных неотложно необходим». И ничего не было сделано. Конечно, в Синоде было некогда об этом думать, все дела. Между тем, именно от неисправности богослужения растет сектантство. Феофан идет и дальше.
«Книги богослужебные по своему назначению должны быть изменяемы. У греков ведь идет постоянное поновление Богослужебных книг. Я сличаю октоих. Очень, очень много у греков новенького».
И такая же творческая свобода постоянно сказывается в отдельных советах Феофана: «Настоящего иночества вам хочется? Но где же вы его найдете? Оно скрыто и невидимо: видимы только всякие послабления. Иной раз приходит на мысль, что лучше не видеть монахов, а уединившись жить строго по примеру древних иноков». Ведь и старец Паисий не нашел «настоящего руководителя». Лучше жить общим со­ветом, вдвоем или втроем, и искать руководства в книгах, в Слове Божием и у отцов святых. Важно только одно: стяжать духовную жизнь. «Один Бог, да душа, – вот монах». «Келлия его – окно на небо». «Когда в сердце монастырь, тогда строе­ние монастырское будь или не будь – все равно». Важно со­знательное стояние перед Богом, «умное предстояние Богу в сердце». Это и есть молитва, даже без слов. «Хоть никогда не берите в руки молитвенника. Своя из сердца молитва делает ненужной молитву читательную». Не нужно чужих слов, когда есть свои.
В 70-х годах у Феофана вышло разногласие с о. Иоанном Кронштадтским о молитве Иисусовой и о призывании имени Иисусова. Феофан написал об этом особую книгу, но издана она не была.
Религиозный идеал Феофана всего меньше можно назвать бытовым. И не в прикладных примечаниях об «относительных обязанностях» христиан разных состояний можно распознать его замысел. Это всего прежде идеал духовной жизни.
Тема Феофана всегда о душе, стоящей перед Богом, в со­крушении, и в покаянии, или в молитве. «Вся надежда тогда Спаситель, а отсюда непрестанное: Господи помилуй».
Христианин восходит к Богу, через раскаяние и покаяние, и живет в Нем, «и в изумлении погружается в Его непостижи­мой беспредельности, и пребывает в Божественном порядке», благоговейно чтит и созерцает этот Божественный порядок бытия и жизни.
Отеческую аскетику Феофан сочетает с романтической психологией и натурфилософией. В свое время, в студенческие годы в Киевской академии, он был слушателем Феофана Авсе­нева и его лекций по психологии (по Шуберту, «История души») не забывал и в своем «уединении». В одном из своих писем, и с прямой ссылкой на Авсенева и Шуберта, Феофан развивает очень любопытные мысли о всеобщей одушевленности мира, о «лествице невещественных сил» в природе. Это – силы, «строя­щие вещи», в пределах промыслительного порядка. И «всякая вещь имеет свою невещественную силу, которая ее образует и держит, как ей положено при создании». Эти силы «душевного свойства», вещам присуща некая «способность инстинктуаль­ного чутья». Совокупность этих сил образует «душу мира». Это их общий субстрат. Мировая душа и есть единственный объект прямого воздействия Божия на отдельные вещи и «силы» Бог воздействует «не непосредственно». «Идеи всех тварей» вложены в мировую душу при ее создании, и она их «инстин­ктивно» осуществляет, в надлежащие сроки, или «выделывает их», «по мановению и возбуждению Божию». Есть в природе некая отзывчивая и творческая мощь. «Когда Бог говорил: да изведет земля былие травное, то ему внимала душа мира и исполняла повеленное».
Мир двойствен в своем составе: «душа» и «стихия», т. е. материя. Из этой «стихии» мировая душа и «выделывает» от­дельные вещи. «В этой душе есть инстинктивно чуемый образ того, что надо сделать из стихии».
Есть градация душ: «некая химическая душа», и выше – растительная, затем – животная. Все эти души, низшие духа, в свой черед «погружаются в душу мира», растворяются в своем первичном субстрате. «А душа человека не может туда погрузиться, но духом увлекается горе, – это по смерти». Дух отделяет человека от природы, – и в духе даны человеку со­знание и свобода.
«Когда надлежало сотворить человека, то не земле да­ется повеление: да изведет, а в тайне Пресвятой Троицы про­износится: «Сотворим». Когда Бог творил человека, то обра­зовал прежде тело из персти. Это тело что было? Оно было живое тело, было животное в образе человека, с душою жи­вотного. Потом Бог вдунул в него дух Свой, и из животного стал человек ангел в образе человека». Эта двойственность человеческого состава, естественного и духовного, предо­пределяет задачу человеческой жизни: дух должен овладеть естеством.
Феофан отмечает сходство изложенной теории с учени­ем Лейбница о монадах. Эта романтическая теория объясняла для него явления внушения и ясновидения, которыми он очень интересовался. «С этим удобно мирится и падение и искупле­ние». Однако Феофан подчеркивает, что это только догадка. И о материальном мире мы меньше знаем, чем о духовном, и навсегда останемся «на поверхности», ибо нам не нужно знать больше и идти вглубь.
«Владение стихиями и силами, действующими на земле, будет расширяться; но это не ведение, а только умение поль­зоваться тем, что открывается само собою. Суть дела навсегда сокрыта для нас».
Впрочем, разум духовный и прозревший может проник­нуть до «сокровенной мысли», вложенной в каждую вещь, как «животворная ее сущность». Это ведение доступно только че­ловеку облагодатствованному: ибо та область «есть собственно область Божественного ума, где лежат умственные сокровища Бога-Царя». Да не надеется кто туда вторгнуться насилием и самовольно.
Феофан не строил системы ни догматической, ни нра­воучительной. Он хотел только очертить образ христианской жизни, показать направление духовного пути. И в этом его несравненное историческое значение. Он продолжил и докон­чил подвиг старца Паисия. Он осуществил русское Доброто­любие и сумел свое живое мировоззрение построить вполне в отеческом стиле и духе.

Автор: Александр на 08:38

Прот. Георгий Флоровский о Феофане Затворнике в кн...
Поездка в Тулу (25-27 ноября, 2014 г.) на сдачу ка...
Конспект с выходными данными Абрамова А.В. по собр...
Абрамов А.В. Жизнь и учение Феофана Затворника. Н...

Александр - религиовед, кандидат философских наук. Область исследования - этическое учение Феофана Затворника.

(Материал из Интернет-сайта).