Август-1968

В середине июля 1968 года я вернулся из Ленинграда, где мы проходили музейно-архивную практику. Во всём Советском Союзе для этих целей не было лучшего места, чем город на Неве. За три недели пребывания в Ленинграде мы   побывали во всех значимых местах Северной Пальмиры, начиная с Эрмитажа и кончая Петергофом. Впечатления от увиденного растревожили моё поэтическое воображение. Я пытался их как-то запечатлеть в стихах, уединившись в спортлагере «Скалка», что находился в двенадцати километрах от Ужгорода. Большинство отдыхающих в лагере составляли наши университетские студенты и преподаватели, но было там немало и гостей, приехавших по обмену путёвками из других городов и республик. Особой популярностью он пользовался у киевлян и москвичей, которых привлекала экзотика здешних мест. Жители столиц, привыкшие к толчее на улицах и на дорогах, наслаждались тишиной долины реки  Уж, где располагался лагерь, и возможностью ходить в турпоходы по Карпатам. Я же всё свободное время отдавал тренировкам и стихам. Хотя кругом сновало много симпатичных девушек, которые непрочь были познакомиться, я ими в то время не увлекался. Двадцатого августа по какой-то надобности я приехал домой. Ночью нас разбудил непонятный гул, доносившийся с улицы. Оказалось, по городским  дорогам в сторону Чехословакии, с которой граничила Закарпатская область, сплошным потоком идут танки, бронетранспортёры, автомашины и другая военная техника, разрисованная большими белыми крестами. Это было сделано, чтобы отличить советскую технику от чехословацкой. Ведь Чехословакия, как член Варшавского договора, имела то же вооружение, что и СССР. Мы уже давно догадывались, что произойдёт что-то экстраординарное. Все леса вокруг Ужгорода были забиты войсками. И вот они двинулись в поход. Кроме советских войск, в Чехословакию одновременно вошли войска других стран Варшавского Договора: ГДР, Польши и Венгрии. Запад и диссиденты в СССР назвали их действия удушением свободы, а «Пражская весна» стала символом сопротивления «коммунистической диктатуре».
Сами идеологи «Пражской весны» и её лидеры, кстати, публично не отрицали идею социализма. Зденек Млынарж, например, в своих воспоминаниях «Мороз ударил из Кремля» (1978 г.) утверждал, что в 1968 г. чехословацкие коммунисты лишь пытались создать «новую систему управления народным хозяйством… постепенно устраняя бюрократическую централизацию и высвобождая самостоятельную экономическую активность государственных предприятий…».
Спору нет, эти благие намерения отвечали взглядам основоположников «научного коммунизма» на его будущее. Ведь согласно «Манифесту Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса, в результате построения коммунизма должно быть создано общество, представляющее собой «ассоциацию свободных производителей, в которой свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех». Отталкиваясь от данного тезиса, Млынарж выдвинул идею «демократического социализма» или «социализма с человеческим лицом». Она предполагала, что социальные структуры, обеспечивающие стабильное благополучное жизнеустройство, не могут быть уничтожены или повреждены вследствие неосторожных политических действий. Но в Чехословакии 1968 года сторонников у Млынаржа оказалось не так много. Больше было тех, кто предлагал отказаться от социализма и выйти из советского блока.
Соответствующую повестку дня сформулировала «реформаторская» команда Александра Дубчека. Она выступала за развитие внутриполитического плюрализма, создание некоммунистических партий, организаций, СМИ, отмену ограничений на приём зарубежных телепрограмм и радиоголосов. Ею был дан зеленый свет националистам в Словакии, Чехии, Моравии. Вероятнее всего, они тогда взяли бы верх, что подтвердила «Бархатная революция» 1989 г. Однако для СССР их победа в 1968 году означала, что НАТО получило бы прямой выход к границам СССР. То есть повторилась бы неприемлемая с точки зрения безопасности страны ситуация 1939-1941 гг. Этого советское руководство допустить не могло. Для меня чехословацкие события  стали в какой-то мере повторением того, что я пережил в Польше в 1956 году. Но если тогда моё понимание происходящего определялось недостатком возраста, то теперь я мог судить о новой «заварухе» более осмысленно. В отличие от моего друга Степана Ардо, который безоговорочно осудил ввод советских войск, я поддержал этот вынужденный шаг. Наши разногласия по этому поводу стали отражением споров, которые возникли тогда в интеллигентских  кругах. Одна, сравнительно небольшая часть интеллектуалов, обрушила горы проклятий на башни Кремля. С таким же усердием эти люди, присвоившие себе право называться «совестью нации», при Горбачёве будут проклинать уже Ленина и советскую власть, недостойных, по их мнению, «светлого будущего».  В дни ввода войск в Чехословакию Евгений Евтушенко написал стихотворение «Танки идут по Праге...», которое стало их манифестом.
Впрочем,  такая  реакция  на пражские  события была  свойственна  не  всем представителям интеллигенции: кто-то,  напротив, занял  консервативную позицию. Это не было проявлением “ситуационной морали”, когда в разных ролевых ситуациях человек искренне ведет себя прямо противоположным образом. В данном случае, скорее, можно говорить о наступившем «моменте истины», требующем прояснить свою позицию в главном. Каждый должен был мысленно ответить себе на один существенный вопрос: «Ради чего ты критикуешь свою страну и чего ты ждёшь в итоге?». Моя эволюция в сознании под влиянием описываемых выше событий в те дни сделала крутой поворот. Судя по воспоминаниям современников, подобное произошло у многих. Однако вектор эволюции был разнонаправленным.
Так, лидеры национального движения на Украине И.Дзюба, В.Мороз, Л.Лукьяненко и другие во второй половине шестидесятых годов перешли от критики недостатков советского строя к его отрицанию Я же никогда не переступал этой черты. Мне была абсолютно понятна самоценность коммунистического проекта. Я допускал критику в его адрес. Но после событий 1968 года в Чехословакии понял, что дальнейшее движение в этом направлении грозит самим устоям коммунистического режима. А его крушение стало бы крушением каких-либо надежд на сохранение идеи социальной справедливости в обозримом будущем. В то время я ещё не представлял, каким образом можно усовершенствовать социально-экономический строй, который был заложен в СССР в тридцатые годы. Но уже мистическим образом почувствовал угрозу, нависшую над ним.