Берсерк Ч XI Пред объятиями Смерти

Вскоре  в очаге уже трещали поленья, наполняя промерзшие деревянные стены теплом и жизнью. На дне фляги оставался настоянный на травах отвар, а в заплечной корзине завалялось немного вяленой зайчатины. Есть впрочем особо не хотелось. А вот спать – да. Страсть как. Аж веки непослушно слипались. Да и волк уже улегся рядом, всем своим видом давая понять, что за ночь жизнь из  девушки не уйдет и расколдовывание ее можно отложить на завтра.
Что вообще с ней делать, как расколдовывать, заколдована ли она вообще, или может так вот прям крепко спит, кто вообще ее сюда приволок и почему зверь привел его именно в затерянную в чужом для него лесу землянку? Все эти вопросы бродили где-то на краю сознания. Без ответа, который уж если он найдет, то не сегодня.  Дверь запирать не стал. Волк учует издали чужого.
Он улегся подле зверя, положив рядом с собой меч и нагло стянув с девушки медвежью  шкуру – ей, никак не отреагировавшей на подобный произвол, в натопленной землянке медвежья шкура  уже и не нужна была вовсе – и бросив ее на не успевший прогреться земляной пол,  в который раз протяжно зевнул, пробормотал что-то вроде: мол, завтра думать будем как расколдовывать.
Как провалился в сон – и не заметил, уткнувшись, по детской еще привычке, в белый мохнатый волчий бок. 
…Кто-то с силой теребил его за плечо. На миг он увидел корчмаря и обрадовался его возвращению. В ту же секунду радость сменилась тревогой: из-за него корчмарь снова не дошел до переправы и по-прежнему – на этом берегу реки, а значит – опасность рядом.
Он открыл глаза и вместо корчмаря увидел едва тлеющие угли. Странно. Костер не мог погаснуть так быстро, даже за ночь. А тут – тут едва заметные гаснущие красные переливы на почти остывших и толком не прогоревших поленьях. Словно пульсация умирающего сердца. И еще он явственно ощутил присутствие Смерти. Поднял голову. И первое, что предстало его взору: занесенная с каменным ножом морщинистая высохшая желтая рука, напоминавшая обтянутую кожей кость,  в белой, закатанной до локтя, рубахе. Старуха. Да, именно старуха стояла к нему спиной. Ее голова была покрыта черным капюшоном, представлявшим собой черный, спускавшийся до самых пят меховой плащ.
В следующий миг нож должен был опуститься на сердце девушки. Но в ту же секунду он оказался рядом. Как? Да вот успел и все.  Запоздало только нагнала мысль о безмятежно спящем волке. Такое случилось впервые: чтоб белый волк да не учуял опасность и даже не услышал шагов. Не учуял и не услышал. Он успел бросить взгляд на дверь. Закрыта и даже следов от снега на земляном полу не было. Как вошла-то?
Но думать об этом было некогда, он схватил ее за руку, когда острие ножа уже коснулось  шерстяного зеленого плаща, оставив на нем порез.  Девушка не шевелилась, оставаясь в объятиях крепкого сна. Рука старухи оказалась неожиданно сильной. Ведьма не стала освобождать схваченное запястье, но резко рванув локоть вверх, ударила берсерка точно в нос. Из глаз полетели искры, а сознание помутнело.  В ту же секунду он согнулся в три погибели от прилетевшего удара коленом в пах. Старушка оказалась не погодам резвая.
Следующий удар и тоже локтем пришелся в спину. Он рухнул на землю, зубами цепляясь за уползающее от него сознание, глянув на сиротливо валявшийся на медвежьей шкуре меч – не дотянуться, и провалился во тьму. Кромешную. И последнее, что увидел, нож – не жертвенный каменный, занесенный над девушкой, нет – обыкновенный. Такие были у напавших на деревню воинов с моря: поворотные и с двумя клинками. Как разглядеть-то только успел.  И еще промелькнула мысль: лица старухи он таки и не увидел.
Из разбитого носа сочилась кровь, а Смерть  распахнула ему свои объятия.
Иллюстрация: https://twitter.com/kertisman?lang=no


19 – 24 октября  Чкаловский