Зажравшиеся бараны из прошлого столетия

            Сидело стадо баранов в одном стойле за железной оградой и видели бараны из этого стада  только то, что было в стойле, как и  ели только ту траву, которая в стойле произрастала,  которую им дозволялось есть, и  не имея возможности сравнить  с чем-то другим, жевало и наслаждалось той травой, что имелась, другой-то не было, а есть хотелось, а выйти за ограду с железными воротами, крепко закрытыми на запор не могли, чтобы посмотреть на мир  за той оградой, узнать,  что в этом мире творится  не могли, если только прорвать заслон, но им это не надо было, потому что им,  баранам было и так  всё хорошо, им так сказали, что то, что они имеют,  это самое лучшее и лучше  не бывает,  проверить они не могли,  и что оставалось, только верить в то, что в их стойле все самое хорошее и вкусное, их пастух самый гуманный в мире пастух, плохого им не подсунет, травой той не отравит, они же его любимые бараны, та самая скотинка, которую он в хвост и в гриву, а она за это ему только благодарна, за то, что плохого не сделает, а как бывает хорошо или лучше не узнать,  вот  потому хоть и время прошло и ситуация изменилась, бараны из того стойла по сей день    жуют  и  пережёвывают  то, что имели тогда, в том стойле, считая его самым лучшим, им так сказали,  баранам, а они не видя и не зная ничего другого,  верили, а что оставалось  бедным баранам, только верить в то, что сказали, ибо иного то и не говорили.

        Верили, что еда их была не только самая лучшая,  самая натуральная, собранная с полей и лугов, на которых они паслись, но и самая дешёвая, бесплатная та еда была, в отличие от той, что сейчас.


    Ведь бараны, наконец  с  приходом новой жизни,  не желая хотя бы мысленно расставаться  со старой, настолько она им хорошей казалась,  и  желая  жить воспоминаниями о ней,  выйдя за пределы той  железной ограды и увидев тот мир, который их окружал и тогда, когда замок висел амбарный, получили к тому же  возможность, сравнивать свою прошлую и нынешнюю жизнь.

      Им тогда было дозволено всё, так они считали,  и потому хаяли сегодняшних пастухов, вознося на постамент благочестия старых, тех, которых словом плохим помянуть нельзя было, иначе барана, решившего сказать хоть   что-то против,  тут же на шашлык разделали бы, а баран  животное боязливое, скотина одним словом, вот он и молчал, живя с завязанными и закрытыми на всякий случай  глазами, и не считал не пересчитывал имущество и возможности той жизни и того  пастуха. Не как сейчас, когда то колокольчик, мигающий,   мешает барану из  того стада наслаждаться сегодняшней  жизнью, то ли ещё что,    не знает этот баран или не видел, как пастух тот, которого он боготворил,  не просто на отдельном автотранспорте заезжал в свою резиденцию, а в сопровождении ещё  пяти таких же машин, где сидели у окон волкодавы-охранники  и готовы  были любого барана, застывшего вместе с остальными  на момент проезда данного пастушьего кортежа,    решившего только бок свой лохматый копытом почесать, разорвать на  части. Не знали они этого или забыли, потому что теперь им можно бекать и мекать в сторону новых пастухов, а тогда только не-ее-ее произносить, потому видно, и живя в том стойле,  где ещё много баранов проживало и не имея права в каком-то другом направлении  двинуть,  как и пасбище себе выбрать с травой посочней, наслаждались тем, что имели.

       И  пастухом главным во всем этом стойле, которого ни они выбирали,  а другие пастухи, поговорив между собой,  в своей верховно - жреческой пастушечьей тусовке, куда никто пришлый не допускался, выбрали,  не спросив ни разу ни одного барана, ему как, нравится этот пастух?  Нет, его, этого барана  и его соратников рогатых и кудлатых,   без лишних вопросов  перед фактом ставили, говоря: вот ваш новый главный  пастух и собственно, на этом всё.

        Впрочем, как и сейчас, только тогда бараны молча траву жевали и эту новость заодно,  ибо ничего другого не оставалось,  а сейчас всё возмущаются, что не дали им снова пастуха самим выбрать, вот же как всё  не демократично в их новой жизни,  то ли дело раньше было, ходили всем стадом молча к  урнам мусорным  и кидали в них свои жалкие голоса, которые звучали  как  ме да бе, а потом также молча на старого пастуха взирали, как на новые ворота, которые старыми были, и снова молчали, потому что  хоть и в ободранной шкуре, но живым бараном,   всё же лучше было быть, чем ощущать себя   шашлыком раздетым донага   и на шампуре крутящимся.

 
       Хоть так, но жить баранам хотелось, тем более, что думать им не надо было, за них всё  уже продумали пастухи.  Они,  бараны только считали, как  читали, что раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной рабской жизни, есть просто раб,   что было абсолютно  верным  замечанием,   так и сейчас они полагают, но не  могут   только соотнести это выражение  с самими  собой и той жизнью,  для этого то ли мозгов их бараньих  маловато, то ли   так    их образовали   те пастухи, назвав это лучшим  в мире, в том мире, которого они и видеть не видели, только слышали, как там всё плохо в отличие от  их  стойла, запертого на замок,   лучшим  образованием, которое и  не позволяет им соотнести то и это.

      Вот так они и жили те бараны, и сегодня всё ноют и ноют  по той их жизни в загоне, когда ни отдохнуть  никуда за пределы того загона не могли выехать, отдохнуть от того труда, который и был рабским, учитывая какого качества, а другого и не было, и в каком  количестве траву они поедали, полученную в качестве  вознаграждения за свой труд, что являлось благородным делом — трудиться всем стадом и по отдельности на благо того стойла, которым заправляла кучка пастухов, ведущих совсем иной, не скотский образ жизни, и на мир, тот, что за оградой находился,  имея возможность  глядеть , и материальными благами пользуясь того же мира, о котором бараны даже не знали, как и не знали они,  в каком стойле проживали пастухи и какую траву ели, зато сейчас они,  обиженные на  весь мир, всё считают,  пересчитывают те ценности, что имеют нынешние пастухи, почти как старые, но новые ворота, которые скрипя, позволили баранам широко  открытыми,  а не крепко  закрытыми глазами взирать на мир и на их пастушечью  жизнь тоже, не прячась за разговорами о том, как они пастухи, как те бараны, и все у них, как у баранов —  и еда, и шкура и стойло, всё пеняя на несуществующее  между пастухами и баранами равенство, которого реально в природе  быть не может.

      Но вот бараны из той хорошей жизни, всё хаят плохую сегодняшнюю, не зная простого, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, что новые пастухи—  это те же старые, только открывшие зачем-то ворота баранам, чтобы они из благодарности могли открыть свои рты, не увидев сквозь открытые ворота ничего хорошего,    ведь всё  хорошее было у них за той,  закрытой  на замок,  железной оградкой, когда не было возможности хоть одним глазком,  хоть в дырочку заглянуть за их пределы, оказавшись в том мире, который их и тогда окружал, он там был,  но был недосягаем для них,  как  сейчас он существует, никуда не делся этот мир,  только возможности у баранов изменились, оставшись  ими не оценёнными.

       И они продолжат в открытую ругать свою сегодняшнюю жизнь, восхваляя прежнюю, нападать на нынешних пастухов, зная, что в отличие от их прошлого, им ничего не будет, но и не зная, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, что значит новые пастухи это те же старые, а вот бараны, они как видно всегда только бараны.

25.10.2021 г
Марина Леванте