Коэффициент бесполезного действия

    Крокодил мирно сидел на диване у камина и, щурясь на тусклый свет напольного торшера, вязал носок. При моем появлении он повернул свою голову с огромным носом, на котором громоздились очки давно канувших в Лету времен и пробормотал что-то вроде:
    - La soupe est sur la table, le poisson est mort dans le refrigerateur, le poison est dans la banque pour la farine, la verite est dans le vin!
    Я глупо хихикнула и уточнила:
    - А ядом ты, полагаю. отравила рыбу, которая нынче покоится в холодильнике?
    - Очень может быть, - фыркнула крокодилица и протянула мне носок. - Надевай, детка.
    Я взяла в руки нечто, напоминающее бахилы, скрещенные с гольфами и удивилась, но виду не подала и послушно напялила сей шедевр на левую ногу.
    - Дура! - разозлился крокодил. - Это же шапочка!
    - Шапочка? - удивленно переспросила я.
    - Ну не колготки же, - проворчал монстр, отшвыривая вязальные спицы, больше похожие на весла. Поднявшись с кресла, рептилия нервным движением одернула фартучек с кокетливым бантом и сурово пояснила:
    - Головной убор по последней парижской моде, сейчас всем нравится нелепость. Я, как последняя идиотка, сидела три дня за вязанием этой дешевки, между прочим, по твоей личной прочьбе, и теперь у тебя хватает наглости говорить мне, что я связала носок?! Я крайне разочарована в тебе, Дороти.
    Театрально схватившись за сердце, la madame de crocodile накапала себе в стакан марганцовки и, залпом осушив емкость, удалилась непонятно куда, громко топая ногами в войлоченных тапочках и продолжая что-то возмущенно бормотать. Находясь в легком замешательстве, я отодвинула в сторону черную драпировку, выглянула в окно и завизжала от ужаса, ибо зрелище, представшее перед моими очами, было явно не для слабонервных: широкая рю, освещенная огнями ночных фонарей, буквально кишела аллигаторами, и у каждого на голове болталось нечто, похожее на рождественский чулок, куда каждое двадцать пятое декабря седобородый Ноэль, выбравшийся из камина, складирует послушным детям подарки.
    Проснувшись от собственного вопля, совокупного с назойливым писком будильника, я соскочила c кровати и на крейсерской скорости полетела по лестнице вниз, на первый этаж. На кухне возилась мама, облаченная в элегантный деловой наряд. Бабуля, напевая песенку собственного сочинения, стояла в коридоре у огромного зеркала и накладывала на свое морщинистое лицо маску из давленных ягод и сметаны. Папа брился в туалете (по его мнению, в нашей ванной комнате плохое освещение, непригодное для столь важной процедуры), держа под мышкой свой потрепанный ноутбук, с которым не расставался ни на секунду. Остальные домочадцы отсутствовали, но я по этому поводу убиваться не спешила.
    Выпив стакан грейпфрутового сока, я собралась за десять минут, и в без пяти девять застряла в непробиваемой пробке на кольцовой магистрали. В институт я опоздала на целых двадцать минут, и, когда входила в аудиторию, народ уже чинно сидел по лавкам, а наша учительница французского языка, престарелая мадемуазелька Нивуа, уже чертила на доске очередную таблицу неправильных глаголов четвертой группы.
    - Excusez-moi, puis-je entrer? - пропищала я, закрывая за собой дверь.
    - Мадемуазель Шеридан! - сдвинув на кончик носа свои бифокальные стекла, проблеяла Оливия Нивуа. - Госпожа Дороти собственной персоной! Ну надо же, какой приятный сюрприз! А почему так рано, милочка? До второй пары еще целый час, а французский, я полагаю, вам не нужен, ведь языком Золя и Бальзака вы владеете в совершенстве, не так ли?
    - Куда мне до вас, - буркнула я, усаживаясь за последнюю парту. - Только вы ошибочку допустили в табличке, многоуважаемая мадемуазелечка! Глаголы, начинающиеся на «h», при склонении по лицам пишутся через апостроф, ведь, вам, как носителю сего прекрасного языка должно быть хорошо известно, что связка двух гласных во французском…
    Однокурсники, не дав мне договорить, загалдели, подняв на смех оплошавшую даму. Я сделала попытку закатить глаза, но вовремя вспомнила про накладные ресницы и кривляться погодила.
    - Дороти, - позвала меня сидящая за соседней партой Эллен. - Ты в курсе, что стала зачинщицей скандала размером с Уотергейтский? Училку руководство нашего универа очень долго выманивало из Сорбонны, а еще возомнившая себе богом Оливка метит в кресло декана. Ты ведь понимаешь, что она побежит жаловаться на тебя ректору? Не боишься, что твоих родителей обяжут выплатить штраф за причиненный моральный ущерб?
    - Ой, мне фиолетово, - отмахнулась я. - Надеюсь, папуля задействует свои связи, и сия старушенция драпанет обратно в свой Париж.
    Вторым уроком шел испанский, но поскольку донья Вероника, в отличие от старой карги Нивуа, была женщиной приятной, я молча слушала ее, не имея ни малейшего желания сорвать лекцию.
    Последнюю пару отменили, чему я несказанно обрадовалась, - все же ботаничкой я не была, и, в отличие от Эллен Хольмстоун, которая зубрила все, что только можно вызубрить, тягой к идиотизму не увлекалась.
    Вечер потек своим чередом. Бабуля, накрутив волосы на бигуди, лежала на диване и трещала по телефону, перемалывая кости всем своим подругам, родственникам и просто знакомым. Не обделила вниманием и младшее поколение, - по ее мнению, мы с сестрой совсем отбились от рук и красимся так, словно мы - не девушки из интеллигентной семьи, а проститутки. Мамаша еще не вернулась с работы, папа у нас тоже трудоголик и домой возвращается за полночь. Дед, как всегда, сидел в своем кресле перед телевизором с бутылкой пива. Маясь от скуки, я сделала домашнюю работу по тригонометрии, без особого энтузиазма выпила чашечку латте, поскольку страдала плохим аппетитом из-за того, что постоянно сидела на различных диетах, считая свои в меру упитанные ляжки далекими от совершенства.
    Ближе к шести в дом влетела Лира; оглушительно хлопнув дверью, старшая сестра неприлично выругалась и, вломившись в мою светелку, заорала:
    - Привет, малышка! А ты чего так погано выглядишь? Пошли потанцуем!
    - Куда? - насупилась я. - В «Flash in the night»?
    - На этот раз меня пригласили в «Вайолет гарден», кисуля. Ну, ты со мной?
    Я уныло кивнула и побрела переодеваться. Лирка, мерзавка эдакая, очевидно, откопала нового любовника и снова на радостях идет тусить в ночной клуб. И, уже, наверное, сотый раз берет с собой меня - за компанию. За нами, как всегда, заедет кортеж, далее последует остановка под названием «un nouveau club de nuit», где мы с сестрицей, игнорируя назойливые знаки внимания нетрезвых, разгоряченных дикими плясками парней, напьемся до беспамятсва, забыв обо всем на свете. А ночью мне приснится новый кошмар, в котором главную роль испонит говорящий крокодил по кличке Матильда. И поутру я вновь опоздаю на учебу, поскандалю с противной мадемуазелюшкой Нивуа, вернусь домой к обеду, сделаю уроки, дождусь свою эксцентричную сестренку и отправлюсь с ней «отжигать».
    Все сначала и опять по кругу: ночной клуб, страшный сон, нелепое пробуждение, и так a l’infini. Свою жизнь я называю просто: коэффициент бесполезного действия. Или le coefficient d’actions inutiles, - кому как удобно.