Казалось бы

       
        Его впервые охватило это необыкновенное чувство восхищения, преклонения перед этим хрупким и, как ему казалось,  совершенно беззащитным созданием из иного, недоступному ему мира. Всё в ней вызывало  восторженную, светлую радость, это было какое-то, ещё неизведанное всёпоглощающее чувство и он, не скрывая своего восхищения, радовал её подарками и, так любимыми, цветами. Единственное, что обескураживало, - как звонок серебряного колокольчика, её смех. Но он счастливо ошибался, полагая, что она смеётся над ним. Это был смех искренней радости, она тоже была во власти  неожиданного чувства. Они не могли надышаться друг другом. Свои чувства она проявляла несколько сдержано, пытаясь увериться в своём  избраннике. 
       Родители  ревниво и настороженно присматриваются к влюблённым. Естественно, каждая сторона желает семейного счастья  своему чаду, но, как это не редко бывает,  родители не одобряют выбор  детей и пытаются убедить их в своей правоте, хотя прекрасно знают не только достоинства, но и все недостатки своих детей.   Зная  недостатки, родители должны были бы     рады тому, что дети нашли друг друга,  дать им добрые советы и напутствия  в семейной жизни. Дети же должны принять и уважать она его, а он её родителей; должны быть благодарны и  не выказывать им  своего неприятия. Однако не всегда так происходит.
       Порой между свекровью и невесткой или  тещей и зятем, начинается перетягивание одеяла: сына   или  дочери на свою сторону. И вот, не смотря ни на какие препоны, происходит рождение новой семьи. И хорошо, если у молодой  семьи, есть возможность жить отдельно, но, к сожалению, это бывает крайне редко. Чаще  всего молодые начинают жить   в семье  родителей, которые  исподволь начинают разрушать ещё не окрепшую молодую семью. Не всегда ночная «кукушка» перекукует дневную.  Да ещё,  если молодой человек окажется слабохарактерным и пойдёт на поводу у своей мамочки, тогда всё, - прощай молодая семья. Или тёще чем-то не понравился зять, а матери зятя не приглянулась молодая невестка, которая и делать – то ничего не умеет, а если и  делает, то всё не так, ведь живут молодые у родителей молодого человека. Финал опять тот же -  распад молодой семьи, а родители, желая счастья своим детям, сами же и разрушают его.  Подчас молодые тоже не остаются в долгу: порой она жалуется мужу, что, вот мол, свекровь притесняет её и он, ослеплённый любовью к суженой, обижает родную мать или наоборот. Ведь любовь у молодых вначале эгоистична.
       В пору нашей юности один из моих друзей, не зная как выйти из сложив-шейся ситуации, поделился своим несчастьем. Приближалось восьмое марта и он приготовил для  мамы подарок – замечательные духи и уже подарил их. Мама была тронута вниманием сына, а он вскоре передарил этот подарок своей любимой. Я посоветовал ему  во всём признаться и больше не огорчать маму.
       Иногда и сами молодожены,  заботясь о благополучии своих близких родственников, порой совершают необдуманные поступки, тем самым ломая свою жизнь. Классический пример тому,   какой трагедий обернулось желание Натальи Николаевны Гончаровой, жены Александра Сергеевича Пушкина устроить судьбу своих сестер Катерины и Александры и перевезти их в свою семью в Петербург, многие знают.  Посмотрим, как это произошло.
        Впервые Александр Сергеевич увидел Наталью Николаевну в декабре 1828 года на одном из московских балов. Ей было всего 16 лет, и её только начали вывозить в свет. Девушка настолько поразила поэта своей лучезарной красотой, грацией и стройностью, что он признался друзьям: «Отныне участь моя будет связана с этой молодой особой».
              Гончаровы получили дворянство только за 25 лет до рождения Таши  (так ласково называли в семье Наталью), ещё при Екатерине.  Они были из калужских крестьян, люди промысловые, предприимчивые. Судя по фамилии, они, как и многие калужане, были когда-то кирпичниками. В XVIII веке Гончаровы занялись выделкой полотна для флота, имение их так и называлось Полотняные Заводы. При Петре Афанасий Гончаров основал первую в России писчебумажную фабрику. Императрица Елизавета Петровна прикрепила к ней 12 тысяч рабочих, из которых большинство было беглые крепостные. В течение всего XVIII века Гончаровы богатели, но, немалое по тому времени наследственное  добро, промотал дедушка Таши, Афанасий Николаевич Гончаров (1760-1832). Когда Пушкин познакомился с Гончаровыми от былого благополучия остались только просторная усадьба и широкие привычки. В великолепном, похожем на дворец доме, где в 1812 году ночевал, отступая от Москвы Наполеон, гости не переводились, устраивались охоты, балы, был свой оркестр, свой кре-постной театр. Старик мотал наследство, не заботясь ни о вкусах, ни об интересах семьи, для которой у него никогда не было денег. Когда Пушкин стал женихом, дедушке было уже семьдесят лет, но он всё ещё развлекался, распутничал, должал, разорялся на любовниц.
       Его сын, отец Таши, Николай Афанасьевич Гончаров (1787-1861) был тихий, скромный, образованный, очень музыкальный.  Дочь от него унаследовала красоту.  Николай Афанасьевич страдал меланхолией, порой переходящей в буйство, и в жизни детей никакой роли не играл. Его жена, Наталья Ивановна, была незаконной дочерью богача Загряжского и француженки, которую он привёз из Парижа и поселил под одной крышей со своей законной женой. К незаконным детям, особенно прижитым от знатных родителей, тогда относились просто.
       Мать Таши, Н. И. Гончарова, была женщина грубая, необузданная, распущенная. Дети трепетали перед ней. В самом строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом повиновении, как сестёр Гончаровых.
Детей было шестеро, три сына и три дочери  Екатерина (1809), Александра (1811) и Наталья (1812).    
       18 февраля 1831 года в церкви Большого Вознесения на Большой Никитской в Москве был совершен обряд венчания Александра Сергеевича Пушкина и Натальи Николаевны Гончаровой.
        «Я женат – и счастлив, – писал он своему другу Петру Плетнёву через несколько дней после свадьбы. – Одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось, – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился» (24 февраля 1831 г.).  Через несколько лет после женитьбы Пушкин писал Натали: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив».
      Старший брат Натальи Николаевны Дмитрий Гончаров, побывав у них в Царском селе, писал матери: « Я видел также Александр Сергеевича. Между ними царствует большая дружба и согласие. Таша обожает своего мужа, который также её любит. Дай Бог, чтобы и впредь их блаженство не нарушалось».
       21 июля 1831 года Пушкин писал Нащокину: «Нынче осенью займусь литературой, а зимой закроюсь в архивы, Куда вход дозволен мне Царём. Царь со мной очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики…».
       А через день писал Плетнёву:
       «Кстати скажу тебе новость (но останется это, по многим причинам, между нами): Царь взял меня на службу – но не в канцелярскую, или в придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: Так как он женат и небогат, надо ему помочь сводить концы с концами» (22 июля 1831 г.). Пушкин очень хотел написать историю Петра I.
       Пушкин был очень благодарен, что Царь помогает ему наладить новую жизнь, тем более, что переход от холостого хозяйства к семейному – потребовал несравненно больших усилий, чем он предполагал. Не прошло и трёх лет, как он понял, что сделал ошибку и с горечью писал жене: «Я не должен был вступать в службу и, что ещё хуже, опутать себя денежными обязательствами».
       Пушкин мечтал жить с Натальей  Гончаровой уединённо, потому они уехали из Москвы и поселились на лето в Царском Селе. 
       Почти через четыре года, в октябре 1834 года, Пушкины привезли в Петербург сестёр Таши Екатерину и Александру. Пушкин согласился не сразу, пытался  отговорить жену.
       «Охота тебе думать о помещении сестёр во дворец. Во-первых, вероятно откажут, а во-вторых, коли и возьмут, то подумай, что за скверные толки пойдут по свинскому ПБ – Ты слишком хороша, мой ангел, чтоб пускаться в просительницы. Погоди: овдовеешь, постареешь – тогда, пожалуй, будь салопницей и титулярной советницей. Мой совет тебе и сёстрам быть подале от двора; в нём толку мало. Вы же не богаты. На тётку нельзя вам всем навалиться. Боже мой!  кабы заводы были мои, так меня бы в Петербург не заманили и московским калачом. Жил бы себе барином. Но вы, бабы, не понимаете счастия независимости, и готовы закабалить себя на веки, чтобы только сказали про вас: “Hier madame une  telle etait dekidement Ia plus belle et Ia mieux mis au bal”.(фр.)Вчера госпожа такая-то решительно была всех красивее и всех наряднее на балу.
(11 июня 1834 г.)
       Наталья Николаевна настаивала, строила планы, как будет выдавать сестёр замуж.
       «Если ты в самом деле вздумала сестёр сюда привезти, то у Оливье  оставаться нам невозможно: места нет. Но обеих ли ты сестёр берёшь?  Эй, женка! смотри… Моё мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети, покамест малы; родители, когда уже престарелы; а то хлопот не наберёшься, и семейственного спокойствия не будет. Впрочем об этом ещё поговорим» (14 июля 1834 г.)  – предостерегал Пушкин Натали. Как в воду глядел!
      
       В том же письме Пушкин писал жене: «Царствуй, потому что ты прекрасна»
Она и царствовала. Устраивала жизнь по своему вкусу, не считаясь ни с его советами, ни с его удобствами. Сестёр, когда захотела, к себе водворила.  Пушкин сдался отчасти и по доброте. Пожалел своячениц.
       После переезда сестёр старшую из них, Екатерину, пожаловали во фрейлины императрицы, охранным полком которой являлся Кавалергардский полк, где служил будущий убийца Пушкина Дантес. 25-летняя засидевшаяся в девках Екатерина Гончарова познакомилась со статным голубоглазым корнетом, которого на свою беду безоглядно полюбила.
       22-летний француз Дантес, приёмный сын Голландского посланника   Барона Геккерна, был действительно хорош собой, однако в свете говорили и о необыкновенной беспринципности молодого офицера.
       Так в 1834 году в жизнь Пушкина вошел   белокурый красавиц, который ровно три года спустя, смертельно ранил Пушкина на поединке. 26 января 1834 года Пушкин записал в Дневник: «Барон Дантес и маркиз де Пина, будут приняты в гвардию прямо офицерами, Гвардия ропщет», так как французы не знали даже русского языка и проходили полугодовое обучение спустя рукава.
       Однако барон  вдруг не на шутку увлёкся самой красивой женщиной света – супругой  Пушкина. И, понимая, что Екатерина к нему неравнодушна, использует её, как ширму, оказывая и ей знаки внимания. Но только ради того, чтобы добиться благосклонности её младшей сестры.
       Княгиня Вяземская вспоминала: «Екатерина Гончарова, влюбившись в Дантеса, специально устраивала свидания Натальи Николаевны с ним, чтобы только повидать предмет своей тайной страсти».
       Жизнь в Петербурге, при дворе    с каждым годом, с каждым балом   становилась дороже,   Пушкин   задыхался в долгах. «Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен», - писал он осенью 1835 года Плетнёву. Это было, когда Пушкин через Бекендорфа,  снова просил у Царя разрешения уехать на несколько лет в деревню, в отпуск.
       «У меня нет никакого состояния, - писал Пушкин, -  ни я, ни жена ещё не выделены. У меня есть только то, что я зарабатываю. Мой единствен-ный определённый доход – это жалование, которое Государю угодно было назначить. Для меня, конечно, нет ничего унизительного в том, чтобы работать для заработка. Но я привык к независимости, писать для денег для меня просто невозможно. Одна мысль об этом может привести меня до подражания. Жизнь в Петербурге страшно дорога. Мне необходимо сразу остановить расходы, которые вынуждают меня делать долги, а в будущем грозят беспокойством и затруднениями, может быть, даже нищетой и отчаянием. Прожив три, четыре года деревне, я опять смогу вернуться в Петербург и продолжить труд, милостиво предоставленный мне Государем» (1 июня 1835 г.).
Царь опять не разрешил ему уехать в деревню. 
       В архиве третьего отделения сохранилась недатированная записка Пушкина, начинавшаяся словами: «10 лет тому назад литературою у нас занималось весьма малое число любителей. Они видели в ней приятное, благородное упражнение, но ещё не отрасль промышленности: читателей было ещё мало. Благодаря новому закону о литературной собственности и цензурному уставу литература оживилась и приняла обыкновенное своё направление, т. е. торговое».
       Пушкин писал: «Литературная торговля находится в руках издателей Северной пчелы, и критика, как и политика, сделалась их монополией… Для восстановления равновесия в литературе нам необходим журнал, коего средства могли бы равняться средствам Северной пчелы, т. е. журнал, в коем печатались бы политические и заграничные новости». И тут же определяет он своё место среди русских писателей:
       «Могу сказать, что в последнее пятилетие  царствования покойного Государя я имел на сословие литераторов гораздо более влияние, чем министерство, несмотря на неизмеримое неравенство средств» (27 мая 1831 г.).
       Издававшиеся проправительственные журналы: «Телеграф» и « Северная пчела» находились под строгой цензурой.  «Литературная газета»,  журнал «Европеец» были закрыты.
       В год закрытия «Европейца» Пушкин  был так уверен, что получит разрешение на издание  журнала «Телескоп», что уже начал собирать для него материалы. Вяземский сообщал об этом Дмитриеву в своём обычном шутливом тоне: « Посылаю Вам поэта Пушкина и будущего газетчика. Благословите его на новое поприще. Авось с легкой руки Вашей одержит он победу над вратами ада, т.е. «Телеграфа», зажмёт рот «Пчеле» и прочистит окна «Телескопу». 
       На новом поприще  Пушкин надеялся журналистикой  поправить  финансовое положение, Но – не разрешили. Пушкин   рассматривал  писательство как профессию, промысел, от которого можно жить.  Эта была по тогдашнему времени мысль новая.
         Ни в письмах к жене, ни тем более в разговорах с друзьями Пушкин не жаловался на расточительную страсть жены к выездам и нарядам. Его считали необузданным, колючим, вспыльчивым, а он казался весёлым заботливым, покладистым, внимательным, нетребовательным, бесконечно снисходительным мужем.
Он никогда ни чём не упрекал свою «женку». Твердил, что не мешает ей кокетничать, только просил это делать в меру и с достоинством. По тому, как он надолго оставлял её одну, можно судить, насколько он ей доверял. И она этого доверия заслуживала.
       При всё своём кокетстве Наталья Николаевна умела держать поклонников на расстоянии. и сохранила свою репутацию незапятнанной. Не любовью, игрой с чужими чувствами наполняла свою жизнь эта суетная, пустая женщина. У неё была жестокая привычка рассказывать мужу про свои победы, передавать ему пылкие речи своих обожателей. Пушкину удовольствия это не доставляло.
       Она и с Дантесом хотела позабавиться. Хотя от него, быть может, пахнуло на неё огнём. Пушкин, до последнего вздоха настаивавший на её невинности, всё же говорил друзьям, что Дантес его взволновал.
       Ближайшие друзья пробовали образумить Наталью Николаевну. Княгиня Вера Вяземская предостерегала её, что кокетство с Дантесом плохо кончится. И получила характерный ответ: - Мне с ним весело, Он мне просто нравится. И ничего не случится. Будет всё тоже, что было два года.
       Наталья Николаевна зарвалась, закусила удила. Она, несмотря на запреты Пушкина продолжала кокетничать и танцевать с Дантесом, не отстранила его, не поставила предела его волокитству. С другим отлично это умела делать, а Дантесу позволяла больше, чем следовало. Пушкин имел право сказать, что Дантес встревожил её воображение.  Для него это было мучительное открытие. Но доверие её он продолжал оказывать, относясь к ней с большим вниманием и нежностью. Хотя кто знает, что было у него на душе? И не было всего того, что было два года назад. Став женихом, потом мужем Екатерины, Дантес стал ещё настойчивей ухаживать за её сестрой Натали, и началась травля Пушкина.
ТРАВЛЯ
       4 ноября 1836 г. утром, по только что учреждённой городской почте Пушкин получил пакет. В нём было вложено три диплома на звание члена общества рогоносцев.
       «Орденоносцы, Командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собрались в Великом Капитуле под председательством почтеннейшего Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д.Д. Нарышкина, единогласно назначили Г. А. Пушкина помощником Великого Магистра и историографом Ордена.
Бессменный секретарь – гр. И. Борх».
       Письмо было анонимное. Подпись вымышленная. На эту пакость можно было не обращать внимания, но в то же утро такие же  пакеты получили Вяземский, Виельгорский, Васильчикова, Элиза Хитрово и ещё несколько друзей Пушкина. Причём в пакеты были вложены конверты, адресованные на имя Пушкина с копиями этого же пасквиля. Слухи, разговоры, сплетни поползли как грязное пятно, по Петербургу, по России. Но никто не знал, кем написаны анонимные письма.         
       Говоря,  что Пушкин негодовал – значит ничего  не сказать. До тех пор пока Дантес не принял его вызов, Пушкин не знал покоя.   Он приходил в такое бешенство, что « просто был страшен», писал Сологуб.
       «…он заподозрил в их (писем) сочинении старого Геккерна и умер в этой уверенности, - писал Вяземский великому князю Михаилу Павловичу - Мы так никогда не узнали, на чём было основано его предположение, и до самой смерти Пушкина считали его недопустимым. Только неожиданный случай дал ему впоследствии некоторую долю вероятности».  О каком случае говорит Вяземский? Но Вюртембергский  посланник, князь Гогенлоэ, докладывая своему правительству о смерти Пушкина, писал: «Мнение власти, основанное на тождественной расстановке знаков препинания, на особенностях почерка и на сходстве бумаги, обвиняет Геккерна».
       Надо было просто верить Пушкину в его  предположении. 21 ноября 1836 года Пушкин писал Царю через Бекендорфа: В тоже время я убедился, что анонимные письма писал г. Геккерн, о чём считаю своим долгом предупредить  правительство и общество. Я единственный судья и хранитель чести моей и жены моей, почему я не прошу ни правосудия, ни мести; я не могу и не хочу сообщать  кому бы то ни было, на чём основаны мои утверждения».
      Роковая дуэль была вызвана не только ревностью, но отвращением к грязи, которой старались закидать его и Наталью Николаевну. До конца не услыхала она от него ни одного грозного слова. От ревнивца трудно было бы ожидать такой сдержанности, тем более что поведение Дантеса давало Пушкину основание ревновать. Было ясно, что и автор анонимного письма намекает на Дантеса. Наконец, в докладе своём Государю Пушкин написал:
        «Признавая поведение жены моей безукоризненным. в то же время все говорили, что повод к этой мерзости дал Дантес своим упорным ухаживанием за ней. В то же время я убедился, что анонимные письма писал Гекккерн»
       5 ноября 1836 г., на следующий день после получения анонимного диплома, Пушкин послал Дантесу-Геккерну вызов. Его письмо попало в руки Геккерну, так как Дантес нёс в казармах сверхурочное дежурство   Старик, как называл Геккерна Пушкин, бросился к Пушкину и так униженно просил  его отложить дуэль хотя бы на 24 часа,  что Пушкин сжалился над ним. Добродушие взяло верх над праведным гневом.  Прямо от  Пушкина, этот искушенный в интригах дипломат, поехал прямо в Зимний дворец к тётке Натальи Николаевне Е.И.Загряжской, бывшей фрейлине императрицы. Загряжская очень любила свою племянницу. Встретив  Вяземского на Невском, Геккерн  умолял его уговорить Пушкина отсрочить дуэль на две недели. Вяземский, поняв Геккерна, отказал ему.
       Геккерн и Загряжская,  понимающая, какая грозит опасность светской карьере  Натали, решили объявить, что Дантес влюблён не в Натали, а в её сестру Екатерину, и к ней сватается. Загряжская  просила помощи у Жуковского - близкого друга Александра Сергеевича. Надо было, чтобы Пушкин скорее узнал о сватовстве, поверил в него и отказался от дуэли. Жуковский почувствовал, что надвигается катастрофа, но далеко не сразу понял, кто прав, кто виноват. Он в первый момент отнёсся к Геккернам, как к порядочным людям, считался с ними, верил им. И только после смерти Пушкина в письме к Бекендорфу, «заклеймит их, как злонамеренных иностранных развратников, которые низкими средствами старались раздражать и осрамить Пушкина».
       6 ноября 1836 г. Жуковский приехал в Царское село и встретил у Пушкина Геккерна. 24 часа истекли.
       По словам Вяземского, «Геккерн так говорил Пушкину о своих отеческих чувствах к Дантесу, что Пушкин, тронутый волнением и слезами отца, согласился отсрочить дуэль на две недели и в течение этого времени вести себя так, точно ничего не произошло». 
       7 ноября 1836 г. о неожиданном сватовстве Дантеса извещён Жуковский. Он доволен и готов на всё, чтобы остановить дуэль. Жуковский активно проводит переговоры с Геккерном, Загряжской, Пушкиным, встречается с Дантесом,  роль которого в этом пассивна. За него все решает, всё устраивает, со всеми хитрит Геккерн, лживый, скользкий дипломат. «гнусная каналья».
       На третий день после вызова, когда Геккерн крутился и торговался за Дантеса, Пушкин был у графа Виельгорского и, к своему большому неудовольствию, узнал, что графу всё известно. Геккерны, ища сочувствия, спешили первые всё всем рассказывать. Пушкин видит их уловки, их паучье бегание вокруг него и его жены. Жуковский не видит, сердится, удивляется, что Пушкин не придаёт никакого значения сватовству Дантеса, твердит, что свадьбы не будет, что это увёртки только отца и сына, чтобы избежать дуэли.
       После сватовства Дантеса Пушкин стал ещё больше презирать Дантеса.
В письме к великому князю Михаилу Павловичу Вяземский передаёт отношение своего кружка к Геккернам: «Брак был решен между отцом и тёткой, г-жой Загряжской. Было бы слишком долго излагать, В. И. В. все лукавые происки молодого Геккерна во время этих переговоров. приведу только один пример. Геккерны, старый и молодой , возымели подлое намерение просить молодую женщину написать молодому человеку письмо, в котором она умаляла бы его не драться с мужем. Разумеется, она отвергла с негодованием это гнусное предложение»
       Поистине гнусное. К сожалению, Вяземский не указал, когда Геккерны вымогали от Натальи Николаевны это письмо – если до сватовства, то, может быть, Дантес рассчитывал, что ему удастся без сватовства увильнуть от ду-эли.
       Старший Геккерн, спасая репутацию своего фаворита, хотел, чтобы Пушкин взял свой вызов обратно, прежде чем Дантес посватается к Екатерине.
       13 ноября 1836 г. Загряжская и Геккерн решили, что довольно тянуть, пора разрубать узел.
       Пушкин привык видеть в Е.И. Загряжской старшую родственницу, опе-куншу сестёр Гончаровых, заменявшую им мать. Ей поручал он жену во время своих разъездов. Он относился к ней с уважением, с доверием, был к ней привязан.
       Своего презрения к обоим Геккернам поэт ни от кого не скрывал. Дантеса  он считал пустым малым, но всё-таки не трусом, никак не ожидал, что он будет прикрываться женитьбой на девушке, которую не любил, которая была на шесть лет старше его.
       Загряжская   в своей гостиной в присутствии Геккерна-отца, сообщила Пушкину, что Дантес просил у неё руки Екатерины и что дальнейшая ссора между будущими родственниками теряет всякий смысл. Что Пушкин мог ей возразить? Он оказался вынужден, не выходя из гостиной Загряжской, сказать Геккерну, что берёт свой вызов обратно:
       17 ноября 1836 г. «Я вызвал Г. Ж. Геккерна на дуэль, и он принял мой вызов, не входя ни в какие объяснения. Прошу секундантов рассматривать мой вызов, как не существующий, так как молва известила меня, что Г. Ж. Геккерн решил после дуэли объявить о своём намерении  жениться на м-ль Гончаровой».
       Казалось, дело улажено. Но тут неожиданно Дантес, понимая, что попал в глупое положение, вздумал ставить Пушкину условия. Он пишет: «Я не могу и не должен соглашаться, чтобы в письме была упомянута м-ль Гончарова. Жениться или драться? Честь запрещает мне принимать такие условия, и эта фраза ставила бы меня в печальную необходимость драться».
       Геккерны  старались добиться, чтобы Пушкин в этом письме не упоминал о сватовстве. Он им этой уступки не сделал. В этот же вечер, на балу у Салтыковых, помолвка была объявлена. На балу были Пушкины, Александр и Натали. Пушки перестал здороваться с Дантесом и запретил ему бывать у них в доме. Для него эта свадьба ничего не решала, скорее  усложняла, запутывала его в новые сети. Он-то отлично знал, в которую из двух сестёр влюблён Дантес.
       22 января 1837 года в Санкт-Петербурге венчали молодую пару.  Французский поручик Жорж Дантес женился на Екатерине Гончаровой. Он   не стал  бережно относиться к репутации, Натали. Травля великого поэта продолжалась  с новой силой. 
       «Поведение Дантеса после свадьбы, - говорит Н. М. Смирнов, - дало всем повод думать, что он точно искал в браке не только приблизиться к Пушкиной, но так же предохранить себя от гнева её мужа   узами родства. Он не переставал волочиться за невесткой; он откинул всякую осторожность, и казалось иногда, что он насмехается над ревностью не примирившегося с ним мужа. На балах он танцевал и любезничал с Натальей Николаевной, за ужином пил её здоровье, словом, довёл до того, что все снова стали говорить про его любовь».
        То же писал и Вяземский Великому Князю Михаилу Павловичу: «Вашему Им. Выс. небезызвестно, что молодой Геккерн ухаживал за г-жой Пушкиной. Это неумеренное и довольно открытое ухаживание порождало сплетни в гостиных и мучительно озабочивало мужа. Несмотря на это, он, будучи уверен в привязанности жены и чистоте её помыслов, не воспользовался своей супружеской властью, чтобы вовремя предупредить последствия этого ухаживания, которое и привело к неслыханной катастрофе, разразившейся на наших глазах».
       Натали своим поведением сделала столкновение неизбежным. Вот что писал Вяземский  великому князю Михаилу Павловичу: «Молодой Геккерн продолжал в присутствии своей жены подчёркивать свою страсть к г-же Пушкиной. Городские сплетни возобновились…Положение Пушкина стало ещё мучительней, он стал озабоченно взволнованным, на него тяжело стало смотреть. Но отношения его к жене не пострадали. Он сделался ещё предупредительней, ещё нежнее к ней. Его чувства к ней, в искренности которых невозможно было сомневаться, вероятно, закрыли глаза его жене на положение вещей и возможные последствия. Она должна была удалиться от света и потребовать того же от мужа. У неё не хватило характера, и вот она опять очутилась почти в таких же отношениях с молодым Геккерном, как и до свадьбы. Тут не было ничего преступного, но было много необдуманности и ветрености.  Когда друзья Пушкина, желая его успокоить, говорили, что не стоит так мучиться, раз он уверен в невинности своей жены и эту уверенность разделяют все его друзья,  все порядочные люди, он отвечал, что ему недовольно своей уверенности, своих друзей, известного круга, что он принадлежит России и хочет, чтобы его имя оставалось незапятнанным везде, где его знают».
       Так, с трагической ясностью описал поведение и состояние Пушкина Вя-земский, близкий друг поэта, свидетель последних дней и часов его жизни.
       23 января 1837 года на большом балу у графини Воронцовой Дантес не отходил от Пушкиной, веселил и смешил её. Издали следил за ними Пушкин. Вдруг он увидел, что Натали вздрогнула и отшатнулась от своего кавалера. Он сразу увёз её домой. Дорогой он узнал, что Дантес рассказывал ей об их общем мозольном операторе, который будто сказал ему, что тело м-м Пушкиной красивее, чем тело моей жены. Так, много лет спустя, передавала Бартеневу княгиня Вера Вяземская. И её муж в письме к великому князю Михаилу Павловичу приводит этот казарменный каламбур: Теперь я знаю, что ваше тело красивее, чем тело моей жены.
       Каламбур нового родственника Наталья Николаевна передала мужу, но пыталась скрыть от него, что у неё было тайное свидание с Дантесом. Свидание устроила жена другого кавалергарда, Идалия Полетика, которая жила в кавалергардских казармах на казённой квартире. Наталья Николаевна с ней дружила, хотя Полетика была в дружбе с обоими Геккернами и Пушкина терпеть не могла и этого не скрывала. Он неосторожно пошутил над её сентиментальными излияниями. Она ему за это щедро отомстила.
       Не она ли послала Пушкину письмо о тайном свидании его жены с Дантесом. Письмо это Пушкин показал Наталье Николаевне. Отпираться было трудно. По желанию Пушкина при их объяснении присутствовала княгиня Вера Вяземская, которая рассказывала Бартеневу: «Полетика  по настоянию Дантеса  пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдастся ему. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастью, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней».
       Княгиня Вяземская – свидетельница правдивая и с точной памятью. Нет сомнения, что Наталья Николаевна именно так и изобразила эту тёмную встречу с Дантесом, которого Пушкин из-за и неё уже раз вызывал на дуэль.
       Об этом же запретном свидании рассказывает А.П. Арапова  дочь Натальи Николаевны от второго брака с П.П. Ланским. Она в своих мемуарах без стеснения чернит память Пушкина, выставляя свою мать невинной страдалицей. Тем более выразительно звучит её рассказ о том, как её мать со слезами на глазах признавалась её воспитательнице:
       «Сколько лет прошло с тех пор, а я не переставала допытывать свою совесть, и единственный поступок, в котором она меня уличает, это согласие на роковое свидание. Бог свидетель, что оно было столько же кратко, как и невинно».
       Теперь поединок уже стал неизбежен. Другого выхода У Пушкина не было, да он его и не искал. Он одного боялся, чтобы ему опять кто-нибудь не помешал.
       26 января 1837 года  Пушкин послал Геккерну старшему письмо:
       «Господин барон. Позвольте мне повести итог тому, что произошло. Поведение Вашего сына мне давно было известно, и я не мог оставаться к нему равнодушен. Я ограничивался ролью наблюдателя, с тем, чтобы вмешаться, когда я найду нужным. Случай, который при других обстоятельствах был бы для меня крайне неприятен, на этот раз, к счастью, пришел мне на помощь. Я получил анонимные письма и увидел, что пришел момент действовать, и этим воспользовался. Остальное Вы знаете. Я заставил Вашего сына играть такую жалкую роль, что моя жена, удивленная такой низостью, такой пошлостью, не могла удержаться от смеха. Чувство, которое, может быть могла бы вызвать в ней эта великолепная, великая страсть, погасло в спокойном презрении и заслуженном отвращении.
       Позвольте Вам сказать Господин барон, что в этом деле Вы играли роль не особенно пристойную. Вы, посланник короля, отечески сводничали Вашего сына. По-видимому всё его бестактное поведение  направлялось Вами, по-видимому Вы подсказывали ему его жалкие разглагольствования и тот вздор, который он позволил себе писать. Вы, как развратная старуха, по всем углам подстерегали мою жену, чтобы повторить ей, как Ваш незаконный сан её любит. Он сидел дома, больной венерической болезнью, а Вы уверяли, что он умирает от любви. Вы шептали ей – верните мне моего сына.
       Вы понимаете, что после этого я не могу допустить никаких отношений между Вашей и моей семьями. Только под этим условием я согласился не да-вать хода этому грязному делу, не позорить Вас глазах Вашего и нашего двора. Хотя я мог бы и собирался это сделать. Я не желаю, чтобы моя жена слушала Ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы Ваш сын, после его низкого поведения осмеливался разговаривать с моею женою, тем более повторять ей свои казарменные каламбуры, да ещё разыгрывать несчастного влюблённого, когда на самом деле он просто подлец и трус. Я вынужден просить Вас прекратить все эти штуки, если Вы хотите избежать нового скандала, перед которым я не остановлюсь».
       В этот же день барон Доршиак, секундант Дантеса, привёз Пушкину вызов от Геккерна младшего и письмо от Геккерна старшего. Вызов Пушкин принял. Письмо голландского посланника вернул не читая.
       Дуэль произошла 27 января 1837 года. Пока раненого выносили из кареты, Данзас по его просьбе «…  прошел прямо без доклада в кабинет жены Пушкина. Она сидела с своей старшей незамужней сестрой Александрой Николаевной Гончаровой. Внезапное появление Данзаса очень удивило Наталью Николаевну, она взглянула на него с выражением испуга, как бы догадываясь о случившемся. Данзас сказал ей, сколько мог покойнее, что муж ее стрелялся с Дантесом, что хотя ранен, но очень легко. Она бросилась в переднюю, куда в это время люди вносили Пушкина на руках.
       Увидя жену, Пушкин сказал: « Как я рад, что я вижу тебя, и что я могу тебе сказать: ты не виновна в этом деле, это дело, которое касалось одного меня. Пушкин успокаивал Наталью Николаевну говоря,   что рана его вовсе не опасна, и попросил уйти, прибавив, что, как только его уложат в постель, он сейчас же позовет ее»{23}, —  записал Амосов .
         Пушкин сказал лицеисту Данзасу: - Хочу умереть христианином. Отец Пётр их Конюшенной церкви был поражен глубоким благоговением, с каким Пушкин приобщался.   – Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать, - говорил  священник княгине Е.Н. Мещерской. – Вы можете мне не поверить, но я скажу, что я для самого себя желаю такого конца, какой он имел.
       Умирал Пушкин так же мужественно, как жил. Плетнёв писал Теплякову:
       «Он так переносил свои страдания, что я, видя, смерть перед глазами, в первый раз в жизни находил её чем-то обыкновенным, нисколько не ужасаю-щим».
       Друзья, окружавшие его, были потрясены этим, для них новым Пушкиным.
Пушкин очень страдал от боли. «Это была настоящая пытка,- говорил доктор Спасский. Терпение, с которым Пушкин переносил страдания, мудрость, с которой он ждал приближение смерти, поразили всех, кто был около него. Даже у Арендта, у этого рассеянного, невозмутимого хирурга, сосредоточенного больше на больном, порой на глазах показывались слёзы. Он сказал:
       - Жаль Пушкина, что он не был убит на месте, страданья его невыразимы. Но для чести жены это счастье, что он остался жив. Никто из нас, видя, с какой любовью и вниманием он продолжал относиться к ней, не может сомневаться в её невинности.
       Как это бывает с людьми, сильными духом, физические страдания принесли Пушкину внутреннее просветление. В.И. Даль, который был последние часы с Пушкиным, Говорит:  «Пушкин заставил всех присутствующих сдружиться со смертью, так спокойно он её ожидал, так твёрдо был уверен, что роковой час ударил. Пушкин положительно отвергал утешения наши, и на слова мои:
       - Мы все надеемся, не отчаивайся и ты.
       Он ответил:
       - Нет. Мне здесь не житьё. Я умру, да, видно, уж так и надо».
       Вдруг Пушкину захотелось морошки.  Когда ягоду принесли, он сказал внятно: «Позовите жену. Пусть она меня покормит. Вошла Н.Н. Опустилась перед ним на колени, поднесла ему ложечку, другую, а потом приникла лицом к изголовью мужа, расплакавшись. Пушкин погладил её по голове и ласково сказал:
        - Ну, ну, ничего, слава Богу, всё хорошо…
  И она поверила в то, что всё хорошо. Потому что голос его был предельно твёрдый, и рука была тверда, когда он погладил её по голове. Но понимая, что силы его на исходе он сказал:
       - Поди.  Она повиновалась и вышла из кабинета и, встретив доктора Спасского, личного врача Пушкиных,  сказала ему:
       - Вот увидите, он будет жив, он не умрёт.
        А Пушкину оставалось жить всего несколько минут. И минут за пять до смерти он попросил поворотить его на правый бок. Доктор Даль и Спасский исполнили эту волю. Когда Наталья Николаевна вышла, он впал в полузабытье, схватил руку Даля:   
      - ну, подымай меня, идём…да выше, выше…идём…
      Он опять пришел в себя, открыл глаза, повторил:
       - Ну, пойдем, пожалуйста, да вместе…
       Даль поднял его выше. Друзья молча, стояли вокруг него. Натальи Николаевны не было. Пушкин вдруг открыл глаза. Лицо его прояснилось:
       - Кончилась жизнь, - сказал он.
       Даль не расслышал, переспросил:
       - Что кончено?
       - Жизнь кончена, - внятно повторил Пушкин и прибавил:
       - Тяжело дышать. Давит. 
       Это были последние его слова.
       Умер тихо, так тихо, что   Даль не уловил последнего вздоха. Умер с от-крытыми глазами, с улыбкой на устах.  Он смотрел на друзей, они на него и он улыбался. Так  длилось минуту, другую. Жуковский вдруг спросил у доктора Даля: - Что? А тот ответил – кончено.
        Когда к Наталье Николаевне пришли сказать в её будуар, где она в это время находилась, что Пушкина нет, она зарыдала и сказала вошедшим Данзасу и доктору Далю: «Это я убила моего мужа, это я причина его смерти, но Богом свидетельствую: я чиста душою и сердцем». Н.Н. была очень верующим человеком. В такую минуту не лгут.
       29 января (10 февраля по новому стилю) 1837 года в 14 часов 45 минут Пушкин скончался.
       Вяземский   много лет был близок с Пушкиным, но и он был взволнован откровением, которое принесли ему последние часы его жизни. Он писал великому князю Михаилу Павловичу: «Смерть обнаружила в характере Пушкина всё, что в нём было доброго и прекрасного. Она надлежащим образом осветила всю его жизнь. Всё, что было в нём беспорядочного, бурного, болезненного, особенно в первые годы его молодости, было данью человеческой слабости и обстоятельствам, людям, обществу, Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и друзьями. Признаюсь, и прошу в том прощения у его памяти, я не считал его до такой степени способным ко всему.  Сколько было в этой исстрадавшееся душе великодушия, силы, глубокого, скрытого самоутверждения. Ни одного горького слова, ни одной резкой жалобы, никакого едкого слова напоминания о случившемся не произнёс он, ничего, кроме мира и прощения своему врагу».
        «Божественное спокойствие разлилось по его лицу», - писала Вяземская. «Друзей поразило величавое и торжественное выражение лица его. На устах сияла улыбка, как будто отблеск несказанного спокойствия, на челе отразилось тихое блаженство осуществившейся светлой надежды». Так позже передала
княгиня Е.Н. Мещерская Якову Гроту, то величавое воспоминание, которое сохранила она от мёртвого лица поэта.
       Она же, под свежим впечатлением тяжкой утраты, писала своей невестке:
       «И голова, и сердце у нас были полны мыслями о тяжких моральных страданиях, которые предшествовали этому трагическому концу: и чувством восхищения и умиления, которыми эта смерть, такая прекрасная, такая спокойная, такая христианская и поэтическая наполнила душу друзей его».
       «Когда все ушли, я сел перед ним и долго смотрел ему в лицо, - написал Жуковский С.Л. Пушкину, - Никогда на этом лице я не видел ничего подобного тому, что было на нём в первую минуту смерти.
       Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо. Это был не сон и не покой. Это не было выражение ума, столь прежде свойственное  этому лицу; это не было также выражение поэтическое. Нет. Какая-то глубокая удивительная мысль на нём разливалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, важное, удовлетворённое значение. Я уверяю тебя, что никогда на лице его я не видал, такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, таилась в нём и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда всё земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина».
       Россия осиротела. Она лишилась одного из лучших своих сынов – поэта Александра Сергеевича Пушкина, прожившего всего 37 лет, 8 месяцев и 3 дня.
       Княгиня Е. Н. Мещерская-Карамзина, очень любившая Пушкина, говорила позже Я. Гроту: «В сущности, Наталья Николаевна сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых, однако же, из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрывать своё кокетство, и, что ещё важнее, она не поняла, что её муж был иначе создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам. (Более того, она делилась с Пушкиным своими очередными «победами»,  нисколько, не чувствуя и не видя, его страданий; ей это было не дано. авт. В.Ф.М).  Собственно говоря, Наталья Николаевна виновата только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил её муж. Она никогда не изменила чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую, пламенную душу Пушкина».
        Она,  блистая, понимала,
        Что Пушкина её
        Сопровождала слава
        И красота ея.

        В лучах его, купаясь славы,
        «Победам» счёт, ведя,
        Она не понимала,
        С каким огнём играла,
        Что честь, достоинство семьи
        По капле убивала.
       
        А Петербурга Свет
        Кружился в вихре вальса,
        Не осуждал её и не корил
        Он лишь, злословя, говорил:
        «Как Пушкина не осторожна»,
        На балы, маскарады,-
        В театр как   ходил
        И жаждал продолженья действа.

        В восторге с бала, возвращаясь,
        Ни мало Саши, не  смущаясь,
        Спешила всё ему сказать:
        «Что граф, его сиятельство такой-то,
        Ей комплименты рассыпал;

        Голландского посланника сынок,
        Красавец Жорж  Дантес
        И тот не отставал.
        Такой представил политес*.
 
        Представь! Каков нахал! –
        Свиданье предлагал.
        Хоть  я  два года как,
        И, повод не давала,
        А просто нравится он мне,
        Случится!? ничего не может,
        А будет  всё, всё тоже.

        И даже царь, так   мил,
        И он вниманьем одарил.
        Вниманьем нежным,
        безнадЕжным.
       *Политес -чрезмерная учтивость, вежливость

     Долгое время считалось, что Наталья Николаевна изменила своему мужу с французом, пока спустя почти 160 лет после смерти поэта не были опубликованы письма Дантеса, которые хранились в его архиве. По сути, он сам оправдал честное имя Гончаровой, подчёркивая, что так и не смог добиться её благосклонности.      
     Когда справляли столетие со дня смерти  Александра Сергеевича Пушкина, его внук, Николай Александрович Пушкин, встретился в Париже с внуком Дантеса, своим троюродным братом по бабке. Передавая об этой встрече парижскому корреспонденту издававшейся в Риге газеты «Сегодня», Н.А. Пушкин сказал: «Мой троюродный брат рассказывал мне, как перед смертью его дед, Дантес, сказал ему и его отцу: «Из всех женщин, которых я любил,  Н.Н. Гончарова - Пушкина была единственная, которая мне не принадлежала» («Сегодня» 20 марта 1937г.
     Наталья Николаевна очень тяжело переживала смерть мужа. По состоянию здоровья она не смогла присутствовать ни на отпевании, ни на погребении супруга. Про неё говорили «ни дать ни взять, сама покойница», и всерьёз опасались за душевное здоровье. Умирая, поэт завещал ей: «Постарайся, чтоб забыли про тебя... Ступай в деревню, носи по мне траур два года, и потом выходи замуж, но за человека порядочного».
     Так Наталья Николаевна и поступила - она уехала с четырьмя детьми в Полотняный Завод. Траур по любимому мужу затянулся на долгие годы. Лишь спустя семь с половиной лет Пушкина-Гончарова вышла замуж за генерала Петра Петровича Ланского.
     Эта невероятная трагедия, случившаяся на Черной речке, разделила   жизнь, Натальи Николаевны, а точнее оборвала её. Когда много лет спустя,  когда растут три дочери Ланских, старшая из них Азя, а точнее Александра была очень шаловливым ребёнком, кто-то из гостей, будучи у Ланских, заметил: да, в кого же она такая.  Наталья Николаевна ответила: «В кого?, да в меня, и я когда-то была такая же, очень давно, пока меня жизнь не сломила». Она старалась действительно не возвращаться в прошлое прилюдно. Она ни с кем не обсуждала это.  Она могла бы оставить и свидетельства свои и какую-то мемуарную литературу или дневники, или в переписке – никогда и ничего.
     Для неё жизнь с Пушкиным была настолько свята, что она не прикасалась к этому на словах.  Она носила это в сердце и поэтому современники отметили, что не разговаривает и, что никогда и больше Наталью  Николаевну никто не увидел улыбающуюся.
     И вот, казалось бы, честное имя  жены Пушкина документально, с  возможной достоверностью установлено. Но безмерные страдания великого поэта и его ранний уход, ни в коей мере не могут служить оправданием чрезмерного легкомыслия, беспечности, бестактности и неумения вести себя Натальи Николаевны.   
     Хочется верить, что произошедшая трагедия с Александром Сергеевичем
и размышления на тему семейных отношений, послужат примером для  молодых людей, вступающих в самостоятельную жизнь.
 
 Имсточники:
       Жизнь замечательных людей. Серия биографий.
       Ариадна  Тыркова-Вильямс  Жизнь Пушкина Том второй 1824-1837
       Москва. Изд. Молодая гвардия 2020.
       Татьяна Рожнова, исследователь-пушкинист, член Союза писателей, автор книги «Жизнь после Пушкина: Наталья Николаевна и её потомки»  Лекции.