Пятый сон Мони Кокина

«Тот, кто в пятнадцать лет

Убежал из дома

Вряд-ли поймёт того,

Кто учился в спецшколе…»

"Бошетунмай" В. Цой

Стояла знойная жара. Всё утопало в зелени. Высокое, чистое, голубое небо застыло в незримой бесконечности, напоминая собой громадный и прохладный, но недосягаемый бассейн. Была пора долгожданных и всегда кажущихся бесконечными летних каникул. Недалеко от школьного стадиончика в глубине аллеи находилась беседка — излюбленный объект тусовки местной подростковой шпаны. Вот и сейчас, идя по аллее к беседке, Никита уже издалека слышал шум и гул толпы, обрывки фраз и дикий хохот, доносившиеся из глубины скверика. Его заметили издалека:

— О, Никита идёт!

— Давай, давай, братан, шевели булками!

Находившиеся в беседке не переставали безудержно ржать, и, хватаясь за животы, выделывали немыслимые, хаотично движущиеся позы, напоминая со стороны баночку с копошащимися жуками.

— Прива, Никита!

— Хай, братан!

Никита поочерёдно здоровался с развеселившейся толпой подростков. Только один «Зелёный» не был подвержен приступу истерического смеха. Он только периодически улыбался, что-то бурчал себе под нос, типо: «ну вы даёте!», но улыбка сменялась серьёзностью и на лице отражалось облегчение от какого-то пережитого стресса.

— Братан, хочешь прикол? У нас весь «лапшак» на этом приколе сейчас!

Саня «Белый», как и его сосед-тёзка, были постарше и учились на первом курсе в железнодорожном ПТУ на «путейцев».

— Чё за прикол?

— Сейчас увидишь!

Никита с недоверием оглядел утихшую тусовку, которую, как по команде, снова окатило ржачкой.

— Короче, смотри… я закрою тебе глаза, а ты делай дальше то, что скажем, — объяснял «Белый».

Никита снова оглядел всех и остановил свой взгляд на «Зелёном», который смотрел на него пристально и загадочно улыбался…

— Да идите вы нафиг!

— Да не ссы ты, всё будет ТИК-ТОК!

— Да не… не хочу…

— Да слово пацана, что всё нормас будет!

Данное слово на все сто процентов гарантировало ему безопасность. Никита на мгновение задумался:

— Да не… не хочу, говорю же!

— Блин… да чё ты паришься? И приколишься, и не пожалеешь. Я тебе сказал — всё будет норм!

Саня убедительно посмотрел в его глаза. Для Никиты «Белый» был авторитетной личностью и одним из немногих, кому он доверял. При разнообразных стычках Санёк никогда не включал заднюю и к Никите относился не просто как к другу, но скорее, как к младшему брату. Родом он был из Сибири. Отец его умер давно, и он какое-то время учился и воспитывался в школе-интернате, пока мачеха (добрая и хорошая женщина) не взяла его к себе. О родной матери он вспоминал с грустью и сожалением, и очень редко. Она сильно пила, и однажды, напившись, ушла со своим первенцем-младенцем в тайгу, где он чуть не погиб, так как была морозная зима. Его нашли в последний момент, и отец, забрав сына, переехал с ним в южный провинциальный городок.

Саня прямо и уверенно смотрел в глаза Никиты, вдобавок, свою решающую роль сыграла непреодолимая и порой ненужная любознательность, так как ему пояснили, что рассказывать не вариант, а надо только показывать. И понеслось…

Шурик, стоя сзади, плотно закрыл ладонями его глаза. Кто -то взял его за руку, там, где запястье:

— Указательный палец выпрями!

— Чего!?

Никита снова попытался отказаться от столь туманного мероприятия, но его всё же окончательно убедили в безопасности. Руку держали крепко, и палец упёрся во что-то мягкое и мокроватое. Испытуемый даже ничего не успел понять, всё происходило за доли секунды. Глаза резко открыли и пред ним возникла никак не предвиденная картина. В метре от него красовался голый зад, а паренёк резко натягивал штаны. Снова дикий хохот гулом покатился по скверику. «Зелёный» теперь тоже довольненько и ехидно улыбался, будто бы наслаждаясь актом непонятной вендетты. Никита стоял, не понимая до конца, что происходит. Но постепенно осознание того, что произошло нечто жуткое, приходило к нему и заставляло испытывать шок. Он не мог вымолвить ни слова, лишь стоял, побледнев. Толпа подростков без остановки закатывалась в приступах смеха. Внутри, хаотично мелькая, возникали разные мысли, которые он просто не успевал осознать: «Это полный BLACK-аут!.. Что теперь?! Что делать!? Как могли с ним так поступить!?» и т. д.

Саня, видя, что дело начинает приобретать крайне нежелательный оборот, наконец сказал:

— Всё нормально! Не грузись, братан, смотри… — и он согнул свою руку в локте и, где на сгибе образовалась складка из кожи, ткнул туда пальцем:

— Видишь?! Вот и всё… это всё что было… А мокрое вот, — он чуть смочил складку водой из бутылки.

— Вот тебе и пироги с котятами, их ешь, а они мяукают… А декорации с голым задом для полноты ощущений… Вот такое реалити-шоу с 3D, на халяву!

Объясняя суть жёсткого «фокуса-покуса», он еле сдерживался от смеха, и, когда закончил разъяснения, всё же не сдержался.

— Ты бы видел «Зелёного»! Он вообще начал палец о лавку обтирать и всё шипел и шипел: «Идиоты, дебилы!», — кто-то из парней продолжил рассказ.

Никита потихоньку приходил в себя:

— Не, ну это жесть, дичь какая-то! Тронутся умом можно! Вот вы гоните!

— Ой, да ладно тебе, сам то хорош! Накормил тогда Моню Кокина кузьмичом, тот бедолага в космос слетал без ракеты.

— А чё за тема? — спросил кто-то из подростков.

— Да было дело, когда наш Никитос в больнице лежал после операции. Вот там действительно жесть была. Тут то всё понарошку, а там Моня мог так и остаться космонавтом! Но хохма получилась ещё та! Взгрей сам, Никитос!

— Да пипец! Угу, хохма, блин… И смех, и грех… Ну его… Хрена там, уже тысячу раз рассказывал!

— Да не, я не слышал…

— И я тоже…

— И я… Ну приколи!

Оказалось, большая часть ребят действительно не в курсе этой экстремальной истории. Смех поутих. Пацаны, закуривая, рассаживались по беседке, усевшись на перила, ногами залезая на лавки, ну, в общем, как обычно бывает в этом возрасте, когда бескультурье воспринимается как свобода.

Общий диалог продолжался непринужденно, с иронией, как говорится, на приколе:

— Че за операция, чинили что?

— Да миниск вырезали, в коленке хрящик разорвался, на костылях, блин, месяца два ползал.

— Ага, помню-помню, — сказал Сашка, — пришли проведать после операции, а костылей у него еще нет. Так ему приспичило в сортир! Не в утку же ходить, стрёмно! Так мы его прям туда отнесли, а то б усрался, вообще жесть была! — Саня иронично усмехнулся, покачав головой. — Не бросили в беде!

— Так, а Моня кто такой? Погремуха что-ли?

— Да, — рассказывал Никита, — в палате нас трое лежало. Двое не ходящие, на вытяжке, «Моня» и «Пух», и я, ходящий на четырех ногах. Они месяца два уже не вставали с коек. Пух пацанчик прикольный был, нашенский, они, прикиньте, на BMW разбились. Это, как улица та называлась, что с вокзала вниз ведет?

— Островского, — подсказал кто-то.

— Точняк, вот на ней. Парень и девушка насмерть, а он вылетел в лобовое стекло. Легко отделался еще.

— Пьяные были?

— Да обдолбленные. Он такой здоровый и пухленький, видать поэтому и погремуха — Пух. Моне и ему лет за двадцать уже, старшики короче. «Моню» звали Серёга, это мы ему с Пухом погоняло придумали — «Моня Кокин». Он с мамой рос без пахана, ботаник, короче… Ну, и всё такое. Усишки у него были, как у Лермонтова прям, а если сбрить их по бокам, вылитый Гитлер получится! И прича такая же. Ну, он постоянно на своей волне, мы нет-нет с Пухом над ним стебались. Он, кстати, со второго этажа шандарахнулся, ключи забыл дома и полез на балкон. Ну, и чё? Ванька «Бомж», Чипа и Шурик «Босс» притащили мне «кузьмича», чтоб не скучал. Я Пуху предложил, но он отказался, говорит: «Чё, я долбанутый? Делать-то потом что, когда таращить начнёт? С месту-то не сдвинуться. Я ж грузанусь нафиг!». Пух-то в курсе был, что это за дрянь. А вот Моня — нет. Он заинтересовался прям, чё это я жру? Я объяснил, что жареная конопля. А он такой: «Тю, конопля эта ваша — фигня полная, пробовал я как-то, и толку никакого, как стёклышко. Вот водочка — та реально вставляет. А конопля — шляпа, ни в одном глазу». Мы еще с Пухом переглянулись, помню, видать, паренёк и правда «шляпу» курил, петрушку сушёную какую-нибудь. Я Моне сказал об этом, а он не врубается вообще, ну и разобрало его любопытство. Так прикиньте, он сожрал примерно, сколько и я. «Кузя» с сахарком, так ему понравилось — «вкусненько», говорит.

Тусовка слушала рассказ внимательно, лишь периодически, негромким фоном, проскакивало, типо: «Покурим», или: «Оставь покурить», да хлебали холодную воду из пластмассовых бутылок, издавая при этом характерные звуки.

— Ну, вкинулись мы с Моней, он лежит довольный, ждет прихода, а я на костылях по палате туда-сюда тусуюсь. Пять минут проходит, он говорит: «Фигня ваша конопля, никакого эффекта, как я и сказал». Я ему: «Да подожди ты, это же не водка, сейчас переварится и минут через пятьдесят расскажешь, что фигня, а что — нет». Ну болтаем с Пухом, с ним, о том, о сём. Он уже, видать, и забыл, что нажрался «кузи». Вдруг, ёп твою, он такой: «Ой, а что со мной происходит?! Ой, а чё делать? ОЙ, ой..!» Дупля отстрелить не может, что начинает твориться с ним, ну, как обычно бывает, когда в первый раз приплющивает: паника, непонятка. Меня самого переть начинает, но я-то уже в курсах, че по чем. Настроение поднялось. И мы начинаем с Пухом с Мони угорать. Я ржу пипец с него: «Ну что, не прёт, фигня?», а его все сильнее накрывает и накрывает, волна за волной. Короче, через полчаса нам уже не до шуток было. Моню придавило к постели, лежит бледный, губы синие, обсохшие, и слова вымолвить не может — сушняк его долбит. Я, короче, сам очковать начал, пытаюсь его подбодрить, типо, мол, скоро отпустит, не ссы, воду сую ему, а он дрожащими руками, кое-как приподнявшись чуток с постели, по одному глотку делает. А сам-то знаю, проходили, что это только начало, и что отпустит она его ох как нескоро. Ему бы щас походить, не сидеть на месте. Да куда там! На вытяжке — с кровати ни-ни! Да и организм-то ослаблен, сколько уже без движения мышц! Дальше — хлеще, он не шевелится вообще, лежит, как Ленин в Мавзолее, глаза стеклянные, широко открыты и в прострации смотрят на потолок умоляющим и очумевшим взглядом. Я сам в панике, самого прёт пипец как, но это «чудо» весь кайф обломал. Атмосфера в палате напряженная, я уже и не знаю, что говорить ему. Хожу туда-сюда по палате. Пух тоже в шоке, покачивает головой. И тут «бабах» — приходит мама Мони. Самое интересное, что она никогда днём не приходила, работала, всегда вечером его навещала. Ну и заходит она: «Здрасте, ребятки», и ему: «А я, вот, на перерыв вырвалась». И она не замечает еще, что с ним творится, заходит в его проход и в тумбочку начинает выкладывать продукты: «А я тебе борщика принесла…». Ну, и еще что-то говорит, спрашивает у него что-то, а тот молчит, как рыба, не в состоянии и слова произнести. Она сначала не обращала внимания, а потом говорит: «А чего это ты молчишь?». Смотрит на него: «Ой, а что это с тобой?! Ты что бледный весь?!». Моню от этих слов, видать, еще больше накрыло, мы-то ему наоборот говорили, что, мол, всё нормально, так бывает, типо, а она на него жути нагнала. Мы с Пухом рожу «кирпичом» сделали, и, мол, не в курсе, что с ним, может, съел что-то не то. Она выбежала из палаты, и через несколько минут зашла с толпой врачей. Целый консилиум устроили. У него спрашивают: «Ты что-то ел?» Он говорить пытается, и не может, еле-еле выдавил из себя: «Ку-з-з-ми-чь».

— Что?

— Ку-ку-з-ми-чь.

Мама его за голову хватается: «Ой, он бредит, бредит!..». Не поймет она, что за «кузмич». Ну, как говорится, и смех, и грех.

Парни периодически хихикали, представляя сложившуюся картину. Громогласный гогот заполнял пространство беседки.

— Угу, — сказал Никита, — это сейчас ржачно вспоминать, а тогда это была полная дичь. Врачи, видать, опытные были, сразу въехали, что к чему: «Коноплю ел?» — «Д-д-д-д-а-а», — кое-как бормочет Моня. «А кто дал?!».

И это «чудо», видать, уже думая, что умирает, кое-как подняв дрожащую руку, пальцем на меня указывает. Это был полный BLACK-аут! Все на меня как ополчились, я сам в шоке, говорю: «Да в тумбочке там лежало что-то, он и съел». Я, типо, не при делах. Капельницу ему поставили, мама его осталась в палате, не пошла на работу. Ужас, не умолкала! Всё причитает да причитает. Ну, пришлось мне на костылях на улицу ковылять, а то бы я там сам тронулся. До вечера один во дворе больнички и тусовался. Раскумарился, блин, — «Мама не горюй». Короче, вечером поднялся в палату, захожу, а Моня уже в отходниках лежит, капельницы нет, на морде облегчение. Я прохожу мимо и говорю: «Вот ты даёшь, нафига сдал меня?». А он в ответ: «Блин, я в пяти измерениях побывал! Пятое вообще как живой сон!». — «Ну что, не прёт конопля?». Но он ничего не ответил, лишь задумчиво скосил глаза в сторону, видать, вспоминая всё-всё то, что запомнит теперь на всю жизнь.

— Вот так вот, нет наркотиков — нет проблем.

— «Веселенькая» история…

Кто-то высказывал свое мнение, кто-то болтал о чём-то с соседом. Санёк подмигнул:

— Так что с Моней вы теперь квиты, ты, по сравнению с ним, легко отделался.

— А помнишь, Санёк, как Чипа чудил в Приозёрском? — Вдруг выдал Ромка «Прима», вспомнив очередной забавный случай.

Село Приозёрское находилось недалеко от их городка. Прошлым летом человек восемь из их тусовки по знакомству нанялись на стройку частного дома в селе. Ребята решили подзаработать, да и провести весело время, так как туда надо было добираться на автобусе и жить там неделю, а на выходных домой. Хозяин стройки снял им обветшалый домик на самом краю села. За домиком находилось только большое травянистое поле, а в минутах десяти ходьбы находился неплохой деревенский пруд. Во дворе даже была русская банька, но старая и «дышащая на ладан», как и сам дом. Никита тоже со всеми и был очевидцем всего, происходящего там, поэтому, когда Прима напомнил про Чипу, он засмеялся. Кто не попал тогда с ними на работу, приготовились слушать с вниманием.

— Помню, — ответил Саня Приме, — да, Чипа отличился!

И Прима принялся рассказывать:

— Проснулись утром, пошли на объект, а Чипу оставили жрать готовить. Приходим на обед, а Чипа говорит:

— Пацаны, пошлите, покажу, чё!

Сбоку дома была пристроена узенькая подсобка. Он открывает дверь, а внутри — стадо гусей! Мы в шоке, пипец! И Чипа рассказывает:

— Выхожу во двор, а по двору это стадо шастает, ну я его и загнал сюда. А чё, на халяву вон, жрачки сколько! В общем, продовольствием мы обеспечены.

— Вот ты, Чипа, отморозок! Тут же все знают друг друга, и полная деревня казаков. Ща кинутся их искать, и мы попали по полной, не местные, на нас сразу подозрение падёт.  Гони их отсюда.

— Так давайте хоть одного оставим! — разочарованным голосом говорил Чипа, досадуя, что столько халявной еды уходит из-под носа.

Стадо выпустили, и оно с радостным гоготом ринулось из плена. Ну, на страх и риск, последнего гуся, смешно выбегавшего из дверей, пнули ногой назад. Вечером его общипали, и остатки невинно убиенного, как матёрые «бандюки», продуманно закопали в огороде. Гуся сварили кое-как, «не фонтан, но брызги есть», и он «прокатил» в виде закуски.

— А помнишь, как Чипа горел?

— Вот же бронебойный!



Сговорившись ночью не спать, ребятки решили устроить пионерский лагерь. Один Чипа дрыхнул без задних ног, заполняя оглушительным храпом всю комнату, и именно этот раздражающий храп стал мотивом совершения диверсии. Изощряться не стали, а воспользовались классическим методом: вставили свёрнутые полосочки из старой газеты между пальцев на ногах и… подожгли, наблюдая с интересом за происходящим. Ну, и что вы думаете?! Бумажки разгорелись, а Чипе хоть бы хны. Спит, как конь, и храпит, зараза, дальше. Смотрели, смотрели с недоумением: че за фигня? Пока не допёрли, что уже простынь с одеялом загорелись, и только когда бросились гурьбой тушить огонь, вот тогда Чипа и проснулся. Он спросонья нифига не понял, чё творится, а когда ему рассказали прикол, как он безмятежно спал, и что края одеяла и простыни обгорели, то он надулся и типо обиделся на всех.

Поездка, конечно, была незабываемой. В один из дней кто-то из местных вывел пастись ослика, на тот самый луг, что был за их домом. Ослик находился аккурат посреди поля и был привязан к десятиметровой крепкой верёвке, другой конец которой был закреплен на колышке, глубоко вбитом в землю. Наши герои собрались вокруг сельского зрелища и устроили Родео после проснувшихся в них инстинктов ковбоев. Попытки «оседлать» осла не увенчивались успехом. Ослик упорно сопротивлялся, находясь в ужасе от такого внимания. Парни осторожничали, не желая получить копытами сдачи. То недолёт, то перелёт, — никто, прыгая на осла, не мог удержаться на нём. И вдруг Санёк изловчился, сиганув на животное, обхватил руками шею и прижался к нему плотно. Осёдланный осёл, видимо, почувствовал, что внутри него давно живёт арабский скакун, понёсся галопом по полю. Рванул с такой силой, что выдернул колышек, и тот, болтаясь на верёвке, последовал за перепуганным парнокопытным. Парни угорали от смеха, улюлюкали и орали на всё поле. Всё выглядело, как в каком-то мультике, то ли как в какой-то знакомой комедии. Движения ослиного галопа можно было бы описать звуковым эффектом — «ты-бы-дынь-ты-бы-дынь-ты-бы-дынь…», и Санёк, в полу-лежачем положении прижавшись к ослу, повторял в такт его движения. Это зрелище не могло оставить никого равнодушным. Через метров двести «всадник» вылетел из «седла», но заслужил респект и уважуху.

Конечно же, время, проведённое в Приозёрске, запомнилось им навсегда. Это был чистый драйв, куча адреналина. Они чувствовали в себе первобытное начало. Развалившуюся баньку они тоже не оставили без внимания. Пошёл дождик, и в обед они прекратили работу. Кого-то осенила мысль погреться в баньке. Ну, затопили. И, довольные и полные простого и естественного, а не изысканно-искусственного счастья, уселись на старом настиле. Чипа был как всегда на «умняке», делая вид, что он — знаток бани. «Сейчас теплее будет!» — сказал он, и с деловым видом, взяв ковш с водой, выплеснул его на раскалённые камни. Раздались дикие крики, вопли и маты, и все щиманулись вон из парилки в предбанник, так как Чипа, естественно, не рассчитал и плесканул столько воды, что всю парилку мгновенно заполнило громадное количество обжигающего пара. Да, Чипе досталось… до вечера ему вспоминали его «банное мастерство», но всё- же банька принесла желаемый драйв. Выбегая из парилки, они обливались ледяной водой из колодца, довольные до ужаса. А потом кому-то взбрело в голову, и они, в чём мать родила, высыпали под дождь на улицу, которая представляла собой месиво грязи. Вокруг не было ни единого человека, и они, как малые дети, носились голышом по грязючке, по полю, с азартными визгами, как африканские дикари, под проливным дождём.

— А вообще круто было, есть, что вспомнить, — сказал Прима.

— Да у нас каждый день «Камеди клаб», хоть реалити-шоу снимай! — поддержал его Шурик «Босс».

— Поцики, так что, идём на озерцо? Жарюка уже конкретная! — сказал кто-то.

— Да, валим!

— Вечером куда рванём?

— Да там посмотрим, поживём — увидим!

Так, мимоходом переговариваясь, парни неторопливо высыпали из беседки, и шумно, как обычно привлекая внимание прохожих, отправились к находившемуся в их районе прохладному водоёму. Чувство юношеской свободы пьянило сердца, им казалось, так будет всегда! Всё тогда преодолевалось с лёгкостью, и будущего не существовало. Было только здесь и сейчас! Из колонки находящегося на плече магнитофона на всю громкость звучала песня Виктора Цоя:



«И если тебе вдруг наскучит твой ласковый свет,

Тебе найдется место у нас,

Дождя хватит на всех.

Посмотри на часы, посмотри на портрет на стене,

Прислушайся — там, за окном,

Ты услышишь наш смех.



Закрой за мной дверь.

Я ухожу.»