О моих родителях

В первой книге я уже описывал, как познакомились мои родители, а теперь хочу рассказать о том, как они росли и кто и как их воспитывал.
Знаю я немного, как, наверное, и большинство из нас, которым недосуг расспросить родителей об их жизни, пока они живы. Теперь приходиться собирать из лоскутов то, что случайно сохранилось в памяти.
Но оказалось, что не все такие, как я. В конце книги, в приложении, я поместил воспоминания старшей сестры моей бабушки Евгении Васильевны Калинкиной (Чернобаевой), которая не поленилась и записала все, что помнила о событиях своей долгой и интересной жизни. А ее аккуратная внучка и моя кузина Зоя привела эти записи в порядок и оформила их в компьютере как «Записки моей бабушки» (далее – просто «Записки»).
 
Мама

Моя мама, Проскурина (Дрокина) Надежда Николаевна, родилась 14 августа 1925 года в поселке Южный под Харьковом. Родилась она на Медовый Спас, как любила повторять мама, объясняя, почему она так любит мед. Хотя есть его ей было противопоказано из-за диабета.
Родители мамы - Вера Васильевна (Чернобаева) и Николай Васильевич Дрокины.

Бабушка   

Об истории семьи бабушки я узнал только из упомянутых "Записок": мама рассказывала мне очень мало и от случая к случаю. Поэтому здесь я приведу лишь отрывок из них, связанный с моей бабушкой Верой Васильевной. Полностью они опубликованы в приложении к этой книге (без редактирования и каких-либо купюр).

"Отец мой, Василий Петрович Чернобаев, родился в дворянской семье в городе Полтаве в 1858 году. Родные его были помещики. Отец - украинец, мать - полька. Но когда отец женился на моей матери, то они были уже обедневшие и не считались помещиками, владеть было нечем. В смысле том, что на убыль уходило кое-что оставшееся после долгов моего покойного деда, помогал и отец. Любил гулять, кутить, раскатывать на рысаках, зная, что это делать он уже не имел права, но как перед прорвой остановиться не мог. Друзей-товарищей для такого дела находилось много, а как получился крах, где они все и делись.
Было как-то странно, что отец, несмотря на разорение, не унывал, и вроде бы, ему даже легче стало. Переехал с Полтавы в Кременчуг и поступил в Управление железной дороги.
Со стороны отцовой матери были у нее племянники генералы, во время революции уехали за границу. Но из наших родных никто этим не интересовался и до революции никто с ними не родичался.
Был один случай, рассказывал муж моей сестры Веры.
Перед революцией адвокат разыскал сестру, что ей надлежит оформить наследство, переданное сестре, оставленное папиной теткой. Спичечную фабрику - не то в Полтаве, не то в Кременчуге. Конечно, и зять и сестра отказались от такой радости - нам, говорит зять, и без фабрики жить неплохо. А это, оказывается, перед смертью совесть заговорила - они бабушку, папину маму, в свое время очень обидели наследством.
Мамины родные - это противоположная семья отцовскому роду. Это семья тружеников, вышедших из крестьян. Дедушка мой, Усенко Петр, был из купцов, а бабушка крепостная. Дедушка купил бабушку в 1858 г. у помещика. За сколько и у кого, я этого не знаю. В то время, когда мне рассказывали об этом, я как-то мало интересовалась, о чем впоследствии жалела.
Когда дедушка откупил бабушку у помещика, уехал в Полтаву. Там он разъезжал часто, доставляя коммерсанту на бойню скот для убоя. Бабушка хозяйничала дома, но она не долго пожила в городе. Дедушка отвез ее к своим родным в село Шишаки. Тоже нелегко ей было. Хозяйство у свекрови большое, знала бабушка только работать да рожать. Дедушка приезжал из города часто.
Детей у них было 6 человек - 5 дочек и сын. В Шишаках и родилась моя мама (1867 г.), Александра Петровна Усенко.
Бабушка Аня была небольшого роста, но очень симпатичная, даже красивая. На нее были похожи дядя Митя и мама. Дедушка был мужчина крупный, высокого роста, тоже интересный. Старшая дочь, тетя Оля, на дедушку была похожа и такая же энергичная. После смерти мамы мы у нее и жили.
Получили образование у дедушки двое детей - дядя Митя и младшая дочь Мотя.
Дядя Митя выучился на машиниста и впоследствии водил курьерские поезда. Между прочим, вез царя, не помню, в каком году (мне рассказывали).
* * *
Крушение императорского поезда — катастрофа, произошедшая 17 (29) октября 1888 года с императорским поездом на участке Курско-Харьково-Азовской (ныне Южной) железной дороги у  станции Борки под Харьковом (в Змиевском уезде).
* * *
Как раз в это время было крушение поезда. Царя спасли, за что были награждены поездная бригада, в том числе и дядя Митя. Это было недалеко от Харькова на станции Борки. На том месте потом была построена церковь.

Семейная жизнь у него сложилась неважно, несмотря на его покладистый характер и красоту. С одной женой он разошелся, а с другой жил до смерти, но жизнь была не ахти, как хороша. Обе жены у него были красивые, и у каждой по дочке. Умер дядя Митя в расцвете своих лет. Простыл на паровозе и от болезни легких скончался.
Училась еще младшая дочь Мотя. Когда закончила, то получила звание «акушерка-оспопрививательница». У всех больных она пользовалась большим авторитетом, даже у капризных больных привилегированного общества.
В 1884 году дедушка уже жил в г.Кременчуге. Там отец встретился с мамой, и они полюбили друг друга. Мамины родные были против этой женитьбы. Как говорил дедушка , «нам не ко двору, мы люди простые». Приходили сватать маму, но она никак не соглашалась. За ней строго следили, чтобы она никуда не ходила, - не хотели, чтобы она встречалась с отцом.
А тут на беду заболела бабушка, ее отправили в больницу. Оказалась у нее сибирская язва на губе. Делали операцию, прошла благополучно. Но у бабушки стала немного раздвоенная нижняя губа. Контроль над матерью, естественно, спал, не до нее было. А она воспользовалась этим и, выбрав время, с маленьким узелочком удрала из дому - к его матери.
Она ее приняла, устроили свадьбу-самокрутку (в то время свадьба без благословения родных называлась самокруткой). Свекровь свадьбу устроила хорошую, и жили они прилично. Но мамины родные долго не могли ей простить. Потом, когда пошли дети, конечно, простили, и был мир.
Свекровь очень хорошо относилась к маме. Отец, хотя и выпивал, при бабушке маму не обижал, но своих старых привычек холостяцких не бросал. Нет-нет да и прорвется. Бабушка маму любила. Вообще была строгая ко всем, кроме отца. Один сын, ее баловень.
... Не знаю, жалела ли мама впоследствии, что судьбу свою связала с таким тяжелым человеком, но любила она его очень. Отец тоже очень любил маму, но был ревнив, хотя сам хорошо погуливал.
Мама очень хорошо пела и любила петь, но все больше грустные украинские песни.
После смерти бабушки отец, конечно, распоясался, теперь он был главным хозяином, а у мамы,  не считая мертвых, было уже семь душ.
Когда Кременчугское управление перевели в Харьков, папа работал в управлении Южной ж.д. Часто ездил в скорых поездах главным. Был он титулярный советник, а какую занимал должность, не знаю.
Когда мы переехали в Харьков, сначала жили на Основе. Трудно было маме управляться, детей много. Я была десятая, и мама меня называла желанненькая, потому передо мной все были хлопцы. Вера, сестра моя, после меня родилась через 4 года и мама всегда говорила: "Это моя первенькая от второго десятка".
Старшая сестра Леля вышла замуж через неделю после, как родилась Вера.
Как мы жили на Основе, я лично не знаю, была слишком мала. Но тетушки говорили, что у моих родных была нужда, и приходилось сдавать комнату. Сдавали артистам. Когда случайно пришли квартиранты и услыхали, как мама поет, то после всегда просили ее петь. Но папа никого не стеснялся и при чужих людях давал матери почувствовать, что он хозяин. Без его разрешения петь она не имела права. Сколько ее уговаривали перейти работать в театр, мол, привыкнет он потом. Но мама знала отца, конечно, и разговора не могло быть, да еще и такая орава детей. Он маму всячески притеснял, хоть и разрешал иногда петь при посторонних, когда попросят, а потом все равно вымещал. На тебя тот так посмотрел, а тот иначе и т.д. А сам несмотря ни на что участвовал в любительских спектаклях, - отец и еще старший сын Шура. А Леля участвовала в хоре. Там она и познакомилась с А.И. Новиковым. Он был артист-любитель, впоследствии они поженились.
Нрав у него (отца) был деспотический. Когда Леля через месяц после свадьбы с узелком пришла домой, отец не дал ей и присесть, отправил обратно к мужу.
Отец был главным, одним из первых организаторов основания поселка Южный Харьковской области. Там же, на поселке, взял себе участок и надумал строиться. Сейчас этот поселок является уже городом по численности населения. Есть там и горсовет, где и записан отец в книге как первый организатор. Сейчас там асфальтовые дороги, газ проведен. Так что жителям стало гораздо легче.
И вот когда отец задумал строиться, маме было очень тяжело. Когда построили сарай и заканчивали дом, мы переехали с Харькова в Южный. Жили в сарае, мы, дети, спали на нарах.
... И вот ко всему хорошему вспоминается грусть и тоска. Почему ей, бедной маме моей, была уготована такая судьба. Все говорили, какая она хорошая была и как мать, и как жена, и как она трудилась. А жизнь ей бедной не удалась. Помню, мама стирала белье, ей помогала женщина. Была зима, холодно. Я стояла и смотрела в окно, когда мама выносила ведро с помоями от стирки. И я вижу, как от мамы идет пар. Тогда я этого не понимала, а начала хлопать в ладоши и кричала: "Смотрите, смотрите, как от мамы идет дым!" И после этого мама слегла в постель, заболела воспалением легких. Врача на поселке в то время не было, папа привез из Мерефы. Врач посоветовал везти в больницу. Почему повезли в Харьков, а не в Мерефу? Очевидно, Харьков большой город, значит, лучше Мерефы. Отвезли ее в Харьков, и я ехала с ней до Зеленого Гая, тогда я начала ходить в школу. Зашли в вагон, мама меня перекрестила и легла, ей уступили сразу полку, и больше маму живой я не видала.
В Харькове маму положили в больницу, а в то время была эпидемия тифа брюшного. Положили ее среди тифозных, где она и заразилась, и была без сознания. А когда на другой день зять поехал ее проведать, то сказали, что такой больной у них нет. Пришлось ехать за отцом и по настоянию зятя и отца разрешили искать среди живых и мертвых. Конечно, нашли ее в полуподвале среди мертвых без сознания. После большого шума, поднятого зятем (он маму очень любил), ее положили в солнечную палату на второй этаж. Выписали сестру, тетю Марфушу, монашку, ухаживать за мамой, но это уже ее не спасло. Умерла мама 42 лет, оставив после себя 8 душ детей: 5 сыновей и 3 дочери. Старшая Леля была замужем, мне было 8 лет, Вере 4 года.
Перед смертью мама просила, кто будет брать девочек, чтоб нас двоих не разлучали, чтобы мы росли вместе. Конечно, взяла нас к себе мамина сестра, тетя Оля, - детей у нее не было, а жила она богато. Зять хотел взять Веру, она им больше подходила, так как после рождения Веры они поженились, но тетя не дала, выполняла просьбу мамину.
Теперь я хочу рассказать немного об отце. Нас, девочек, он не бил, попадало всегда ребятам за дело и без дела, но мы все его любили, хотя и боялись очень. Поселок был еще незастроенный, и когда отец идет от вокзала, поздно, как всегда, в окно видно, какая у него кривая дорожка. Мама, бедная, тогда берет меня за руку, а Верочку на руки и уходит к соседям. Было это не так часто, но было. Братьям она дает наказ, чтобы, как заснет отец, они в детской комнате, в окнах, открыли щеколды. Уже потом он не страшен. Она влезет в окно, соседи ей помогают, а наутро ползает за мамой на коленях, целует руки, ноги, просит прощенья, клянется, что никогда не будет, но никогда слово свое не выполняет.
А ребятам доставалось. Разгонит всех - «ищите мать и ведите сюда!», - шумит, пока заснет. А иногда, когда матери уже невтерпеж совсем, уйдет отец на работу, а мама забирает нас двоих и уезжает в Нижнеднепровск, где жили дедушка, бабушка и мамины сестры. Встречают маму все хорошо. Всем ее жаль за ее такую долю, выбранную самой. Мама начинает плакать, жаловаться на отца. Как реагируют родные? Конечно, ругают отца, ведь жаль ее. Ей тогда делается жаль отца и она начинает доказывать, какой он хороший, когда не пьет, и как он ее любит. И рассердившись, до вечера добудет и уезжает домой. Хорошо, если приедет, а он тверезый, тогда ничего. А бывало и по-другому, чтобы знала, как ездить жаловаться.
Вернусь я еще к маминой смерти. Много было слез, горя. Отец очень горевал, проклинал себя, знал, что потерял самое дорогое и невозвратное. Как я уже писала, мама перед смертью просила за нас, девочек. За Веру она не беспокоилась, говорила, что ее всякий возьмет. Она была бойкая, веселая, жизнерадостная. Я же ее противоположность - тихая и застенчивая. Было у меня очень развито самолюбие, которое осталось по сю пору, была и есть я очень мнительная.
Вспоминаю я процесс самих похорон. Помню, как маму вынесли из больницы, поставили гроб на ступеньки вниз и сфотографировали ее. Затем понесли на катафалк. Лошади были покрыты белыми покрывалами, а мы шли за катафалком, но было очень трудно идти, приходилось все время оглядываться, так как лошади другого катафалка нагоняли нас. И целая огромная линейка была катафалков.
Много очень умирало студентов, приезжих. Был где-то отравленный колодец, и пока обнаружили, погибло очень много людей.
После похорон, после девяти дней, тетя Оля, уезжая в Нижнеднепровск, взяла нас с собой. И началась для нас новая жизнь. Все старались проявить к нам ласку, исключая тетю Марфушу, - она нас не любила. Мне сейчас так кажется, из-за отца.
... Недолго отец жил после смерти мамы. Заболел сыпью, у него был рак горла. Его положили в больницу, а за это время сгорел наш дом. Наняли квартиру, что смогли, перевезли туда. А тут отец, еще не зная, что дома нет, запросился домой. Он понимал, что скоро умрет. Уже когда стали подъезжать к чужой квартире, сказали ему. Некому было хлопотать и докапываться о причине пожара. Отец получил за дом страховку, вызвал тетю Олю, чтобы она привезла нас, девочек, попрощаться. Он нас благословил, отдал кольца обручальные - свое и мамино , иконками благословил и дал денег со страховки. Тетя, приехав домой, положила нам на книжку по 500 р. Добавила ли своих или все отцовские, не знаю. Но воспользоваться этими деньгами нам не пришлось. Вспыхнула революция, и царские деньги были аннулированы.
Тетя Марфуша всегда шипела на ребят, в особенности на Васю, самого младшего. Тетя Оля не разрешала никому нас обижать, так она исподтишка всегда пощипывала. Только Веру боялась трогать. Одно то, что она сдачи даст, а второе - пожалуется тете Оле. Ну а мы молчали. Заплачешь тихонько - и все, вроде, так и надо. Может быть, поэтому и часто вспоминается поселок Южный. Во всяком случае, щипать-то никто не щипал. Какая там красота! Сколько зелени, воздух чего стоит! Приезжали с Харькова, нанимали дачу, - кто работал, электричкой ездили на работу. Я и сейчас часто бываю, там живет моя сестра Вера с семьей.
Итак, мы переехали в Нижнеднепровск.
Первые дни нашей жизни там я как-то плохо помню. Помню, что за стол садились обедать все. Дедушка, конечно, в центре стола и с него всегда начинали подавать кушать. Раньше дедушки никто не брался за ложку. Кому дедушка скажет, тот перед обедом должен прочесть молитву, вставая. А затем дедушка взял первую ложку в рот, значит, все могут кушать. По-моему, тетя дедушку не боялась, а просто из уважения к нему поддерживала старый устой.
Тетя занималась торговлей мясом. Имела два лотка (магазина). В одном лотке - два приказчика  и дядя за кассой, а в другом - один приказчик и тетя на другой стороне – и за приказчика, и за кассира. Была у тети прислуга, она же и кухарка.
Приказчики жили у тети во флигеле. Ребята были довольны, она по-человечески к ним относилась, и местом у тети они дорожили. В общем, жила она материально хорошо и многим помогала. Нуждающихся было очень много, и к ней всегда шли как к близкому человеку.
Когда мы переехали к тете, мне было 8 лет, а Вере - 4 года. Все считали своим долгом мимоходом гладить нас по головке и причитывать «бедные-бедные сиротки». Хотя я и мала была, но меня это крайне раздражало. Мне было стыдно и обидно, я не верила в искренность этих мимоходных движений. Тетя Оля и дядя Гриша были наши самые главные воспитатели, но им не было времени ласкать мимоходом, при этом я верила в их искренность и жалость к нам. Поэтому-то я их больше всех любила.
За бабушку я тоже как-то не могла понять. Мне все время казалось, что бабушка нас не любит. И задавала себе вопрос, почему. Анюта, прислуга, мне была ближе бабушки. Она не гладила меня по голове и не сюсюкала, но обращалась очень хорошо и ласково, даже находила время рассказать что-нибудь из своей деревенской жизни. А бабушка, я была уверена, любила больше Олю. Это тети Мотина дочка, она все время жила в одном дворе с бабушкой.
И вот однажды запомнился мне такой случай. Давала бабушка нам всем яблочки. Оле дала и поцеловала ее, а Вере и мне дала так просто, протянула. Я сначала взяла, а потом скоро отдала обратно и сказала, что не хочу. И убежала. Таких мелких случаев было много. Может, и не нужно было так все примечать, но я очень переживала. Долго это во мне сидело, все думала, что я лишняя.
Вера - нет. Она была общая любимица. Я же забьюсь где-нибудь в уголок и причитываю, зачем ты, мамочка, меня покинула.
Мимо двора Вера не давала никому пройти, гонялась с палкой, - «не ходи по нашей земле!» Ее даже мальчишки соседские боялись. Мальчишки были большие, а она клоп такой, и что вытворяла… Попадало ей за это часто.
... Хочу описать, что из себя представляла тетя Оля, моя вторая мать. Я ее очень любила, но была перед ней виновата. Ей очень хотелось, чтобы я ее называла мамой, но я этого сделать никак не могла, как будто кто мне язык притянул. Затем жалела очень, но было поздно. Ведь знала я, что она нас очень любила.
Так вот, тетя Оля была высокая, стройная, средней полноты, брюнетка, глаза большие, карие. Сколько в ней было симпатии! Многие ее называли Екатериной III - конечно по осанке. Когда у нас зашел о ней разговор, старший сын мне как-то сказал, что все равно, мол, она эксплуатировала людей. В этом я с ним не согласна. Она же все помогала! Конечно, не было бы из чего, то и не помогала бы. Но сколько у нас в Нижнеднепровске таких было коммерсантов? Иногда так отбреет, что бедный бежит и оглядывается, другой раз уже и не подойдет просить о помощи.
А люди там все знали друг друга хорошо. Было у нее очень много крестников из бедного люда. Раньше считалось грехом отказываться, если приглашают крестить. Потому у тети много было такого знакомства из бедноты. Каждую неделю приходили человека два из разных семейств и никогда не уходили с пустыми руками. Может быть, благодаря своей доброте, она пользовалась любовью и хорошей популярностью.
О Вере, своей младшей сестре, я как-то вскользь упомянула, что она вышла замуж. После своего замужества я поехала в Харьков, чтобы забрать Веру к себе, но она уже была сосватана.
Охала, ахала, какой у нея жених: и красивый, и богатый. Один сын, а остальные две дочки. Ну, те дочки дали ей жару. Полное хозяйство у них - коровы, свиньи… Ну сразу и окунули ее.
Молоденькая была, никогда ничего тяжелого и грязного не делала. Отец у Николая Васильевича был хороший. Как-то после того, как зять побил Веру, он его взял за грудки и встряхнул… «Подлец ты, - говорит, - я состарился, а мать никогда пальцем не тронул.» Жилось ей очень тяжело, а вот бросить не хотела, как я ей не доказывала.
В то время Николай Васильевич даже вина не пил, но был грубый, ревновал безо всякой причины, а сам в этом отношении был очень неразборчивый. Первый мальчик, Вовочка, у Веры умер - упал с коляски, потом призналась золовка. Пошли частые дети, так уж говорить было не о чем.
У Веры - одна дочка Надя и трое хлопцев. Вера с эвакуации приехала раньше Николая Васильевича, работала поваром на Южном, в доме отдыха. Готовила она вкусно, да и сейчас не забыла.
Приехал Николай Васильевич, опять за старое, настоял, чтобы она бросила работать и сидела дома. Хотя в то время они очень нуждались.
Теперь Николай Васильевич давно ушел на пенсию."

Воспоминания бабы Жени довольно путанные и читать их тяжеловато, зато можно окунуться в то время, о котором мы знаем только по книгам. Но в них жизнь представляется не вполне реальной, а такой, какой ее хотел представить автор.

О родителях и детстве моей бабушки Веры рассказано достаточно. О дедушке Коле, помимо упомянутого в "Записках", я знаю, что его отец также был среди основателей поселка Южный и работал в Управлении Южной ж.д. О нем тоже есть документы в музее поселка. К сожалению, сам я в этом музее не был, а теперь уж, скорее всего, и не буду.
Мой дед был призван на войну в 1914 году, для чего ему приписали лишний год.
(Он потом всем говорил, что на самом деле на один год моложе.)
Первая мировая для него плавно перешла в гражданскую, на которой он воевал за красных в составе Первой конной армии Буденного, потом несколько лет боролся с бандитизмом в частях НКВД.
Впоследствии, когда он ушел со службы, это ему очень помогло.
На него написали донос и его арестовали. Оказалось, что следователь, к которому попало его дело, знал деда еще по гражданской, и потом по службе в НКВД. Он показал ему донос, но закрыл подпись.
- Узнаешь почерк? - спросил его следователь.
- Что-то знакомое, - ответил дед, - но сразу не скажу.
- Хорошо, иди, - сказал следователь. - А если узнаешь или вспомнишь, кто, - дай знать.
Придя домой, дед достал домовую книгу. После того как его уплотнили, то есть подселили в его дом жильцов, он стал домовладельцем и был обязан вести домовую книгу, куда регистрировал своих жильцов. Просматривая ее, он вдруг узнал почерк доносчика. Сообщать дед не стал, но через пару недель квартирант съехал.
Когда началась война, деду из-за службы в НКВД дали ордер на эвакуацию. Ему объяснили, что нацисты всех коммунистов и комиссаров расстреливают в первую очередь.
Собирались второпях, не разбирая, что ценное, что нет. Да и бабушка никогда не отличалась деловитостью и практичностью. Добирались долго, но в конце концов добрались до Казахстана. По-моему, это место называлось Заилийское Алатау.
Самое начало войны. Еще никто не знает, сколько она продлится. Эвакуированных в этих местах очень много. Люди практичные выменивают привезенные с собой ценности на мешки с рисом и луком, а моя бабушка, увидев на рынке фазанов, променяла свои ценности на них. Она так любила фазанов, что не смогла удержаться!
Естественно, ценности быстро кончились, а есть что-то было надо. Деда сделали бригадиром в корейском колхозе, а его детей погнали на рисовые чеки, в том числе и мою маму.
Сколько я его помню, он всегда знал, что хорошо, а что плохо. Для него из всех цветов существовали только два - белый и черный. Полутонов не было.
Дед никогда не курил, пить стал только после войны.
Ему довелось послужить и во вторую мировую. Когда воевали с басмачами на советско-иранской границе, его призвали для ухода за лошадьми, вспомнив о его службе в коннице Буденного. Орденов и медалей там не вручали, но поощряли золотыми часами, золотым портсигаром и золотыми зубами. Все это он всегда носил с собой и потерял после войны, когда в сильном подпитии, в праздник, возвращался из Харькова в Южный. Его ограбили и сбросили с моста в пруд. Повезло, что было мелко и голова оказалась на кочке.
На склоне лет мама нередко рассказывала, как отец ее обижал. Когда она заболела, простояв на рисовых чеках по колено в воде, когда уже было холодно, и у нее была температура под 40, отец все равно выгонял ее на работу.
- Страна воюет, - говорил он, - а ты будешь в постели валяться?! Иди на работу!
Поэтому, как только появилась возможность, мама завербовалась в геолого-разведочную партию на должность маркшейдера, и покинула свою семью. Там она  и познакомилась с моим отцом.      
В 2013 году я повез своего младшего сына Павла в бывший поселок Южный, а ныне город Пивденное под Харьковом. В дом деда заходить не стал - там сейчас живет младший мамин брат, дед Шура. Он уже очень старый, и мне не хотелось его беспокоить и вынуждать суетиться.
Главной целью моей поездки было посетить могилы дедушки и бабушки. С большим трудом и только благодаря Пашке нам удалось их найти на старом, заросшем лесом кладбище…         
 
Папа

Папа, Проскурин Павел Васильевич, родился 17(18) марта 1915 года в селе Дегтяном Ряжского уезда Рязанской губернии.
Один день ему прибавила молоденькая паспортистка не по злому умыслу – она просто ошиблась и из-за этого очень испугалась. Отец не стал ее расстраивать и сказал:
- Ну ничего, буду на один день постарше.
Моего деда, Проскурина Василия Ильича, я видел два раза в жизни. Когда мне было около четырех лет, наша семья жила у него летом месяц. А в 1961 году он приезжал на свадьбу моей кузины и останавливался у нас в Останкино.
Для меня его приезд был примечателен тем, что поутру после свадьбы дед послал меня с бидончиком за пивом на 6-й проезд, где стоял пивной ларек. Уже возвращаясь с пивом домой, предложил своим друзьям:
- Кто хочет пива?
Никто не захотел, и я, чтобы казаться взрослым, гордо заявил:
- А я попью!
И отхлебнул из бидона. Раньше я уже пробовал пиво и оно мне очень не понравилось. Горькое. А в этот раз я вдруг с удивлением обнаружил, что мне этот напиток нравится. Значит, я повзрослел. Правда, еще долго после этого я пиво не пил, - было что пить повкуснее.
   
Мама моего отца умерла, когда ему было двадцать четыре года. 
Про своего прадеда Илью я знаю только то, что он был ремесленником и делал оси и ступицы для телег. А еще был шутником и любил всякие розыгрыши.
Дед Василий воевал в Первую мировую и в гражданскую, был середняком и в колхоз не вступал вплоть до войны. Перед войной его вызвали  и объяснили, что по условиям военного времени его лошадей все равно отберут на нужды фронта и скот обобществят, поэтому лучше вступить в колхоз. «А мы тебя сделаем председателем, поскольку по возрасту на фронт тебя не возьмут», - сказали ему. Так дед вступил в колхоз и стал его председателем.
У моего отца было два брата: Иван Васильевич, старший, и Петр Васильевич, младший. А еще любимая сестра, Анна Васильевна.
Иван Васильевич в звании капитана закончил войну в Берлине, после войны жил вместе с семьей в Москве. У него сын Женя и три дочери - Нина, Лида и Надя. Петр Васильевич жил в Рязани, и его семью я не знаю. А Анна Васильевна прожила всю жизнь в Дегтяном, где работала учительницей. Только после выхода на пенсию уехала к дочери в Рязань.
Когда я с младшим сыном Павлом приехал навестить могилу деда в Дегтяном, то в поисках его дома обратился к местному жителю.
- А вы кого ищете? - спросил мужчина средних лет.
- Анну Васильевну Проскурину, - ответил я.
Мужчина поинтересовался:
- А она не учительницей была?
- Да, - отвечаю я.
- Так я же у нее учился! - обрадовался он. – И даже был любимым учеником. Очень хорошая учительница! Но она уехала к дочке в Рязань.
Мы с Пашкой обошли маленькое деревенское кладбище. Нашли могилы деда, нескольких родственников и некоторых знакомых. Большая часть могил на кладбище была Проскуриных, Нащекиных и Семизоровых. Все свои.
Уехали мы умиротворенные.