Вера

    Она была с самого начала. Появилась вместе со мной, загорелась бледно-розовым огнем и воцарилась в душе. Когда я, появившись на свет, в первый раз открыла глаза, то вместе с лицом матери, - самым милым и родным лицом на всем белом свете, - увидела свечение веры. Оно, казалось, окружало меня, горело нимбом над маминой головой, сияло ее безмятежной улыбкой. Я тоже заулыбвалась и протянула к ней руки - к этому прекрасному сиянию, к Вере, моей маме.
    Впоследствии, вспоминая свои младенческие годы, я удивлялась: куда же она потом делась? Ведь, казалось бы, родившись вместе со мной, передавшись мне от матери, она должна была сопровождать меня до конца жизни. И только потом я поняла, что вера трансформировалась во мне, - изменив меня, она и сама стала другой, и никуда не исчезла.
    С самого рождения я верила в себя. Верила в то, что все будет хорошо, что все, о чем я мечтаю, сбудется всенепременно. Я не разуверялась в своих мечтах даже тогда, когда казалось: дальше будет только хуже, когда под ногами раскидывалась звенящая пустотой бездна, и я летела в нее, силясь сделать хоть что-нибудь, чтобы приостановить это страшное, полное безотчетного ужаса мгновение. Я не желала верить, что упаду, а находясь в падении, верила, что не разобьюсь на тысячи маленьких осколков. И затем, когда все оставалось позади, осматривалась вокруг, с облегчением вздыхала, сознавая, что верила не зря, что я приземлилась вполне благополучно, и отныне все в моей жизни будет просто и легко.
    - Ты у меня такая наивная, - часто говорила мама, заплетая мне косу перед сном. - Смотрю я в твои глаза и понимаю, что ничего ты еще не знаешь об устройстве сего мироздания…
    Мама горько вздыхала, целовала меня в лоб и уходила, оставляя ночник включенным, потому что я до дрожи в коленях боялась кромешной темноты. А я, погружаясь в пучину своих разношерстных мыслей, недоумевала, почему моя родительница так огорчена. Неужели она считает, что наивность - это плохо?
    Когда мне было десять лет, я подслушала разговор мамы с бабушкой. Отца своего я не знала, мой дед, бабушким муж, трагически погиб еще до моего рождения, так что мы жили втроем в уютной квартирке на окраине города и были очень счастливы. Так вот, в тот августовский вечер две женщины сидели за столом на кухне в ночных сорочках, под свисающим с потолка уютным оранжевым абажуром, часы показывали половину третьего ночи, а мама и бабушка тихо разговаривали. Стоя в коридорчике, я прислушивалась к их беседе. Мама тихонько всхлипывала, бабушка же с невозмутимым видом пила каркадэ и раскладывала пасьянс.
    - Успокойся, - приговаривала бабуля, поглаживая свою дочь по плечу. - Не время раскисать.
    - Господи, - громко воскликнула мама. - Ну почему она такая страшненькая? И ладно бы только это, так она еще и глупая, такая доверчивая… Что с ней будет, когда нас не станет?
    - Хватит, - осадила ее бабушка. - Я согласна, Джина слегка нескладная, но, будем надеяться, когда она подрастет, то превратится в миловидную девушку.
    - Нет, - спокойно возразила ей мама. - Она - моя копия. Я тоже была гадким утенком в детстве и с возрастом краше не стала…
    Не выдержав, я бросилась к маме на шею и обняв ее, горячо зашептала:
    - Мамочка, ты у меня такая красивая! И я очень хочу быть похожей на тебя.
    Мама серьезно посмотрела на меня и, ничего не ответив, покачала головой, прижимая к себе. Вера, зашевелившись в моей душе, отбросила яркую искру, и я, прижимаясь к груди матери, чувствовала покой и умиротворение. Искорка же, сделав несколько кругов по комнате, вылетела в окно и растворилась в сумраке ночного города.
    Вера подбадривала меня, заливая мои щеки некрасивым румянцем, а затем в моей голове образовался туман, и я заснула на коленях у матери, прижимаясь щекой к ее теплому плечу. И только потом, когда мамы с бабушкой не стало, когда мне пришлось повзрослеть, я стала понемногу понимать, что окружающий меня мир вовсе не такой, каким я себе представляла. И тогда я вспоминала слова матушки о том, что мне придется тяжело. В тот момент вера, съежившись, едва теплилась во мне.
    Подходя к зеркалу, я видела там угловатую, тощую девчушку невысокого роста с рыжеватыми вьющимися волосами, веснушчатым носом и большим ртом. Я смотрела в блеклые, стеклянные глаза своего отражения и ощущала нечто странное и щемящее, копошащееся в моей грудной клетке. Я сравнивала себя с дождем, серым и унылым, капающим на сырые крыши домов, стекающий с их серых стен на серый асфальт. Я была этим самым дождем, - размытым, неясным, назойливым, бесцветным, нежеланным.
    Так продолжалось довольно долго: ничем не примечательная жизнь, болезненное чувство собственной никчемности, апатия, безысходность, неловкость, ожидание чего-то далекого, того, что перевернет эту действительность с ног на голову. Я так зациклилась на ощущении собственной громоздкости, что когда произошла метаморфоза, я даже толком ничего не осознала. Осознание пришло потом.