Надежда

    Последняя встреча с ним была самой короткой, по крайней мере, в моих, теперь уже потерявших всяческую опору воспоминаниях. Мы же все прекрасно знаем: перед смертью не надышишься. Он, увидев меня, сразу же подошел, обеими руками схватил мою липкую, дрожащую длань, крепко сжал. Мое сердце внезапно пронзила нежность, настолько щемящая и тягуче-острая, что закружилась голова. Я еле выдавила из себя несколько предложений, которые подготовила еще неделю назад и выучила заранее. Он слушал меня очень внимательно, а взгляд его светлых глаз сквозь стекла очков казался мне таким понимающим, будто он уже давно догадался о том, что я в него влюблена. Я помню это трепетное рукопожатие, помню свою робкую попытку улыбнуться. Помню все так отчетливо, словно это было вчера.
    Когда он ушел, я долго стояла посреди пустынного коридора, а изредка проходящие мимо люди, проходя мимо, задевали меня. Перед глазами все поплыло, и я поняла, что реву от сознания того, что больше никогда его не увижу. Юнона довела до моего сведения ужасную новость о том, что он женился на какой-то вертихвостке и собирается с ней и ее ребенком от предыдущегт брака эмигрировать во Францию. Моя правая рука, к которой он прикасался, горела, и я неуклюже прижимая ее к груди, двинулась в сторону выхода, миновала стеклянные двери, скатилась по ступенькам вниз. Откуда-то отделилась фигура и похлопала меня по плечу, утешая. Моя подруга по-прежнему была рядом со мной именно в тот момент, когда я как никогда нуждалась в поддержке.
    Опомнилась я в машине. Мы с Юноной расположились в такси, которое везло меня навстречу неизвестности. За окном мелькали фонари, я машинально отметила, что мы проехали центральную площадь, в центре которой громоздился исполинских размеров фонтан, а над ним, на арке из белоснежного мрамора, полоща могучими крыльями, устремлялись в небо вырезанные из гранита изящные журавли.
    Юнона совала мне бумажные платки, умоляла взять себя в руки. Я, давясь слезами, мотала головой, отрицая все, что мне говорили и, трубно высмаркиваясь, отшвыривала от себя скомканные салфетки. Мне хватило выдержки на то, чтобы плакать бесшумно, хотя внутри меня все клокотало так, что хотелось упасть на землю, заколотить ногами и выть до тех пор, пока не полегчает.
    Впервые столкнувшись с болью душевной, я поняла, как ничтожно мала по сравнению с ней боль физическая. Когда в отрочестве, упав с велосипеда, я сломала ногу, то не проронила ни слезинки. В детстве ватага гадких хулиганов обстреляла меня камнями, один из них рассек мне лоб, и, поскольку на лидокаин у меня была аллергия, меня зашивали без анестезии. Мама крепко держала меня, но я ни разу не дернулась во время операции. Даже смерть близких мне людей не переживалась мною столь остро: у бабулечки было больное сердце, а смерть мамы была спокойной, даже красивой: она легла вечером спать, а утром не проснулась.
    Лежа в кровати, я чувствовала ужасную боль, - она была повсюду, служила напоминанием о нем, и не было никакой возможности выбраться из замкнутого круга. Pain стала неотъемлемой частью моего существования, но даже она не могла быть со мной долго, ведь человеку свойственно привыкать ко многим вещам. Прошло несколько месяцев, и я, прислушавшись к себе, осознала, что не ощущаю ровным счетом ничего. Мне стало все равно.
    Любовь, в которую когда-то трансформировалась вера, сменилась надеждой. Она явилась в пурпурном одеянии, впитав в себя все, что было когда-то в моей душе. Подобно губке она забрала себе все воспоминания - плохие и хорошие, сплела из них клубок и поглотила его. Я знала, что он не вернется, даже если та женщина оставит его, но я надеялась, надеялась до последнего вздоха. Надежда, поглаживая мое сознание прохладными, отрезвляющими пальцами, дула на уже почти затянувшиеся раны и шептала:
    - Есть возможность…
    Многочисленные черные дыры, которые которые возникли сразу после нашего прощания, уже не нарывали. Возможно, я просто перестала обращать внимание на них, и они, понимая, что я больше не страдаю, испарились, оставляя после себя грубые, иссиня-фиолетовые, похожие на сколопендр рубцы.
    Иногда мне удавалось забыться, и прежняя я - нескладная, но живая, - возвращалась. И я, в надежде, что нашла путь к себе прежней, яростно желала опомниться, совершала любые телодвижения, чтобы спастись, но все попытки начать жизнь с чистого листа были бесплодны. Что-то сломалось во мне, некая очень важная деталь целого механизма вышла из строя, а на починку не осталось ни желания, ни сил. Я жила благодаря лишь надежде, но проходили дни, сменялись сни недели, пролетали месяцы, а от него не было никаких вестей. Я лихорадочно, как безнадежно больной, глотающий очередную пилюлю плацебо, верила, что пройдет еще немного времени, и я снова смогу его увидеть, но чары самообмана, такие хрупкие, рассеивались почти сразу, и я снова превращалась в бездушный, пластмассовый манекен, застывший в покрывающейся пылью, заброшенной витрине. В такие моменты я завидовала собственной маме и желала также как она когда-то смежить веки, забыться сном и больше никогда не проснуться.
    В один прекрасный ноябрьский день, день своего двадцатипятилетия я устала обманывать себя. Мне надоело каждое утро рассматривать в зеркале свое осунувшееся, не выражающее ровным счетом ничего лицо, я не хотела искать смысл своего существования. И тогда пришел ответ. Простой, я бы даже сказала - банальный, но такой действенный, что я вздохнула с облегчением, понимая, что решение проблемы наконец-то найдено.
    Собрав в кулак все свое мужество, я привела в порядок себя, свои мысли и квартиру. Выпрямила утюжком и тщательно расчесала длинные, густые волосы, собрала их в высокий хвост, а затем надела свое любимое черное платье, сшитое еще бабушкой. Холодящая ткань обняла мое тело, подчеркивая нескладный силуэт с чересчур широкими бедрами, которые смотрелись еще больше из-за того, что плечи мои были чрезвычайно узкими даже для девушки.
    Поначалу я хотела посидеть в тишине и немного поплакать, чтобы вытрясти из себя все крупицы эмоций, но внезапно передумала. Да и слез все равно не было.
    Приняв решение, я испытала облегчение, граничащее с эйфорией. Еще несколько минут у меня ушло на то, чтобы завершить все дела, которые когда-то были отложены в догий ящик. Я даже заказала доставку из ресторана и устроила себе шикарный праздничный ужин, состоящий из блюд, которые я очень любила. Жаль, что я так и не получила удовольствия от приема пищи, поскольку все органы чувств функционировали с перебоями, и, кусая треугольник веганской пиццы, я не могла понять, чем именно он отличается от куска картона.
    Завещание, заверенное нотариусом, лежало в моей комнате на прикроватной тумбочке. Веселая и свободолюбивая Юнона, у которой сложные отношения с матерью, сможет наконец оставить свою токсичную родительницу и улететь куда-нибудь на поиски приключений. Денег, которые она получит, продав мою квартиру, будет более чем достаточно, чтобы жить, не заботясь о хлебе насущном несколько лет.
    Напустив в ванну горячей воды, я в последний раз прошлась по своему мрачному жилищу, бездумно касаясь рукой различных предметов интерьера. Вернувшись в санузел, достала из коробочки лезвие. Не стала совершать распространенных ошибок и сделала разрез не поперек, а вдоль, от запястья и до локтевого сгиба. Тонкая пластина металла скользила по коже как по маслу. С неизвестно откуда взявшимся ожесточением я вспорола правую руку, и потом бритва выскользнула из разом ослабевших пальцев, с тихим звоном  упала на пол, покрытый сиреневой кафельной плиткой. Густая, темная кровь тяжелыми каплями полилась за бортик ванны, бордовые бусинки, погружаясь в кипяток, окрашивали его в нежно-розовый цвет, цвет цветущих в самом начале марта вишен и абрикосов. Я поспешно погрузилась в огненную воду. Вообще-то я хотела обнажить вены и на ногах, однако двигаться стало трудно, так что начатое я так и не завершила.
    Усталость душевная теперь отошла на второй план, уступая место усталости физической. Я смотрела в потолок и думала только о том, что совсем скоро все закончится, и я смогу увидеться с мамой и бабушкой, уже по ту сторону смерти. Я знаю точно, они ждут меня и будут рады тому, что я не заставила их ждать себя слишком долго.
    Мысли начали путаться, дыхание стало сбиваться, замедляясь. Я была искренне благодарна ему за то, что познала самое сильное чувство, которое есть на земле, ведь могло бы получиться и так, что его не было в моей жизни, и тогда ее ценность можно былор смело приравнять к нулю. Он подарил мне эти мгновения счастья, просить о большем - дерзость с моей стороны.
    Внезапно мне стало стыдно, что я хотела получить от него что-то еще, как будто того невесомного, иллюзорного волшебства мне было мало и я возжелала, чтобы мой мираж оказался реальностью. Жадина и эгоисткеа, думающая только о себе, - вот кто я. Даже не задумывалась о том, что ему, должно быть, было неловко находится в компании столь явно сходящей по нему с ума девицы. Наверное, мне не стоило поддаваться на уговоры Юноны. Следовало любоваться им издали, оставаясь в тени, не обнаруживая себя, не заставляя этого светлого человека испытывать вину и смущение.
    Надеюсь, он счастлив, и у него все хорошо. Если life after death существует, то я смогу убедитьсяв этом лично, наблюдая за ним с небес. Я не поступила опрометчиво, я сделала все правильно. Так, как я жила последние месяцы, я жить более не могла и не хотела, и пусть религия порицает самоубийц, я считала, что имею полное право поставить финальную точку в своем бессмысленном существовании самомстоятельно.
    Перед самым концом я хотела увидеть нежное и доброе лицо моей покойной матушки, но перед мысленным взором все еще стояло его лицо. Он смотрел на меня с укором и непониманием.
    - Если ты умрешь, то вы никогда больше не увидитесь, - услышала я слабеющий голос надежды, и только тогда увидела ее, входящую в наполненную паром ванную комнату. Встав около меня, облаченная в бархатный балахон пурпурного цвета, она протягивала мне свою руку, облаченную в белую перчатку. В ее больших лиловых глазах застыли не выплаканные мною слезы. Она не хотела моей гибели, она искренне хотела, чтобы я продолжала жить.
    - Ты можешь сама поехать к нему, даже если он тебя не полюбит, вы будете дружить. Прошу тебя, пока не поздно, выбирайся отсюда, позвони Юноне или вызови скорую…
    Я закрыла глаза, чувствуя нарастающий гул в ушах. Выяснять отношения с тем, кого не существует, я не желала. Ведь совершенно ясно, что образ призрачной женщины я придумала сама, точно также, как создала из крошечных искр веру, а после и зиждящуюся на мимолетной симпатии любовь.
    - Я люблю тебя, - выдохнула я, адресуя эти так и не высказанные слова тому, кто подарил мне немало дней, наполненных улыбками и хорошим настроением. Тому, кто стал смыслом жизни. Тому, кто в итоге стал главной причиной моей смерти.
    На душе сразу же стало легко. Я принялась фантазировать о том, как я, обратившись в ветер, полечу к нему. Или превращусь в солнечный блик и смогу коснуться его щеки. В моих мечтах так или иначе я была с ним, ведь только рядом с моим милым мальчиком я могла быть счастливой.
    Я знала, что даже после того, как я умру, надежда продолжит существовать еще какое-то время. Она склонится над моим навсегда успокоившимся телом, постоит так с минуту и, медленно выпрямившись, выйдет из душной комнаты сквозь закрытую дверь. Сев на диван в гостиной, она будет долго ждать возможного звонка, неотрывно смотря на оставленный на стеклянной столешнице кофейного столика смартфон. Она просидит на старом диванчике до тех пор, пока спустя сутки в мой дом не ворвется Юнона, пока не придут равнодушные люди в белых халатах. Врачи положат мое остывшее, бледное тело на носилки, и уедут, а надежда, все еще не веря, в то, что исправить уже ничего нельзя, продолжит находиться на своем месте, безмолвная и осиротевшая.
    И только когда Юнона, вытирая тыльной стороной ладони покрасневший нос, всхлипывая, покинет мою обитель, надежда подойдет к огромным напольным часам и, протянув руку, остановит качающийся маятник. И тогда, осознав, что все действительно завершилось, в последний раз окинув горящим взором все вокруг, она накинет на свою голову траурный черный капюшон и сделает нелепую попытку уйти вслед за мной туда, где нет ни веры, ни любви, и где, разумеется нет места ей самой.
    Только поняв, что ее больше не существует, надежда начнет отчаянно озираться, ища поддержки у кого бы то ни было, оступится, упадет, расползется на мириады полупрозрачных песчинок, которые, искривляя пространство, разлетсятся во все стороны, дробясь на молекулы и врастая в покрытые шелковистыми обоями стены. А затем все затихнет, и квартира погрузится в тревожный сон до самого рассвета.
    На город громадной птицей опустится бархатная ночь, зажигая высоко в небе синие звезды, - рассыпавшиеся тысячами мерцающих крупинок, они собираются в небольшие кучи, образовывая тысячи загадочных созвездий. Темнота тоннами ляжет на улицы, и лишь иллюминация да теплый свет, льющийся из окон, слегка разбавит ее, сделает менее непроглядной. Влажной чернотой будут мерцать холодные ноябрьские лужи, кажущиеся бездонными, будто они - не рытвины, наполненные грязью, а оброненные чешуйки притаившегося за углом гигантского и смероносного василиска.
    Блики от уличного фонаря, как всегда, желтыми пятнами станут падать на кухонный шкафчик, создавая причудливейшие узоры и заставляя мрачные тени по углам сгуститься, группируясь, будто готовящийся к прыжку хищник. Вода в неисправном кране пустой квартиры будет медленно капать, отсчитывая секунды по своим, странно медленным меркам, а за окном начнет свой печальный танец осенний ветер. Он понесется куда-то, словно силясь догнать того, кого уже нет в этом мире, и, не достигнув желаемой цели, с воем набросится на дрожащие деревья, осыпая с них последнюю листву.