Дуняха-Неряха и Цап-Царыпыч

Часть 1

Тут-тук!
; Кто там?
; Это я, Цап-Царапыч, к вам жить пришёл!
; Ну и дела, Марфа! Отопри-ка, да посмотри: кто к нам на постой просится?
Распахнула бабка Марфа избушку, а там на крылечке кот стоит, ухмыляется, ус накручивает, ровно убаюкивает.
; Ну, коли так, заходи, добрый странник. Плати гроши, располагайся на печи, ужо вечерять будем. Вам, поди, рыбку со сметаной или со сливками на лежак подавать, или стол накрывать?
; Я, Кот Цап-Царапыч, таков: не прихотлив и на всё готов, что уха, что парено или жарено, всё на стол мечи, лишь бы рыбка свежей была из ершей-карасей. Да ещё не забудь, бабка, самовар согреть. Уж очень я люблю чайку испить вприкусь с тульскими пряниками.
Как обрадовались тут Демьян-рыбак с жёнушкой Марфушкой:
; Если гроши заполучим, можно будет у купца Порфирия в лавке не только новое бревно купить, но и крепкие суровые нити. Тебе корыто новое выдолблю, а ты мне, бабка, из нитей сети сплетёшь. И заживём лучше прежнего!
Живёхонько тут самовар дедовским сапогом раздула Марфушка, запыхтел, родимый, что у всех враз слюнки от аппетита потекли. Ну, а когда уху на стол поставили с лаврухой да укропом, да пряники мятные, что гость в суме принёс, и вовсе в животе заурчало, ровно мыши в амбаре заскребли, вроде как есть захотели, не только у Цап-Царапыча, но и у бабуси с дедусей.
А тут, по случаю или съестное почуяла, соседушка Дуняха - лысая неряха, угольков попросить, печь дома истопить, забежала. Как увидала она яства, враз вся слюной и изошла, вроде рукомойника. Дал ей кот пряник печатный, усадил за стол дубовый:
; Ешь, ; говорит, ; девица, сколько хочешь, да только помни: если про то, кому сболтнёшь, враз ослиные уши на твоей лысой голове вырастут. И будешь ты хорошо слышать, что и шепотком за семь вёрст говорят, да только никто из добрых молодцев-сватов до твоей хаты никогда не зашлёт. И придётся тебе, голубушка, весь свой век в бобылках коротать.
Как схватила тут, умяла пряник Дуняха, за ним другой, третий, а что прежде Цап-Царапыч предупреждал и ухом не повела на свою беду. Наелась-напилась она от пуза, и забыв про угольки и уговор, тяжело дыша, домой побрела. И кто ей по дороге не встречался, всем рассказывала, какие у кота вкусные пряники были, а уха ; так просто объедение, не только пальчики оближешь, но и руки по локотки проглотишь, если торопиться будешь.
И кто только после, прознавши про вкуснотищу, не прискакал к рыбацкой избушке: и Лягушка-квакушка, и Мышка-норушка, и Конёк-стригунок, и Мужичок с ноготок, и Емеля-простачок, и все пряников да ухи хотят. Да разве так можно! На всех не напасутся бедные Демьян да Марфа! Враз опечалились тут старик со старухой, заплакали, а Цап-Царапыч им и говорит:
; Это не беда, возьми-ка, бабуся Марфуша, мою суму бездонную, что на стене висит, да и угощай народ, что Бог послал. Что не захочешь ; всё в ней найдёшь: и пряники тебе, и печенья, и конфет хоть пруд-пруди, что ни съесть, ни переесть, хоть всю жизнь чаи гоняй, останется.
Напились-наелись гостюшки незваные, поблагодарили хлебосольных хозяев и кота Цап-Царапыча и разбрелись кто куда: кому в хлев, кому в норку, а кому и в болото ; это уж, кому как охота.
А был тот кот не простой, а волшебник, Всемирья странник. И начались у бабуси с дедусей не жизнь, а просто чудеса! В курятнике хохлатка курочка золотыми яйцами нестись стала. И не зажарить то яйцо, не разбить, только в лавку снести и заложить. А в огороде репка уродилась крепка, без Мышки-норушки не выдернуть. Бурёнка-доёнка же жидким серебром доиться стала, хоть рубли отливай. А тут, ни с того ни с сего, дед Демьян сдуру ещё и золотую рыбку поймал. И зажили тут старик со старухой сытно и богато, на зависть всем соседям, не тужили. Ну, а как барин Епифан про то узнал, просто озверел от злости, застонал:
 ; И где это видано-слыхано, чтоб простой рыбак богаче барина проживал, на злате-серебре едал, да на заморских соболях спал?
Послал он своих слуг верных, - братьев из ларца, всё отобрать, а старуху со стариком плетьми отстегать, чтобы те знали свой шесток, и не разевали на богатства роток. А всё добро в поместье к нему снести, хату же рыбацкую спалить дотла, а пепел по ветру развеять, чтобы и следов не осталось от крамольников.
Делать нечего. Вырыли дед с бабкой землянку в лесу и поселились в ней.
; Пожили богато, будет теперь хоть что перед смертью вспомнить, если, конечно, суровую зиму протянем, до весны дотянем. Уж жаль, что всё хорошее так быстро кончается. И где теперь наш дружок Цап-Царапыч по белому свету бродит? Ежели бы в наших краях был-заявился, такое лихо бы не приключилось. Добрый души был кот…
Повздыхали дед с бабкой, поели редьки, испили квасу, да кряхтя, скукожившись, на полати взобрались, чтобы лапти дырявые к полу не примёрзли. Вот такое ныне у них житие недоброе. Хочешь волком вой, а можно и ножки протянуть с голодухи, тут даже и не знаешь, что лучше, а что хуже.
; Эх, Царапыч, Царапыч, и почему ты нас так рано покинул? Мог бы ещё малость с нами пожить. А теперь что: ни кола, ни двора, вокруг лес дремучий, и куда ни пойдёшь ; или на тебя зверюка наткнётся, или ты на змеюку наступишь. Хорошо, хоть зимой уютно как ныне, лежишь в землянке на печи и в ус себе не дуешь, а вьюга знай в печной трубе ревёт, а живот с голодухи пучит.
; Хоть бы хлебушка малую корочку пожевать. Да где ж её взять? Нету, всё осенью подъели, а до весны жуть сколько месяцев осталось терпеть.
; Да ладно тебе ныть, Марфа, можно подумать, раньше мы намного богаче до кота жили, ; проворчал рыбак Демьян и начал собираться на рыбалку на пруд, что под боком возле землянки насквозь промёрз. ; Авось какую и добуду щучку, вместе со льдом отколупаю, вот уж как порадуется моя старуха, если с добычей вернусь.
Натянул он облезлый малахай на уши, накинул рваный армяк на плечи, взял пешню острую и на свет белый выбрался.
; И не сидится же старому на печи в такую лютую непогоду. Втемяшилось в голову ; и всё тут, ухи, видишь ли, ему захотелось.
Прыг-скок, хлопнул дверью Демьян и был таков, рыбак без дела и уж тем более без улова ; это не рыбак, а просто лодырь на печи.
Долго стучал пешнёй Демьян, зато целый ворох мороженой рыбы приволок. Вот что значит, когда добрый хозяин своё дело исправно знает, хоть зимой, хоть летом выход всегда найдёт. А уж как была рада его жёнушка Марфушка:
; Если, ; говорит, ; так дело пойдёт, как пить дать, до весны дотянем, а там, глядишь, и травка прорастёт.
И закатили дед с бабкой пир на весь мир. Правда там ни мёда, ни пива не было, и по усам не текло. Да и нас туда никто не приглашал, не угощал, им, бедолагам, не до гостей нынче, быть бы только живу. А всё виноват в том барин Епифан, лихоманка его задери, что ни дай ; всё мало! Тот может, если ему в голову взбредёт, отобрать всё до последнего гроша. Такая вот у него недобрая душа, если, конечно, бесам её за злато-серебро не продал. Ну и пусть живёт, как может, боги на небе, они всё видят, как бы после не пришлось в пекло попасть и весь белый свет проклинать.

Ну, а что случилось после с Дуняхой, хуже и быть не может. Забежала она к деду с бабкой вроде как за уголёчками, на чай, а ушла с огромными ослиными ушами на лысой голове, которыми её Бог наказал. Не за то, что много болтает и язык распускает, а за то, что слушает, а сердцем и душой не слышит. Знай себе только вкушает, за обе щёки наворачивает и мудрые слова ; что о стенку горох, или сквозняком в одно ухо влетают, а в другое, выскакивают.
Вышла утречком Дуняха на реку по воду, а народ от неё в разные стороны так и шарахается, да со смеху покатывается, особенно Бакуня-шалопай. А детвора, так та и вовсе пальчиками на неё показывают и увязавшись за ней стайками бежит, рожицы корчит, осмеивает, ушастой ослицей кличет, прохода не даёт.
; Что они это, совсем что ли все ополоумели, ровно деревня Чудаков? Разве можно так девицу красную не замужнюю ни за что порочить? Ну, это я вам не оставлю так, вот как вернусь назад, я им всем покажу, где раки ночуют!
Сбила Дуняха тонкий ледок в полынье бадейкой кованой, почерпнула водицы студеной и хотела глянуть туда, чтобы прихорошиться, малость приосаниться.
Чего-чего, а уж статью и ликом в родимую свою матушку, красу писаную вышла, которую даже до сих пор и сам пан Епифан забыть не может. Да не обломилось ему, умерла сердечная. Только вот по хозяйству у дочурки Дуняхи не ладится, да волосы на голове не растут.
; Ну, да ничего, это не беда. С лысой головы воды не пить, можно и платочком укрыть. А после венчания, никуда милый не денется, будет по половицам без скрипа ходить, чай или кофе в постель приносить. А если захочет, то и с лаптем в зубах на четвереньках приползать будет…
Уж такая-то она своенравная девица, что хочет, то и сотворит, и никто ей в том не указ. Глянула в бадейку с водой Дуняха, как увидела себя с ослиными ушами на лысой голове, так и онемела от ужаса, хорошо хоть хвоста и рогов нет, а то, забодала бы весь народ в деревне Гординовке насмерть от своей ненависти. И хотела тут с горюшка Дуняха утопиться, чем так жить, народ смешить детушек малых потешать.
Кинулась она в полынью, не раздумывая, и попала к Водяному в хоромы. А тот, как на грех, хворым был, лежал, бедолага, в постельке, покашливал, с бока на бок повернуться не мог. Сильно одолела старого ломота, что и жизнь не мила, не до шалостей нынче Сому-Усачу, не до проказ:
; Старость не в радость ; всё болит, всё хандрит, и некому даже водицы кружку подать. Даже всё внутри сморщилось, не желудок, а не пойми что, то ли рваная гармошка, то ли сапог в прорехах, куда ила понабилось, даже некуда. А тут, откуда ни возьмись, ещё и ушастое чудище с лысой головой нагрянуло из мира земного, упаси боже, того и гляди, возьмёт и проглотит, с него всякое станет. Ишь ты, как свои глазищи вытаращила и позвать кого на подмогу даже никаких сил нет. Видно пришёл мой смертный час, ; и дедушка Сом-Усач обреченно закрыв свои глаза, тяжело задышал, ожидая конца своего в утробе чудища того страшного.
Ну, это ещё кто кого перепугался больше: то ли Сом-Усач, то ли Дуняха, та тоже не в своих, а чужих владеньях оказалась, да ещё, такая рыбья харя на тебя уставилась, зубы скалит. Долго ли, коротко, по углам прятались ушастая девица да хворый дед Водяной, пока тот и вовсе не раскис на лежаке, не обвис, даже кашлять сил никаких не стало. Да так можно и концы в воду отбросить ни за понюшку турского табачка, ни за фунт изюма.
Перестала дичиться Дуняха, выбралась из тёмного чулана, пожалела дедушку Водяного, что поделаешь, надобно выручать старого Усача, хоть и наполовину рыба, а чай тоже жить хочет. Напоила бедолагу чаем с малиной, укутала шубой бараньей, что на ней была. После длиннющую бородищу с усами распутала, да шёрстку причесала и спать уложила. Враз притих дедушка Сом от таких ласк девичьих рук заботливых, день другой подремал, и пошёл на поправку. А в хоромах всё огнём горит, от чистоты блестит, а всё-то добрая гостюшка девица заботливая Дуняша по дому убирается, Сома-Усача из омута дожидается. И так у них всё ладно и складно стало, ровно внучка с дедушкой, душа в душу живут, ровно сызмальства всегда так было.
Напоил дедушка Водяной свою названную внучку из Колодезя Мудрости и стала та понимать разговор рыб, муравьёв, да птиц перелётных и других зверей залётных. Да не просто так, в одно ухо слово влетело, а в другое вылетело, а видеть и слышать не только в образах и картинках, но и чувствовать, если тем тяжко да неладно. То есть, видеть и слышать Всемирья Лад и быти в нём всегда заедино.
И прознала Дуняха третьим оком Велеса, что с дедусей да бабусей стало после пира народа у них в гостях, даже оторопь взяла. А ведь мудрый Цап-Царапыч предупреждал, что пустой трезвон до добра не доведёт, кого хочешь в могилу сведёт. Делать нечего, попрощалась она с любимым дедушкой Водяным Сомом-Усачом и на свет белый выбралась.
Надобно Кота Цап-Царапыча искать, деда Демьяна с бабкой Марфой выручать.
Вскинула она котомку на плечи, взяла шалыгу подорожную в руки и, приобувшись в лапотки новые, в путь тронулась.
Идёт-бредёт Дуняха по лесу тёмному, через буераки да кустарники продирается, тропками нехожеными напрямки.
- Как бы не опоздать. Чай, не густо на одной мёрзлой рыбе и мякине деду с бабкой до весны дотянуть, ноги с голодухи не протянуть.
Добралась таки с превеликим трудом Дуняша до землянки рыбака с бабкой, а там пир горой, песни и пляски. А это люд-лесной почуял дымок, вот и прознал, что кто-то в тёмном лесе живёт, вот и нагрянул в гости. И кто только чего с собой им не принёс: Медведь бочку с медком прикатил, Ёж грибков сушёных на спинке приволок, а Белочка орешков кедровых, и Лягушка, и Мышка, и Конёк-стригунок, и Мужичок с ноготок, и Емеля-Простачок - столько всего притащили, даже, и на сто лет хватит, всё не съесть.
Мир не без добрых зверей и людей, вот и Дуняша стала совсем другой, не то что раньше, старалась, как могла, а то что другие опередили, то не беда. Быть добру на свете белом, если сердцем и душой народ слышит видит. Ну коли у деда с бабкой припаса полны закрома, можно теперь и со спокойной совестью кота Цап-Царапыча искать. Да и нехорошо девице с такими ослиными ушами на лысой голове пред народом лесным показываться.
И побрела она, не заходя в землянку, ходить-спрашивать по белу свету, где кот Цап-Царапыч зимует-ночует.
Долго шла по сугробам, ползла Дуняша, устала, сил никаких уж нет, а тут откуда ни возьмись, ещё шатун-медведь по лесу идёт-ревёт, в коробе детушек малых несёт. То злой Ловчий барин Епифан его медведицу убил, из ружья застрелил, а берлогу дотла спалил.  Будь он трижды неладен, лиходей!
- Вот беда, так беда, мои-то ослиные уши с лысой головой тут и сравнить даже нельзя.
Пожалела Дуняша медвежат, приласкала, пирожки с малиной им в короб поклала, да дорожку к деду Демьяну с бабкой Марфой указала.
- В тесноте ; не в обиде, авось, до весны зиму докоротать и удастся, благо, еды на всех хватит.
Попрощалась добрая Дуняшка с шатуном-медведем да медвежатами и далее путь держит, а морозище жуть какой стоит, даже весь тёмный лес трещит, рук-ног не чует. Развела девица красная костёр, да возле разлапистой ели, прислонившись спиной, и заснула. Быть беде лютой неминучей, кто в такую зимнюю стужу задремлет. И не услышала Дуняшка, как подошёл к ней дедушка Мороз Красный Нос. Видел он, как она с медвежатами своими последними пирожками поделилась, пожалел девицу, громко хлопнул снежными рукавицами и зычно закричал:
; Эй, залётные, а ну-ка, скачите сюда, Белый, Синий и Красный, три коня!
Подлетела тройка удалая, бубенцами звеня, усадил дед Мороз-Воевода Красный Нос Дуняшку в сани расписные, укрыл полостью снежною и понеслись кони из белой Зимы в красное Лето.
Очнулась Дуняшка ; всё вокруг цветёт, птички поют, а Солнце красное, светит и греет, даже щёчки у неё зарозовели.
; Неужели дивный сон со мной приключился или чудо свершилось?
Подёргала себя девица красная за уши ослиные, вроде всё на месте. Одела она свою котомку на плечи, взяла шалыгу подорожную в руки и пошла далее в путь. Дошла до перекрёстка, а куда идти дальше ; не знает. Обернулась тогда Дуняшка к Солнцу Красному и прокричала:
; Ой, ты еси, Солнце Красное, ты скажи-подскажи мне где найти Мудрого кота Цап-Царапыча, чтобы исправить дурость мою неразумную, из-за коей пострадала не только я, но и народу тьма-тьмущая?
Отвечало Солнце Красное:
; Девица Дуняшка, очень похвально твоё рвение праведное, так уж и быть, укажу я тебе дорогу в Беловодье, где мудрый кот Цап-Царапыч обитает. До конца леса тёмного дойдешь, а как в чистое поле выйдешь, поспрошай у братца моего ветра Посвиста, он тебе далее путь укажет.
Вышла Дуняша из леса тёмного, поблагодарила Солнце Красное за то, что дорожку своими лучами освещало, да помогло в чистое поле выбраться.
А тут и ветер Посвист явился, и так начал дуть, даже девица ровно трава перекати поле с ног на голову перекувыркиваться стала. Как закричала тут Дуняшка изо всех своих сил:
; О, ветер Посвист, ты скажи мне, подскажи, где мне найти мудрого кота Цап-Царапыча, чтобы исправить дурость мою неразумную, из которой пострадала не только я, но и народу тьма-тьмущая?
Отвечал ветер Посвист:
; Гой, ты еси, девица красная Дуняшка-Неряшка, очень похвально твоё рвение праведное. Так уж и быть, укажу я тебе дорожку в Беловодье, где кот Цап-Царапыч обитает. До конца чистого поля, до речки Смородины, где Калинов Мост дойдёшь, после у нашей матушки Земли спросишь, она далее дорожку укажет.
Поблагодарила-распрощалась Дуняшка с ветром Посвистом на берегу реки Смородины, где Калинов Мост и закричала:
; Ой, ты еси, матушка Земля, ты скажи, подскажи, где мне найти мудрого кота Цап-Царапыча, чтобы исправить дурость мою неразумную, из-за которой пострадала не только я, но и народу тьма-тьмущая?
Отвечала матушка Земля:
; Девица Дуняшка, очень похвально твоё рвение праведное, так уж и быть, укажу я тебе дорожку в Беловодье, где мудрый кот Цап-Царапыч обитает, которое тут совсем недалёко, рукой подать. Пройдёшь по Калиновому Мосту, через речку Смородину. Ну, а на том берегу тебя сам царь Огонь встретит, он-то тебя и проводит в Беловодье к мудрому коту Цап-Царапычу.
Поблагодарила Дуняха-Неряха матушку Землю, низко поклонилась ей и храбро ступила на Калинов Мост. Глянула она, а посреди того моста, даже целого пролёта нет. Вот беда так беда, и назад вернуться никак, и вперёд нельзя. Села Дуняшха на корточки, только хотела заплакать, а тут, откуда ни возьмись, муравей Евстигней явился. Притащил он большую соломинку-былинку перебросил её с одного конца моста на другой, и сказал такие слова:
; Ой, ты еси, девица красная, почто печалишься-грустишь? Смело ступай по сей соломинке-былинке, коль ты сердцем и душой чиста, тогда она не прогнётся, не сломится сия былинка-соломинка, а станет бревном крепким. А коль твои душу и сердце гниль проела, утопнуть тебе в реке Смородине и в пекле тёмном гореть до конца дней своих!
Набралась духу Дуняшка и с чистым сердцем и лёгкой душой перешла по соломинке-былинке, ровно по бревну, на другой берег речки Смородины. И только хотела она передохнуть, а уж тут как тут перед ней сам царь Огонь стоит, ярым пламенем горит. Как увидала его Дуняшка, набралась храбрости, закричала:
; О, батюшка царь Огонь! Прошу тебя, сожги-спали своим ярым пламенем тёмную волшбу, которая навела мне эти ослиные уши и бобылий венец и другие притороки по моей глупости в наказание тёмными богами, с меня Дуняшки.
Окутал царь Огонь своим пламенным корзном сверху донизу девицу. А когда распахнул плащ, стала Дуняха красой, Евдокией. Ниже пояса коса русая, а ушки-то не ослиные, а свои родимые, и всё остальное лучше некуда, на завить всем девицам красным да жёнкам справным, а добрым молодцам в умиленье да загляденье.
Как обрадовалась Евдокия, крепко обняла царя Огня, а тот как лихо свистнул-покрикнул, ножками топнул рукавичками хлопнул ; и враз появился, пред ним белый Единорог. Посадил на него красу Евдокию Прекрасную батюшка царь Огонь, и та, помахав на прощание ему ручкой, унеслась вскачь за Окоём в Беловодье, только её и видели.
Быть добру, коль ладно складывается. Постоял-постоял батюшка царь Огонь, утёр слезу рукой, и побрёл восвояси, эк его проняло, ровно родимую внучку проводил. Чай, не каждый день такое случается, когда просветлевший человек от суеты мирской храбро в огонь бросается-очищается.
Скачет белый Единорог чрез чащи да трущобы, перелетает через океаны и моря, горы и леса, под копытами его проплывают облака. А девица ни жива, ни мертва, не шелохнувшись, в гриву вцепившись, сидит. Если кому в Гординовке рассказать, ни за что не поверят, да и самой ей тоже, с трудом верится, вроде как сон-заморока. Да только всегда можно свои уши потрогать, да не ослиные, а свои родимые. Посему, знать, явное чудо свершилось, а не притороки, которые навсегда сгорели в яром пламени царя Огня дотла.

Между тем, очень доволен был Ловчий барин Епифан, столько народа лесного да зверья затравил, аж от сего душа в радости превеликой пребывала как никогда. Даже когда любую Пелагеюшку миловал, так легко да весело не было. Вот, есть же люди на белом свете, коим чужое горе только в радость.
Приехал пан в своё богатейшее поместье, где ныне столько чудного добра накопилось, коего у деда с бабкой отобрал, что и не счесть-сосчитать, одна Бурёнка только чего стоит, не говоря уж про Курочку да Рыбку. И как им там живётся у сего пана Ловчего, даже и сказать трудно, не хочется. Чай без продыху серебро-молоко дают, золотые яйца несут, да капризы барина-самодура исполняют. А что тут поделаешь, ежели таков зарок-стезя: кто хозяин, тот над всеми и голова.
Погоревали-погоревали Бурёнка-Доёнка, Курочка Ряба да Рыбка Золотая, да и завалили хоромы пана Епифана, выше некуда, златом да серебром, даже и сам чёрт ноги сломит.
; Пущай, подавится, жадоба ненасытная, нам не жалко, если от души ; всегда на пользу будет, ну а коль не по воле ; тут уж, брат, не взыщи, если всё поперёк горла колом встанет.
Приехал барин Епифан с охоты навеселе, принял на грудь горилки с перцем, обошёл свои хоромы, пересчитал трофеи охотничьи, коими были стены увешены. Пощупал шкуру медведицы, что на днях подстрелил, не пожалев даже медвежат малых, и, довольно поцокав язычком, завалился на тюфяк заморский турский. Прибежали, тут как тут, Братья из ларца, раздели пана Епифана, да и натёрли его изрядно целебными мазями, дабы тот не старел, молодел и вечно жил-здоровел, и убрались восвояси, ровно их никогда и не было. Ну, а Рыбка, Бурёнка да Курочка так расстарались, аж добром серебром-златом весь двор да пристройки засыпали, шила-то в мешке не утаишь, так и здесь получилось.
Враз прознал про это царь, послал слуг своих верных, отобрали те все добро да серебро-злато вместе с золотой Рыбкой, Бурёнкой и Курочкой рябой, да вроде как, и в стольный град в палаты белокаменные обозом отвезли в казну государеву. А барина Епифана отстегали розгами для острастки на прощание за сокрытие недоимки, как сидорову козу аль козла, то не суть важно. Будет теперь знать, как народ и лесное зверьё да бабку с дедом обижать. Что тот заслужил, то и получил, благо хоть Братья из ларца остались на службе и то добре, а не то было бы в поместье хоть шаром покати, ни слуг, ни добра, как у Голымбушки, только горница одна, пой да пляши, авось и прозреешь. Да навряд ли так станет, если в сердце холод, а в душе лёд, и пока тот не растает да горючими слезами не выйдет, так холодной ледышкой до конца своих дней ходить, зло вершить и будет.
Как озверел тут барин Епифан не на шутку, а всерьёз, его, ясновельможного как последнего холопа на подводе царские слуги выпороли! Да разве можно такое стерпеть, вся Гординовка гоготала-радовалась панскому горю.
; Ну да ничего, вот отлежусь малость, я им всем покажу, где раки зимуют, отольются мышкам кошкины слёзки, ; и, внезапно вспомнив про Кота Цап-Царапыча, враз помрачнел и даже в мыслях умолк. ; Упаси боженька с таким связываться, живым в гроб уложит и скажет, так и было, моя хата с краю ; я ничего не знаю. Надобно поначалу узнать, где этот бродяга Цап-Царапыч проживает, а после и деревеньку можно на уши поставить, -  и, тяжело застонав, пан Епифан потянулся за бутылью с горилкой: ; Лучшее лекарство для панов знатных да мужей добрых, что мокрое и горит синим пламенем.
Наклюкался барин Епифан, даже до зелёных чёртиков и захрапел на всё пустое поместье. Даже и мышке нечем поживиться, впору удавиться. Посему как даже закусить нечем, всё вывезли слуги царевы, подчистую, и поделом тому прохвосту, будет теперь тот знать, как народ простой обижать.

А меж тем, странник Всемирья бродяга-кот с сумой на плечах по свету белому бродил, все лапотки уж стоптал, на каменьях ел, на земельке спал, в реке купался, облаками укрывался, да во сне счастливо улыбался. А что ему, молодому да красивому надобно? Живи да радуйся, не бей лежачего, тем более дел никаких. Зачем мудрую голову мусором, глупостью засорять, кому это нужна мышиная возня да тараканьи бега, но уж точно не Цап-Царапычу. Как он пришёл в Беловодье ; ровно в чертог небесный попал, всё ненужное негодящее наносное в том мире в свете белом осталось вместе с замороками. Всем бы так, да только разве так бывает, Свет да Тьма ровно два крыла, без коих и жизни нет. Прошёл День, настала Ночь, затем Рассвет и всё сначала до скончания лет крутится-вертится коловорот.
Пока кот Цап-Царапыч блаженствовал, жизни радовался, барин ловчий меж тем неделю-другую гулял, молочко из бешенной коровки на грудь принимал в своём пустом поместье, горе-позор заливал. Покамест с добрыми вестями Братья из Ларца не вернулись, кои прознали что надобно, да и чин по чину ему и доложили,
; так, и так ясновельможный пан Епифан, как на духу сказываем, наше слово верней некуда. Можно ныне и нам порезвиться, душу отвести, народ да зверей погонять, из ружья пострелять без опаски. Посему как Цап-Царапыч в Беловодье отдыхает, от безделья изрядно дурака валяет, бьёт баклуши да с кустов одним местом груши обивает.
Враз не на шутку тут озверел пан Епифан, да и принялся за старое, за народ да за зверьё лесное, мордовать для острастки пуще прежнего в назидание, чтобы им неповадно было хохотать над знатным барином за плети царские. И стали пан Ловчий с Братьями из Ларца по деревне Гординовке да лесу тёмному с ружьём вдругорядь ходить, народ лесной стращать, по семь шкур спущать. Жуть, страсти-то какие мордасти, не было напасти, нешто можно так лютовать, ровно барин Епифан и не человек вовсе, а упырь из тёмного царства, слуга Кощеев.
Враз приуныли звери лесные, зарыдали от ужаса, да так всей гурьбой и повалили к рыбаку Демьяну да бабке Марфе, прибежали на постой укрыться, ежели шкура дорога, а кому и ветвистые рога. Ровно в сказочном теремке поселились, житьё вроде, и не худо, хоть и в тесноте, зато не в обиде, да и дружно за работу принялись. Кто по воду ходил, кто припасы сторожил, а кто крышу покрывал, чтобы лютый мороз-холод до косточек не пробрал. Ну а кто кашу да уху варил ; бабка Марфа, кто же лучше её с таким делом управится, такая вкуснотища, вкусней некуда. Ну, а дед Демьян по доброте своей весь бочонок того мёдка душистого, пахучего тем медвежаткам-сироткам скормил, пущай, лакомятся детки малые, шаловливые. Еды-то, добра теперь с избытком, на всех хватит, и зубы на полку класть без надобности. Посему как постояльцы, звери лесные, столько яств-пития на стол пометали, что и в амбаре мест не хватит, даже выше крыши стало.
; Так что не дрейфь, бабка Марфа, за милую душу зиму проживём-сможем. А кому ныне на Руси легко? Только пустышкам-бабочкам да стрекозам, да и то, ежели те на голодного воробья не нарвутся. А если дружно, то, и никакое лихо и беда не страшны.
Пошли как всегда два рыбака Медведь-Шатун да дед Демьян на пару с пешнями лёд крушить, рыбку добывать, а рыжую лисицу, сторожить, ну а та рыжая плутовка Патрикеевна всю её под шумок и сперла.
Поймали звери лесные лису-воровку, обваляли её в еловой смоле да перьях, да и прогнали со двора в лес тёмный. Пускай, живёт где хочет, только не в землянке у деда с бабкой, ну а та, недолго плутала, тут же и попалась в силки ловчего барина Епифана да Братьев из Ларца. А чтобы спасти свою рыжую шкуру и привела дикую охоту на подворье рыбака Демьяна да бабки Марфы. Вот такие-то недобрые дела приключились. Если бы знати, где упасти, можно было бы и сенца пахучего да свежего не одну охапку другую подстелить.
Испугались звери лесные, сидят, ждут кончинушки своей или помощи, да видно не успеет Евдокия Прекрасная, которая скачет во весь опор, вцепившись Белому Единорогу обеими ручонками в рог. На ухабах да колдобинах подлетает, выше леса стоячего, ниже облака висячего даже в ушах ветер свистит. У Белого Единорога из ноздрей огонь летит, а из-под копыт золочёных пыль столбом.
Поспешай, девица, а иначе быть беде лютой, неминучей, снимет Ловчий кровопийца-барин с народа лесного по семь шкур зараз, а мясо на варево да вялево заготовит, на закусь впрок. И влетела Дуняха слёту в сгустившийся серебристый туман, где и зги не видать, благо мудрое око помогло, где чего, что почём. Закружило вихрем красу Евдокиюшку вместе с белым Единорогом в воронку бездонную, очутились-влетели они в Беловодье, где тот свет, куда светлей, чем на нашем свете белом. Вот такие-то, братцы, дела…

Долго рыскала Дуняха по Беловодью, наконец, нашла кота. На дубе могучем спит-мурлычет себе на ветке и в ус не дует даже, и сам не знает, для кого мурлычет, для себя, в своё удовольствие. Нам бы так! Будила-будила краса-девица Цап-Царапыча, и за ушком чесала-трепала ; ни в какую, себе спит-дрыхнет ; и всё тут.
Разогнался тогда Белый Единорог да как вдарил своим большим рогом в дуб могутный, что тот аж согнулся в три погибели, тут-то Цап-Царапыч и грохнулся наземь. Вскочил спросонья кот, отряхнулся-набычился, хвост трубой, да и зарычал страшно-сердито:
; Кто это посмел меня, славного кота Цап-Царапыча беспокоить-будить? За сие могу и в мерзкую тварь оборотить! Нашли, ишь, себе удовольствие, мудрых котов беспокоить, от важных дел отрывать.
Как узнал тут Цап-Царапыч от девицы Евдокиюшки, что на белом свете стало, да про плутни кровожадного барина Епифана, враз взгромоздился серому Волку на взагорбок, да и пришпорил сего бедолагу, да так крепенько, не слабо, что у того аж пена хлопьями изо пасти полетела и ножки могутные в коленях согнулись. Ни много, ни мало, чай, не един пуд весит эта мудрая ноша-кошара.
Долго ли, коротко, выскочили они из Беловодья на свет белый, да и сходу в лес тёмный влетели. Кот на сером Волке матёром, а Дуняха на Единороге белом, деда с бабкой спасать и весь народ лесной.
Во весь опор мчатся, да чует сердце, не поспеют-запаздывают, а всё потому, пока то, да сё, сыр да бор, с котом длинный разговор ; вот время-то, похоже, и потеряли зря. Эхе-хе-хе, не только надо хорошо сердцем чуять-слышать, но и поменьше язычком лясы чесать, когда дело горит. А если сказал, что надобно ; как отрезал, а теперь к шапочному разбору только и прискачут. Ох, не к добру, видать, серый Волк спотыкается, а белый Единорог ржёт-надрывается. Ох, быть беде лютой, неминучей! Поспешайте-спешите, Цап-Царапыч с девицей Евдокией, уже ловчий на подворье со сворой борзых да мясником-сыроядцем Варфоломеем приготовились.
А Братья из ларца двери землянки рыбацкой топорами рубят, да так, аж щепки по всему лесу тёмному во все стороны летят. Знать уж видно, такова у зверья лесного да бабки с дедом злая судьба, если боженька им не поможет.
Ворвались вороги лютые в чужую хату и такое душегубство хотели учинить, что даже и подумать страшно! Уже точат ножи булатные, вот-вот будут чикать народ лесной да Демьяна с Марфой ни за медный грош, ни за понюшку турского табачка с донником. Да только зря радовались лютые вороги, барин Епифан со своими чёрными слугами, дверь-то выбить выбили, а вот с народом, да лесным зверьём справиться не смогли.
Не удержался тут, разозлился как выскочил из землянки козёл Трофим, да так вдарил своими рогами по своре собачьей, аж полетели клочки по закоулочкам, а за ним Медведь-шатун с пешнёй, да рыбак Демьян с топором, а за ним и бабка Марфа с ухватом. Ну, а Ёж с кочергой да Мышка с пилой, а Лягушка с метлой, и так стали дружно, даже у барина Епифана мурашки по спине от страха забегали, кто куда.
И разгорелся тут страшный сыр-бор, ровно в лесе тёмном война началась, да как на грех и разбудили дедушку Лешего. Враз осерчал он, схватил всех зачинщиков в охапку и забросил спросонья на верхушки деревьев куда повыше: и барина Епифана, и кривого Варфоломейку-Мясника и Братьев из ларца, и собачек недобитых. А тут, услышав страшный рёв дедушки Лешего, и дед Мороз Красный Нос на лихой тройке с бубенцами прикатил, да так своим серебряным посохом тряхнул, враз те в сосульки и превратились. И гуляка ветер Посвист в стороне не остался, невесть откуда примчался, обе свои щёчки надул да с силой на деревья подул, что вся шайка-лейка ровно мороженые груши оземь и попадали, на части и развалились. Одному счастливчику барину Епифану только несказанно и повезло, голова на плечах осталась да рука с ногой на тулове, вот такая заварушка. Ну, а с духами Братьями из ларца, что станется, духи они и есть духи бестелесные, погрузили своего пана на салазки и домой убежали без оглядки, авось оттает, сердечный, не уйдёт в мир иной. Ну, а уж там как боженька захочет, так и будет. И не пристало народу в это дело вмешиваться, на то она и судьба, чтобы вязать нитями серебряными судьбы людские, кто что хочет ; то и схлопочет…

Прискакали Евдокия с котом Цап-Царапычем сломя голову, даже и к шапочному разбору не успели, ни шапок тебе, ни народа, ни лесного, ни человечьего, ни землянки. Вот такая-то, петрушка, как всегда не поймёшь ни блина, ровно поле перепахали, на коем одни только собачьи косточки и валяются.
А где народ ; то загадка, нешто в тёмное царство весь провалился дружно-разом. И тут-то серый Волк и почуял дымок, знать, где-то рядышком должон быть огонёк. Глянули по сторонам Дуняша с котом, так и есть, неподалёку за деревьями костёр горит и чем-то палёным чадит, возле которого Лиса Патрикеевна шерстку снежком чистит, вылизывает да на огоньке теребит-сушит:
;А ну-ка, шельма, рыжая плутовка, признавайся, да говори, не ври, куда подевался весь лесной народ, да дед с бабкой? А не то могу и отходить по мягкому месту, невзначай и шкуру твою драную спустить дозему, отсыромятить, да на воротник бабке Марфе отдубить-подарить! Худо-бедно, хоть какая-никакая, а всё польза будет! ; грозно зарычал кот Цап-Царапыч, отламывая хворостину.
Как запричитала хитрюга-лиса:
; Не виновата я! Барин Епифан их сам нашёл и люто напал, ну, а после здесь такое было, что я от ужаса в кусты куда подальше упряталась, добро хоть чудом жива осталась, и то благо. Ну а затем явился, не запылился, ветер Посвист и всё здесь разбросал, и землянку и амбар ; всё начисто разметал, ну, а люд лесной и бабку с дедом дедушка Леший на постой к себе забрал. Есть у него неподалёку из деревьев логово огромное, даже в него можно всё войско царское поселить, и то, мест с избытком останется.
Привела Лиса кота с Дуняшей к дедушке Лешему в хоромы тропами тайными.
Да, это вам, не рыбацкая землянка-теремок, низок не высок, а палаты плетянные-расписные, до чего же хороши. Ах, как же обрадовался народ лесной да бабка с дедом, когда увидали Цап-Царапыча с красой-девицей верьхами на сером Волке да на белом Единороге! А дедушка Леший, тот и вовсе растрогался, на ладошку обоих себе посадил, а другой накрыл, что, от такой-то ласки даже сердца застучали да в пятки ушли. Чего-чего, а сие нам без надобности, упаси боже, ещё прихлопнет, с него, старого, всякое станется, не одну тысячу лет живет, покрхтывает. Ну, да ничего, авось бог не выдаст ; свинья не съест, да и мы сами с усами, если станется ; не сплошаем.
А ну-ка, братцы накрывай на столы, пить-есть, гулять будем! ; и Кот Цап-Царапыч начал вываливать наземь из сумы яства-богатства, такую гору превеликую, ровно семь вёрст до небес. И в тысячу лет всё не съесть, не испить всему народу, не только на Руси, но и в других порубежных царствах. И пошёл такой пир на весь Мир, даже дедушка Леший забыл про свой зимний сон, так наклюкался даже замутило с непривычки.
Ну, а рыжая плутовка Патрикеевна, не будь простушкой, едой мешки набивала да тайком про запас по своим закромам прятала.
Потешились люди да звери, а утречком и совет держать стали, как далее жить. И порешили свои жизни наладить и пана Епифана на путь добрый наставить, а уж как сложится ; тому боги судьи.
И превратил кот Цап-Царапыч весь народ лесной да деда с бабкой в гостей торговых-заморских, а себя и Дуняху ; в кудесников-факиров, кои на добрых коней сели верхом, а все купцы на тварей двугорбых.
Ну, а деду с бабкой угодил, из клюшек-палок сучковатых, на кои они ходили, тех в осликов оборотил, посему как им, не с руки на горбатых скотинах сидеть.
Заехал тот караван торговый на побоище, где схватка была, собрали кот с Евдокиюшкой собачьи белые косточки, да что осталось от кривого мясника Варфоломея и сложили всё это в суму Цап-Царапыча. Да и поехали в поместье к барину Епифану, чем чёрт не шутит, когда боги спят, авось и потешимся всласть, да поможем народу обрести покой, чтобы жили в достатке и без обид.
И что тут стало в Гординовке, когда честной народ увидал богатый заморский караван, поди, здесь и в жизни такого дива-дивного отродясь не видывали, не слыхивали, так и высыпал на улочки на товары поглазеть, в грудь постучать, себя показать. Вот, живут же люди, нам бы так! И барин Епифан не устоял, хоть и недужен, плох телесами, немощен был. Вывели его под руку духи Братья из ларца на свежий воздух проветриться малость, а что стало после той жуткой схватки с ним, лучше об этом и не вспоминать. Жил, в своём поместье проживал, охал да стонал, а после жаркой русской баньки ему и совсем хуже стало: почернел, сморщился, ровно навозный ком завонял, хоть нос затыкай, всё не поможет. И живут же баре разве других дел нет, как зло да коварство в мире чинить. А теперь что? Лучше уж простым людом быть, чем таким знатным барином жить. Прости, боже, если не то говорю.
Поклонились гости торговые низко в ножки барину Епифану, поднесли дары богатые, заморские, дивные из серебра и злата осыпали его сверху донизу каменьями самоцветными. Не устоял тут жадный барин Ловчий, пригласил гостей заморских в поместье своё родовое, когда прознал, что везут те иноземцы нашему батюшке Царю лечебное молоко белой Кобылицы, чтобы избавить того от немощи и старости. Торговым же гостям, коту-ведуну и девице Дуняшке, с други своя, того только и надо было, враз въехал караван на подворье барина Епифана и расположились, где кто мог. Ну, а кота Цап-Царапыча с Евдокией барин Ловчий в свои просторные хоромы пригласил, за стол усадил. И не успел хлебосольный барин оглянуться, глазом моргнуть, а столы дубовые уж от снеди до полу прогибаются. Ну, а это кот-ведун втихаря из сумы косточки белые на скатёрки разбросал и сидит, как не бывало вроде, и ни причём, только Дуняхе подмигивает и усы накручивает, пускай, барин Епифан потешится, да и мы малость посмеёмся над ним опосля.
Только тронул пан Епифан жаркое, тут-то и ожили все яства на пиршественном столе: враз поднялась свора собачья, зарычала на барина, а жареный каплун так клюнул в одно место, крепко, даже барин Ловчий подпрыгнул до потолка, сломав главой матицу. Даже шкуры и те со стен спрыгнули и все кинулись кусать злосчастного пана Епифана, не удержались и капуста, свекла и редька тоже бросились за ним гоняться по подворью да по чистому полю. Только успевай ручонками обороняйся, особенно назойливая морковь пристала, так и норовит воткнутся куда не попадя, лихоманка её, негодницу, подери. И превратил Цап-Царапыч барина Ловчего в чёрного пса, за которым и кинулась собачья свора, поперёд которой кривой мясник Варфоломей на четвереньках несётся, сломя голову бежит, вот-вот чёрного пса догонит. Ну и дела, вот уж диво так диво, мясник-живодёр за кровопивцем-барином гонится, покусать хочет.
Ну, а хитрый пан Епифан, не будь простак, сам себя за пятку кусал, чтобы быстрей от погони бежать стал. И сколько, не кусай себя за пятки, не щипай, голова всегда поперёд хвоста будет, как и телега всегда позади лошадки катится, будь на то хоть даже и под гору. Только один рак, что на горе, раз в году свистит, хвостом назад шебуршит.
Не выдержала тут Дуняха, того и гляди ускачет от погони пёсья кровь, враз догнала барина Епифана, взнуздала да огрела крепко плетью, ровно ярым огнём ошпарила. Да на нём по всему бездорожью проскакала. Для бешеного барина, и триста вёрст не круг. Закусил барин удила, так рвёт и мечет, ровно бык комолый. Только не на ту напал Ловчий, погоняла его ещё малость девица, враз спал норов-запал. И пригнала того чёрного пса потного, шального, ровно из-за угла мешком пыльным пуганного, на деревенский майдан в Гординовку.
Пока смех и хохот, а барин Епифан-пёс уже под шумок не тот бурдюк с молоком унёс, не с целебным молодильным, а с ослиным. Всё чин по чину, костёр развёл, дров подложил, над ним котёл укрепил ослиное молоко до краёв залил и ждёт, когда закипит молоко, зелье волшебное.
Ну, а народ притих. Экое диво! Чёрный пес в котле поварёшкой помешивает, да на вкус варево пробует.
- О, боже! Ты только глянь, какие чудные дела творятся на белом свете, разве можно так!
Закипело в котле, искупался пёс-барин в ослином молоке и превратился в слепня-кровососа, и тут же пристроился к вкусному крупу Конька-стригунка, которого тот и прихлопнул хвостом. Тут-то ему и конец пришёл, и сказке тоже, а кто слушал ; молодец, а кто уже сам читает, больше других знает.