Рыжая

Рыжая

Лариса торопливо подошла к голубой калитке, еще раз посмотрела по сторонам, и, давя в себе робость и неуверенность, нажала кнопку звонка. Пока ожидала,  когда откроется дверь, вновь мысленно прокрутила ситуацию – а поймут ли? Может, пока ни кто не вышел, повернуться и быстренько уйти? Но ноги словно приросли – сколько ж можно над собой издеваться? Пятый год Наташке, а день и ночь мысли только об одном, только об одном! Да и муж уже покоя не даст, совсем озверел. Господи, хоть бы открывали побыстрей, что ли.
Пока она нервно топталась возле незнакомого дома, мысли слегка улеглись, и она успела осмотреться. За калиткой к небольшому выбеленному домику тянулась вычищенная от свежевыпавшего снега тропинка. В палисаднике из глубокого сугроба торчат два молодыхе саженца, предусмотрительно до развилки веток обернутые выцветшей толью. В углу двора возле сарая, из трубы которого приятно тянул дымок, аккуратной стопкой составлены лопаты, вилы и что-то еще. За двором слышно, как кто-то колет дрова.
Лариса с завистью вздохнула и вновь уставилась на дверь. Наконец там, в коридорчике, послышались тихие шаги и детские голоса, и дверь приоткрылась. Из-за приоткрытой двери высунулась симпатичная женская головка в накинутом наскоро теплом платке.
– Толкните, там не заперто, – и дверь тут же закрылась.
Лариса уже смелее пнула плечом калитку и пошла к двери. Робость отошла на второй задний план, и теперь она старалась мысленно собраться, как суметь словами изъяснить цель своего визита и неа показаться людям глупой. Нет, она тоже женщина и должна ее понять.
– Проходите, да не разувайтесь, снег – не грязь,. – хХозяйка дома пригласила Ларису в растворенную дверь, откуда дохнуло теплом и запахом свежеиспеченного хлеба.
В двух метрах от порога выстроились любопытные ребятишки – цыганистого  вида мальчик лет семи и помоложе, в контраст ему, точно не в маму – белобрысая сестренка.
Лариса переступила порог и, еле сдерживая себя, быстро бегая глазами с одного на другого, испуганно уставилась на детей.
– Вы кого-то ищете? – с тревогой спросила хозяйка.
Лариса вздрогнула от вопроса и тут только вспомнила, что она еще не поздоровалась.
– Здрасте, вВы простите меня, мы с вами рожали вместе, пять лет назад, не помните?
Молодая хозяйка, одетая в цветастый халат и клеенчатый передник, отряхивая руки от муки,  удивленно, в улыбке подняла брови:
– Ну, надо же, а я вижу лицо знакомое…
– У меня горе, – на полуслове оборвала ее Лариса.
Хозяйка испуганно выпрямилась:
– С дитем что-то?
– Да, то есть нет, не совсем… простите, я волнуюсь… – Лариса закрыла лицо руками.
– Так. Ну-ка бегом к себе, – хозяйка, видя неловкость женщины, направила детей в соседнюю комнату и подала со стола стакан компота.
– Вы, пожалуйста, успокойтесь, и объясните все.
– Да, да… – Лариса сделала глоток, отдышалась и только спустя какое-то время начала говорить:
– Я, может, ошибаюсь, я, кажется, уже вижу, и все- таки. Дело в том, что у меня родилась, а точнее, со мной выписали из роддома рыженькую дочь, понимаете, рыженькую! – Лариса со слезами на глазах подчеркнула последние слова., – Аа у нас в роду ни у меня, ни у него никогда не было рыжих. Мы черные, каштановые! И я все это время живу с мучительными мыслями, что мне в роддоме ребенка подменили, вот! – Лариса с какой-то радостью закончила слова, словно освободилась от тяжелой ноши, и уставилась в дощатый потолок, словно там, на дубовых струганных досках, был написан ответ на ее неразрешимый вопрос. Потом снова опустила глаза на хозяйку,  и уже с заметной дрожью в звенящем голосе, сцепив руки у подбородка, добавила. – Меня же муж со свету сжил!
– Постойте, да ведь я хорошо помню, мы же в то утро только двое рожали, и у нас обеих были девочки. Вон моя, смотрите, – и, повернув голову, позвала, – Валюшк, ну-ка, выйди!
Светленькая Валюшка, видимо, уже стояла наготове, но сделала из проема только шаг и, насупившись, остановилась.
 – Только она -  вылитый отец, хотите, позову,. – хХозяйка откровенно сочувствовала Ларисе, это было видно по ее глазам, но и понимала, просто случилось какое-то недоразумение, в чем она помочь ни чем не может.
Лариса смущено пролепетала:
– Да я вижу, и глазки голубые, а у моего карие. И у дочки карие, – но тут ее голос опять повысился, как подтянутая струна, и она, чуть не переходя на крик, заключила – но, ведь рыжая, рыжая!
– Да вы успокойтесь, – хозяйка сама заволновалась, – главное, что ребенок здоров.
– Да, да, здоров. Только я вот…, угробилась, и мужик с ума сходит.
Уходя из комнаты, Лариса снова зачем-то взглянула на потолок – темные полоски, сучки, а, кажется, не сучки , чьи-то глаза смотрят на нее вопрошающим, а может, насмешливым взглядом.
И уже стыдясь своего поступка, переступая порог теплой уютной комнаты, шепнула хозяйке:
– Простите, что-то я не то…
А идя по коридорчику, как от холода передернулась, услышав уже за закрытой дверью звонкий мальчишеский голос:
– Мы тебя отдадим, вот так…
Всю дорогу до своей деревни в автобусе Лариса не могла успокоиться: она не знала, как поступать дальше. Голова шла кругом. За окном мела поземка, и автобус на подъемах натужно выл мотором, преодолевая наметы. Домой ни как не хотелось, хоть бы уж автобус забуксовал, что ли. Уж какой месяц не унимаются скандалы.
 Выйдя на остановке, повстречала тетю Клаву, почтальонку. Та обрадованно вытащила из пузатой сумки листок и протянула Ларисе:
– Спасибо, сама встретилась, хоть на ваш конец теперь не тащиться лишний километр. Распишись-ка. И одновременно подавая с листком ручку, услужливо подставила сумку.
– Господи, телеграмма от кого-то, – Лариса тихо прочитала. – «Встречайте, Донецким, 16 – 30, тетя Наташа». И уже  испуганно вытаращила глаза на почтальонку. – Сережкина тетка, из Хабаровска, приезжает. А сколько сейчас-то время?
– Да поди уж, около шести.
– Вот тебе и встретили, телеграмма , называется.
– Что ж хочешь, зима, ну не горюй, гости – это хорошо,. – тТетя Клава как ни в чем ние бывало прикрыла сумку, – нНу пока.
Шла Лариса к дому совсем потерянная: спросить, зачем ездила? То хоть бы тетку встретила, а теперь на чем за ней ехать, на ночь глядя? Уже подходя к дому, ее обогнала легковушка и остановилась прямо у их жилья. Стали выгружать сумки, пакеты.
– Ой, да ни как она сама приехала, ну тетя, молодец! – Лариса, забыв на время о своей непроходящей проблеме, трусцой, загребая снег, побежала к машине.
Запыхавшись, подтрусила, и с ходу начала помогать таскать тяжеленные сумки к дому, на ходу расспрашивая:
– Вы тетя Наташа? А я только вот телеграмму получила, вот обидно-то, не встретили.
Тетя Наташа, миленькая старушонка, улыбаясь, расцеловала ее.
– Да я зря и давала, у вВас вон, такси полно.
Из двери дома вывалился грузный муж, удивленно и немного степенно обнял тетушку и начал переносить сумки в дом. Ларису словно и не заметил, но она постаралась не подать виду.
Уже в зале, когда распаковывали багаж, из соседней комнаты скромно вышла их пятилетняя дочь и тихонько стала у притолоки.
Тетушка оторвалась от подарков, удивленно распрямилась:
– Ой, кого я вижу? Вы что ж от меня такую радость прятали, солнышко! Наконец-, то в нашем роду рыженькая родилась, вот бы прадед обрадовался, если б жив был!
Побледневший мгновенно племянник испуганно открыл рот:
– Постой, теть Наташ, какой прадед? Почему обрадовался?
Тетя подошла к девочке, погладила ее по пушистым , рыжим, похожим на закатное солнышко волосами, и тихо проговорила:
– Прадед наш, Никанор, царствие ему небесное, был в молодости рыжий, аж огняной. Нашему роду, говорят, по нему фамилию Красновы- – то дали. Это он к старости поседел, да облысел. А в молодости у него ох какая  кучерявая копна на голове была. И очень добрый старикашка был. Вот и ты, красотунька, в него пошла – и бабушка, присев, обняла и сладко поцеловала внучку. А та смотрела грустными, непонимающими глазенками то на папу, то на маму, то на чужую бабушку.