Открытие неизвестного Бориса Зайцева

                Статья Дениса Михалева
«Я рано начал писать, но зрелости художнической достиг поздно. Все, что написал более или менее зрелого, написано в эмиграции. И ни одному слову моему отсюда не дано было дойти до Родины. В этом вижу суровый жребий, Промыслом мне назначенный. Но приемлю его начисто...» Б.К. Зайцев

Детство и юность
Писатель Борис Константинович Зайцев родился 10 февраля 1881 года в городе Орле. Он рос в типичной обедневшей дворянской семье конца XIX века (отец Бориса, Константин Николаевич, был горным инженером, мать, Татьяна Васильевна, происходила из старинного рода Рыбалкиных). Надо сказать, что в отличие от глубоко религиозного детства другого православного писателя и современника Бориса Константиновича, И.С. Шмелева, в доме Зайцевых царило полное безразличие к вере. В зрелые годы Борис Константинович не без горькой иронии вспоминал: «Наша семья не была религиозна. По тому времени просвещенные люди, типа родителей моих, считали все "такое" суеверием и пустяками».

Уроженец города Орла, Борис провёл детство в окрестностях Калуги и часто проезжал в двух-трех верстах мимо знаменитой Оптиной, но ни разу там не был. Путь мальчика все время лежит в стороне от веры. Уже позже, калужским гимназистом, он живет летом в Балыкове, недалеко от Серафимо-Саровского монастыря, — и также постоянно проезжает мимо него, а единственная поездка в обитель (описанная в автобиографическом романе «Тишина») выглядит скорее как пикник, а не как паломничество. Разочаровывает Бориса и гимназическое преподавание Закона Божия, и встреча со святым о. Иоанном Кронштадтским. Мировоззрение юноши вполне вписывается в снисходительный взгляд окружающих его взрослых: «Православие, священники, молебны, "вкушения" с духовенством на Пасху и Рождество — деревенско-помещичий быт, и только. Интеллигент в лучшем случае терпел это. А собственно считал религию "для простых". "Нам" этого не нужно» (Зайцев Б. К. Дневник писателя. Оптина Пустынь // Возрождение. 1929. 27 октября). В таком настрое проходит детство, отрочество и ранняя юность Зайцева.

Единственным и главным увлечением будущего писателя с детства являлась литература. Именно ей он решает посвятить свою жизнь. В начале своего творческого пути Борис Зайцев постарался сразу определиться с литературными предпочтениями. Во многом этому определению поспособствовала встреча с А.П. Чеховым, произошедшая в 1900 году в Ялте. Благоговейное отношение к Антону Павловичу Зайцев сохранил на всю жизнь. И именно благодаря ему Борис Константинович начал относить свое зарождающееся творчество к чеховской реалистической традиции.

В 1902 году Зайцев вошел в московский литературный кружок «Среда», объединявший таких знаменитых писателей и мыслителей, как Н. Телешов, М. Горький, Л. Андреев, В. Вересаев, и других художников слова, близких к реализму. В своем творчестве Борису Зайцеву хотелось выявить правду русской жизни, осмыслить обычный тип русского человека, нарисовать его духовный портрет. Но, чтобы нарисовать портрет, необходимо понять суть человека, раскрыть его особенности в развитии собственного характера, который проникнут религиозной жизнью, как положительной, так и отрицательной.

Несмотря на нерелигиозную и революционную настроенность «Среды» в начале 1900-х годов, Зайцев, подобно многим другим русским писателям, философам, богословам, «открыл» для себя Владимира Соловьева, оказавшегося его водителем по духовному миру: «Время было переломное. Интеллигенция призывалась входить в церковь. Она и вошла» (3айцев Б. К. Соловьев нашей юности // Русская мысль. 1953. 27 февраля). Зайцев на всю жизнь остался благодарен Соловьеву за тот юношеский подъем, «за разрушение преград, за вовлечение в христианство» — разумом, поэзией, светом» (Там же). Великий русский религиозный философ стал тем прологом, который пробудил в Борисе Константиновиче первые ростки веры.

 

Русская Трагедия
В начале своего жизненного пути Зайцев, как и большинство представителей русской интеллигенции того времени, также подвергся влиянию «передовых идей». Студентом восторженно встретил революцию 1905 года. Но уже Первая мировая война вносит существенные изменения в мировоззрение писателя. В его творчестве появляется мотив покаяния, признание своей вины за случившееся. В декабре 1914 года Зайцев писал: война — «великое испытание, посланное людям за то, что они много нагрешили <...> Все без исключения ответственны за эту войну. Я тоже ответствен. Мне это тоже напоминание — о неправедной жизни». Новые беды, обрушившиеся на Россию, — революция, голод, террор — лишь укрепляют в писателе чувство смирения и покаяния, но смирения не перед убийцами, а перед Божьей волей. Зайцеву было суждено пережить и личную трагедию: уже в первый день Февральской революции был убит на посту его племянник, офицер Измайловского полка, загородивший дорогу обезумевшей толпе, ворвавшейся во двор казарм. В конце 1919 года вместе со многими молодыми офицерами по обвинению в контрреволюционном заговоре был расстрелян и приемный сын Зайцева. Однако все пережитые страдания не смогли озлобить писателя, поколебать его веру в Промысел Божий.

На всё, что происходит в России, Зайцев откликается циклом лирических эссе, написанных в 1918—1922 гг.: «Уединение», «Улица св. Николая», «Белый свет», «Душа», в которых пытается раскрыть вечный, вневременной смысл русской трагедии. В тихих словах писателя звучит призыв не к мести, но к любви: «Усмотрю ли брата в звере?». Но Зайцев ни в коем случае не оправдывает убийц и преступников, захвативших власть в стране. По верному утверждению исследователя творчества писателя
А.М. Любомудрова, «позиция Зайцева не имеет ничего общего ни с толстовским "непротивлением злу", ни с фаталистической покорностью "року", ни с проповедью пассивного, равнодушного к добру и злу существования. "Кротость" писателя — не мягкая и аморфная <...>: за ней стоит твердость и строгость в отстаивании Истины, спокойная решимость на всякую скорбь и даже смерть».

Но Зайцев в эти страшные годы не довольствуется одним лишь созерцанием и интеллектуальной рефлексией над происходящим. В 1921 году он избирается председателем союза российских писателей, становится членом комитета помощи голодающим Поволжья, что затем завершилось арестом, обвинением в контрреволюционной деятельности с последующими допросами на Лубянке и как следствие ­— тяжелой болезнью.

Эмиграция
Несмотря на выпавшие на его долю испытания, писатель совершенно не желал покидать России, хотел с ней разделить тяжелую ношу, быть вместе с народом. Однако болезнь вынудила Бориса Зайцева в июне 1922 года покинуть Родину и отправиться на лечение за границу. Сначала он жил в Берлине, а потом переехал во Францию, где произошла его встреча с великим Иваном Буниным, Иваном Шмелевым, Дмитрием Мережковским и Александром Куприным. Париж станет для него второй родиной. Но, как и для тысяч других изгнанников, разлука с Россией на всю жизнь будет для писателя тяжким крестом и сильным духовным испытанием.

Первым крупным произведением Зайцева, написанным в эмиграции, стал роман «Золотой узор». В нем — попытка автора постигнуть причину случившейся в России революционной трагедии, указать на ее истоки. Писатель рассказывает о судьбе русских интеллигентов, рисует картины их довоенной жизни — праздной, пустой, безответственной; затем — война, революция, изгнание и тот нравственно-духовный перелом, который свершается в душе у героев. Безусловно, роман имеет автобиографическую основу. В нем явственно звучит мотив покаяния, признания своей вины за произошедшее в России. Это суд автора над собой, своим поколением, во многом несущим ответственность за случившееся. Пройдя через все испытания и беды, в конце книги главные герои приходят к Церкви. В этом — отражение судьбы самого писателя и многих еще других русских судеб.

Тема вины и покаяния продолжает звучать и в других произведениях Зайцева. Так, в очерке «В пути» он вновь указывает на утомление, распущенность и маловерие как на верхах, так и в средней интеллигенции как на одну из причин случившейся в России Смуты: «Тяжело вспоминать. Дорого мы заплатили, но уж, значит, достаточно набрались грехов. Революция — всегда расплата. Прежнюю Россию упрекать нечего: лучше на себя оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны России, Родины?».

Как и Иван Шмелев, Борис Зайцев возвращался к изображению трагедии революции и Гражданской войны на протяжении всего своего творчества. Так, в очерке «Спас на Крови» автор вспоминает всех тех, кто был безвинно замучен, расстрелян в страшные революционные годы. Но через боль и страдания писателя ведёт вера в то, «что в новую Россию (а она грядёт!), как встарь, придётся вновь идти со словами милосердия и человечности». И в этой новой России будут найдены, собраны останки всех жертв и «соединены в одну, воистину, теперь братскую могилу и над ней возведён храм Спаса на Крови».

Коснулся Зайцев в своем творчестве и крымской трагедии 1920 года. Так, в своих очерках он приводит свидетельство очевидца о тех днях в Крыму, которое перекликается с самыми страшными страницами «Солнца мертвых» Шмелева: «По ночам их выводили голых, в зимнюю стужу, далеко за скалу, выдававшуюся в море, и там, ставя над расщелиной, стреляли, затем закидывали камнями всех вперемежку — застреленных и недостреленных. А спасавшихся бегством стреляли где попало, и трупы их валялись зачастую у самых жилищ наших, и под страхом расстрела их нельзя было хоронить».

Строки Зайцева, посвященные горячо любимой им Родине, русским людям, являющим собой образец кротости и чистоты душевной, были проникнуты характерным для писателя лиризмом, смешанным с болью личной и общенародной трагедии. Все созданное Борисом Зайцевым в изгнании написано о России и для России. Писателю дано было постигнуть высший смысл произошедшей на Родине катастрофы, и в своем творчестве он открыл этот смысл и для своих читателей.

За годы революции, Гражданской войны, изгнания русскому писателю Борису Зайцеву довелось испить полную чашу бед и страданий. Однако в его творчестве личная трагедия отступает на второй план. Изображается главным образом трагедия России, ее народа. И все же главное, что несут в себе его произведения, — это неугасимая вера в Божий Промысел, в утверждение Истины и в Возрождение России.

 

Святость как путь духовного возрождения
Будучи поистине глубоко духовным православным христианином, Борис Константинович всю свою веру, закаленную испытаниями революционной смуты и вынужденного изгнанничества, изложил в произведениях, написанных им в эмиграции. Так, важной ступенью в творческом пути Бориса Зайцева стала книга «Преподобный Сергий Радонежский» (1924). Казалось бы, выбранная автором тема уводит от событий действительности, никак не соприкасается с ними. Однако это не так. Как указывает А.М. Любомудров, «наверное, одной из главных причин обращения к образу Сергия явилась схожесть исторических эпох. Революция многими воспринималась как новое порабощение России; в крови, жертвах, разрухе послеоктябрьских лет виделись последствия нового "ордынского ига"». И потому образ преподобного Сергия, благословившего князя Дмитрия Донского на битву с Ордой, олицетворял собой светлую силу, способную противостоять ужасам войн и революций, и являлся залогом будущего возрождения России. Примечательно то, что, по мнению писателя, одержать победу в этой борьбе Божественного и бесовского может именно преподобный Сергий — не князь, и не воин, а «скромный монах», основными свойствами которого являются кротость и смирение. Но именно эти качества, по глубокому убеждению Зайцева, — единственное оружие, которым можно бороться и победить врага духовного. И все же Сергий благословляет Дмитрия Донского на битву, на пролитие крови, потому что против физического врага нужно бороться еще и мечом: «Если на трагической земле идет трагическое дело, он благословит ту сторону, которую считает правой. Он не за войну, но раз она случилась, за народ и за Россию, православных. Как наставник и утешитель, "Параклет России", он не может оставаться безучастным». Эти слова можно считать ответом писателя на вопрос о допустимости сопротивлении злу силой, поставленным великим русским философом Иваном Ильиным в одноименной работе, также написанной им в эмиграции.

Надо также отметить, что писательские труды Бориса Константиновича были направлены не только на читательскую аудиторию исключительно одной лишь русской эмиграции, но несли и миссионерское наполнение, тем самым выполняя задачу русской эмиграции о проповеди Православия в странах вынужденного рассеяния. Воссоздавая идеальный и легендарный облик Родины на чужбине, Зайцев преследовал некую «сверхзадачу» — доказать всему Западу духовную высоту русского православного национального характера, способного не только на разрушение и кровопролитие. «Преподобный Сергий Радонежский» заканчивается своеобразной апологией России созидательной: «Если считать — а это очень принято — что "русское" — это гримаса, истерия и юродство, "достоевщина", то Сергий — явное опровержение. В народе, якобы лишь призванному к "ниспровержениям" и разинской разнузданности, к моральному кликушеству и эпилепсии, — Сергий как раз пример, любимейший самим народом, — ясности, света прозрачного и ровного.<...> Через пятьсот лет, всматриваясь в его образ, чувствуешь: да, велика Россия. Да, святая сила ей дана. Да, рядом с силой, истиной мы можем жить» (Зайцев Б. Преподобный Сергий Радонежский: В кн. 3. Избранное. Нью-Йорк, 1973, с. 74).

После книги о преп. Сергии Радонежском Борис Зайцев практически всю свою творческую жизнь будет писать о святых угодниках Божьих. Выходят очерки о святых Серафиме Саровском, Иоанне Кронштадтском, святейшем патриархе Тихоне, представителях русской церковной эмиграции. Именно в них — в живых представителях христианской святости — Зайцев и видит путь духовного и цивилизационного возрождения России и русского народа.

 

Афон и Валаам
В поисках живых православных основ духовного преображения в мае 1927 года писатель совершает паломничество в центр вселенского Православия — на Святую Гору Афон, а в 1935 году вместе с женой посещает Валаамский монастырь, принадлежавший тогда Финляндии. Итогом этих поездок явились книги очерков «Афон» (1928) и «Валаам» (1936), ставшието одними из лучших описаний этих святых мест в литературе XX столетия. В этих произведениях Борис Зайцев дает читателю возможность почувствовать мир православного монашества, пережить вместе с автором минуты тихого созерцания. Щемящим чувством родины проникнуты картины уникального оазиса русской духовности Валаама, образы приветливых иноков и молитвенников-старцев.

На Афоне русский писатель обретает истинное величие, без которого не может быть Православия. Но это величие не в горделивом возвышении над вселенной. Борис Зайцев писал: «...Афон предстает в своем вековом и благосклонном величии. Тысячелетнее монашеское царство! Напрасно думают, что оно сурово, даже грозно. Афон — сила, и сила охранительная, смысл его есть "пребывание", а не движение. Афон созерцает, а не кипит и рвется, — это верно. Но он полон христианского благоухания, то есть милости, а не закона, любви, а не угрозы. Афон не мрачен, он светел, ибо олюблен, одухотворен».

Своеобразие авторской позиции и стилистики, выраженной Зайцевым в «Афоне», дало повод русскому религиозному философу протоиерею Василию Зеньковскому обосновать целую концепцию «двоемирия» религиозного сознания Зайцева. По его мысли, Борис Зайцев является наиболее ярким представителем русской интеллигенции, достаточно равнодушным к Церкви до революции и вторично обретшим ее на чужбине, отразив тем самым путь духовного перерождения многих тысяч русских людей в изгнании.

Так чего же так усиленно искал Борис Зайцев в своих паломничествах по древним православным монастырям? Вероятно, той всепоглощающей и преображающей духовной любви, которая вечно струится в живых строках Евангелия. В век, когда культ греха и всеотрицающего нигилизма становится основополагающим в человеческих отношениях, Борис Зайцев ищет истину в духовной и сердечной простоте православного монашества. «Простота и доброта, а не сумрачное отчуждение, — вот стиль афонский, и недаром тысячи паломников перебывали в этих приветливых местах».

 

Наследие русского мыслителя
Вся деятельность русского писателя и мыслителя была буквально пронизана православным мироощущением. В своем творчестве, как и жизненном пути, Зайцев совершает «вечное возвращение» к духовным основам, мир его литературных героев вступает в область нравственного выбора, без которого невозможно формирование личности. Например, в его романе «Дом в Пасси» (1935) воссоздана жизнь русского зарубежья во Франции. Трагические судьбы русских эмигрантов, выходцев из различных слоев общества, объединяет мотив «просветляющего страдания». Центральный персонаж романа — монах Мельхиседек, подвизающийся в миру, видимо, подсмотренный писателем во время его паломнических путешествий. Он воплощает православный взгляд на мир, на происходящие вокруг события, на проблему зла и добра, страдания и ненависти, милосердия и отчуждения. Смысл жизни, по Мельхиседеку, в таинственной справедливости Суда Божьего, который все устроит хорошо. Только надо верить своему Отцу Небесному и любить Его, несмотря на все превратности судьбы.

Во многом, наверное, поэтому, Борис Константинович обращается к биографиям тех писателей, которые видятся ему маяками, способными осветить путь каждого здравомыслящего человека. Он пишет об И.С. Тургеневе, В.А. Жуковском, любимом с юности А.П. Чехове. Зайцев восстанавливает традицию православного мировосприятия, которая прервалась на тот момент в советской литературе.

Надо признать, что благодаря русскому зарубежью и, в частности, Б.К. Зайцеву не была утрачена нить, связующая поколения с русской классической литературой, которая зиждилась на православном фундаменте, нетленном камне с высеченным на нем ликами Антония и Феодосия Печерского, преп. Сергия Радонежского и Андрея Рублева, св. Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, Серафима Саровского и Иоанна Кронштадского, этих творцов истинного, коренящегося во Христе Русского Возрождения. При общем падении духовности и забвении веры на Родине такие писатели-изгнанники, как Иван Бунин, Иван Шмелев и Борис Зайцев, продолжали следовать вечным ценностям, которые, несмотря ни на что, после крупных социальных катаклизмов и революционных потрясений вернулись на русское духовное поле, в пространство русского православного мировоззрения и мироощущения.

К сожалению, Б.К. Зайцев физически не вернулся на горячо любимую Родину. 21 января 1972 года русский писатель в возрасте 91 года скончался в Париже и был похоронен, как и большинство его соотечественников-эмигрантов, на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Однако несмотря ни на какие внешние исторические и идеологические препятствия, его творения вернулись в Россию, и сегодня можно с уверенностью сказать, что слово Бориса Зайцева хоть пока и не очень громко, но уже начало звучать на просторах русской литературной традиции. Давайте же и мы приобщимся к творческому наследию замечательного русского писателя, обретя в нём самих себя и путь нашего духовного возрождения.

(Материал из Интернет-сайта).