Мамин помощник

     Костю распирало от гордости: он сам ходил в магазин! Да, Ванька увязался за ним, но он же ничего не покупал, значит, не считается, значит, сам. Всем видно, что пакет у него, Кости, а приятель, хоть и шлёпает рядом, только за компанию ходил. Он, если честно, предлагал взять на себя одну ручку и нести ценный груз, два кило сахара и упаковку новёхоньких крышек, вместе, деля ответственность пополам, но Костя не согласился. Шёл, накрутив обе ручки на запястье и покачивая пакетом, словно ему не тяжело совсем.
     Наверняка мама поручит вставить в крышки тонкие резинки, всегда норовящие вывернуться из-под  пальцев или, того хуже, порваться... Их вставлять – всё равно что парашют складывать! Ответственно очень. Закатывать банки он ещё не пробовал. На это даже не все взрослые решаются. Скажем, лучшая мамина подруга ждёт с работы мужа, а варенье, разлитое по банкам, пока остывает. Нет, у них, по выражению бабушки, горячий цех: сперва разложи кипящее лакомство приспособленной для этого деревянной ложкой, да так, чтобы банка не лопнула, потом закатай её, наконец, переверни и послушай, не шипит ли!
- Костя, - нарушил непривычно долгое молчание Ванька, - ты какое варенье больше всего любишь?
- Я... Ну малиновое.
- А чего тогда малину не ел, когда нам бабушка твоя предложила брать прямо из ведра?
- Отстань, - рассердился Костя от сознания чужой правоты – в отличие от него самого, приятель мёл всё подряд, мытое и немытое, с дачи и с базара, и любое варенье на время становилось у него любимым.
     Между тем они свернули на узкую заасфальтированную дорожку, ведущую в их «Большой двор», с двумя пятиэтажками и толпой ребятни. Это уже не внешний мир, но ещё и не обжитой мирок принадлежащего только им двоим старого дворика. Костя тут в школу ходит, а Ванька – в «Солнышко» своё. Всё рядом, скучно даже. Слева от них как раз тянулся забор детского сада. Занятый сейчас одним собой, Костя не замечал,  с каким пренебрежением его Ванчо Панса, прозванный так в честь оруженосца киношного Дон Кихота, косился на знакомые лужайки и беседки. Сам он топал ближе к безымянным кустам, росшим вдоль противоположного забора.
     Навстречу никто не попадался. Раз только остановились, пропуская машину к мусорным контейнерам. Молча миновали детскую площадку, обошли с торца пятиэтажку, дальше – мимо соседского гаража, мимо палисадника, мимо родного низкого окошка, в которое не грех и заглянуть, кабы Ваньки рядом не было...
- Костенька! - вдруг окликнула его бабушка, вышедшая с тазиком на терраску выплеснуть воду в цветы. Но вместо обычных слов удивления и похвалы мальчик услышал:
- У тебя из сумки что-то льётся...
     Костя метнул испуганный, недоверчивый взгляд на бабушку, потом – на пакет с «ценным грузом», откуда попросту нечему было литься, и, к своему ужасу, увидел тонкую белую струйку! Неужели за кусты зацепился? Он себя молодцом считал, руке вон легче стало, а это не силы прибывали, а сахар высыпался... Хоть бы Ванька подсказал! Надо было соглашаться и нести вместе, тогда никакая ветка не страшна, да помешало всегдашнее стремление быть первым. Едва не плача от обиды, от ощущения колких кристалликов под пальцами, он опрометью бросился домой.
- Что с тобой? – встревожилась мама, решив, наверное, что его обидел кто или собака облаяла.
- Я... Я сахар весь рассыпал, - выдавил Костя.    
     Как оказалось, не весь, полкило только, но тяжести ответственности это не уменьшало. Вторично идти в магазин никому не пришлось: хватило того, что он принёс и что оставалось ещё дома. Однако в продолжение всего утра они больше не разговаривали. Мама перебирала клубнику без него, двухлетний братишка, предатель, то и дело пробегал на кухню за очередной крупной ягодкой, а сам Костя, примостившись у письменного стола в углу комнаты, делал вид, что читает. Книжка была ему хорошо знакома – «Волшебник Изумрудного города». Такая сейчас и требовалась, чтобы отвлекала и одновременно не мешала думать о своём. «Чего бы я попросил у Гудвина, окажись прямо сейчас в компании Элли, Страшилы и Железного Дровосека? – размышлял он. – Неужели полнёхонький кулёк сахара!»
     Незаметно горькая обида, вызванная чувством вины перед мамой и досадой на самого себя притупилась. Зная, что папа приедет с работы пообедать, Костя попросил домашних ничего ему не говорить. Но глава семьи, только они сели за стол, завёл разговор на «запретную» тему:
- К нам пчёлы да осы ещё не прилетали? А муравьи? Я петляющую белую дорожку сразу приметил, пошёл по ней и, как видите, не заблудился!
     Косте одновременно хотелось и смеяться, и плакать. Будь он постарше, верно, первым бы улыбнулся и поддержал шутку, а теперь весь покраснел и подавленно молчал. Как папа мог догадаться, что видел именно его сахар! То ли бабушка успела рассказать, то ли таз с вареньем выдал...