Дедко

Дверь, да и саму избу со стороны просеки, замело наполовину снегом. Проваливаясь по пояс, добрался до ее угла и, ухватившись за упертую в нее палку, потянул на себя. Не ошибся, к счастью, это был черенок от лопаты. Ею и принялся вырезать снег, слой за слоем, откидывая его насколько есть силы в сторону.

Зима в этом году вроде и не была снежной, да и холодной. Из-за этого, пожалуй, чем ниже слой снега, тем он и труднее колется пластмассовым ковшом. Чтобы его не сломать, достал из рюкзака охотничий нож, и начал им рубить ледяную корку, что внизу. Откуда она образовалась здесь, догадаться не трудно, в конце февраля была оттепель, снег таял и стекал вниз, а там холод стойкий, идущий от земли он и подмораживал воду.

Вырубленная ниша в снежном покрове позволила отворить дверь, вошел в избу, а оказалось - в сени. Неширокие, около полутора метров. Что-то и не запомнились они мне. Хотя, стоп, отец всегда заставлял меня развешивать свою теплую одежду не в комнате избы, а в сенях со стороны печи. Стена здесь была выложена из кирпича, из-за печи...

Но снимать одежду еще рано, что на улице, что в избе – мороз.
Схватился за ручку двери, чтобы потянуть ее на себя и открыть, а никак не могу этого сделать. Дрожь, усиливающаяся в руке, появилась, пот со лба потек ручейками, жар в голову ударил, да сердце защемило, да так, что и вздохнуть полной грудью трудно.

Присел на скамейку, попытался спиною упереться в стену, чтобы развернуть плечи шире и вздохнуть, да распрямиться не получается, тяжесть какая-то спустилась внутри под грудь.

«Так и останусь здесь, как отец полгода назад, - подумалось мне. – В неполных сорок своих, когда и сил не растерял еще», - с грустью думалось.

Прикрыл глаза, уперся локтями в колени, и легонько, не надрывая сердца, стал вдыхать в себя холодный, кислый воздух, настоянный на сосновых бревнах. И какой он приятный по запаху, и не такой холодный. Пробрался в голову и стал остужать кипящий мозг, сначала в лобной части, после – глубже.

После этого и легкие его приняли, сердце стало успокаиваться, спина распрямилась. Открыв рот, стал делать большие вздохи, и мутность в глазах прошла.

Как открылась в светелку дверь, не понял. Может и сам потянул ее на себя?
Свет, пробивавшийся через окно, закрытое светло-серой рванной паутиной, дал возможность осмотреться. Вроде ничего с тех пор и не изменилось здесь. Нары, накрытые полосатыми матрацами, были широкими. На столе блюдце с наполовину сгоревшей свечкой. Ниже, между ножками стола полка, заполненная посудой – глубокими железными тарелками, из жестяной банки торчали ложки. На деревянных полках, что у входа, несколько перевернутых железных кастрюль со сковородой.

Что-то громко заерзалось у печи. Развернулся, никого. Может крыса какая-нибудь там, или бурундук, или белка в дровах спряталась? В дровах?

Словно вчера наколотые, не покрытые ни пылью, ни паутиной, как стекла на окнах, они лежали уложенные в стопку. Даже смолой сосновой с них потянуло.

Рюкзак положил на скамейку, развязал его, и на стол начал выкладывать из него пожитки: шерстяные носки, кульки с чаем и сахаром, солью, салом и конфетами шоколадными – мама тайком все-таки положила их в рюкзак. Банка с подсолнечным маслом и кульки с пшеничной крупой, несколько мясных консервов, заполнили всю столешницу.

Наконец нашелся и походный топор. Вздохнул с облегчением, зажигалку со спичками не забыл.

Рыжие побеги огня охватили березовую кору и полезли вверх по тонким сосновым лучинам. Труба, вытягивая дым, задышала. Глянул наверх, и понял почему, затворка была открыта. Словно вчера здесь был.

Может местные охотники с рыбаками в отцовой избе живут? А кто им запрещает…
Уселся на скамейку расстегнул куртку, снял шапку и разворошил ладонью мокрые волосы. Прикрыл глаза.

- Скоро темно будет, - голос отца был рядом.

- И что? – с вызовом спросил я.

- Так воды нет в избе, ни рыбы, ни дичи. Не по-нашему.

- А может сегодня без этого обойдемся? – сопротивляюсь я.

И тут же почувствовал голод. Глянул на руки, грязные, в золе. Фу.

- Батя, я сейчас схожу, не ругайся, - вздохнув, потянулся я.

- Какой я тебе батя. Дедко я!

- Дед? – открыл глаза, осмотрелся, никого в избе.

Вот тебе на, уснул. Хм. Дедко меня разбудил. Дедко. Дедко? Что-то знакомое имя. Вроде отец что-то говорил про него. Про отца своего? Точно, точно, вроде ему казалось, что он всегда рядом с ним. Но это было в деревне, в его доме. А здесь откуда дед? А-а, спал же, во сне приснилось. Воспоминания пришли. И приснилось то все это вовремя, печь начала затухать…

Дрова разгорелись, пошел во двор, плотно забил два ведра снегом, поставил их на печь. Взял топор, блесенок с удочкой, и направился к Теплому ручью. Он недалеко от избы, шириной метра три-четыре, льдинки только по краю. Вода бурлит, словно кипит.

Опустил в нее блесенку и тут же зацеп. Блин! О, стоп, это рыба! Горбач, грамм на триста. Неплохо. Второй такой же красавец. Третий поменьше, а вот последующие три, не меньше пол килограмма каждый. И хватит. Уха жирная будет.
Ведра полупустые. Удивительно, забил их снегом, а воды малость. Несколько раз выбегал с кастрюльками за ним, а уровень воды на месте. А может кажется?

- Кажется тебе?

- Ню-ню, - прикололся я. И снова в лес.

Набиваю кастрюлю снегом, а думаю о другом. О Дедко? Его же голос был. Погоди, погоди. Откуда? Блин, чего только в голову не лезет. Правильно отец говорил, не ходи в лес надолго один, не выдержишь, мысли съедят. Хм, мысли.

Окуней решил не чистить, и брюхо им не вскрывать. Подольше их подержал в кипятке, а как только стали трескаться, выложил их в кастрюлю. Какой запах от рыбы! Аж слюнки побежали.

Высыпав грамм сто крупы в кипяток, стал его размешивать, добавил соли, перчика. Запах… Наполнил ею тарелку до самых краев, и зачерпнув ее, поднес к губам.
Тонкое пламя свечки, тянущееся вверх, задрожало. Осмотрелся, в избе уже темно, как и в лесу. Показалось, что кто-то за мною наблюдает снаружи. Взял ружье, проверил, заряжено ли, выглянул из двери.

 Этого только еще не хватало. Свет, падающий на снег, растянул на нем в длину очертания окна. Следы на снегу только мои. Значит, показалось. Что-то зашуршало за спиной: крыса какая-то. Но ее снова не нашел. И правильно, а то…

Чайник засвистел. Здорово! Ведь я его отцу подарил, а он его сюда принес, чтобы веселее было.

- А конфетку.

- Сейчас дам, - махнул я рукой, и вытащив из рюкзака кулек с ними, вздохнул. – Батя, помяну тебя. Пусть вечером, не обижайся.

- Да ладно.

- Вот и хорошо, - и развернув «Белочку» положил шоколадную конфету на блюдечко. – Не пью я уже год. Извини. Чуть печень не потерял с селезенкой. Еле выкарабкался.

- Молодец. А конфеты?

- Ем их, самую малость, когда невмоготу. Но сейчас лучше ухи поем, а то желудок как волк воет, - и стал есть. Уха, вкуснее не придумаешь. Бульон горячий, но небо не обжигает. Кашица попадает на язык, на зубы, а вот хлеб лишний, вкус сбивает, кислый какой-то.  Мясо окуня белое, загляденье, сочное, а запивая его бульоном, во рту такое царство вкуса разливается, все дурные мысли из головы вон гонишь.

Да, батя, ты это, извини меня, что я так давно не приезжал к вам с матерью. Город – это город. Работа, друзья, потом, семья, плюс зависть. Кто-то из друзей квартиру купил, кто-то – машину, кто-то в Турцию поехал отдыхать, кто-то – в Испанию. Зависть! Именно она и не дает тебе покоя, руки выворачивает – зарабатывай, голову дурманит, хуже водки с табаком. И вот купил себе квартиру, а этого мало, машину старенькую, мало. В Турцию поехал, ром с коньяком ведрами пил, жену чуть не потерял. Вернулись домой, а там телеграмма, что ты умер. Запил, жена ушла с детьми. Пришел в себя, нет их, одумался, вернул их. И только сейчас дошло, что тебя уже больше нет… Извини. Взял отпуск и приехал.

- Ложись спать, отдохни, а то вот-вот закипишь…

- Спасибо, батя. Ты прав. Завтра приберусь, как проснусь. Воду согрею, посуду помою. И ты ложись, Батя.

- Дедко я, унучек.

- Да, да, Дедко. Дрова подбрось, а тоя уже совсем разомлел, сил нет.
Подбив свернутую отцову куртку под головой, провалился в сон…

…А Дедко смешной человек. Роста небольшого, по пояс, волосы не стрижены и не мыты, лицо все в саже. Берет полено, а оно сквозь руки его проходит, как лежало в дровнях, так и не шелохнулось. Эх ты, Дедко. Холодно то уже как.

Встал я, включил фонарик на сотовом телефоне, раздул золу в печи и бросил на нее кору березовую. Потихонечку огонь, просыпаясь, побежал по ее краям. К счастью лучинки остались. Огонек их с аппетитом ест, перелезая на дрова, и наконец печь загудела.

- Все Дедок, грейся.
Вышел наружу, морозец студеным дыханиям освежил мое лицо. Небо в звездах, красотища какая!

- Ты это, не студи себя, заболеешь.

- Хорошо, - отвечаю я, и прикрывая за собою дверь, на ощупь открываю вторую и захожу в комнату. Всполохи от печки немножко освещают пол. Иду по этой дорожке к нарам и ложусь на них. У окна сидит человечек.

- Спокойной ночи, - и закрываю глаза.

- Дедок я. Не оставляй меня только здесь, как Федор, - просит он.

- Батя что ли?

- Ну.

- Так умер он. А ты со мной пойдешь то жить в городе.

- Да.

- Ну и ладно, - глаза открыл и смотрю в потолок. Холодно в избе, а с этим чувством и сон растаял. – Какой еще Дедок? – поднялся я и смотрю по сторонам. Кто ты такой?

Осмотрелся по сторонам, один я в избе. В лесу день…

Приснится же, а. Вроде и не пил, наркотики не потребляю, а такая чушь в голову лезет. Посмотрел на стол, тарелка чистая, рыбной кожи, головы с хвостом и с костями, которые вчера в тарелке оставил, нету. Неужели ночью все в лес выкинул?