Триста девяносто седьмая печальная сцена. Ванька Г

    Сцены из жизни Кудрата Маликовича
                Триста девяносто седьмая
                печальная сцена

Ванька Гених

     И это давно было.

     В начале восьмидесятых годов прошлого века я, наконец, развёлся с женой и остался без ничего: без ребёнка, без семьи, без дома.
     Надо было начинать сначала.

     …Первый месяц на новой работе я провёл в конторе, изучая с утра до вечера два серьёзных нормативных документа, регламентирующих правила устройства электроустановок и правила техники электробезопасности. Многое здесь оказывалось новым, ведь до этого я работал только с бумагами. После жестоких экзаменов меня отправили на объект.      
     Объект представлял собой одну из бесчисленных обогатительных фабрик в составе мощного горнометаллургического комбината, находящегося в предгорьях в семидесяти километрах от нашего города. Сообщение отлично – первоклассное шоссе, не очень загруженное, автобусы отправлялись с автостанций каждые десять минут, поэтому наши ребята не оставались на фабрике на всю неделю, а приезжали каждый день и после смены возвращались домой. Для меня это было необычно, но вскоре привык, даже нашёл некоторое удобство, о котором скажу чуть позже.   
     Мы – шестеро сотрудников – были приписаны к мельничному цеху. Наши обязанности заключались в обслуживании шкафов управления цепи возбуждения синхронных двигателей шаровых мельниц; когда двигатель останавливался – обычно по причине неисправности шкафов – нашей задачей являлось по возможности моментально вновь запустить двигатель. 
     Для педантичного читателя объясню причины отказа шкафов. Чаще всего отказы наблюдались в периоды смены времён года; температура окружающей среды в это время неустойчива и подвержена резким колебаниям, что отрицательно сказывается на работе полупроводниковых устройств, на основе которых строились схемы выпрямления и управления. Особенно часто выходили из строя платы, на которых монтировалась так
называемая СИФУ – система импульсно-фазового управления тиристорами. Схемы СИФУ  капризны и непросты, работа с ними требовала обширных знаний и большого практического опыта, каковым я не обладал. Так дела обстояли в те годы, в которых происходили описываемые события, как сейчас – не знаю, но говорят, что уже применяются другие решения.      
     Об отказах в статорных цепях я никогда не слышал, в частности потому, что обмотка статоров питалась трёхфазным напряжением три или шесть киловольт – точно не помню, а допуска к работам в высоковольтных цепях мы не имели, там совершенно другое оборудование и другие условия работы технического персонала.
     В периоды установившихся температур мы были не очень загружены, следовало лишь выполнять редкие поручения местного электрического начальства.
      
     В подчинении у прораба было общим счётом человек двенадцать, двое из них стояли особняком. Будучи явно грамотнее прораба, они заставляли последнего считаться с собою и порой не без основания капризничали. Но, признаться, работу они выполняли хорошо и уверенно. Это было моё первое впечатление и я был доволен тем, что меня отрядили на один объект с ними.
     Первое впечатление всегда неполное и зачастую ошибочное – на самом деле эти двое полностью управляли прорабом, даже руководили последним в подборе кадров, на мой взгляд, весьма сомнительных, плюс грамотно избегали поручений цехового электрика; если чувствовали, что с заданием не справятся, перепоручали его другим. Разговаривали надменно. 
     Оба высокого роста; один, с усами полукругом, темноволосый, гордился своим происхождением – дед его был казачьим полковником царской армии, – выполнял роль старшего на объекте. Другой, Иван Гених, немецкого происхождения, долговязый, рыжий и с бледно-рыжей кожей, малокровный, мёрз даже в жару.

     Рабочий день строился следующим образом. По договорённости с цеховым начальством мы приезжали к десяти утра; если наряд – направление на выполнение определённой работы в указанное время – был выписан, то мы шли к остановленной мельнице, если нет – бездельничали в своей комнате, ожидая вызова. Которого могло и не быть. Случались дни, когда вообще не давалось никаких заданий. Отсидки не требовали и после обеденного перерыва, а то и раньше, мы покидали фабрику. Удобно; всё всех устраивало.
     Вообще наблюдал я много непривычного, странного и даже необъяснимого. Например, из шести работников выходило только пять, шестой был местный, я слышал его фамилию, но увидел только через год и то в конторе, куда он явился получить зарплату. Или: все городские ребята приезжали не каждый день, а по какому-то свободному графику, что считалось совершено естественным.
     В конце месяца мы собирались в конторе, чтобы отчитаться за командировку и открыть новую.   
     Когда для меня это случилось в первый раз, прораб, улучшив минутку, негромко спросил:
     – Как дела на объекте? Что там у вас? На работу все ходят? Что говорят?
     Я не понял скрытого смысла вопросов и простодушно ответил:
     – Всё нормально.
     Ответ начальнику не понравился: стучать не будет. Не понравилась ему и независимость нового подчинённого. И я сразу перешёл в число неугодных.
     Что ж, но работать надо – где ещё так быстро получишь квартиру.

     …Грубость, высокомерие, неуважение друг к другу, стремление унизить товарища были и органическими пороками, и характерными чертами советского общества. Так всегда бывает, когда общество строится на насилии. А высокомерие сродни глупости, чему мы с вами не раз были очевидцами.
     Я впервые попадал в коллектив, где отношения подобного рода проявлялись так ярко. Прораб в силу своего положения всем тыкал – он бы секретарём партийной ячейки; казак и Гених считали себя умнее остальных членов группы, чванились и бесцеремонно командовали. Остальные, видимо, более слабые, отмалчивались, но я поначалу давал сдачи. Надо признаться, что отношения с этими двумя не складывались. То, что я им пришёлся не по душе, было ясно с самого начала. Меня взяли на такую же должность и такой оклад, как и у них, но они проработали здесь лет по шесть, а я только начинал. Воспринимали они меня как конкурента и ревновали.
     Мне приходилось нелегко. Обстановка промышленного предприятия, знакомая лишь по студенческим практикам, теперь обнаруживала своё основное свойство, называемое „текучкой”, а именно: однообразие и простоту действий, протекающих в замкнутом коллективе, и мне, привыкшему на прежней работе к решению многочисленных и разнообразных задач, не хватало впечатлений, и со временем стала тяготить меня. Но речь не об этом.
     Для теперешней работы мне не хватало конкретных навыков, мои же новые сотрудники знаниями не делились. Чтобы восполнить пробелы в образовании, я стал брать с собой книги по полупроводниковой преобразовательной технике, однако прораб, никогда не бывавший на фабрике, категорически запретил читать что-либо иное в рабочее время кроме документации по шкафам. Я был вынужден задавать вопросы, на которые получал не чёткие ответы, а туманные рассуждения и скрытые насмешки. 
     Чтобы не затягивать повествование, скажу, что в течение года я как-то уживался с этими двумя, не обращая внимания на сомнительные поступки. Я чувствовал себя уверенно, так как   уже мог самостоятельно устранять неисправности в шкафах. Чем больше росла моя квалификация как наладчика, тем ревнивее относились ко мне казак и Гених. Я чем-то мешал им, но чем? И отношение ко мне прораба и цехового электрика становилось всё хуже и хуже. 
     Я не забыл поведение казака в Койташе, а постоянно выказываемый им нелепый шляхетский гонор не вызывал уважения к нему. Гениху же имя „Иван” не шло вследствие неприятной хитрости простолюдина, сквозившей в каждом его поступке. Может быть, по этой причине все звали его Ванькой.
     Существовал ещё вопрос трудовой дисциплины. На объекте мы находились в командировке и нам выплачивались стандартные суточные в размере три рубля пятьдесят копеек. На деле же
мы ездили на фабрику ежедневно, точнее должны были ездить, но то один, то другой наш сотрудник в цехе не появлялся. То, что это устраивает всех, было очевидно. Я не мог понять, по какому правилу кто-то не выходит на работу, какие договорённости существуют между ребятами и почему никто не предупреждал, что назавтра не приедет. Возможно, есть очередь прогулов, в которую меня пока не ставили.
     Однажды я тоже прогулял. И сошло. Никто ничего не сказал отрыто. Повторил и опять все промолчали. Значит, никаких правил я не нарушал. Так и зажили. Удобно. Мне казалось, что я полностью вписался в коллектив, но по прошествии некоторого времени прораб заявил:
     – На тебя ребята жалуются.
     – Кто именно?
     – Неважно.
     – За что?
     – Ты не ходишь на работу.
     Оп-ля! Вот это дела! Парни молодцы.
     – Как и остальные.
     – Кто остальные?    
     – Спросите сами.
     Возразить ему было нечего.

     Разговор навёл на определённые мысли: я стал вести нечто вроде табеля, отмечая невыходы на работу. Через два месяца подтвердилось, что мои главные друзья бывают на работе реже всех.   
     Вскоре прораб снова набросился на меня:
     – Ты, что особенный, что ли? Опять на тебя жалуются.
     – Я знаю, кто, и знаю, почему. Вот у меня документик, – я помахал табельком, – хотите посмотреть? 
     Он почти вырвал из рук листок:
     – Дай-ка, я посмотрю.
     Он внимательно мои записи, поменялся в лице:
     – Ладно, разберёмся. Они ребята ответственные.
     Спрятал в стол. Я улыбнулся – записи велись мной в трёх экземплярах.
     К этому времени я уже знал расстановку сил в конторе. Никто не скрывал, что руководство очень недовольно нашим прорабом, но как партийца и горлопана его трогать боялись. Но казак и Гених о чём-то мечтали.
     – Ладно, – сказал я примирительно, – дайте мне отдельный объект и там посмотрим.
     – Ещё чего. Ты мозги мне не крути. Езжай на обогатительную.
     Потекли месяцы. Вдруг однажды вечером позвонил начальник и приказал наутро явиться в контору.
     – Ты хотел отдельный объект? Иди на промбазу. Надо запустить штамповочный пресс в механическом цехе. Три дня. 
     Через час я был на новом месте. Промбаза, или промышленная база, находилась неподалёку от моего прежнего места работы; я бывал там. Небольшое, хорошо развитое производство, богатое, предназначенное для ремонта крупных электрических машин.   
     Красивый небольшой пресс польского производства, дававший усилие в сто тонн, стоял на проезжей части в центральном пролёте механического цеха. Просто стоял. Где-то. Без фундамента. На бетонном полу. Разумеется, ничего не подведено: ни электрика, ни вода, ни масло. И ни о каких пуско-наладочных работах разговаривать нельзя. 
     Цеховое начальство долго не понимало, о чём толкует пришедший наладчик, видимо, текучка заела, а когда поняло, отправило меня к главному инженеру.
     – Хорошо, где взять документацию?
     Последовала пауза, наконец:
     – В отделе капитального строительства.
     …Я сел возле пресса и раскрыл первый том документации. Все красиво и понятно, одна загвоздка: управление прессом было гидравлическим. Главный привод и привод масляных насосов, естественно, электрические, а всё остальное на гидравлике, в качестве рабочей жидкости применялось масло. С удовольствием запущу, но сначала надо разместить машину в надлежащем месте, закрепить на фундаменте, смонтировать в полном комплекте, подвести электропитание, воду, залить масло в гидросистему. Не раньше, чем через месяц.
     …Главный инженер мне не понравился. Это был жилистый бесцветный молодой человек чуть старше меня, типичный представитель вырожденной партократии, попавший сюда очевидно, для формировании заданного послужного списка, необходимого для дальнейшего роста. Меня он слушать не стал и отчеканил:
     – Тебе дали задание, вот и делай. Свободен.
     После обеда я позвонил прорабу и объяснил ситуацию.    
     Человек он был занятой:
     – Мне некогда, разбирайся сам.
     И бросил трубку.
     На следующий день в отделе главного энергетика сказали, что заявка на подключение пресса не поступала, а в отделе капитального строительства, куда я зашёл ещё раз, ответили, что проекта на установку пресса нет. Что означало – в этой неразберихе в ближайшие месяцы наладчикам делать нечего.
     Остаток дня я для приличия пошатался по промбазе.
     На третий день я был в конторе.
     – Почему ты здесь? Почему ты не выполнил задание?   
     – Я же позвонил, объяснил, в чём дело.
     – Ты сорвал задание. Пиши объяснительную.
     – Я-то напишу. Только кого накажут? Я впустую два дня провёл на базе. Фронта работ нет и когда будет – неизвестно. Зачем вы меня туда отправили?
     Прораб задумался. Потом сказал:
     – Ну, ладно. Завтра выходи на обогатительную.
     Казак и Гених обрадовались моей неудаче. И с удовольствием при всех обсуждали мои неправильные действия.
     Опять потекли дни, полные мелких уколов и неприятностей. Но теперь моё отношение к работе стало меняться: во-первых, казак и Гених будут меня выживать открыто – а я уже видел, как грубо они выдавили с нашего объекта двух весьма сильных работников, во-вторых, прораб будет на стороне этих двоих, в-третьих, квартиру, кооперативную, я получил от конторы, а контора, сочтя наш дом лишней обузой, передала его городским властям, то есть в какой-то степени я освобождался от неких обязанностей. Конечно, с моей стороны увольнение было бы некрасивым, отразилось бы на моей репутации и вызвало бы неудовольствие людей, принявших меня на работу в контору, но решение утвердилось. Соображения, что трудовой режим мягок и жалование, несмотря на алименты, остается весьма приличным, уже не имели значения. Неприязнь, давно возникшая между нами – мной и этими двумя – нарастала и грозила перейти в физическое отвращение. Но потерпим до логического конца.

     И вот в одну прекрасную пятницу на работу вышли только Гених и я. Во второй половине дня, возвращаясь домой, мы, как обычно, ловили автобус на шоссе – водители охотно брали левых пассажиров, но сегодня никто не останавливался. Мы пропустили машин пять и решили поехать на автостанцию. 
     На автостанции были строгости: на линии работал какой-то серьёзный контроль и без билета в автобус не пускали.   
     Денег у меня оставалось один рубль шестьдесят копеек – как раз до города и на городской транспорт. В кассе мне достался последний билет, Гениху не хватило, тем не менее, мы решили ехать вместе – выкрутимся, если что. 
     Моё место оказалось на заднем сидении, я сел, свободное место (всегда оставляли одно – два резервных) рядом занял Ванька.
     – Что-то у меня какие-то сомнения, – сказал Ванька. – Дай-ка я билет посмотрю.
     Я дал ему билет, он повертел его перед глазами и сунул в нагрудный карман своей рубашки.
    
     …Километрах в пятнадцати от города автобус остановился и в салон вошли два суровых дядька лет пятидесяти – контролёры.
     Они начали проверку от передних дверей
     Дошла очередь до нас.
     – Ваш билет, пожалуйста, – обратились они к Ваньке.
     – Вот, – Гених с готовностью протянул мою бумажку.
     – А ваш?
     Вид у мужиков был решительный.
     – У меня нет билета, – я покосился на Ваньку, но он смотрел куда-то вдаль.
     – Водитель, – крикнул один, – откройте заднюю дверь.
     Дверь открылась.
     – Выйдите, – коротко распорядился контролёр. Кивок головы.
     С обочины я глянул на Гениха. Он притворялся спящим.

     Я остался на безлюдном шоссе.
     Вечерело.

     …В понедельник утром я намеренно задержался на пятнадцать минут. Контора была в сборе, в хорошем настроении.
     – А, – весело сказал прораб, – вот и наш безбилетник. Почему опоздал?
     – За такие вещи морду бьют, – двинулся я Гениху, занося руку.
     – Ладно, ладно, – забормотал начальник, встав передо мной. – Чего не бывает.

     Вот-вот: чего не бывает. Бывало и Диоген средь бела дня бродил по городу с зажжённой свечой.

    
 
                2021 - 2022