19 и 42 филателистические сцены

                Научите меня не ошибаться

     Один из самых значительных людей, встреченных мною в жизни, был Лев Николаевич М.
    
     ….Когда-то на старом, давно уже снесённом, главпочтамте в огромном зале сидела знаменитая женщина – увы! не помню имени, а ведь, казалось, никогда не забуду, – в окружении мужчин всех возрастов и продавала почтовые марки.
     Почтовые марки можно было купить и в центральном книжном магазине на углу улиц Карла Маркса (Соборной) и Кирова (Ирджарской).
     Магазин был замечателен. Просторно, высокие потолки, всегда свежий и прохладный воздух. Торговый зал состоял из двух крыльев. Меньшее крыло с двумя витринами выходила на Соборную, большее – четыре витрины – на Ирджарскую, вместе они создавали как бы букву „Г”. В меньшем крыле располагались отдел изобразительного искусства, или просто „изоотдел”, отдел научно-популярной литературы и ещё какой-то, в большем – отделы художественной литературы, политической, научно-технической, а вот где другие – забыл. На столах лежали географические карты. Часто раздавались звуки фортепиано – выбирали ноты.
     Почтовые марки продавались в изоотделе. На советские марки в книготорге была наценка в десять процентов, то есть, например, за сорокакопеечную марку просили здесь сорок четыре копейки, чем возмущались небогатые марочники. В изобилии имелись и марки стран народной демократии: Польши, Румынии, Венгрии и др.; стоили дёшево.
     Продавцом там служил седой мужчина весьма царственной внешности. Говорили, что по национальности он серб. Фамилия его была Кара-Георгиев. Ни имени, ни отчества его я, к сожалению, в памяти не сохранил.
     Возле прилавка всегда толпились. С покупателями Кара-Георгиев был прост и внимателен – с мальчиком, накопившим каким-то образом рубль, с гражданином, чьи авуары не замечали траты в двадцать пять рублей, со случайным человеком, вдруг поддавшемуся искушению. Он аккуратно – это наука – отрывал марки от листа и вежливо переговаривался с придирчивыми филателистами.
     Надо признаться, что филателистов в нашем городе было много, людей, как правило, интеллигентных, один вид которых внушал уважение. Уважение вызывало всё – и стать, и походка, манера общения, и естественный французский прононс, и доброжелательно- рассеянный взгляд, одни словом – всё. Чувствовалось, что они принадлежали к какой-то неведомой и исчезающей породе людей. Я не вижу подобных особ среди моих ровесников – коммунисты выполнили свою историческую задачу.
     В центральном парке по воскресным дням встречались (тогда это ещё не запрещалось) коллекционеры – марочники, нумизматы, собиратели открыток, спичечных этикеток, бумажных денег. Они раскладывали свои обменные материалы на садовых скамейках главной аллеи, а малышня вроде меня, ещё не доросшая до серьёзных операций, с завистью наблюдала за взрослыми.   
     Какие люди здесь были! Легенды нашего мира. Знатоки, обладатели баснословных
коллекций.
     Горожане поглядывали на нас с насмешкой и любопытством – чудаки, но забавные.   
     Так вот, здесь, в парке я и познакомился со Львом Николаевичем. Я не раз видел его на почтамте и в книготорге. Мне он нравился. Жизнерадостный, с располагающей к себе улыбкой.  Лет сорок, высокого роста, широк в плечах. Полнота его казалась нездоровой и, действительно, она была вызвана диабетом, которым он болел смолоду.
     Чем я приглянулся ему, не знаю, хороших мальчиков много, но он почему-то выделил меня, разрешал садиться возле него и разговаривал со мной.
     Вскоре в Доме учёных учредился кружок коллекционеров, церемонно названный „Городское общество филателистов”. Ходу мне туда по младости лет, естественно, не было, но по протекции Льва Николаевича удалось побывать на нескольких собраниях именитых мужей, титанов филателии.
     Несколько раз Лев Николаевич приглашал меня к себе домой. Он жил в одном из казённых двухэтажных домиков, в наше время называемых коттеджами, в двухуровневой квартире. Говорили, что он занимает должность главного инженера важного проектного института.   
     Впервые я пришёл в нему в гости в субботу. Была тёплая осень. 
     Меня встретили во дворе сам Лев Николаевич, его жена и дочка. 
     Девочка, точнее, девушка, мне понравилась; изящная, темноволосая, с благородными чертами, кожа – о такой говорят – кровь с молоком, старше меня лет на восемь, училась она на первом курсе физико-математического факультета.
     Какие-то неосознанные предчувствия охватили меня.   
     – Таня, не уходи далеко, – сказала мать, – будем ужинать. 
     – Хорошо, мам, – девушка спрыгнула с качелей.
     – Таня-я…      
     – Я сейчас, – крикнула она матери и растаяла в косых лучах вечерней зари.

     По длинной лестнице мы со Львом Николаевичем поднялись на второй этаж к нему в кабинет. В шкафах – альбомы с марками. Я получил урок истинной филателии.
     Затем гостеприимные хозяева усадили меня за стол. Мы ужинали вчетвером: глава семейства Лев Николаевич, супруга Марья Павловна, дочка Татьяна и гость – я, двенадцатилетний мальчишка. Марья Павловна, миниатюрная утончённая женщина, вскользь сказала, что в молодости она служила балериной в Мариинском театре. Ещё она сказала, что когда-то за ней ухаживал офицер армии Андерса и предлагал уехать с ним. У девушки я заметил скованность в пальцах.
     После еды Марья Павловна обратилась к дочери: 
     – Таня, ты что-то бледна, выпей таблетку.
     – Но, мама, я сегодня уже приняла две таблетки.
     – Прими ещё. Не спорь.
     Мы вернулись в кабинет, немножко поговорили. На прощанье Лев Николаевич подарил небольшой кляссер – тогда они не были особо распространены.
     В каждый мой визит Лев Николаевич дарил альбом с марками, двадцать – тридцать штук,  каждый раз провожал до Уездной, откуда до моего дома совсем недалеко, и смотрел вслед.
     Один из альбомов Льва Николаевича сохранился у меня до сих пор. 
    
     Потом мы переехали – отец получил квартиру в районе новостроек, далеко. Район был обособленный. После школы я поступил в институт, мне нравилась учеба и новые интересы, марки отошли на второй план.
               
     В Обществе тоже происходили изменения. Из городского парка коллекционеров выгнали, старый Дом учёных снесли, а в новый не пустили. Общество металось по городу, отовсюду его выгоняли – публика хлопотная, недисциплинированная, да и взять с неё нечего.
   
     Я немного отвлекусь, что бы сообщить читателю нечто важное. В поздние хрущёвские времена почтовые марки были отнесены к предметам роскоши, советскому человеку вовсе ненужной. Заодно государство запретило свободную переписку и свободный обмен почтовыми марками с заграничными филателистами, в частности и для того, чтобы избежать передачи шпионской информации за рубеж. И назначило в магазинах книготорга бандитские цены на марки стран народной демократии. Наступили чёрные дни отечественной филателии.
     В ответ спекуляторы организовали потоки контрабанды через моряков торгового флота, спортсменов и прочих личностей, выезжавших за пределы Родины. Я знавал крепких дядек вполне определённой внешности из портовых городов, раскатывающих по Союзу с чемоданами марок; несколько раз предлагали и мне стать торговым агентом, но дело не пошло по двум причинам: во-первых, из-за полной неспособности к коммерческой деятельности, во-вторых, из-за склонности к интеллигентному товару, а не к популярным картинкам с зубчиками, типа марок Шарджи, Умм-аль-Кайвана и прочей шелупени, в-третьих, цены на марки стал запредельными.   
     Даже в не имеющем никакого государственного значения деле, как безобидное коллекционирование простым народом почтовых марок, в умелых руках превратилось в раздражающую формальность, в откровенную глупость.
     Говорили, что не раз марочные дела обсуждались на заседаниях Политического бюро Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. Результатом явилось создание скучнейшего журнала „Филателия СССР”, образование Всесоюзного общества филателистов и его республиканских и городских отделений и организация бесчисленных юношеских филателистических кружков в школах и Домах пионеров. Коллекционирование почтовых марок стало формой идеологической работы и соответствующий чиновничий аппарат рекомендовал разнообразные унылые темы коллекций для детей и взрослых, как-то: „Лениниана”, „Советский космос”, „Если тебе комсомолец имя”… Советские почтовые марки из произведений искусства превратились в примитивные агитки.
     Всё, к чему прикасались большевицкие руки, увядало.

     Но вот закончен институт, я стал взрослым и записался в общество филателистов, теперь оно собиралось по воскресеньям во Дворце текстильщиков.
     За прошедшие годы Лев Николаевич не изменился, та же жизнерадостность и та же болезнь. Как и прежде он часто говорил о своей преждевременной смерти и опасался, что его коллекция почтовых марок будет продана за бесценок.      
     Он позвал к себе домой. Теперь его семья обитала в обычной квартире в жилом районе на севере города – „коттедж” снесли при расширении ирригационного института. Марья Павловна внешне не изменилась, а вот Таня, Татьяна превратилась в инвалида.   
     Я помнил, что она обещала стать первостатейной красавицей, и с нетерпением ждал встречи, но к столу вышла – даже не знаю, что сказать, – лишь глаза говорили о живом уме и молодых годах; по моим подсчётам ей было не более сорока лет.
     Марья Павловна была молчалива и строга. Я чувствовал себя неловко.
     После еды она коротко произнесла:
     – Таня, уколы.
     Со Львом Николаевичем мы перешли в его комнату. Теперь вся его коллекция помещалась в одном шкафу, наполовину занятому книгами. 
     – Я живу ожиданием смерти, – грустно сказал Лев Николаевич, – болезнь в любой момент отправит меня на тот свет. Видишь, я почти всё распродал. Остались демократы (то есть марки стран народной демократии), гашёнка большей частью, материал дешёвый и для продажи тяжёлый. Кудрат, ты уж последи, что чтобы после моей смерти Марью Павловну совсем не облапошили.
     Нравы филателистов не отличались от нравов остального человечества.   
     – Лев Николаевич, да вы ещё сто лет…
     Он прервал меня:
     – Да будет тебе. Что понравится – возьмёшь. Я скажу Марье Павловне.
     Этот красивый человек говорил о смерти равнодушно, как о чём-то привычном. Теперь и я, в старости, безразлично думаю о своей скорой смерти.
         
     Со временем я узнал, что произошло с дочерью четы М. К инвалидности Татьяну Львовну привело неумеренное употребление по настоянию мнительной матери различных медицинских снадобий. Отрицательное действие лекарственных препаратов проявлялось еще в молодости, но Марья Павловна не останавливалась. Тем не менее, сейчас Татьяна Львовна работала в институте математики – работала на дому. Получила учёную степень доктора физико-математических наук.

     Наступил день – Лев Николаевич умер, моя жизнь на мгновение остановилась.

     …Я пришёл в назначенное время.
     В состав ликвидационной комиссии входили рыжеватый молодой человек по имени Володя, сын подруги Марьи Павловны, длинноносый господин Молодов, которого я иногда видел в обществе, и дивизия сочувствующих – друзей и знакомых, среди которых оказалась и  учительница, когда-то бывшая классным руководителем в моём классе.   
     Комиссия объявила, что согласно воле покойного мне предстоит распродать марки Льва Николаевича, и разъяснила, что коллекция стоит дорого. Я возразил словами покойника, но удовольствия мой ответ не вызвал и к сведению принят не был.
     Договорились, что на неделе я внимательно посмотрю коллекцию, а там решим, что делать дальше.   

     …Прежде всего я оценил финансовый потенциал коллекции: полторы – две тысячи рублей, марки стран народной демократии не интересны и спросом не пользуются; потребуется значительное время, чтобы получить намеченную сумму.
     Единственно редкой вещью был номерной зелёный блок. Когда он появлялся на рынке – все приходили в смущение. Просили за него сто рублей. Я положил его в отдельный альбомчик и отдал Марье Павловне со словами:
     – Этот блок редкий и дорогой. За него можно получить как минимум сто рублей. Пусть лежит отдельно.    
     Поясню: Зелёный или Токийский блок – это на жаргоне филателистов название почтового блока СССР, выпущенного к олимпийским играм в Токио 1964 года. Считается раритетом.

     …В ближайшее воскресенье я продавал в обществе советские маркированные открытки с оригинальными марками. Рядом сидел Молодов и наблюдал за операциями. Маркированные открытки – товар далеко не ходовой, но по счастливой случайности удалось ликвидировать почти всё. Молодов потребовал отчёта; я посчитал выручку, получилось тридцать шесть рублей двадцать пять копеек. Молодов записал сумму на листочке, протянул руку и сказал:
     – Давайте деньги.
     – Нет, я сам. Или расписку.
     Не понравилось.
     Следующая сделка совершилась недели через две. Купили два парадных альбома с марками Парагвая и княжеств Персидского залива по рыночным ценам за триста пятьдесят рублей. Филателистическая ценность этого материала была ничтожной, но означенная сумма  соответствовала тогдашней конъюнктуре марочного рынка.
     Меня поразила лёгкость, с которой Марья Павловна тратила деньги. Первые тридцать шесть рублей со свистом улетели из её рук прямо в прихожей – каким образом, я не понял, – но соседки ушли довольные. Триста пятьдесят рублей, три обычных месячных зарплаты, она промотала за два дня. Лев Николаевич был высокооплачиваемый номенклатурный работник, но квартира его была более чем скромной.

     …Я не скрывал, что по просьбе вдовы распродаю марки Льва Николаевича.
     Довольно быстро ушло несколько прекрасных серий, например, знаменитая испанская серия 1930 года, посвящённая Франсиско Гойе, на трёх последних марках изображалась „Маха обнажённая”. Ушла дорого, опытные люди цену знают и не торгуются. Время подобных вещей никогда не проходит. Советы, весьма средние, продал нормально, за двести рублей.
     Небольшое замечание: „Советы” – советские почтовые марки, „собирать Советы” – собирать почтовые марки Советского Союза.
     Народу льстило, что приобретает марки знаменитого городского филателиста.

     Такое удачное начало не предвещали ничего хорошего. Действительно, дальше не пошло.
     Нашлись мошенники, заявившие, что Лев Николаевич должен им денег; мошенники, правда, оказались мелкими, говорили о десяти – сорока рублях, якобы покойник взял у них марки, но рассчитаться „не успел”. Я предложил им вернуть долг марками вдвойне, они отказались. Чтобы заткнуть рты, я отдал требуемое, ничего не сказав Марье Павловне.
     В очередной мой визит Марья Павловна сказала:
     – Вы тратите много времени на наши дела, давайте я буду выплачивать ваш процент.
     Мне не хотелось рассказывать историю моих взаимоотношений со Львом Николаевичем, деньги примешивать казалось недостойным, я ответил:
     – Можно, я возьму некоторые марки? Этого будет вполне достаточно.
     – Хорошо, – ответила она. – Возьмите.
     И совершилась грубейшая ошибка.
     Я вынул из альбомов и разложил на стол серий десять, ничем не примечательных стандартных серий.    
     Марья Павловна коротко глянула – такое выражение глаз я видел у неё впервые.      

     …Изредка удавалось что-то продать, деньги Марья Павловна тратила мгновенно.
     Дивизия по-прежнему утверждала, что марки Льва Николаевича дорогие и редкие, должны уходить легко, дорого и быстро.
     Однако не получалось. Да и совестно было отдавать дёшево.
     Марья Павловна стала торопить:    
     – Продайте за сколько угодно.

     …Нашёлся добрый человек. Он спросил:
     – Так ты продаёшь марки Льва Николаевича?       
     – Да, Лёнь.
     – Посмотреть можно?
     – Приходи.
     К этому времени остатки коллекции находились у меня, видимо, Марья Павловна устала от моих визитов и попросила забрать марки – альбомов десять – к себе домой.
     …Лёня с уважением листал кляссеры: 
     – Ничего особенного…   
     – Ну…
     Лёня, человек денежный, ещё раз просмотрел альбомы и неуверенно предложил:      
     – Семьсот рублей устроит?
     Не богато, но великодушно. И разумно. И морока закончится.
     – Как твоё отчество?    
     Он с удивлением ответил:
     – Иосифович. 
     Я набрал номер и сказал:   
     – Марья Павловна, Леонид Иосифович смотрит марки Льва Николаевича и хочет купить, – и протянул трубку Лёне.
     Они договорились.    
     – Что мне ей сказать?
     – Что хочешь…
     Он достал аккуратный свёрток из газеты – такая у него была привычка хранить деньги – и отсчитал семьсот рублей.
     – Нет. Сам отдай. Потом заберёшь марки. 

      …– Ну вот и всё, – сказал я, радуясь избавлению.      
     Лицо Марьи Павловны недобро.
     – Леонид Иосифович сказал, что в марках Льва Николаевича нет ничего особенного. У
Лёвушки была прекрасная коллекция. Бог вас накажет за ваши поступки и пусть с вашей коллекцией случится тоже самое.    
     …Дивизия стрекотала: обманул. Особенно возмущался Молодов:
     – А ведь казался таким порядочным…

     Прошло ещё пару лет; в обществе вдруг появились рыжеватый Володя и Молодов. Завидев меня, они предложили купить зелёный токийский блок. За сто пятьдесят. Я отказался.
     Глаз у Марьи Павловны оказался дурным – впоследствии моя коллекция понесла серьёзный ущерб.
*
     Два-три года назад возле главпочтамта я встретил Юрия Александровича. Я не видел него давно, он не появлялся в обществе; говорили, что он болеет.
     Юрий Александрович шёл, опираясь на трость. Я был рад встрече. Мы разговорились.
     Его мучают сильные боли во всём теле, но марки он собирает по-прежнему и, несмотря ни на что, приходит на почтамт за новыми выпусками.
     – Боли адские, – говорил он, – не отпускают ни на минуту. – Лицо его скривилось от неловкого движения. – Скорее бы умереть. Мне уже восемьдесят два.
     – Ну, что вы, Юрий Александрович… 
     – Послушайте, – сказал он, внимательно глядя на меня, – я помню вашу историю с марками Льва Николаевича и никогда не верил тому, что тогда болтали. В чём-то вы ошиблись.
     – Сейчас это, наверное, не так уж и важно.
     – Да нет, – ответил Юрий Александрович. – Я знал его коллекцию. И если вы сумели выручить за неё больше тысячи рублей, то это похвально. Мечтаю о смерти, но хотел бы, чтобы моя коллекция попала в хорошие руки, а не пошла в распыл. Купите. Всего пять тысяч долларов.
     Юрий Александрович был старый филателист, опытный, грамотный, оборотистый. Пять тысяч долларов предполагали нечто значительное.
     Заметив моё смущение, Юрий Александрович сказал:
     – Я никогда не афишировал свои покупки и не рассказывал о своей коллекции, пусть думают – слабенькая. Меньше будут зариться. Договорились?
     – Подумать надо. 
     Юрий Александрович усмехнулся:
     – Соглашайтесь. Вы будете приятно удивлены. Марок много, со временем свои деньги оправдаете. Только одно условие. Сохраните несколько главных моих кляссеров как есть. Я их отмечу. Домашним я скажу о вас.
     Костяк коллекции. Мечта каждого филателиста, чтобы его коллекцию после смерти не разграбили. Я гордился несколькими альбомами, когда-то подаренных благоволившими мне старичками-коллекционерами, и часто перелистывал ветшающие страницы… 
     – Сейчас сентябрь. Позвоните перед новым годом.
     Я смотрел ему вслед – каждый шаг Юрию Александровичу давался не просто. Рассказывали, что в семье у него тяжёлая обстановка, утром он уходит из дома и бродит по улицам. Грустно.
     Мне не приходило в голову, что это наша последняя встреча.
    
     Я уехал. Но звоню перед новым годом:
     – Юрия Александровича можно к телефону?
     – Он умер.
     – Когда?
     – В октябре.
     Я вздрогнул.
     – Жаль, жаль. Соболезную. Простите, вы его жена?
     – Да.
     – Как вас зовут?   
     – Лидия Сергеевна.
     Я собирался с мыслями.
     – Лидия Сергеевна, моё имя Кудрат Маликович.
     – Да, он говорил, что вы позвоните.
     – Я много лет знал Юрия Александровича и относился к нему с искренним уважением. Я видел его незадолго до смерти, он предлагал мне купить его коллекцию марок. Он даже обозначил цену.
     Я не стал называть сумму, дабы не возбуждать преждевременную алчность наследников.
     – Ой, даже не знаю, – вздохнула женщина.
     – Давайте сделаем так. Я не в городе, вернусь в августе, мы с вами встретимся и обсудим желание покойного. Я посмотрю марки, и, если мне подойдёт, дам столько, сколько назначил Юрий Александрович.
     – Сколько?
     – Я потом скажу.
     – Ну, хорошо, – неуверенно согласилась женщина.
     Более полугода я размышлял об этой коллекции.
     …Август. Звоню через неделю после приезда.
    – Лидия Сергеевна, здравствуйте. Это Кудрат Маликович.
    – Кто?
    – Кудрат Маликович. Помните наш разговор перед новым годом? О марках Юрия Александровича.
     – Да, а что?
     – Я хотел бы…
     – Я их продала.
     – И когда?
     – В апреле. За шестьсот долларов, – в голосе чувствовалась гордость.
     – И кому?
     – Да какой-то парень приходил. Весёлый такой, добрый. Помог мне очень. Спасибо ему. Марок было так много.   
     – Как его звали? 
     – Он просил не говорить.
     – А всё-таки? Я ж ведь всё равно узнаю.
     Лидия Сергеевна замялась, потом сказала:    
     – Радик.
     Я знал этого шакала, наглого и циничного, а потому успешного. Многих накрыл.
     – Да.., – я не мог скрыть огорчения.
     И взяло меня зло.
     – Как же так? Юрий Александрович говорил мне о пяти тысячах долларов. Я приготовил эти деньги.
     – Да что вы говорите? Вы теперь можете сочинять всё, что угодно. Как вам не стыдно? Радик сказал, что очень мне сочувствует, но коллекция слабая и шестьсот долларов прекрасная цена.
     – Но…
     – А ещё он сказал, – произнесла она с удовольствием, – что будут звонить всякие жулики и будут стараться меня обмануть. Совести у вас нет.
     Трубку повесили. Пошли короткие гудки отбоя…

     Выводы.
     Не жалейте этих несчастных, глупых старух. Беспощадно обманывайте их, насмехайтесь над ними, безжалостно грабьте, не забывая ласково улыбаться. Они будут восхищаться вашей добротой и благородством. Они будут искренне благодарны вам.
     Но упаси Бог поступить с ними честно – не простят. Вы обретёте славу мошенника и проходимца.


2021