Слон и Мотька и другие тексты

                ОТДЕЛЬНЫЙ ТЕКСТ


                Жемчужины дивного дна.


В этот вечерок ясного, тёплого сентября в бригаде состоялись теоретические занятия.
Отдохнувшая за время своего познавательного южного вояжа на море Ксения, в белых брюках и неизменном своём красном приталенном пиджачке, с длинной указкой наперевес, которой тыкала точно и всегда - в нужные, даже труднодоступные места, и с видом строгой школьной учительницы, стояла перед рядком рассевшимися напротив неё за импровизированными партами зевающими своими подопечными на фоне чудесным образом обретённого с участием спонсоров силиконового наглядного пособия: экспоната китайского производства: "Мужик в разрезе", - очень подробного и реального, добытого буквально в боях, - и вела урок.

Девчонки были после ночной смены, но старались внимать Ксюхиной лекции внимательно.

- Наши клиенты идут к нам от своих жён потому, что мужчинам, сплошь и рядом склонным верить всему, что им наплели доктора или пресса, внушили, что проблема в них самих. Но проблема - она в их женщинах. Дело в том, что многие женщины просто не любят мужчин. Ну, не нравятся им мужчины в принципе. Нет, конечно, теоретически они когда-то мечтали о некоем "прынце" на белом коне, они и сейчас не против. Но эти, реальные мужики, - с их любимыми железками, рыбалками, футболами, общениями в гараже под пиво с друганами - как будто они всё ещё дети малые не нагулявшиеся... И это - вместо того, чтобы просто послушно и неслышно сидеть в углу, а когда надо чётко выполнять функции согласно опциям, после чего - марш под лавку без звука,...
В общем, - "фу их на фиг"!
Потные, вонючие туши, навалятся - не продохнёшь, ещё и стиснут со всей дурной силой больно, часто и пьяные... Или, наоборот, красавчики накачанные, только собой любуются, им женщина и не нужна - пусть их гомики любят: те это в них оценят! Но не жена.
Наше отличие от тех жён в том, что мы любим мужчин: реальных и - целиком.  Со всеми их брутальными забавами, забавными причудами, чудной и чудесной их анатомией, которую мы не устаём упоённо изучать. Мы ценим и принимаем им любыми: пьяными, потными, дурковатыми, без различия по внешнему ли виду, возрасту или "особенностям развития", нас не отталкивает, но только бодрит острый и завораживающий запах тел этих бойцов и бродяг, что недоступно всяким чистюлям, - добавила она, точно попадая длинной указкой учебному экспонату "Мужик в разрезе" не в бровь, но в глаз.   

- Добрая ты, Ксюша, - саркастически съязвила с заднего ряда перманентно пребывающая после развода с мужем в состоянии мрачного нервического веселья и возбуждения новенькая, вырванная лично Ксенией из загребущих лап роскошного "Вован Сидорыча".

- Потому наша профессия - это профессия любви, - вдохновенно завершила свой "спич" Ксюха.

- Любовь придумали, чтобы денег не платить, - широко зевая и подперев большой мягкой ладонью скулу, так как опасалась ненароком уронить голову на стол, заявила не отошедшая ещё от выпитого на  ночном свидании коньяка путана Жанна с передней парты, специально усевшаяся там, чтобы не уснуть после поздних бдений.

Но уснуть бы ей всё равно не дали. В коридоре послышался дробный топот кованых подмёток "берцов", и в распахнутом проёме дверей возник взмыленный Симончик.

- Бригада, на выезд! - швыряя на стол с наглядными пособиями нунчаки, с порога заорал он. - Поступил заказ. Жанна, покушай, Зюзик там уже приготовил плов, три часа тебе на сон, чаю с лимоном, и чтобы была мне, как огурец!
Сегодня важная встреча на "стрелке" с московским адвокатом "этих". Он прибывает из столицы "вечерней лошадью". Встретишь на вокзале с нашими у фирменного поезда. В Самаре тот адвокат лично ведёт дела "Компании" Гриши Хедеровского": "Большого Босса". Оба они с Вячиком Кочкарёвым: региональным представителем, родом отсюда, с Боевой горы. Какой-то тот Грише тут типа родственник вроде. Вообще там мутно, пожал плечами незванный гость.

- Симон, ты разве не видишь, у нас семинар, подготовка к реферату, - осадила его Ксения. - Возьми дублирующий состав.

Тот сразу сник. И недаром.
По приезду Ксении из Молдавии, где она присутствовала по линии работников общепита и ресторанно-развлекательного сервиса на международной конференции стран "Русского мира" постсоветского пространства, что была устроена на берегах Днестра под эгидой Департамента Культуры Северной Столицы, неутомимая труженица развода и охмурёжа клиентов Ксения имела в Городе неограниченные полномочия. А именно сегодня той самой "вечерней лошадью", то есть фирменным московским поездом, прибывает известный адвокат Макаревский: доверенное лицо регионального представителя подмявшего здесь всё бензинового спрута: "Компании" олигарха Григория Хедеровского, - кучерявого местного выскочки и политика либерального толка Вячеслава Кочкарёва. Сам он обычно почти и не появлялся в Городе, проводя время в столице и за границей. Как вдруг!

- А нам оно надо? - нарушив субординацию, дерзко спросила новенькая.

Как и все свежие разведёнки, подобраннные Вованом "в поле", она пока была совершенно безбашенна: ей ещё предстояло пройти курс Молодого Бойца под патронажем заботливой Ксюхи.

- Надо, - терпеливо пояснил Симон, знавший её контингент и никогда не встревавший в научно выверенный воспитательный процесс. - Наш Вован хочет забрать весь бизнес под себя. Пора потеснить тут "молдавских" с их Мадамочкой. Пора ей на пенсион. Заслужила.

Ставки были высоки. Питерские товарищи "с претензиями" после здешних скандальных выборов, оплаченных также и самарскими бензиновыми тузами, решили подмять бензозаправки на Волге под себя.

Местные показали зубы. И приезжал из Санкт-Петербурга Страшный человек - зимой, когда в Городе шла вся эта предвыборная гульба и пальбы. По слухам, договорились. Братва вознамерилась забрать у уважаемых людей Мадамочки рынок эскорта, на что и рассчитывал набирающий силу и вес Вован Сидорыч - некогда скромный военный экспедитор Вовчик, поставлявший на конспиративные банкеты, что с участием юной ещё Мадам проводились в местном Артиллерийском училище, съестной дефицит - сёмгу там, помидоры и знавший её с тех ещё, советских пор. И имел к Мадам счёты. Как ему удалось найти консенсунс в той схватке бульдога с носорогом - неведомо. Но взамен примирения с питерцами местные согласилась ввести в Совет директоров "Компании" Костюню. Обычного центрового бригадира, простого, как башмак.

И только Симончик знал, кто это на самом деле. Потому, что встречался с тем там, в прошлой своей жизни - в стреляющих горах...

Осталось утрясти юридические нюансы.


                ОТДЕЛЬНЫЙ ТЕКСТ


                Слон и Мотька


Ранней осенью в самом начале «нулевых» годов в центре города произошел забавный случай. Теплым ясным днем мимо известного тут всем фонтана весело мчал рейсовый: может «восьмой», а может, «тройка», - автобус, старый, длинный, с просторным полупустым салоном. Людей внутри было мало, сидящие мирно дремали, и лишь некоторые болтались над ними, вцепившись в поручни.
Автобус летел к перекрестку, как вдруг под визг тормозов встал, будто конь, перед невидимым для пассажиров препятствием. И тотчас, абсолютно никого не задев: точно в проход, грозно и мощно, совершенно беззвучно рухнуло некое, приземлившееся с тихим громом, - так, что весь дребезжащий «Икарус» содрогнулся, словно от взрыва, - грандиозное туловище, из которого в обе стороны, подобно ветвям подрубленного дуба, криво торчали две могучие руки с громадными ладонями. Причем растопырены ладони были в характерном жесте: «пальцы веером». И едва ли не на каждом из этих пальцев тускло блестел перстень хорошей пробы безо всяких пошлых камней. Мощная «голдовая цепура» с бычьей шеи взлетела из-под защитного цвета футболки «Рибок» на бугристый бритый затылок, и салон замер во вздохе ужаса и восторга. Но не от того, что посочувствовал «пацану», - а было тому годков далеко даже не тридцать. Просто коренные местные, - те, кто вырос в районе Боевой Горы, а таковых в рабочий полдень насчитывалось в автобусе немало, - дружно признали в бедолаге Слона. Когда-то давным-давно Слон был чемпионом города в полутяжелом весе по боксу, и равные ему в природе отсутствовали. Потому, что он бил любого случайного своего оппонента сразу, и большего не требовалось. Происходил Слон из крайне разветвленного и известного семейства. Их коттеджи-особняки таились в кущах городского «частного сектора» повсюду даже в годы советской власти, клан включал в себя и университетских профессоров, и «конкретных авторитетов». Бесчисленные отпрыски разной степени родства и возрастов десятилетиями держались друг за друга, и в жилах у них бурлил коктейль кровей почти всех наций и народов, что жили в области: от ассирийцев до марийцев и коми. Может быть, одних лишь цыган не было. Хотя фамилия их родовая была сугубо русской.
Но лицо, которое поднимая сейчас Слон молча и глухо из-под сидений, могло принадлежать разве что римскому гладиатору. Только не тому античному «аполлону», что украшал своим обликом арены турниров, но-дикому рабу, привезенному на галерах из Азии и выставленному на бой исключительно для устрашения соперника. Обширное и плоское, не совсем симметричное, обожженное солнцем до кирпичного цвета, со смятыми ушами Тайсона, лицо это не выражало сейчас ни изумления, ни гнева или досады, а – только одно: личное осознание «Слоном» невозможности произошедшего. И вправду: еще никто и никогда раньше Слона не ронял.
И вот уже, под грохот собственных шагов, от которых мерно дрожал автобус, он походкою мамонта нес эту свою азиатскую личину: прямой нос степняка, возле которого были близко посажены слегка косящие восточные глаза, крупные губы, массивную челюсть, шею, плечи, затылок, к кабине водителя, как подарок прерий, опаливших все это до черноты солнцем и ветром. Только ежик волос был рус. Скулы громилы под глазами его немного припухли, - это явно говорило о периодических нарушениях Слоном спортивного режима, что и проявлялось в недостаточной быстроте его реакции. В детстве своем маленький Слон развлекался тем, что разгуливал по «чужим» районам в компании себе подобных и раздавал жестокие зуботычины сверстникам, красуясь перед старшими братьями.
Потом его подвиги переместились в знаменитые некогда в городе очереди у пивных ларьков с их драками и всем памятной «блатной каруселью», где такие, как он, никого не подпускали с банками к окошку разлива без вступительного денежного взноса. Былые вредные привычки, как видно, и нанесли ущерб его спортивной форме и карьере бойца.
В промежутках между загулами повзрослевший Слон числился во многих местах не ниже, чем «заместитель директора по режиму», да и теперь был известен, как «менеджер по общим вопросам» в новом элитном ресторане рядом с Ивановской баней, где курировал не только бригады вышибал.
Слон временами женился, официальных детей у него не было, зато имелся «Мерседес», - и как он попал в автобус, одному Богу было известно. Вот с непривычки и не сориентировался – потерял равновесие.
И хотя человек он был давно уж солидный, однако остатки спортивной прыти в нем таки остались, что и позволило Слону при падении успеть не подставить под гормобойный удар о затоптанный пол автобуса лицо, а лишь слегка запачкать мощные пальцы. Вот этой-то «распальцовкой» и тянулся теперь на ходу, с утробным рыком Слон к водителю. Одним ногтем отшвырнул он стекло окошка, что соединяло кабину с салоном, и вымолвил вслух, с расстановкой, единственную фразу:
- Ты, чудила хренов! Ты! Чо сделал?! Да я тебе бОшку с пол-удара отшибу!
И тотчас, как всегда бывает в небольших городах, в конфликт вступил хор тетушек из числа пассажирок, заголосив:
 - Водитель не виноват! Тут парень у дороги: стоял-стоял, о чем-то думал, и вдруг-разинул рот и пошел. Прямо под машину! Не давить же его.
Воспользовавшийся заминкой водитель, не будь дурак, нырнул по пояс в боковое открытое окно, успел ухватить за шиворот бедолагу-нарушителя и одновременно раскрыв переднюю служебную дверь, в лучших традициях Павлика Морозова и товарищей втащил в салон трепыхающееся серенькое существо мужского пола. На злодее топорщилась затасканная рубашка-ковбойка советского пошива, обнажали впалый пупок более новые: производства кооперативов порЫ ранней перестройки, вельветовые «техасы», протертые до дыр, - не очень, правда, заметных, на ногах красовались разбитые спортивные тапки. Подобно Слону, возраст «парня» оказался неопределим, а телесная комплекция – была прямо противоположной. Пленник не пытался упираться или бежать, и водитель, держа его за тощую шею, как цыпленка, немедля швырнул того в качестве откупной жертвы в пасть льву.
Все только ахнули. Но тут полет бедняги навстречу бивням в разверстую, с клыками, пасть оказался неожиданно прерван пухлой и белой женской рукой, которая вторглась снаружи все в ту же щель служебного входа и в последний момент успела вцепиться в вельветовые штаны. А следом взорам пассажиров предстала и обладательница руки: яркая крашеная блондинка в белоснежном пиджаке и алых, как заря, брючках. Надо лбом ее, в шикарно взбитой копне выжженной перекисью прически торчали солнцезащитные очки. Вытянутые в бутончик сочные губки придавали румяному лицу выражение напряженной сосредоточенности.
За время возникшей секундной заминки те пассажиры, кто знал Слона, признали и его жертву. Это потом героя прозвали Митяем – от имени «Митя», а прежде Слону и другим аборигенам окрестных мест он был известен, как Мотька. Прозвище происходило от фамилии: Матвеев, и был его носитель как раз из тех, кого Слон в былые годы лупил. Хотя прочих обитателей Боевой горы, а сам Слон был не отсюда, хулиганы не трогали: здешних ребят уважали.
- Хе, кто! – сказал Слон при виде Мотьки.
- Не трогай его! – грудью, которая знала и не таких, как Слон, преградив тому путь к Мотьке, воскликнула возникшая блондинка. – Мы вместе!
- Ксюшок! – выдохнул Слон. – Ты являешься всегда в таком экзотическом виде!
Уяснив, что все персонажи оказались свои и знакомы, пассажиры с душевным успокоением проводили взглядами колоритную троицу из автобуса на волю. Произошедшее далее стало одной из легенд Боевой Горы. «Жертва таланта»!
- Не трогай его! – повторила прямо на проезжей части, игнорируя испуганно объезжающий Слона транспорт, девица. И пояснила: - Он стих сочинял.
Все знали: в заведениях, что расплодились злачными кущами вокруг фонтана, Ксюха была с давних пор незаменимым человеком. В пору бесконечных «выборов» и переделов имущества последних лет по городу туда-сюда дни и ночи сновали тучи солидных «мэнов», столичных и местных. Вопросы переустройства жизни решались неформально, и в этой обстановке данных товарищей, согласно поступающим сверху заявкам – тоже неформальным, конечно, - следовало увлечь по вечерам «культурной программой»: для «списания представительских расходов», ради чего все переустройство и задумывалось.
Такой деятельностью и занималась, когда гасло светило дня и исчезали тени с земли, — ведь до восхода Луны и зажигания звезд Ксюха формально трудилась в другом месте, - ее «бригада». Это был, упаси Бог, не интим: за бани отвечали блондинки роскошного «Вован Сидорыча», о чем в другой раз. А работа Ксюхиной бригады протекала совершенно невинно. Это были такие мероприятия, как: «показать» приезжему гостю «ночной город», также – «экскурсия по злачным местам», прочие «трунды-мунды»: ну там на коленках посидеть, на столе потанцевать, в лысину поцеловать – контракт подписан! Фирма процветала.
Тогда, осенью, в «бригаду» как раз поступила очередная «специалистка разговорного жанра». Ведь у них все было специализированно, кто за что отвечал:  за танцы – один человек, беседы у столиков вел – другой. Ксюха же считалась «спецом» широкого профиля, «разводящей». Новая девушка, Тома, днем работала в ЗАГСе в центре города, в Отделе, как раз, разводов. Это был крайне нужный бригаде отдел: именно он поставлял базы паспортных данных для вербовки из числа свежих, жаждущих мести, разведенок, новых маркитанок дела эскорта и охмурежа.
Причем тут Мотька? О! об этом – отдельный рассказ. Мотька был непризнанный гений: он сочинял. И чтобы обаять Тому, Ксюха заказала Мотьке придумать для того «Отдела разводов» стихотворную рекламу. Сама Ксюха давно уж не жила на Боевой Горе: снимала квартиру в элитной высотке у магазина «Корона». А Мотька продолжал проживать в доме-курятнике их общего с нею детства, где они с Ксюхой были когда-то соседями, причем она заступилась за него во дворе и тогда. Но после того, что он сочинил для ЗАГСа, опеку над Мотькой и защиту его Ксюха считала своим долгом. Родил Мотька нечто! В печальном отделе ЗАГСа появилась такая реклама разводов: плакат, а на нем на фоне встающего солнца нового дня – два силуэта. Удаляющийся женский, и – глядящий ему вслед мужской. Все это – с подписью: «Всегда готов тебе помочь, мне это будет очень нужно. Ведь страсть живет всего лишь ночь, все остальное – только дружба». В смысле – развод не трагедия, раз страсть мимолетна, а дружить и помогать можно и потом. Сотрудницы с этих слов плакали. Отдел победил в соревновании, разводящиеся пары, забыв про драки, в умилении благодарили за услуги. Ксюха стала для Томы кумиром и богом, а насчет Мотьки Ксения окончательно убедилась, что тот – талант. Талант Мотьку и сгубил. Когда-то, как и все закончив «политех», Мотька попал по распределению молодым специалистом в шикарный «режимный» НИИ на горе. Однако, будучи по призванию гуманитарием, в технике он не понимал ни черта. Потому, выполняя данное начальнику клятвенное обещание: «только ничего не включать», что и было его единственным занятием, - параллельно с этой миссией сочинял разные стихотворные поздравления к датам. На чем и погорел. Причем сразу: обвиненный в «рассекречивании секретов», был лишен самого интимного: «Допуска», и – вылетел со службы навсегда с «волчьим билетом»: сочинительство в те годы было наказуемо. Зато вскоре все стало можно. Настало новое время. Музыка гремела, прямо в «заведениях» комплектовались составы избиркомов, банкеты гуляли заранее, не дожидаясь понятных всем результатов выборов – «все было решено». И Мотька, махнув на «политику» рукой, все последнее время тихо пробавлялся в рекламном бизнесе. Благо, через Ксюхину бригаду проходило много деловых людей. В ту осень таковыми оказались фирмачи, кустарно извлекающие из пчел их яд для фармации. Секрет был таков: заряд тока оказывает на пчелу эротическое воздействие, и та в экстазе извергает яд в пипочку ядосборника. Сочиненный Мотькой текст был прост: «От чего нам ждать награды, как не от добычи яда? Фирмы «Феникс» аппараты возместят вам все затраты». Однако, познав обратный желаемому для него лично эффект всех своих ранних литературных творений, и пытаясь понять, не «рассекретил» ли он чего и теперь, Мотька уже готовился не менее как к «разборке» на «стрелке», а отнюдь не в «режимном отделе», как раньше.
Верила в Мотьку одна Ксюха. Как раз в те мгновения, когда, бормоча под нос свой «стишок», Мотька панически искал в нем подвох, уцепившись за который конкуренты могли бы свернуть голову «Фениксу», а те - ему, он и пересекал улицу Горького. Тут-то и появился проклятый автобус.
«Разборка» приехала сама откуда не ждали, и последнюю рифму про «затраты», которые оказались для него слишком велики, Мотька повторял уже про себя, трепещащей растопыркой болтаясь в кулаке водителя, державшего его на весу за шею, как «цыпленка табака» в исполнении артиста Ярмольника. Если бы не Ксюха!
— Что, Писюлькин? — сказал Мотьке прямо посреди проезжей части Слон и добавил:
— Сейчас я тебя озадачу. Шагай вперёд.
— Справишься — будет тебе награда. Задача — по твоему профилю, — завершил Слон свою реплику. Он гнал Мотьку перед собой, как милицейский сержант «пятнадцатисуточника», и лёгким пинком завёл в бар, — бар этот располагался за углом шикарного ресторана, что был у фонтана. Именно тут с утра принимались все «заявки», а на вечерней заре тусовались прибывшие, как штык, «клиенты», которых сразу провожали к столикам в основной зал, где к ночи уже вовсю отплясывали Ксюхины подруги. Теперь, днём, бар был пуст. Мимо стойки бармена Слон провёл Мотьку в освещённую простой лампочкой подсобку и одним щелбаном швырнул того на диван, на котором вечерами отдыхали перед боями блондинки ужасного Вован Сидорыча. Вслед за чем произнёс:
— Слушай сюда, кошкин потрох. Сейчас ты ничего говорить не будешь, а должен только внимать. А потом — сделаешь то, что я тебе укажу, и всё. Без слов. Ясно?!
Следом произошло такое: не успел Мотька икнуть, а не то, что уяснить что-либо для себя, как он оказался посвящён в интимную подробность семейных слоновьих тайн. История была грустна.
Позор семьи: такое бывает и в благородных родословных. Клан Слона был так разветвлён и столь перепутал все свои генеалогические линии и возраста, что даже какой-нибудь дядя тут мог, к примеру, оказаться младше племянника лет на десять. Таковым кадром был широко известный среди грузчиков и бичей от верха до низа Главной улицы падший в пучину алкоголизма и токсикомании данный субъект. Он, действительно, приходился Слону родным дядей, хотя был много моложе его, за что получил прозвище Слонёнок. Но из-за своих порочных привычек выглядел даже старше. Тощий, шатающийся на ветру, он представлял собою обтянутый почти прозрачной розово-морщинистой кожей скелет с черепом. И только по великому блату был устроен подметать днём летнюю танцевальную веранду, что открылась весной в сквере за рестораном. Слонёнок имел жену — такую же жуткую. А та — сестру, не лучше. И вот она-то замужем не была, но очень хотела. Желательно — ни разу не женатого, от алкоголизма не кодированного — так что оперативный банк данных Отдела разводов тут не годился. Пришлось Слону, подобно герою «Одесских рассказов» Бабеля, натурально купить ей жениха, — юного, как ангелочек, цыпочку-менеджерчика из то ли сети магазинов зимних шапок «Ламберто», то ли аптек. В общем, она уже почти рожала, причём одновременно со свадьбой, хотя заметно под платьем было не так, чтобы. И, как прикол, «от коллектива», «молодым» решили подарить навороченную детскую коляску фирмы «Сименс». Всю эту дичь и бред из жизни своей дальней родни Слон сам помнил не очень, а потому сказал Мотьке кратко и ясно:
— Значит, так. Вот тебе исходные данные. Жениха зовут Юрий. Её — Таня. Обязательно упомянуть «коллектив». Они дарят «молодым» детскую коляску. Всё. Валяй. Срок тебе — сутки. Чтоб послание было!
Гений Мотька справился с заданием за час. Ксюха была в восторге, — а уже вечером, лишь догорел закат, как Вован-Сидорычевы блондинки — и те восторгались в каморке Мотькиным творением, хвалили Ксюху, уж и их «спутник жизни» Симончик, никем теперь не замечаем и всеми забытый, со своим пистолетом и нунчаками выл у стойки бара, давясь завистью, чем пугал первых клиентов, а сама Ксюха была на седьмом небе от гордости. Она читала и Томе, и «специалистке по танцам» аристократической НаталИ, и Симончику, и барменше, — вслух, словно сочинила это сама, — уперев ладонь в твёрдую ягодичку, ножка в чулочке — вперёд, полА её пиджачка сбилась куда-то за спину, — в час, когда ночные сверчки уже звенели за дверью, и сияла над танцверандой луна, бессмертное Мотькино: «Было время — чахнул Юрка в одиночестве своём, как последняя кожурка под обеденным столом. Подарила ему ласку ты, Танюша, в трудный час. В результате мы коляску дарим Юрке в первый раз. И теперь он стал весёлый и здоровый вон какой. Словно только что из школы в коллектив пришёл родной. А сказали: помогают солнце, воздух и вода, но теперь-то все мы знаем, что всё это ерунда». То есть, всем было ясно, что на самом деле помогла неведомому Юрке — любовь, лишь она! Слон, явившийся с «разборки» после полуночи, читать был не мастак. К тому же он уже где-то сильно злоупотребил спиртным, и с пьяных глаз вряд ли что из написанного разобрал, но текст с общего согласия одобрил: ведь всё заказанное было упомянуто, в том числе «коллектив». В день свадьбы обитатели множества закоулков, — тех, что раскинулись далеко во все стороны вокруг центрального рынка вглубь и вширь, раскрыли рты и закрыли ставни: даже здесь, а здесь-таки случалось всё, вряд ли видели что-то подобное. В шикарном банкетном зале на втором этаже бара «Калифорния» собрались гости и хозяева. Составленные несимметричной, но красивой буквой «Ша» столы ломились. Яства всех племён и народов с ветвей рода Слонов были представлены тут. У входа в заведение, перегородив тротуар и вылезая на мостовую, словно лошади диких степняков, фыркали припаркованные «мерсы» и «бумеры», а на уже залитых вином с самого начала скатертях сочилась соком, дымилась паром и благоухала вовсю кухня народов мира. Тут было всё: от кошерной фаршированной рыбы до мордовской «медвежьей лапы», блины русские и татарские. Жена шефа «слоновьей» крыши Оксана в шикарном платье от Готье пурпурного бархата на безразмерных мясах раза три за вечер успела упасть под стол — и всегда воскресала к танцам. Упомянутый в стихотворении «коллектив» «Ламберто», а, может, — аптек, в оцепенении и восторге жался друг к другу, пока молодые целовались взасос, сидя робкой цепочкой вдоль одного края стола, потому что напротив себя, по другую сторону блюд, с ужасом видели разместившихся литой шеренгой, плечо в плечо, тех, кто «разбирался» с ними некогда на пустырях и в подсобках, только теперь — разодетых, как павлины: в малиновых жилетах, в лаковых башмаках с тупыми носами. Меж закусок щедро стояли бутыли. Тут соседствовали «Гжелка» и самогон. Сливки окрестных трущоб пили, не чокаясь. Конечно, в отличие от бабелевских героев, никакой «Моня-артиллерист» не выстрелил здесь в люстру. Но, казалось, вот-вот случится момент, и какая-нибудь «Маня со Слободки, родоначальница тамошних бандитов», пронзительно свистнет, сунув три пальца в рот. И Бенчик, то есть Слон, заявит ей тотчас: «Маня, Вы не на работе! Холоднокровней, Маня!». И настал тот миг: Слон, действительно встал, красный и грузный, и, постучав вилкой о стакан, объявил, что сейчас будут зачитываться приветствия.
Бедный Мотька был допущен посидеть и покушать едва ли не в коридоре, куда с краю завихрялась одна из деталей буквы «Ша». Его стих, не разобрав толком и на трезвую голову, Слон поручил переписать, крупно и ясно, на чистый лист мелованной бумаги, дяде: пусть поработает, не даром же пить. Слонёнок неделю доучивал алфавит, потом ещё полдня, мусоля карандаш, карябал, карябал на глянцевом листе аршинными буквами, и наконец уже «адрес новобрачным» был готов. И вот, изрядно подвыпивший «дружка» жениха, происходивший из одной с ним деревни детства, встал и, отводя лист с текстом чуть вбок, словно Жванецкий, начал с чувством и сочно читать следующий стих: «Было время! Чахнул Юрка в одиночестве своём, как последняя кожурка под обеденным столом. Подарила ему ласку ты, Танюша, в первый раз. В результате мы коляску дарим Юрке в трудный час». Лицо его по ходу чтения постепенно вытягивалось, а с последними словами над столом повисла зловещая тишина, от которой чтец осёкся, обдумывая, что он такое сказал. Молчание длилось минуты две, «дружка» поглядел в листок, потом в зал, пожал плечами и, ничего не поняв, собрался продолжать. Однако голос его тотчас оказался заглушен трескучим фальцетом будущей тёщи жениха, сухой и плоской, как селёдка.
— Мы, конечно, извиняемся, не чета вам, а бедные люди, — провозгласила она, встав из-за стола, и двинулась к двери, а следом — и кто-то из родичей.
— Но наводить поклёп на невинную девочку, что она соблазнила вашего импотента, устроив ему «трудный час», не позволим!
Тут уже повскакивала с мест, направившись к выходу, и другая родня «оклеветанной сестры» супруги Слонёнка, который сидел ни жив, ни мёртв. Слон лично выхватил лист из рук чтеца, вперил в него налитый кровью глаз, убедился, что всё верно, и с рёвом: «Ты что сочинил?!» — загрохотал подошвами по периметру буквы «Ша» туда, куда она завихрялась, и где в коридоре сидел Мотька. Спасло того от неминуемой расправы единственное — то, что нрав громила имел хоть и бешеный, но справедливый: иначе Слон просто не смог бы стать уважаемым авторитетом. Потому даже без предъявления черновика он быстро определил: виноват был, конечно, Слонёнок. Доучивая буквы, тот даже умудрился не сделать ни единой ошибки: он был тоже способный! — но при этом перепутал строки, напрочь исказив смысл. За что и был впервые порот собственным племянником вожжами у того на колене.
А Мотька обрёл, наконец, собственное имя и начал уважительно зваться в округе Митяем. От него и услышали мы эту историю, ставшую одной из легенд Боевой Горы.

           Костюня  и  его  женщины

1.На лицо ужасные, добрые внутри.
   В самом начале первого или второго в новом наступившем тысячелетии лета, когда над городскими холмами догорал  долгожданный после длительных холодов знойный июньский денёк, и все  гуляли у фонтана среди музыки, брейкеров и лошадей, на залитом жарким закатом пятачке асфальта возле «лохотрона мягких игрушек» кучно стояла колоритная ватага «крутых пацанов» при всех «чисто конкретных» аксессуарах в полном наборе : живописные шорты - «бермуды», бритые затылки, «голдовые цепуры» на бронзовых от загара шеях, что были тех затылков «ширше», пальцы веером. Ночной зефир струил в эфир неизменные и «в натуре», и «фильтруй базар», так, что добропорядочные гуляющие могли бы подумать, что парни, как минимум, «забивают стрелку», или собираются на «дело», если бы не раздавшийся мощный вопль, который оказался столь яростен в своём искреннем отчаянии, что разом погасил всю их дискуссию:
      - Нет, братаны, наверное, телепузика я уже никогда не словлю! – глядя на торчащие за стеклом       «лохотрона» хоботы и хвосты, над которыми нависали ужасные щипцы, не  способные удержать ни одну мягкую игрушку, провозгласил тот, кто стоял в центре крутой команды.
         Этим героем и  являлся Костюня.
                2. Портрет героя.
     Трагическое это откровение было особенно примечательно тем, что автор его заметно выделялся среди друзей: массивные и квадратные, по сравнению с ним даже они выглядели, действительно, пацанами. Распахнутая рубаха с пальмами открывала бескрайнюю его загорелую грудь, отличной кожи сандалии без задников на бугристых задубелых ступнях спасали мостовую от напора колоссальных расставленных ног. Похожие на опоры высоковольтной линии, ноги эти устремлялись от крепких ягодиц вниз, словно бы сдерживая напряжение невидимых гудящих проводов наверху, а увенчанный арками плеч могучий торс перевёрнутым конусом взметался к небу. Но при этом крупная, бритая со светлым чубчиком, опалённая загаром большелобая его голова торчала в том небе спокойно, а обращённое к закату круглое его лицо имело выражение задумчивости утомлённого половозрелого медвежонка. Это был Костян. Не столь уж давно отслужив в «спецназе», говорят – даже офицером, Костюня долго устраивался попервоначалу в различные охранные бригады вокруг центрального рынка, где и потерпел первое в своей молодой жизни сокрушительное фиаско, какого не знал и в «горячих точках». До сих пор рикши и гейши рынка, мимо которых в час, когда свёртывались палатки, Костюня топал озарённый солнцем, весь из себя в новой форме, сквозь жаркий мусорный ветер через пустеющую базарную площадь наискосок , не без сочувствия к парню вспоминали, как «обломала» того неуловимая бандерша рынка. А не надо было связываться! 
                3. Крёстная мать.
Это только в газетных статьях мафия сидит в кабинетах. Нет, корни настоящих «семей», как в фильме «Крёстный отец» - в трущобах, «лейтенанты» - незаметны, а истиный Дон Карлеоне у нас всегда мог числиться «в миру» в разные годы и биндюжником, и швейцаром, от одного имени которого трепетали и мэр, и прокурор. В тот год дефолта, когда рушились состояния и взлетали карьеры, тогдашней рыночной «донье Карлеоне» соперничества по части её роскошного колорита не мог составить никто. Никто точно не знал её истинный пол. «Оно» сидело на тротуаре, почти с головой утопая в живописном тряпье, и о том, имелись ли у «этого» ноги, ведали лишь приближённые. Согласно легенде – не было. А из тряпья извивалась, стучась об асфальт, кривая плеть страшной, чёрной в язвах, ручонки, вымаливая у посетителей рынка щедрую милостыню. При этом тряпичная куча, замотанная до бровей в глухой платок, билась в непрерывной «падучей», издавая из смрадных недр стоны и писки. «Донья Карлеоне» считалась слепоглухонемой, но всем в округе было известно , что от одного её жеста нарушавшие правила здешнего «братства» или не угодившие бродяжьему «общаку» бомжи исчезали бесследно. Не зная этого ничего, лишь только устроившийся на «крутую службу» Костян тем ясным летним утречком вышагивал себе, озирая свои новые владения, вдоль палаток. Теперь уж никто толком не помнит, по какому именно подозрению привлёк тогда внимание Костюни вид сирой попрошайки, что такое запрещённое прятала она под платком или за щекой. Но тогда десятки любопытных глаз изо всех уголков и щелей с восторженным напряжением следили за восхитительным поединком, что закипал в парном молоке разливающегося над палатками розового утра. Поединком двух авторитетов из разных миров. Так как все вокруг знали: Костик «говорит мало, но он говорит смачно. И когда он перестаёт говорить, всем хочется, чтобы он сказал что-то ещё». Ведь подобным образом говорят в Городе на двух холмах лишь на Боевой Горе.
                4. У  горы.
     «Ну, так и что?» - спросите вы. Мало ли чудных мест есть в Городе. Почему не гористые Райки, не дикая Манчжурия или рыбацкий Шанхай у Волги с лодками у пирсов и браконьерскими пристанями, не бандюганские Черкассы привлекли наши внимание? А королём этого внимания стал не какой-нибудь Слон, не Симончик, не известный многим «Вован Сидорыч», в конце концов?  Начнём сначала. Каждый город знаменит сврими известными далеко за его пределами уголками. В Одессе это – Молдаванка, во Владимире – Централ, коренной же и колоритной сердцевиной Города на двух главных его холмах может считаться «Попова Гора». В ложбине между крутым склоном городского парка: некогда – «Верхнего Гулянья», и холмами Липовой Горы, где притулился компактный микрорайон добротных «хрущёвок» и общаг, понастроенных для специалистов, завезённых в эти края в послесталинские времена для нужд новых НИИ и КБ  издалека, издавна селились церковнослужители их семьи. А также – мирные представители «доброго мещанского сословия». Многие из них запросто вписались в новую жизнь, став исполкомовскими и профсоюзными людьми, но традиции давних лет и дух вместе с наследниками тех династий жили все эти годы. Соседи помнили разветвлённую родню, счёты и обиды. Знали, у кого и в каком старом здании была до революции лавка, как «висели там без счёта колбАсы и окорока», которые «ведь продавались без талонов» и «не с заднего крыльца»! Под такие беседы платили партвзносы, и была тихая слободка местом контрастов, для Города на Горе невиданных. Скажем, вот: почти в центре города – деревенская изба в три окна или древний кирпичный «поповский» домик. За окном во дворе – хлев с козами, овцами, сеновалом. Козлы для пилки брёвен на дрова и кучей опилок под ними. Куры. А внутри избы посреди «залы» - фортепиано, на стене – гитара, полки с книгами, даже старинными : такой «натюрморт» тут – обычное дело. На кухне хозяева под напитки ведут с гостями философские споры. Однако, даже в старые времена облик «горы» не был только лишь благостным.
 «…А по Поповке с наступлением темноты прогуливаются шайки хулиганов. Это – подростки, они – в папахах, на всех бобриковые пиджаки, под полой – стилеты», - писали в 1912-м году о здешних гопниках, что наводили страх на добропорядочные улицы Дворянскую и Московскую, «Губернские ведомости». Одной из старых газет, что пылились на антресолях у Митяя, о котором был рассказ ранее, местного жителя. В отличие от него, Костян лично из района Боевой горы не происходил. Здесь жила у него родня. Но, как поётся, «…и Молдаванка, и Пересыпь уважают Костю…». Конечно, тут, за Ивановской баней, не сушились, как на той Пересыпи или тут, в районе Шанхая у Волги, рыбацкие сети и не матерились биндюжники, да и сам Костюня мало походил внешне на легендарного Мишку Япончика. Но одно роднило его с королём налётчиков былых времён – редкостное даже в самых крутых делах и в самой криминогенной среде благородство, а ведь этим качеством на знавшей себе цену Поповке не удивить. А источником этого Костиного отличия была лишь сила, которую прочие, имея её, использовали сплошь и рядом кругом по-дурному.
                5. Последний бой.
     Внешность Кости была обманчива. Броня литой мускулатуры укрывала Костюню и сзади, и спереди, и, казалось, весь он состоял из одних только мышц. Благодаря такой своей анатомической фактуре Костя вполне и успешно мог подрабатывать культуристом, если бы когда-то качался, но всё на нём было природно, а потому жило само по себе, и бугры мышц вставали навстречу всякому внешнему раздражителю совершенно произвольно. Это обстоятельство и определяло несвойственный среде его обитания деликатный Костюнин нрав. Хотя битвы и драки были здесь обычным делом. Но не существовало того противника, кого он когда-нибудь тронул хотя бы пальцем – быть может, поэтому все они и оставались до сих пор живы. И уж тем более никому и никогда не удавалось в процессе «разборок» дотянуться кулаком до его лица самому: и не потому, что задумчивый этот боец был так уж ловок и быстр. Просто на пути руки ли, ноги врага, будь он хоть каратист, всегда неведомо откуда вздымался вдруг очередной упругий живой бугор, и атаки разбивались, как волны о скалы, завершаясь участливым вопросом: «Не ушибся, землячок?». Лишь однажды дело кончилось нехорошо – наверное, потому, что героями его стали непосвящённые иногородние. Тёмной осенью отбивать партию масла, а, может – шапок, на «джипах» прибыла саранская братва. Технология боя у них была примитивна до чрезвычайности и позаимствована из арсенала казанских «моталок». Помните, в 80-е годы там шли кровопролитные бои район на район. По улице кучкой идут подростки, а впереди, как бы не с ними, движется замаскированный под мирного прохожего «бычок». Он внезапно сшибает жертву с ног, а следом идущие проходят по нейвсей толпой. На этот раз в роли «бычка» выступал экс-чемпион Саранска по кикбоксингу. Он был известен тем, что на лету успевал ещё и откусить у жертвы какую-либо выступающую деталь организма. И вот накануне новообъявленного в тот год  всероссийского «Дня Примирения и Согласия» 7 Ноября на мокрой аллее под выбитым фонарём случилась трагикомедия. Герой саранских рингов и пустырей катился навстречу невозмутимо стоящему в полном спокойствии Костюне, как колобок, щуря щёлками и без того узкие глазки поперёк круглой щетинистой мордочки. Был он с виду невелик, но «сам себя шире», с бритой наголо шишечкой головы, что росла прямо из плеч, без шеи, из-за чего весь походил собою на сжатую боксёрскую перчатку, готовый для стремительного броска и смертельного удара. И бросок последовал, но увы! Ах, что это было! Упруго спружинив о налившегося соком жизни Костюню, саранский Тайсон бронебойным снарядом проскользил меж потных курганов его рельефного торса , вслед за чем, клацая зубами, улетел по инерции в кусты, где сломал себе руку. И ногу. На чём инцидент был исчерпан: масло осталось в Городе на двуглавой Горе.
                6. Фиаско  бойца
      И других таких случаев в Костюниной практике не было. Поединок с «Доньей Карлеоне» Главного рынка стал для него вторым и последним после битвы с «Тайсоном», но окончился не победой, а полным фиаско, что и заставило Костю порвать с прошлым и начать новую жизнь. В то ясное утро на виду у всех «шестёрок» и «авторитетов» палаточных рядов он пружинисто присел на корточки, вольно раскинув в стороны мощные колени, – так, что трещали от натяжения форменные штаны, - напротив зловонно шевелящейся кучи тряпья, которую представляла собою бандерша рынка. И, глядя в упор немигающим ясным взором, весь в розовых лучах рассвета, внушал изображавшему припадок эпилепсии «нечто» одно и то же:
«Уважаемая, поднимите-ка ко мне лицо!».
В ответ на его заклинания «оно» стало симулировать изображаемые хвори только более рьяно: рука-плеть уже не стучала, а дробно колотила об асфальт локтём, нутро сипело и хрипело, злоба и гнев брызгали оттуда ядом. Но Костян, не зная о том, что тряпичная куча перед ним власть имела неограниченную, и финансовые потоки через неё шли несметные, был невозмутим, как волнорез:
«Подними лицо, уважаемая!».
Как бы не так: уже не только локоть, но и голова существа, которая не только не повиновалась Костиковой просьбе, а, напротив, клонилась всё ниже, готова была в такт и ритм локтю тоже забарабанить о тротуар. Как вдруг всё замерло и затихло, и зловещий миг наступившей разом тишины пронзил скрипучий, как скрежет и плач несмазанной дверной петли, голос «крёстной мамы». Он раздался снизу, из-под тряпья, и был исполнен такой властной брезгливости, словно принадлежал хозяину самого высокого кабинета. Пронзительно и глухо одновременно, как плевок. С презрительной расстановкой прямо в лицо Костюне прозвучало кркткое:
«Тебе надо – сам и наклоняйся»!
Это был нокаут. Героя сгубила природная деликатность. Он был, наверное, первым, кто под солнцем рынка увидел в наводившем на всех ужас исчадии женщину. И первым, кто не признал в ней «крёстную мать». За что и был ею вот так, с безжалостностью этого мира, передо всеми опущен, и впервые потерпел фиаско в суровом бою.
После чего навсегда сменил род и вид деятельности. Ведь где-то его ещё могли оценить. Могуч Костюня был не только внутренне, но и внешне. Никакие рубахи не застёгивались надолго на его необъятной груди. При поднятии геркулесовых тяжестей. Не выдерживая напора стальных мускулов, на нём рвались любые брезентовые штаны, лопались джинсы – на виду у всех, но не заметно для самого героя, и он охотно смеялся сам над собою в разговорах с братвой, попивая у фонтана из пакетика йогурт под творожный сырок для восстановления сил:
«А я и не замечаю, звездю себе перед бабами: ля-ля-ля, тополя, и не врублюсь никак – и чего это те, кто сзади меня, все ржут?!».
Мышцы перекатывались по Костюне от загорелых плеч и далее везде. А редких счастливиц женского пола, которым удавалось порой обманом, либо воспользовавшись минутной слабостью, заполучить Костюню в кратковременное владение, рельеф его тела неизменно ввергал в удивлённое восхищение. Хотя они по роду своей деятельности чего только не видели. По преимуществу – противоположное:
- Ну, ужас… Но не «УЖАС, УЖАС»!
В основном, то были девицы «Вован Сидорыча» - им Костюня делал массаж, это он здорово умел. Делал абсолютно без всяких дурных вообще мыслей, и они оказывались в слиянии с ним как-то сами собою, завороженные беседой. Тогда даже эти создания, изучившие всех мужчин, восторженно восклицали, путешествуя по долинам и взгорьям – а лежал он преимущественно на спине:
«Костюнчик, и какой же ты здоровый!».
Но это были случайности, а в основном Костюня блюл целомудрие, так как имел постоянную пассию. Да и той, а звали её Таней, был скорее братом, другом и руководяще-направляющей силой, так как до сих пор считал Татьяну чужой, а себя – её должником. Муж её, горячо ею любимый, был его однополчанином и погиб на Кавказе. От него, а также от кратковременного брака со вторым мужем «Зюзиком» Татьяна имела аж троих детей: Аксютку и Алёшу от первого брака, и Кузю – от второго. Плюс сам Зюзик был ей четвёртым ребёнком.
И всю эту ораву должен был кормить и опекать Костян. Конечно, все женщины признавали Костюню супермужчиной. И существовало лишь одно существо женского пола на свете, которое отказывало ему в звании «мачо». Причём имело на это все основания.
Постоянная пассия Костюни Таня, подобно ему самому, была тоже не из района Боевой Горы. Здесь жила Ксюха, приходившаяся Татьяне дальней роднёй. Работала Ксюха в дневное время в фирме «Дрожжи - оптом»и была бой-бабой. «Дрожжи» располагались в глубине древнего дворика близ вокзала в дебрях расселённой бывшей коммуналки и представляли собою заведение ещё то. По утрам на двор выносились батареи пустых бутылок из-под хороших вин, на койке кто-нибудь досыпал с ночи без задних ног, прочие смотрели по цветному «Самсунгу» новости НТВ, одновременно принимая коммивояжёров, а Ксюха писала бумажки. Косте приходилось тут бывать постоянно – именно Ксюха привела зимой в «центровые» заведения подругу, познакомив её с Костюней: Таня лишь только что развелась с Зюзиком, и Костя едва успел вырвать ту из цепких клешней «Вован Сидорыча». Мало того, пришлось ещё и Зюзика, нищего музыканта, пристраивать на скромную работу: сначала младшим официантом, а потом – в оркестр ресторана в самом центре Города у фонтана. Это теперь ресторан тот вырос до «хлебного» места. А тогда подруги занимались тем, что «раскручивали» подвыпивших клиентов за различными столиками на заказы танцев. И закусок. Всем было выгодно: и ужинать дома девчонкам было не надо: экономия, и ансамбль понемножку стал процветать. Только вот расхлёбывать поутру приходилось Костюне. Он являлся к невыспавшейся Ксюхе на работу: она была в «бригаде» за старшую.
Недалеко от «Дрожжей», в «Стальных дверях», принимала заказы на эти самые двери Таня. В дневное время «Дрожжи» превращались в самое что ни на есть мирное канцелярское учреждение. Там среди бумаг сидела Ксюхина начальница – деловая бухгалтерша, а на самОм дворе, хотя и март ещё не наступил, творилось такое! Двор, сырой и малоснежный, древний. Как весь район, оглашался дичайшим ором. Душераздирающие вопли неслись изо всех щелей и подвалов, и беда заключалась в том, что на множество здешних котов во дворе водилась всего одна кошечка Маруська. Да и то – что это было за создание: она сама-то родилась только осенью. Тем не менее всё полосатое рваньё, отгоняя молодняк, ходило за ней стадами. Начальница Ксюхи прятала Маруську у себя под столом, заклиная душегубов: «Да что же вы делаете-то? Она ведь сама ещё котёнок – какая ей пока любовь!». И всё-таки, несмотря на все предосторожности, Маруська – таки понесла. Протекание первой в Маруськиной жизни беременности было сериалом, драмой и комедией одновременно. Все те, кто оккупировал двор, переживали чрезвычайно, даже «крыша», не оказался в стороне от общих страстей и Костюня. «Ну как?», - спрашивал он Ксюху поутру. – «Никак», - отвечала она. Ксюха была девицей крепкой, «в костИ» и с бюстом, голову её венчала шикарная взбитая копна обесцвеченных перекисью волос, все побаивались Ксюху, а клиент – тот пасовал сразу. Но в данной ситуации была бессильна и она. Даже и в праздничный день, это было 23 Февраля, Костян явился в контору к своей Татьяне не за нежностями, а за советом, заявив с порога Тане, как особо компетентной в этих вопросах, сам весь возбуждённый и без шапки: «Кошка Маруська никак не может родить!». «Ей нужен акушер!», - с серьёзным видом отвечала та, не замечая, как сползает под столот беззвучного смеха её напарница, маленькая Леночка, блондинка-разведёнка с формами секс-бомбы. Смеяться было не над чем: уже в канун 8 Марта Костян пришёл от Ксюхи с вестью, что всё кончилось трагически. «Умерла?», - воскликнула Таня, которую собственные беды надолго погрузили в спокойную, словно омут, скорбь чёрного юмора. «Ну, зачем такие крайности!», - сказал Костюня.
Эти слова стали началом комической трагедии, за которой с упоением наблюдал весь деловой и криминальный мир не только двора, но и квартала.
Действительность превзошла ожидания. Несовершеннолетняя гуляка Маруська родила-таки единственного на первый раз для неё котёнка успешно. Но по малолетству у неё ещё не вырабатывалось молоко. И она, отчаявшись где-то в щели выкормить своё даже не пищавшее творение, принесла его за шкирку, словно безжизненно повисшую тряпочку, на прокорм людям: воспитывайте, мол, сами. Существо, жалкое и почти не видное, лишь едва шевелило лапкой, и было ясно, что жизнь там еле теплится. Никто не решался подойти к нему, и единственным, кто взялся за воспитание, был Костюня. Он навещал своего питомца по три раза в день, дул на него, лично доставлял с рынка молоко и лучшие творожные сырки и. опустившись на корточки, кормил бедолагу из пипетки. При этом у Костяна было столь сосредоточенное лицо, что поглазеть на его подвиг собирались не только все окрестные «кенты» с фирм , но приходил прямо с ночных разборок на «стрелках» злой от недосыпа Симончик, которого «клеила» маленькая Леночка. Однако тут он даже и не замечал её, потому что, завороженный зрелищем, стоял, разинув рот и машинально отшвырнув на стол между пивных стаканов нунчаки, а то и что-нибудь огнестрельное, весь чёрный, страшный, в блестевшем мокрой кожей плаще, чем вызывал священный ужас тутошних ребят, хотя они сами были порядочной урлой. Но после победной схватки с саранским «Тайсоном» Костюню тут все уважали необычайно. А он, страшно ругаясь, клялся мамой и обещал повесить неуловимого полосатого совратителя за хвост и оторвать тому голову. В глазах Маруськи, наблюдавшей всё действо со стороны, в отличие от людей, молча и бесстрастно, словно она была тут вовсе и не причём, Костюня в эти мгновения был, наверное, суперкот.
Но чудес не бывает. Доказывая истину моралистов, что «всему своё время», несмотря на все усилия, жизнь, что преждевременно затеплилась в убогом лоскутке, как-то сама собой беззвучно затихла и угасла. За пролетевшие с тех пор три года мало что в тот раз понявшая Маруська принесла несколько приплодов. Всех котят охотно разбирали сотрудницы расплодившихся во дворе фирм. Отборные юные усачи в смертельных драках завоёвывали Маруськино расположение. Но она благоволила лишь избранным. Любимым её занятием в промежутках между сеансами интимной жизни были прогулки по бетонированной дорожке, проложенной вокруг изгороди шикарной стройки между двумя фирменными помойками. И там и тут, устав от променада, она обожала нежиться, распластавшись на согретых солнцем плитах, и приветствовала проходящих мужчин поворотом головы и звуками. И был лишь один человек во всём городе, которого она игнорировала напрочь, несмотря ни на что. Этим изгоем, нетрудно догадаться, стал для неё Костюня. Напрасно тот заискивал перед Маруськой, признавая свою несмываемую вину и позор, зря пытался ублажить разговорами и приносил самые импортные творожки: завидев Костяна, та сразу переворачивалась к нему спиной и только презрительно постукивала хвостиком по горячим плитам. Это было пока что не  боевое, но - мужское фиаско Костюни. Оно-то, - а тут ещё в мае подвернулся случай с «Доньей Карлеоне», впервые в жизни заставившей Костю позорно кланяться, говорят, и заставило того уйти с арены околорыночных боёв на «лёгкую работу».  Так Костя накрепко обосновался в Центре у фонтана. И - ресторана: с баром в торце и летней танцверандой во дворе – месте чудесных приключений, тайных для мирных городских обитателей «оперативных разработок» и ясных тут всем «активных мероприятий».

                «Жемчужины  дивного  дна»
               
                (Про  бар  «Ракушка»)