Шесть золотых рыбок

Со стороны могло показаться, что убедить Павла Васильевича в необходимости продажи двухкомнатной квартиры помог Петрович – его давний друг и коллега по ремонтному цеху, обладавший несомненным даром красноречия.

-Терять тебе, Василич, нечего, - сказал Петрович, - Жизнь – дерьмо, и поменять двушку в городе на домик в деревне – не самый худший в ней вариант, тем более что этот домик у тебя уже есть. Тут твои дети только выгадают, а дети всегда – это кровопийцы, и удивления у меня тут нет. Ну, решили они, что ты – старая развалина, которой хорош в конфорте жить, и Бог с ними! А ты не жалей! Значит, мы будем с тобой рыбалить и за грибами ходить. Опять-таки, ежели Ритка меня выставит, я к тебе уеду, а там она меня не возьмёт, а? Вот и конь мой пригодится, - он хлопнул ладонью по сотни раз крашенному баку старенького Урала, - Только люльку у тёщи заберу, и укатаем мы с тобой трассу – ого!..

Ого! Павел Васильевич поглядел на Петровича, сидевшего на стареньком табурете посреди захламлённого всякой всячиной гаража, освещаемого тусклым светом – зелёная лампочка свисала с потолка, и Петрович божился, что лампочку эту он не менял уже 11 лет…Грибы, рыбалка – да разве дело в них?

-Ого! – старший сын Сашка не скрывал своей радости, - Молодец, батя! Туда – сюда, эту квартирку мы с Вадькой один фиг продали бы, а так – я тебя ещё на приличной тачке покатаю. Я ж аппарат себе присмотрел – сила! Японка! Ну, своё ведро с болтами я продам, а с квартирных добавлю...Да и Вадька вздохнёт посвободней, не то сколько ему ещё ипотеку выплачивать? Ярмо на шее! Правда, Вадька?

Младший сын Вадим был всегда спокойным и рассудительным. Вот и сейчас, расположившись за большим полированным столом в большой комнате родительской квартиры, он поправил на носу очки, достал из кожаной папки исписанный лист бумаги и произнёс:
-Папа, я тут накидал список того, что нужно сделать в тростянском доме – это всё приблизительно, и ты его подправь там, на месте. А мы с Сашей обязуемся оплатить весь необходимый ремонт поровну. Обещаем.

Павел Васильевич взял лист в руки и, не реагируя на пламенные мычания старшего сына, уставился на ровные строчки бессмысленным взглядом. Ему вспомнился дом в Тростянке, который был куплен несколько лет назад – большой, высокий, с множеством комнат без дверей, в который уже никто не наведывался года три. Да, три года назад он ездил туда за яблоками  – Вера заканючила яблок, и он поехал в деревню в проливной дождь…Хорошо, хоть газовое отопление в дом провели, а не то пришлось бы в зиму печку топить.

И дом этот сыновья продадут, дай срок. И ремонт этот, собственно, для будущей продажи, всё понятно. Расстроиться бы сейчас, расчувствоваться – дети отцу стези готовят, так нет же!  Всё это не то…
-Деда,- внучка Катюша с разбегу взобралась к нему на колени и обхватила за шею пухлыми ручонками, - ты только смотри, интернет там проведи, а то я к тебе не приеду!
-Интернет мы вам проведём, не беспокойтесь, Павел Васильевич, - живо откликнулась жена Вадима Алла,- Я уже узнавала. И щенка с зоны Вадик заказал.
-Спасибо! – Павел Васильевич улыбнулся, - Собака в деревне действительно нужна. Без собаки в деревне никак!
Он боялся Аллы – она была даже более холодной, нежели Вадим, более вежливой и более равнодушной. Только Алла могла сидеть в кресле под торшером возле балконной двери – верином кресле, в котором покойница обычно проводила свой досуг в компании пряжи, вязальных спиц и телевизора. В нём и отдала Богу душу. Святыней это кресло не стало, просто как-то неловко было садиться в него, зная обо всём. А Алле было всё равно. Даже сейчас, сцепив длинные пальцы на огромном животе, она была поразительно спокойна. И только Алла могла придумать всю эту карусель с продажей квартиры. Но так даже лучше.

И ему вдруг захотелось, чтоб они поскорее все ушли, далеко-далеко. И чтоб не звонили год, два, три. Но он терпеливо напоил гостей чаем, обсудил с ними детали продажи и только поздно вечером смог остаться один.
Достал коробки из кладовой, старые газеты и подошёл к старенькому серванту. Протянул руку и осторожно вытащил из хрустально-стеклянных  недр, оптически увеличенных зеркальными стенками, золотую рыбку…

Это случилось в пятницу, 13-го числа, когда Павел Васильевич имел неосторожность поделиться с соседкой по подъезду мыслями о продаже квартиры – мол, сыновья заговаривают, издали заходят, но прямо не решаются, так может, стоит им помочь? Сколько той жизни осталось…

-Э-э-эх! Слабак ты, Василич! –то ли проквакала, то ли рассмеялась Антонина Семёновна, вечная дежурная по подъездной лавочке, - Это сыны тебя на тот свет выпроваживают, вот как это называется! – она покачала головой, -За ради чего мы боролись, спрашивается? За ради чего не доедали, не допивали, не досыпали? – огромное, расплывчатое тело соседки возмущённо колыхнулось, - А ведь ты ещё и не старый, а? Сколько тебе - 60 али поболе? Молодой! – она махнула пухлой когтистой лапкой, испещрённой сеткой набрякших тёмно-синих вен, - Ещё и поджениться не грех! А чего? Вон, погляди на актёров, на певцов – молодятся да женятся, как оголтелые, а ты чем хуже? – старуха оперлась обеими руками на палку-бадик и, сделав всем своим большим телом рывок, крякнула и пододвинулась к Павлу Васильевичу поближе, - Слухай, у меня чего вышло. Проснулась я давеча, и чудится мне, что Миша мой на кухне ворчит. А мне 21 год – ни больше, ни меньше, понимаешь? И вот я так явственно это ощущаю, что молодое во мне всё, и не болит нигде, что и шевельнуться боюсь!

Антонина Семёновна замолчала и, прищурив подслеповатые глаза, поглядела в сторону мусорных баков, куда направилась женщина с полными пакетами в руках.

-Тьфу ты! – выругалась старуха, - Показалось!..Так вот я думаю, к чему это? Може, помру? – она вперилась в лицо Павла Васильевича белёсым взглядом.

-Н-нет, не думаю, - Павел Васильевич деланно улыбнулся.

-И главное, чую – тело у меня такое…молодое,- не унималась старуха.

Павел Васильевич не выдержал, закашлялся в кулак, поднялся на ноги.

-Да погоди ты! – старуха вцепилась пальцами в полу его плаща, - Сядь! То, что ты в деревню собрался – это хорошо, а то с Петровичем своим ты и вовсе сопьёшься. Ему-то жеребцу пузатому ничего, а ты супротив него – дрищ. Вижу, маешься ты, - вздохнул Павел Васильевич, - Тоска тебя с Верки отпустила, вот чего! Так ты продавай свою квартирку, продавай! Не жалей! Вы вот всё в Тростянке позабросили, а землица там знаменитая, да! Кады тростянский луг на огороды нарезали, там такие бои были – до смертоубийства дело доходило. Мой тятенька, Царствие ему небесное, трижды там бит был – оба раза за дело, один – за просто так…Так я тебе примету на продажу верную скажу : ты возьми вещицу, чтоб не жалко её оставить было, и чтоб покупателю она глянулась, и пошепчи на неё, и на видное место поставь. Точно тебе скажу – продашь! Моя прабабка так дома трёх своих мужей продала. Правда, четвёртый супруг её за такие дела чуть не прибил, но она на тот момент себе пятого мужика нашла. Так что обошлось, и у тебя всё получится!

-А какую вещицу? – не понял Павел Васильевич.

-Ну, какую? – старуха пожала плечами, - Вазочку там или крУжицу  – Верка твоя запасливая была - откуда не идёт, завсегда с сумкой. Хм, помню, достала она как-то золотых рыбок в Детском мире, так все уши прожужжала мне потом, какие, мол, они распрекрасные! Так вот ежели рыбки те живые, и оставь одну. Их шесть у вас было…

Со странными ощущениями возвратился в тот день Павел Васильевич в свой дом – брезгливость к старой сплетнице грозила перевесить ценность правильных вещей, сказанных ею. И чёрт его дёрнул поделиться с нею? Никакой необходимости в этом не было. Зато теперь старуха будет чесать своим языком о нём, о детях, о Вере.

Вера. Да, Вера была такая – надо или не надо, а тащила в дом всё. Столько ненужной ерунды скопилось в шкафах, на антресолях, на балконе – неужели всё в Тростянку везти? Вот и за рыбками полдня в очереди отстояла, принеслась с коробкой, такая весёлая, нервная. И рыбок этих пуще глаза берегла, словно дороги они ей были несказанно – гостям только издали показывала, даже в руки не давала.

-Эти рыбки принесут в наш дом счастье! – заявила Вера, а вскоре заболела. Ну, рыбки тут были совершенно не причём – возраст сказывался, тяжёлая работа на комбинате, городская атмосфера. Почему-то болячек у женщин больше, а живут они дольше – так люди говорят. А может быть, просто женщины чаще в поликлиники ходят? Мужиков-то не заставишь.

Павел Васильевич подошёл к старенькому серванту, сдвинул стеклянную ширму в сторону, запустил руку  в хрустальные недра и осторожно, кончиками пальцев ухватил одну из рыбок за хвост. Стеклянные лебеди возмущённо зазвенели, качнув головками на изогнутых шеях.

Золотые рыбки – это сервиз из шести рюмочек в виде стоящих на нижних плавничках и изогнутых хвостиках рыбок, с раскрытыми ртами и выпученными пуговками-глазками. Удобно ли из них выпивать, Павел Василевич не знал. Но выпивать из всего удобно, главное, было бы что… Хотя на вид рыбка совсем крохотная – граммов на тридцать, и на рюмку вовсе не похожая, пузатенькая, блестящая. Оставить рыбку в качестве приманки покупателю квартиры – идиотская идея болтливой старухи. Бред. Кому нужна одна золотая рыбка, то есть одна рюмка?

Павел Васильевич повертел рыбку, разглядывая со всех сторон. Золотистая чешуя поблёскивала в электрическом свете торшера еле различимыми крапинами – запылилась рыбка, хотя ширмы серванта были задёрнуты достаточно плотно, но когда там последний раз пыль протирали? После похорон Веры, то есть три года назад.
Золотая рыбка мигнула глазком, и Павел Васильевич вдруг ощутил странный запах.
 
Ну, а если всё-таки помочь сыновьям и продать квартиру? Вадим с ипотекой расчитается, а Сашка мечту свою осуществит – машину хорошую купит. Что он теряет? Петровича с его вечными разглагольствованиями и грязным гаражом, магазины с милыми продавщицами, родные улицы и знакомые на них лица, базарчик на втором Пятачке, где можно и нужно было пропустить кружечку пива под милый сердцу разговор? А в этих стенах, где прошла вся его жизнь, станут жить другие люди, со своими радостями и бедами.

Интересно, а  такие мысли посещают человека, расстающегося с жизнью?Да что ж за запах такой…Павел Васильевич потёр кончик носа и неожиданно для себя чихнул. Золотая рыбка выскользнула из его пальцев и, ударившись об пол, разлетелась вдребезги.


***
Покойная жена Павла Васильевича Вера усмотрела бы в разбитой рыбке некий знак, знамение свыше, и первым делом понеслась бы к гадалке Аиде, чьими услугами пользовалась так давно, что заслужила беспрецедентно большие скидки на свои посещения, дабы расшифровать тайный смысл случившегося при помощи карт, кофейной гущи и прочей провидческой атрибутики. Петрович, как закоренелый атеист, не обратил на этот случай никакого внимания, а Павел Васильевич сделал вид, что природный дар товарища решил его участь.

Странно, но в суматохе переезда ему запомнился ставший за долгие годы родным двор, с четырёх сторон зажатый серыми пятиэтажками : густо поросшее высокими деревьями, его чрево было наполнено гаражами, столиками с лавочками, турниками всевозможной величины, детскими песочницами и цветочными клумбами. Опутанный паутиной бельевых верёвок первоэтажников, двор, казалось, жил своей жизнью, и никто не обращал внимание на грузовую Газель, тентованный кузов которой быстро наполнился нехитрыми предметами мебели и коробками вчерашнего горожанина. От ненужного хлама помогла избавиться Антонина Семёновна, с радостным кудахтаньем забиравшая верины безделушки.

Павел Васильевич едва не забыл про золотых рыбок. Перерыл кучу коробок, прежде чем нашёл их, и поставил одну рыбку на стеклянную полку серванта.

-Ну, рыбка, сделай так, чтоб покупатель хороший нашёлся, - прошептал он и выбежал вон.

Золотая рыбка сверкнула чешуйчатым бочком, отражая лучи заходящего солнца, мягко проникающие сквозь пустое окошко, а Павел Васильевич занял пассажирское сиденье в кабине водителя и с облегчением вздохнул. Он хотел поскорее покинуть дом, в котором прожил не одно десятилетие, ощутив равнодушие и пустоту его стен.
 
Равнодушными были двор и улицы, и Павел Васильевич понимал, что по-другому и быть не могло – не с оркестром должен был провожать его родной город, но именно тогда ощутил он обиду, в которой никто не был повинен, кроме него самого – обиду на безвозвратно ушедшее прошлое, родившееся на этих улицах и умершее на них же. На секунды ему показалось, что в прошлом никто не смог бы ему заявить:
-Нам нужны деньги, потому что мы хотим жить лучше, а ты должен продать свою благоустроенную квартиру и убраться в деревню!

-Ой, ли,  - тут же с горечью думалось ему, - а так ли это?

Неужто никто и никогда не забирал у него лучшее, дорогое, заработанное? Молчал же, терпел. И сейчас смолчал, более того, со стороны могло показаться, что он – хороший отец, заботящийся о своём потомстве, но ведь это не так! Он уступил эгоизму своих собственных детей не из тёплых отцовских чувств, и он понимал это, не из страха или малодушия – он сделал это, движимый только одним желанием – желанием жизни. Жить прошлым нельзя, а в стенах этого города он не умел жить по-другому. Надо было что-то делать, и он – не развалина!

С раздираемыми грудь противоречиями переступил он порог своего деревенского дома, готовый заплакать и захохотать одновременно. Ему хотелось броситься к коробкам и разложить, расставить все привезённые с собой вещи, чтобы начинать эту самую новую жизнь, и в то же самое время ему хотелось забиться в угол самой дальней комнаты с сигаретой руках и потушить в небе свет. Но вместо этого он вдохнул нежилой воздух отсыревшего дома, оборвал в нескольких местах отошедшие от стен тёмные обои, прошёл по комнатам, открывая крохотные форточки старых рам, и остановился в небольшой по размерам кухне, один угол в которой занимал огромный отопительный котёл и кирпичный стояк с отводной трубой, обмазанной глиной.

Там, вгрызаясь и врастая в серое сентябрьское небо длинными трубами, широкими зубами многоэтажек и верхушками исполинских тополей,  в окошко заглядывал Балашов, отделённый от Тростянки выцветшим полотном знаменитого луга и линиями железной дороги . Город не спешил исчезать – он был совсем рядом, и близость его поразила Павла Васильевича, который тяжело опустился на старый деревянный стул с обломанной спинкой и достал из кармана старого плаща коробок спичек.

Капелька серы ярко вспыхнула, осветив потрескавшуюся краску на рёбрах старой рамы, и Павел Васильевич увидел, как в городе зажглась гирлянда уличных фонарей, потом ещё и ещё одна. Он вспомнил, как давным-давно его младший сын Вадик просил:
-Папа, а поехали фоналики смотлеть!

Павел Васильевич надевал выходной костюм, брал сыновей за руки и шёл в ними на большую остановку, расположенную на Первом пятачке. Купив мальчишкам по стаканчику мороженного и выпив кружку пива, он залазил с ними в огромный автобус жёлтого цвета с надписью «9», который следовал в центр города. Обратно они возвращались на таком же автобусе с надписью «8», маршрут которого проходил через площадь вокзала.

Мальчишки смотрели в окна автобуса и радостно вскрикивали, когда на улицах вспыхивали фонарные лампы, и вели им счёт, смешно бранясь при этом, а Павел Васильевич частенько находил себе собеседника среди пассажиров, и домой они заходили счастливыми, а Вера кудахтала и накрывала на стол.


***
Город каждый вечер зажигал свои огни, и забытые воспоминания без спросу входили в большой дом, который уже не казался уже пустым. Павел Васильевич грустил, но проходила ночь, и день начинался рассветным всполохом на потемневших от времени обоях, начисто уничтожая прошлое  – неотложных дел было так много, что времени не хватало даже на настоящее : коробки с вещами стояли повсюду, и предметы обретали в доме свои места по мере их необходимости в конкретном моменте; опавшая листва, собранная во дворе и в саду, отсырела и никак не хотела гореть, и кучи с мусором росли в своих размерах день ото дня; прогнившие перекладины огромной лестницы требовали безотлагательной замены, а подходящих деревяшек всё никак не находилось; входная дверь настолько просела, что закрывалась с огромным трудом, а ключ в замке заклинило; штакетины в заборе палисадника при ближайшем рассмотрении оказались длинными щепами – стоило их тронуть, как вся конструкция начинала заваливаться на одичавшую, густо разросшуюся сирень; наконец, вода из-под крана шла ржавая, колодец во дворе оказался заморённым, а отопительный котёл на проверку совершенно не нагревался. Что же касается самого дома, то внешне он требовал столько же ремонта, сколько и внутренне, и Павел Васильевич хватался то за одно, то за другое.

Инструментов и материала катастрофически не хватало, и если бы не соседка Анна Владимировна, неизвестно, как бы всё получилось. Сыновья сказывались занятыми и не приезжали, а требовать и настаивать Павел Васильевич не смел. Денег оставалось только до пенсии, и единственным его крупным приобретением стал пёс неизвестной породы, увязавшийся за ним от местного магазина. Дельных звонков по продаже квартиры не было – в основном узнавали цену и обещали «если что  - перезвонить»…

Соседка была женщиной разведённой и доброй – Павел Васильевич убедился в этом уже на третий день своего пребывания в Тростянке, когда увидел Анну Владимировну на пороге своего дома с огромным блюдом в руках, полным румяных пирожков.

-Позвольте пригласить вас в со-чаёвники! – нараспев произнесла Анна Владимировна, и буквально за десять следующих минут Павел Васильевич узнал в общих чертах о всей жизни своей новой знакомицы, вычленив главное : бывший учитель музыки, по выходе на заслуженный отдых, совпавший по времени с разводом, вдруг ощутила в себе необычайные силы и тягу к творчеству – кинулась вязать, печь пироги и сочинять стихи.
 
-И я поняла, что совершенно не знаю этого мира и непростительно мало знаю себя! – щебетала Анна Владимировна, расположившись за столом прямо во дворе, - Свой потенциал до недавних пор я реализовывала однобоко, а ведь это кощунственно по отношению к собственной сущности! Я билась в силках  установленных рамок, нанося своей душе раны, которые забивались пылью ежедневности. Конечно, во всём есть свои плюсы и минусы, и очень многие профессиональные навыки, приобретённые мною за годы моей трудовой деятельности, идут мне на пользу и выручают меня, но очень многое мне мешает. Понимаете, я – натура тонкая, поэтическая, эстетная, как сказал обо мне один великий поэт, и очень многое в этой жизни меня обижает, убивает. Я очень сильно переживаю каждое сказанное мне слово, я пропускаю сквозь себя каждую эмоцию. Но разве люди думают о сказанном? Разве они способны понять, что даже самые простые слова могут больно ранить? Что человек может умереть…не физически, но духовно, понимаете? И я умираю, очень часто умираю, и воскресаю, как птица Феникс,- Анна Владимировна то ли вздохнула, то ли перевела дух,- Ой, Павел Васильевич, вы кушайте! – спохватилась она, - Вот пирожки с малиной, пожалуйста! Это очень вкусно, попробуйте! Я замораживаю ягоды - это очень действенный способ сохранения всех полезных веществ…Знаете, мой бывший муж, хм! – хихикнула она,- Отчего-то мне вот уже лет десять хочется сказать не «бывший», а «покойный» , хотя он удивительно жив и здоров до сих пор! Так вот, мой бывший муж терпеть не мог, как я готовлю. Он всё время ругал меня и бегал, извините, за каждой юбкой, а он не то, чтобы красавец – так, - она поморщилась,- на любителя. И вот он обычно говорил, что увлекается той или иной женщиной, чтобы хоть немного поесть нормальной домашней еды. Представляете, Павел Васильевич, как он меня изощрённо оскорблял?  И главное, он до сих пор ко мне таскается, предъявляет мне какие-то претензии и наглым образом поедает мои пирожки!

Павел Васильевич старался внимательно слушать соседку и съесть хотя бы часть принесённого ею угощения. Пёс, которому до сих пор не было дано клички, сидел возле его ног и необоснованно ему завидовал, мягко укоряя взглядом. Наконец, Павел Васильевич не выдержал и, воспользовавшись минутой, когда Анна Владимировна в резком душевном порыве подняла глаза к небу, на котором роились тёмные тучи, сунул недоеденный пирожок псу под стол. Все последующие полчаса Павел Васильевич украдкой наблюдал, как пёс, всячески обнюхивая вожделенную дотоле пищу, пытался её съесть.

-А между тем все мои девочки говорят: « Нюточка своего Витька пирогами к себе приручила!»…Да вы кушайте, Павел Васильевич, не беспокойтесь. Я вам ещё напеку! – обещала милая Анна Владимировна и добавляла ещё пирожков на тарелку своего со-чаёвника.

-Не надо меня приручать! – пошутил Павел Васильевич, отщипывая от пирожка кусочек.

-Да что вы! Я и в мыслях такого не имела! – отмахнулась Анна Владимировна, - Конечно, я вам признаюсь, как своему хорошему другу и доброму соседу, что в тайном деле ворожбы я не без способностей, но это ведь пирожки с ягодой, а не с мясом!

-Понял! – бодро улыбнулся Павел Васильевич, мучительно перебирая в голове причины прекращения этого словопотока, но все они казались ему несущественными, натянутыми и малоприличными.

Выручило небо – редкие крупные капли упали на стол, и Анна Владимировна вдруг вспомнила о забытой на крыльце королевской герани. Ещё минут десять ушло на извинения, которые Павел Васильевич принял с вежливой улыбкой на лице, а пёс всё-таки получил свою кличку.

-Да ты - Верный! – Павел Васильевич погладил пса по голове, - Всё слопал! Молодец! Ну, что ж, идём обустраивать тебе место…

И вот уже на следующий день псу ещё раз представился случай подтвердить своё имя, когда во двор ворвался невысокого роста мужчина в мешковатого вида джинсах, небритый и всклокоченный - он подбежал к Павлу Васильевичу, который собирал опавшие яблоки, и закричал, совершенно не обращая внимания на предупреждающий собачий лай :

-А-а-а! Признавайся, гад, это ты к Нюрке моей шастаешь?

Павел Васильевич предположил, что речь идёт о соседке, следовательно, перед ним - бывший муж Анны Владимировны Витёк.

-Почему шастаю? – возразил он, - Она сама приходит.

-Сама? – удивлённо воскликнул незваный гость, - Что, и пирожки несёт?

-Несёт, - подтвердил Павел Васильевич, а Верный, ощерив пасть, поближе подобрался к широким штанинам.

-С мясом? – гость по-бычьи наклонил голову.

-С ягодами.

Гость издал гортанный крик, гневно сверкнул очами и стал озираться по сторонам. Увидев прислонённые к стене сарая грабли, он подбежал к ним, схватил обеими руками за черенок, отбросил в сторону и кинулся к прогнившим штакетинам, сложенным под яблоней, порылся в куче, с досады пнул её и рванул в раскрытые двери сарая. Верный перешёл на низкий, предупреждающий лай. Павел Васильевич поднял с земли грабли, а гость выскочил из сарая, отбрыкиваясь от Верного, захлёбывающегося в лае.

 -Пирожки с ягодами, говоришь? – для чего-то ещё раз уточнил гость.

-С ягодами, - подтвердил Павел Васильевич, а Верный в этот момент всё-таки тяпнул непонятливого гостя за лодыжку.

Мужчина тонко вскрикнул, дрыгнул укушенной ногой в сторону Верного и закричал:
-Всё! Хана! – нелепо взмахнул руками и пулей выскочил со двора.

-Молодец, Верный! – погладил пса по голове Павел Васильевич и отнёс ведро с яблоками в сарай. Собрал разбросанные лопаты и вилы в угол, убрал на полку топор, и взял было в руки пилу, как услышал рычание. Выглянул во двор и увидел недавнего визитёра, прихрамывающего и полностью успокоившегося.

-Я так понял, войны не будет? – спросил гость, доставая из-за пазухи стеклянную бутылку, закрытую пеньковой пробкой, - Витёк Торбайчик! – протянул он руку, - Упреждаю сразу, я за баб принципиально не пью!..

Тихий вечер медленно опускался на землю, сгущаясь сумерками между раскидистых яблонь, со стуком роняющих плоды в потемневшую траву. Алый закат клубился на горизонте, окрашивая виднеющийся город в различные оттенки красного цвета. Стена дома зарумянилась и уже не казалась Павлу Васильевичу такой страшной. Воробьи копошились под шиферной крышей сарая, готовя себе ночлег.

-Надо было тебе, Паша, всё здесь до путЯ довести, а уж потом царём въезжать, - глубокомысленно заметил Торбайчик,  почёсывая Верного за ухом, - Вот пёс у тебя геройский, правильный, а живёшь ты, как не пойми кто. Куда не глянь – везде у тебя конь не валялся! Я винограду на твою долю нарежу - на будущий год посадишь. Беседку тебе замастрячим, - он махнул рукой в центр двора, - а то и посидеть  у тебя культурно негде. То ли дело – у меня…Я потом тебе покажу… А утром мы с тобой за карасём пойдём, так ты уж не проспи!

-А мне много не надо, - пожал плечами Павел Васильевич, - Так, на жарёху...А беседку я хочу,- признался он, улыбаясь, - Хорошо было бы.

-А то! – обрадовался Торбайчик, - В этом деле сосед – первый родственник! Это у вас в городе не понятно, кто за стенкой живёт. Всё не как у людей, - Торбайчик икнул и потянулся за бутылкой.

Павел Васильевич смотрел, как прозрачная жидкость льётся в гранёный стакан.

-А чего ты за баб не пьёшь? – вскинул он глаза на своего нового друга.

-Я же упреждал – принципиально, - пояснил Торбайчик.

-А как же мать? – не унимался Павел Васильевич.

-Мать – не баба! – Торбайчик ткнул пальцем в небо, -Мать - это святое! Давай за мать!

-За матерей,- поправил Павел Васильевич.

Выпили. Закурили.

-Ты не переживай, Паша, бабу мы тебе справим, - обещал Торбайчик, - Она тебе и прибирать когда будет, и, бог даст, кормить хорошо…

-Не надо мне бабы, – просил Павел Васильевич, - Мне бы кошку. Пёс вот у меня есть, - и тяжело вздохнул, - Мне кошка нужна – они рыбу любят.

 Торбайчик потянулся через стол, обнял его за плечо и тихо сказал:
-Мы и кошку тебе справим, Паша, потому что хороший ты человек, душевный…
И затянул, а Павел Васильевич подхватил:

-Не для меня-я-я придё-о-от весна-а-а,
Не для меня-я-я Дон разольё – о-отся-а-а…

В голове Павла Васильевича ещё долго крутилась эта песня, заглушая какие-то мысли, слова, лица,и словно издалека слышались глухие удары и голос  Торбайчика:
 
-Нюрка! Нюрка, открывай, слышь? Хана твоему Павлику – я его упил!..Да не убил, дура, а упил! Пе-ре-пил!..Сама ты дура, а я – не такой, слышь? Я не такой, как все. Все – такие, а я – не такой! Нюрка, слышь? ..Не для меня-я-я придё-о-от весна-а-а…Не для меня-я-я Дон разольё – о-отся-а-а-а…


***
Наконец, на первую субботу октября был назначен показ квартиры, и чем ближе подходил этот день, тем больше Павел Васильевич волновался. Женский голос покупательницы показался ему молодым, даже детским, а потому сборы были очень тщательными.

-Ты, Паша, не дрейфь, - напутствовал его Торбайчик, - Первый раз – оно всегда боязно. Ты трынди побольше – люди это дело любят, когда зубы заговаривают, но главное, ты колено привези, - он протянул смятый клочок бумаге с нацарапанными на нём цифрами, - вот, я тут всё написал…Без колена нам никак!

Павел Васильевич кивнул. С того достопамятного дня, как он стал полноправным сельским жителем, минуло почти две недели, и за это время он в полной мере сумел оценить таланты и способности своего нового товарища, и очень прислушивался к его мнению. Видимыми на первый взгляд проблемами дело не ограничилось, и недочёты вылезали буквально на каждом шагу в виде прогнивших половиц, обрывов в электропроводке и обвалившегося куска потолочной штукатурки в дальней спальне.

-Дыра у тебя там, Паша, - заявил Торбайчик, осторожно спускаясь с лестницы, приставленной к стене дома, - фанеркой прикрытая, но это ничего, а вот железо по стыку рассыпалось – туда вода и затекает. Вот ведь, - он качнул головой, - никому было не надо! А ты, Паша, конечно, молодец, но не хозяин.

-Чего это? – Павел Васильевич понимал, что товарищ его прав, но обиду ощутил.

Усмехнулся Торбайчик :
-А ты мне скажи, ты мимо деревяшки пройдёшь?

-Какой ещё деревяшки?

-Ну, обыкновенной. Вот, к примеру, идёшь ты по улице, и валяется вот такая деревяшка, - Торбайчик схватил обломок штакетины,-Что, мимо пройдёшь? –он прищурил один глаз.

-А зачем она мне? – Павел Васильевич пожал плечами.

-Во-о-от! –улыбнулся Торбайчик, - Я ж говорю – не хозяин! Хозяин, Паша, мимо щепки не пройдёт – домой принесёт. Оно ведь не знаешь, что и куда пригодится!

-Да зачем мне щепки? – возмутился Павел Васильевич, - У меня и так хлама полно!

-А это ещё неизвестно, где хлам, - парировал Торбайчик, - Оно, конечно, хорошо, когда тебе денег девать некуда – пошёл и купил в магазине всякую хреновину, да ведь глупо! С деньгами и дурак – умный, а ты головой покумекай! Ты вот поди думаешь – продам квартирку да накуплю себе  всяких дрелей электрических, а пупыри и рады – за твою лень им денежки капают!

-Да уж накупил я с квартиры,- проворчал Павел Васильевич, вспомнив список, который вручили ему сыновья, - гляди-ка!

«И почему я не могу себе с продажи квартирных дрель электрическую купить? – думал он, раскладывая по пакетам яблоки и пойманную рыбу, -Ну, хотя бы простую дрель…И топора хорошего нет, и напильника.
 
С удовольствием Павел Васильевич стал составлять в уме свой список, исходя из хозяйских соображений, стараясь руководствоваться принципом первой необходимости. С такими мыслями он шёл на остановку, с ними залез и в рейсовый автобус и был крайне удивлён, когда увидел приветливые лица неизвестных ему людей и услышал приветственные возгласы.

Действительно, жителям даже провинциальных городов зачастую невдомёк, что существует такой элемент культуры нашей жизни, как рейсовый автобус. Что уж говорить о горожанах мегаполисов? А между тем, рейсовый автобус – это общественная площадка, на которой каждый имеет право на выражение собственного мнения. И неважно, сколько времени уходит на поездку – полчаса, сорок минут или час : каждый желающий может поднять здесь любую злободневную или «вечную» тему, поделиться своими соображениями и отстоять в споре свою точку зрения. Здесь охотно делятся своими секретами, заводят знакомства и заключают сделки, ведь народ в город едет преимущественно хозяйствующий, у которого всегда есть то, что можно предложить на продажу – от свежего мяса до вязанных крючком половиков. Здесь приветствуют вошедшего кивком головы и доброй улыбкой, зная по именам водителей «своих» автобусов и кондукторов, и к новым пассажирам относятся крайне доброжелательно.

-Присаживайтесь! – улыбнулась Павлу Васильевичу полненькая молодая девушка с приятным голосом и маленькой сумочкой,  переброшенной через плечо,- Вам билетик нужен?

-Да…то есть, нет, - Павел Васильевич, сам не зная от чего, вдруг оробел и смутился.

Он протянул девушке деньги за проезд, занял пустое сиденье и уткнулся в окошко. Некоторое время он смотрел на проплывающие мимо дома, совершенно ни о чём не думая, но вскоре его внимание привлёк мужчина средних лет, передавший кондуктору небольшую плотную картонку розового цвета.

-А сама ж где? – участливо спросила кондуктор.

-Болеет, - ответил мужчина, - Вторую неделю уж болеет. Говорит : Поедешь, передай Любаше, а мне новых возьми!

-Ну, пусть выздоравливает! – улыбнулась кондуктор Любаша, пряча неиспользованные проездные, как догадался Павел Васильевич, талончики в сумочку.

…Балашов по-прежнему имел равнодушный осенний вид, сонно поглядывая тёмными окон серых домов на своих прохожих, но теперь Павел Васильевич с каким-то внутренним удовлетворением ощутил, что испытывает к городу схожие чувства. Город не мог его любить, потому что сам он никогда не любил его – эта мысль явилась неким открытием, позволившим взглянуть на его улицы без сожаления. Почему же он раньше не понимал этого? Неужели потому, что было некогда…подумать о жизни? А чем же он тогда занимался со своим другом Петровичем, как не размышлял о жизни? Правда, говорил больше Петрович, а он больше молчал и соглашался.

Петрович считал себя человеком умным, тонко понимающим всех участников жизненного процесса и чётко знающим эту самую жизнь во всех её проявлениях. И Павлу Васильевичу было очень удобно во всём полагаться на своего друга. Вот к примеру, покупку проездных талонов Петрович признавал за признание своей старости, и Павел Васильевич соглашался, тем более, что общественным транспортом пользовался он достаточно редко.

Но сейчас, завидев жёлтые стены бывшего комбината плащевых тканей и пушистые сизые ели возле центральной проходной, он решил непременно купить себе проездных талонов.

-Какая была махина! – усмехнулся он про себя, глядя на ёлки, в которых когда-то красовался высокий памятник вождю мирового пролетариата. – На весь Союз гремели! Э-эх!

Он соскочил со ступеньки автобуса на землю, полной грудью вдохнул воздух родных улиц и не отравился – ничего не почувствовал. Спокойно зашагал по проспекту, вошёл в почтовое отделение, приобрёл проездные и позвонил Петровичу.
 
-Признал-таки себя стариком! – задребезжал в стареньком телефоне голос его друга Петровича, - Сдался!.. Да не вякай ты, Паша! Проездные – это первый шаг к признанию собственной старости. Копеечная выгода...А рыбу давай. Карасей своих ты Алке тащи, а мне – щурят. И к рыбе чё-нить возьми. Я-то знаю, когда ты пенсию получаешь!

-Так рыба сырая, - возразил Павел Васильевич.

-Экономист, блин! - выругался Петрович, - Жмотяра ты, а не экономист!

Но Алла от рыбы отказалась - не нужны ей были ни щуки, ни караси.

-Возиться неохота, - бесцветным голосом проговорила она, ставя чайник на плиту, - Да и рыбой всё провоняет… опять-таки шелуха кругом, - щёлкнула она кнопкой автоподжига и достала из шкафчика тёмно-синюю кружку с яркой жёлтой надписью «Супер - папа».

Яблоки взяла, спокойно выслушала жалобы Павла Васильевича аргументированно доказала ненужность больше половины пунктов.

Павел Васильевич не возражал. Он молча глядел в широкое окошко, подоконник которого был заставлен всевозможными коробочками с сухими кашами и чаем, на серое громоздкое тело родильного дома, окружённого ветвистыми тополями, расположенное так близко к дому его младшего сына.

Надо же, Вадиму было всего 27 лет, а у него совсем скоро в стенах серого здания появятся на свет уже второй и третий ребёнок…или третий и четвёртый, если считать и сына Аллы от первого брака. Кто бы мог подумать, что Вадим был способен взять замуж женщину с малышом, да ещё и усыновить его? Очень удивил он тогда родителей и старшего брата, но смеяться над собой не позволил и нравоучения выслушивать не стал – сразу же перевёлся на заочное отделение, устроился на работу и снял квартиру, и в родительский дом приходил уже гостем.

Внезапно Павел Васильевич вспомнил, как однажды Вера предложила молодым для проживания тростянский дом, а Алла отказалась с милой улыбкой :
-Этот дом не подходит для проживания, спасибо!

Вот как! Павел Васильевич усмехнулся, стараясь не глядеть на невестку, рассказывающую об успехах Катюши в подготовительном классе. Да, квартира у младшего сына хорошая, просторная, светлая, сухая. Четыре комнаты, балкон, лоджия, большая кладовая – живи, не хочу. Идеальное место для выращивания потомства, или это вид роддома так стимулирует?

Павел Васильевич устыдился своих мыслей и стал прощаться.

-Вадику с зоны звонили – щенка на следующей неделе можно будет забрать, - предупредила Алла.

-У меня уже есть собака, - Павел Васильевич поглядел невестке прямо в глаза, - Замечательный пёс. Мне другого не надо.

Алла опешила и не нашлась, что ответить, а Петрович радостно захохотал, принимая из рук друга пакеты с рыбой, бутылку водки и нехитрую закуску, купленные в ближайшем гастрономе.

-Щас, щас мы это дело уработаем! – потирал он руки, - Засолим! Это ты молодец, что рыбки мне привёз. За это тебе – мой нижайший поклон. Ну, время у тебя ещё есть? – он взял в руки бутылку, - Давай махнём по писярику! Торговля лучше пойдёт… Ты помнишь Блинохватова, инженера по технике безопасности? Ну, его жена ещё с Валькой твоей на 37-ой линии работала? …Ну, который на спор лужу за пятым складом мерять полез и ногу сломал? – Павел Васильевич кивнул, - Во-о-от! Ну, так они с женой на рынок перекинулись, когда ещё только разговоры о развале пошли. Дураки-то типа нас с тобой ещё надеялись, а Блинохватовы уже зачелночили. С сумочками они одни из первых поехали, а с Харькова дублёнки пёрли, да плюс тёща блинохватовская коробками порошок и зубную пасту с фабрики таскала. Он свою «копейку» под завязку на каждый рынок грузил, а уезжал пустым. Чистая прибыль! А жена его потом на Черкизон за шмотьём гоняла. Чем только не торговали – и трусами, и игрушками…Видал я его по нонешней весне. Говорит, с рынка в Омегу давно перебрались, на кожу перешли. Несколько отделов имеют. Все дети в торговле, у всех коттеджи в Долине нищих…Вот как люди умеют приспособиться, Паша, а не то, что мы с тобой - чуханы! Так вот, Блинохватов мне говорил, что без этого дела, - Петрович щёлкнул себя пальцами по шее, - торговли нету! Мол, кто не выпивал, тот давно загнулся – дело не пошло. А тебе сейчас на продажу идти, кумекаешь, об чём я?

-А Валька где? – отчего-то вспомнил свою давнюю любовницу Павел Васильевич – и лицо её отчётливо вспомнил, и голос, и походку.

-Валька? А кто её знает? – Петрович пожал покатыми плечами, - Я её последний раз видал года три назад. В магазине. Да как она? Старая стала. Бабка, - пояснил он,- У нас-то с этим делом попроще : встал с утра, умылся – уже красавец!  – захохотал он, - А бабам – сложнее, так ведь? У Вальки твоей жизнь не задалась – то она от мужика своего бегала, то он от неё, а однажды сбежал, и с концами. А у ней два пацана на руках – чё хочешь, то и делай! И вот один пацан в армию подался, а другой – в бандиты. Его в Саратове пристрелили, - Петрович вздохнул, -А Валька – она так за Собесом в малосемейке и живёт, если не померла.

-Да, я помню, - кивнул Павел Васильевич.

-Чё, навестить хочешь? – подмигнул Петрович, протягивая ему полную рюмку.

-Нет, - отрицательно покачал головой Павел Васильевич, - Просто ты сказал, а мне любопытно стало. Так…не о чём! – и поглядел на часы.

-Да позвонят тебе, не переживай! – махнул Петрович, - И вообще, друг ты мне или портянка? Давай посидим, покалякаем…Сходишь на свои смотрины, и Бог даст - дело выгорит. А не выгорит – всё одно обратно придёшь, и я тебя в твою Тростянку с комфортом отвезу. Гляди! – он показал на мотоциклетную люльку, небрежно накрытую куском старого брезента, - Я тебе обещал? Вот! Довезу тебя, а заодно и погляжу, где мне обитать придётся, если Ритка меня выставит, или я сам от неё сбегу. Понимаешь, совсем у старой крыша потекла – третью кошку завела, да не просто кошку, а помесь кошки, крысы и собаки – сфинкс называется. Лысая горбатая тварь с лупанами заместо глаз во-о-от такими! Орут, как потерпевшие - не дотронешься, и везде делают коконы…да нет, норы такие  – в одёжке, в одеялах. Им же холодно – они без шерсти. Так вот Ритка уже продала один выводок и с этих денег купила себе кольцо золотое и кошку новую. Кот и две кошки, тьфу! И заявляет мне, мол, кошки эти для неё дороже, чем я – с них уже колечко себе поимела, а с меня – седые волосы и нервный тик лица! Вот тебе и благодарность за хрен знает сколько лет семейной жизни. Заместо медали…Да не смотри ты на часы! Позвонит тебе твой клиент, куда он денется?

Но никто Павлу Васильевичу не позвонил, и когда он входил в лабиринт двора четырёх пятиэтажек, назначенный для смотрин час безвозвратно канул в прошлое. Только б не Семёновна, думал незадачливый торгаш, выглядывая между морщинистых стволов вязов и тополей свой подъезд. На лавочке кто-то сидел, но судя по габаритам, явно не говорливая старуха…Ребёнок, нет, женщина, девушка – а встречу ему как раз назначил молодой женский голос, слабый и какой-то обречённый.
При виде запыхавшегося Павла Васильевича девушка поднялась. На вид ей  было лет тридцать, не больше.

«Наверняка, ровесница Сашки или Вадима!» - мелькнуло в голове Павла Васильевича.
Бледное лицо, тяжёлые тёмные волосы до плеч, тоненькая стёганая курточка, голубые джинсы в обтяжку и слепящие белизной кроссовки. Руки в карманах, голова чуть наклонена вниз.

-Извините, а вы не квартиру смотреть? – выпалил он.

-Да, - в синих глазах промелькнул испуг.

«Симпатичная, - подумал он, - и голос приятный».

-Извините, что опоздал, - он открыл дверь подъезда, пропуская девушку вперёд.
Но вместо ожидаемого хронического аромата, состоящего из запахов жареной картошки, подвальной сырости, запылённых лестничных пролётов, регулярно пережигаемых внутренностей почтовых ящиков и Красной Москвы старой сплетницы Семёновны, подъезд дохнул на своего вчерашнего жильца бодрящим миксом свежего алкоголя и сырой речной рыбы.
 
Зараза Петрович! «Давай по писярику! Давай по писярику!». И дыши теперь в сторону!

Павел Васильевич было смутился, но приятное тепло и тишина квартиры быстро настроили его на общение. Он водил девушку по комнатам, показывал виды из окон, рассказывал, как ему казалось, смешные истории, словом, вёл себя совсем не так, как обычно. Золотая рыбка стояла на стеклянной полке серванта и поблескивала золотой чешуёй.
 
Девушка, представившаяся Ольгой, казалась Павлу Васильевичу очень милой и скромной. Она мало говорила и робко улыбалась, но оказавшись рядом с сервантом, поглядела на рыбку и вдруг нахмурилась.

-Подождите, - сказала она, - так вы сдаёте квартиру или продаёте её?

-Продаю,- пояснил Павел Васильевич, - вернее, это сыновья мои продают…Нет, квартира моя, но моим сыновьям вдруг понадобились деньги…Знаете, как бывает? А сам я проживаю в Тростянке, в собственном доме. Отсюда я уже выписался, мебель перевёз, вот диван да сервант оставил…И, если что, Оля, я готов вам хорошо уступить.

 -Но я думала, вы сдаёте, - Ольга совершенно опечалилась.

Она подошла к окну, опустила голову и сказала:
-Знаете, у меня тоже два сына, но они ещё маленькие... А у вас тут два садика, школы, поликлиника, и до работы мне близко…Я в Интерре работаю, - она с мольбой поглядела Павлу Васильевичу в глаза,- И животных у меня нет, и мужа тоже нет, только дети – они хорошие, послушные, - в её глазах блеснули слёзы, - Никто не хочет сдавать, когда узнаёт, что дети маленькие. А они на обоях уже не рисуют и не ломают ничего! – добавила она с отчаяньем, - Очень жаль, что вы не сдаёте! Я думала, мы говорили о найме…

-Не может такого быть,- покачал головой Павел Васильевич, - Хотя, мы могли не понять друг друга. Дело в том, что мой телефон – в нём динамик ни к чёрту, и я половины не слышу из того, что мне говорят. А уж как меня слышат – мне неизвестно.

-А почему же вы себе новый не купите? – вздохнула несостоявшаяся покупательница.
 
-Не знаю, - Павел Васильевич пожал плечами, -как-то обхожусь этим… Оля,- неожиданно для себя он взял маленькую узкую ладошку в свои руки, - Бога ради, не расстраивайтесь! Смотрите, - он подвёл девушку к серванту и взял с полки золотую рыбку, - один очень мощный колдун однажды заговорил эту рыбку на счастье…Правда!  У меня всё в порядке, да и стар я уже для счастья, а вот вам она может пригодиться – я хочу, чтоб у вас всё было хорошо, - и он вложил рыбку в её руку.

-Но колдовали на ваше счастье, - сомневалась Ольга, разглядывая рыбку.

-Имён там не называли, - продолжал врать Павел Васильевич, - и, может быть, речь шла об удаче? Пусть эта рыбка послужит вам!

Наконец, глаза Ольги сверкнули…надеждой? В эту минуту сам Павел Васильевич был близок к тому, чтобы поверить в своё враньё...

-Спасибо! – Ольга сделала несколько шагов по направлению к выходу и обернулась, - А вы совсем не старый! Это я вам точно говорю!

…Уже затемно не старый Павел Васильевич продирался сквозь дебри двора, желая только одного – чтобы гараж  Петровича был закрыт, а сам Петрович спал в своей постели. Ещё был шанс успеть на последний автобус, или же на худой конец можно было взять такси, но главное – оказаться в своём тростянском доме, откуда Балашов был только виден из кухонного окошка. Но треск и грохот, становившийся всё громче по мере его приближения к гаражам, беспрерывным звуком артиллерийской канонады отражался от стен домов и  сводил все надежды на нет.
 
-Немцы в городе! – радостно кричали мальчишки, стреляя друг в друга из палок, прыгая по крышам гаражей, падая замертво и моментально воскресая.

«Немец» Петрович, некоторые предки которого действительно были родом  из немцев Поволжья, сидел на своём стальном коне, как влитой, в полной амуниции - в шлеме и кожаной куртке нараспашку. Окутанный клубами  сизого дыма, он накручивал ручку газа, внимательно прислушиваясь к работающему мотору, а, завидев Павла Васильевича, он закричал с завидным боевым задором :
-Прыгай, Паша, эта ночь - наша!

Павел Васильевич повалился в люльку, пребольно ударившись коленом о железный бок канистры с бензином. Петрович нахлобучил ему на голову шлем, сбив кепку, и они понеслись по улицам города. Со стороны могло показаться, что они периодически отстреливались от невидимых преследователей из самого разнообразного оружия – железный конь Петровича был настоящий артист.
 
Что можно сказать о последующих днях в жизни Павла Васильевича?
Во-первых, Петрович был прав : ночь действительно оказалась принадлежащей им до самой последней звёздочки на остывающем сентябрьском небе, потому что в Тростянку они попали только на рассвете. А во-вторых, если бы дело было только в этом!

Впрочем, ночная поездка прошла вполне предсказуемо. Конь Петровича уральской породы уже в районе железнодорожного депо потребовал дозаправки – датчик уровня топлива был неисправен, и конь ни в чём не был виноват. Учитывая его необычайно солидный возраст, он творил чудеса, подпрыгивая на кочках Нефтяной улицы, ныряя в бездонные жерла ям и бодро выбираясь из них. Просто Петрович позабыл ещё одну канистру, и точно перед поворотом на трассу, как раз на том участке дороги, где начиналось более или менее приличное покрытие, волшебство закончилось - конь встал.

Следует заметить, что это самое место было настолько живописным, что вполне могло стать достойным кисти мастера, и в другое время Павел Васильевич непременно оценил бы это, но в тот момент он скользил по окрестностям равнодушным взглядом, думая совершенно об ином.

А между тем, по одну сторону от путешественников змеилась в густых камышовых зарослях запрудная речка, не смевшая нырнуть в травяные богатства тростянского луга по причине решительно сдерживающей её преграды - высокой галечной насыпи с проложенными рельсами, врытыми столбами и натянутыми проводами. За лугом пенились бескрайние леса, в которых сам Хопёр катил свои тяжёлые воды, орошая живительной влагой целые миры, щедро раскрошив по приделам своим множество болот, озёр и стариц. По другую сторону дороги утопал в уже осунувшемся многообразии плодовых деревьев дачный мир горожан, яркие разноцветные кубики домиков которого, построенные на разных высотах рельефа, тянулись по направлению к Балашову, оставленному позади – город преспокойно нежился в тёплом сентябрьском воздухе, устремляясь на холмистые возвышенности своими крайними улочками, украшенными  кленовой позолотой. Наконец, впереди, прижавшись к обочине дороги, на самом повороте, уходящем в петлю путепровода, пристроилось несколько жилых домов в один и два этажа, появление которых в этом месте было вполне  объяснимо находящейся чуть дальше железнодорожной развилкой и каменной будкой стрелочника. И надо всем этим раскинулось темнеющее бирюзовое небо, на горизонте которого солнышко уже укладывалось на ночлег за роящиеся там чёрные облака, высветляя их до благородных  оттенков, и высветляя купола леса так, что можно было безошибочно определить местонахождение самого Хопра по широкой тёмной полосе, разделяющей лес на части.
Павел Васильевич вылез из люльки мотоцикла и устало опустился на траву, обхватив свою голову обеими руками.
 
-Хи-хи-чек-чек! Хи-хи-чек-чек! – посмеивались над незадачливыми путешественниками чеканы, а камышовки мелодично вскрикивали, то и дело разрывая сухие заросли своими маленькими крыльями.

Пару раз совсем рядом деловито крякнула утка, но резкие утробные звуки проносящихся по путепроводу автомобилей глушили голоса природы и  Петровича, тщетно пытающегося отыскать свой мобильный телефон. Возле будки появился путеец в фирменном жилете оранжевого цвета с метлой в руках. Он с интересом поглядывал в сторону владельцев будущей ночи, опасаясь подходить ближе.

Требовался бензин, но топать за ним несколько километров назад в Балашов или же вперёд в Тростянку не очень-то и хотелось, и Павел Васильевич взял канистру и направился к путейцу.

Старик, выслушав просьбу, выудил массу подробностей о поездке, посочувствовал и отправил Павла Василевича «к коммунальщикам» – в поселение рядом с будкой, в котором нашлось два автовладельца, но они заломили за бензин такую высокую цену, что Павел Васильевич только махнул рукой.

-Каждый выживает, как может, - нагло заявили коммунальщики, - Ничего личного, это – простая коммерция. У вас проблема, мужики, и её скорое решение стоит денег. Не хотите – пешкодральте до заправки, вызывайте эвакуатор, толкайте сваю развалюху хоть к чёрту отсюда, нам по фиг. Кстати, есть обалденное горючее для души. А?

Такое горючее Петрович как раз-таки не забыл, а потому возвратился Павел Васильевич к своему другу, не солоно хлебавши.

-Барыги проклятые! – заругался Петрович, грозя кулаком в сторону коммунальщиков-коммерсантов, присевших у зарослей карайчика на свои канистры с бензином на случай перемены решения в их пользу,- Жаль будет, если я свой телефон потерял – найти не могу. Уж лучше б я его в гараже оставил, правда, Паша?

«Уж лучше бы ты сам в гараже остался!» - подумал Павел Васильевич, злясь на своего товарища, на его железного коня, на коммунальщиков, на Балашов, на природу – словом, на весь мир.

Но тут затрещал старенький Нокиа, и Павел Васильевич с радостью услыхал дребезжащий голос Торбайчика, почему-то отсылающего его, Павла Васильевича, в баню.

-Мы на трассе застряли! – закричал в полнейшем отчаяньи Павел Васильевич, - У нас мотоцикл заглох, Витя!

Телефон захрипел и тоже заглох – разрядился.

-Ну, едри его в коромысло! – заругался Петрович и открыл бутылку.

И когда солнышко последними лучами своими небрежно выкрашивало каменные подпорки путепровода в тусклый жёлтый цвет, когда со стороны луга явственно потянул ветерок неповторимым ароматом высушенного разнотравья, острое чувство одиночества пронзило грудь Павла Васильевича. Всё было не то, всё шло не так, как хотелось, и целому миру не было до него никакого  дела.

Оставив Петровича и деда-путейца возле мотоцикла за важными разговорами, в которые пытались влезть коммунальщики-коммерсанты, он вышел на пустынную дорогу и услышал в отдалении гудок приближающегося поезда. В то же самое мгновение на путепровод влетел синий Беларус – он нёсся на огромной скорости, отчаянно грохоча всем своим существом. Из его кабины высовывался человек, делая широкие махи руками и что-то крича. Дед-путеец сорвался с места и помчался к своей будке, но прежде чем он достиг её, Беларус выскочил на переезд и под трескотню сигнальной сирены лихо миновал его. Павел Васильевич остановился посредине дороги, а Беларус, использовав приём профессионального дрифта, остановился в двух метрах от заглохшего мотоцикла и раскрывшего рот Петровича.

В следующую секунду, беспрерывно гудя, мимо всей компании пронёсся поезд Пермь-Новороссийск, мигая жёлтыми окошками, а из кабины Беларуса на землю выпал Торбайчик. Из другой двери Белоруса выскочил мужчина в телогрейке, широких семейных трусах и резиновых сапогах на босу ногу, и Тобайчиков стало двое.
Павел Васильевич вздрогнул  и стал тереть пальцами глаза, а второй Торбайчик закричал Петровичу :
-Тормоза есть?

Петрович согласно кивнул в ответ.

-На тросА возьму! – крикнул второй Торбайчик, оказавшийся, как выяснилось впоследствии, Вальком – братом Торбайчика первого,  и вскоре железный конь мчался по ночной трассе, разрезая холодный воздух, слетая с обочины на поворотах, в вожделенную Тростянку. Но облегчения Павлу Васильевичу это не принесло, потому как пунктом назначения был не его дом, а баня его новых друзей.


***
-Ну, чё, хата неплохая!- заявил молодой мужчина, оглядывая стены и потолки в квартире Павла Васильевича, - Делов тут, конечно, до фига, но если добазаримся, я всё как надо сделаю! – он подошёл к окну и потрогал деревянные рамы, - Вот эту ерунду по-любасу выкидывать и пакеты ставить. Стены выравнивать, полы перестилать, - он пружинисто покачался, не отрывая от пола ног, - Сантехника – ни к чёрту! – Поглядел в окошко, - И пустырь этот…Вот качалка рядом – эт хорошо! – Он широко улыбнулся, и круглое румяное лицо его сделалось ещё шире, - А эт чиво? – он почти прислонился лбом к стеклу, - Авария что ль?

Павел Васильевич подошёл ближе и увидел под окном огромные кучи чёрной земли вокруг глубокой ямы, в которой возле обнажённых труб возились двое рабочих ; третий сидел на корточках возле ямы и курил, сдвинув шапку на затылок.
 
-Не знаю, -Павел Васильевич пожал плечами,- Я же тут не живу.

-Я слыхал, что в ваших домах частенько воду отключают, - мужчина одёрнул на себе спортивную куртку и засунул кулаки в карманы.

-На лето отключают горячую, как и везде, - Павел Васильевич старался подавить в себе раздражение, вызванное этим покупателем, - а холодную – не замечал.

-Это типа, чтобы летом помыться, надо ведром воду греть? – весело спросил покупатель и захохотал, запрокинув голову.

Павел Васильевич отвернулся. «Не хочешь – не бери!» - подумал он и пошёл в зал. Там возле серванта стояла молодая женщина : в кожаной курточке, отороченной по воротнику чёрным блестящим мехом, в бархатных обтягивающих брючках, в сапожках на высоких шпильках, стройная – она была похожа на дорогую куклу. Впечатление усиливали белоснежные волосы, единой волной струящиеся по спине и плечам, огромная чёлка, из-за которой совершенно не было видно глаз и ярко накрашенные губы. В руках у посетительницы была золотая рыбка, которую Павел Васильевич привёз с собой из тростянского дома. Вернее, он привёз с собой сразу двух рыбок – на всякий случай, но на вид поставил только одну, другую же спрятал в один из ящиков серванта.

Если бы Петрович был сейчас рядом, он непременно подсказал своему другу, что покупатель не из вредности или по какой другой причине выискивает недостатки в квартире – он хочет сбить цену ещё до начала торгов, но Павел Васильевич уже и сам догадался об этом. Однако ему всегда казалось, что торгуются люди от бедности, а те, кто имеет определённый достаток, считают уступки унизительными…

-Лилёк, чё скажешь? – Мужчина неслышно вошёл в большую комнату.

Лилёк смутилась и быстро поставила рыбку на полку.

-Мне нравится,- еле слышно произнесла она, склонив голову чуть набок, и Павел Васильевич увидел, что глаза у неё светлые, а ресницы пушистые и длинные.

-А косяки за хатой есть? – мужчина широко расставил ноги, достал из кармана ключи с брелоком и принялся вертеть их на пальце, - Ну, жмуры там какие или ещё чего?

-Макс! – Лиля с мягкой укоризной посмотрела на своего спутника, как смотрят взрослые тётеньки на маленьких детей, задающих неудобные вопросы.

-А чё? – несмотря на свою внушительную внешность, Макс действительно походил на ребёнка, большого и хулиганистого, - Мож, тут кто ласты поклеил? Я не хочу. Будет потом тут приведение шататься…Пугать. Или вагон…В курсе? – он вперился тяжёлым взглядом в Павла Васильевича, - Ну, когда хата – пустая, и вроде всё в поряде, а потом расчудесным образом выясняется, что хата – резиновая, и куча народу в ней прописана. А ты уже такой - бабки в задаток отдал, кайфуешь – припала хатка! А хрен там! И-и-и потом начинаешь канителиться – выселять…выписывать…Ругаться, короче, - он повёл плечами  и опять громко рассмеялся, - Я чё, не в курсах что ли? Первый класс, вторая четверть.

-Нет, - сдержанно ответил Павел Васильевич, - Я тут один был прописан. Уже выписался – могу домовую книжку показать. Что же касается…жмуров…

Он не договорил – у Макса зазвонил телефон.

-Да, Дед! Ты где? – крикнул в трубку Макс, развернулся и не спеша пошёл в спальную комнату, - Не вопрос, подскачу, ща только с хатой порешаю…Да смотрю пока…Ничё конкретного…

Лилёк проводила мужчину каким-то беспомощным взглядом и буквально застыла на месте, как статуя, ухватившись тонкими пальчиками за полы своей курточки, поблескивая золотыми украшениями. Павел Васильевич совершенно не знал, что он мог бы ей сказать в какой-либо ситуации, в том числе и в этой. Предложить присесть ей на стул или диван? И стул, и диван были настолько непрезентабельны на вид, что казались недостойными такой женщины, как Лилёк…Лиля.

Таких дорогих красавиц, как Лиля можно увидеть выходящими из авто возле торгового центра, подумалось Павлу Васильевичу, или в сериалах, которые обожает его невестка Алла «за правду жизни». Прагматичная и расчётливая Алла, любящая сериалы, была в своём увлечении настолько же нелепой, как и Лиля, находящаяся в квартире с потемневшими старыми обоями на стенах, рисунок которых можно было определить по светлым пятнам, оставленным после ковров. Мир полон несоответствий…
Павел Васильевич осторожно шагнул в сторону кухни и ощутил тонкий аромат несомненно дорогих духов Лили, нежный и ненавязчивый, и тяжесть собственных лет надавила на его плечи тканью старого плаща.

-А вы совсем ещё не старый!- сказала ему Ольга, стоя в этой самой комнате всего несколько дней назад, и он воспринял бы эти слова, как насмешку, если бы она не подошла к нему с золотой рыбкой в руках, желая поблагодарить за подарок – в душевном порыве она потянулась к его щеке, и он ощутил свежесть дыхания, с удивлением повернул голову и коснулся мягких губ. Поцелуй вышел долгим, почти бесконечным…

Павел Васильевич провёл пальцами по мокрому лбу, открывая форточку кухонного окна. Прямо на тротуаре стояла огромная тёмная иномарка, возле которой Антонина Семёновна, опершись на бадик обеими руками, пыталась поднять бунт, агитируя на решительные действия двух подъездных старушек.

-Уже людей за людей не считают! – донёсся с потоком холодного воздуха её квакающий голос, - Хамы какие! Поставили своё корыто – не пройти, не проехать! Да это к Зайцеву в 54-ую приехали, квартиру смотреть. Всё в гаражах пьянствовал, да видать, денег на самогонку не хватает – решил квартерку продать, а сам в Тростянку, в пятистенок переехал. Тьфу! В грязи там куражится…Оно ж как – свинью к грязи тянет. Совсем без жены развинтился. Спился! Не хватало ещё, чтоб нахалюги какие его квартиру купили. Будет тогда нам жизнь – ад раем покажется…

Образ Ольги вместе со сладкой дрожью моментально испарился. Павел Васильевич взял с подоконника любимый бокал покойной жены и открыл кран. Холодной воды, равно как и горячей, не было.
 
-Да что б тебя, - пробормотал он и поставил бокал на мойку.

-Что, Лилёк? – Мужчина в большой комнате говорил громко и бодро, - Поехали? Меня Дед с Вуком возле Рассвета ждут…Чё? Те чё, эта хрень понравилась? Ну, давай, раз понравилась, я не против…

-Макс! – еле слышный голос Лили всё с той же укоризной.

-Да ладно тебе! – возразил мужчина, - Не парься… Уважаемый, - Павел Васильевич обернулся, - Вобщем так, я всё посмотрел, хата нормальная, но цена – не вариант. Падай, и мы договоримся. Тут ремонту на пол-ляма, по-любасу. И гараж – отдельная песня. Я ж не могу свою тачку под окнами оставлять, правильно? Тут аборигены – мама, не горюй! Так что думай, а я тебе звякну, добро?

-Хорошо,- кивнул Павел Васильевич,- Но только я в Тростянке живу, а там связь не везде хорошая…

-Понял – не дурак! – Мужчина широко улыбнулся, - Был б дурак – не понял. До связи!

Скрипнула входная дверь. Лиля вышла, не попрощавшись.

Павел Васильевич вошёл в зал. Стеклянная полка была пуста – золотой рыбки не было.


***
Он не видел, как Макс и Лиля вышли из подъезда, как все бабки, включая смутьянку Антонину Семёновну, словно по команде склонили перед ними свои головы в приветственном поклоне, как красивая иномарка, мягко шурша шинами, выехала со двора – он повалился на диван, не снимая плаща и ботинок.
 
Обижаться на старую перечницу Семёновну не имело смысла – на правду не обижаются, всё так. Вера очень переживала : всё боялась, что до пенсии он не дотянет. В садике, куда после закрытия комбината он устроился сторожем, у него не задались отношения с начальством. Вера переживала говорила :
-Тяжело у меня на сердце, Паша. Пропадёшь ты без меня…

А он и не думал пропадать – начальство вскоре сменилось, и на работе всё наладилось. Что же касается прочего, то по всем направлениям всё было ровно : пенсию оформил и получил, и весь его жизненный маршрут представлял собой нехитрую схему : квартира – работа – гараж Петровича. Да он вообще не думал, что с ним может что-нибудь произойти. Попросили уволиться из садика– уволился, и маршрут сократился на один пункт .

Петрович – тот после развала Комбината бомбил на своей «Копейке», пока она полностью не рассыпалась, а потом сторожил в нескольких местах.

-А чего ещё делать. Паша? – вопрошал он, разливая пиво по пластиковым бокалам. – Жизнь прожита. Бурная молодость, романы, переживания, профессия и даже отцовство – всё осталось позади. Жизнь прошла вот на этих самых улицах. Жалко ли мне? Даже если и так, то главный закон природы  не изменить : всему своё время!  Вон Ритка цветы выращивает, по квартире пройти нельзя – повсюду земля в мешках и земля в горшках. Говорит : «Я – не старуха, чтоб на одну пенсию существовать. Я жить хочу!»…Хм, молодуха, блин! А я – дед, и мне не плохо! Я – сам по себе, внуки – сами по себе. Встречаемся раз в месяц в день пенсии, и чего? Где тут трагедия? Всё нормально, Паша. Главное, нас уже удивить ничем нельзя! О, как!

Оказалось, что можно…Да, принимать свой возраст можно спокойно – ну, не биться же головой о стену, что тебе не 40 и не 50? Только как жить, когда в твоём телефоне забит номер 30-летней женщины, которая  утверждает, что «ты ещё не старый»?
Оля…Чёрт бы её побрал с тем волшебным поцелуем, разбередившем всю душу, всколыхнувшем кровь снизу доверху…О том, что эти бабы существуют, Павел Васильевич давно и думать забыл! Ну, бывало всякое, но это так несущественно, что и не вспомнить толком. А как забыть этот поцелуй?

Он вздохнул и повернулся на другой бок. В пустой квартире были отчётливо слышны разные звуки. Вот закричал соседский ребёнок, а следом заругался женский голос. Вот сработала автомобильная сигнализация, а вот Антонина Семёновна заквакала на хулиганов, и старая болонка Чапа вторила своей хозяйке. Вот хлопнула подъездная дверь и послышались шаги…

Павел Васильевич взглянул на наручные часы. На сегодня было назначено два показа. Второй покупатель немного опаздывал. Оля…Он рывком сел на диване. Где набраться смелости, чтобы набрать номер её телефона? Нет! Лучше забыть, выкинуть всё из головы, не ждать и не надеяться. Всё у этой девочки с мягкими ладошками и сладкими губами будет хорошо - он же подарил ей на счастье золотую рыбку!
Павел Васильевич усмехнулся, подошёл к серванту, выдвинул ящик и достал оттуда четвёртую рыбку, но не успел он поставить её на стеклянную полку, как раздался дверной звонок.


***
Вошедшему пареньку было лет 25 – тоненький и вертлявый, в яркой спортивной курточке и тёмных джинсах, он близоруко щурился на свет электрической лампочки и широко улыбался полными губами.

-Артём! – протянул он широкую горячую ладонь, - Но обычно мама зовёт меня Артёмкой. Я привык.

Он прошёл в комнаты, и в следующие полчаса Павел Васильевич чувствовал себя гостем в своей собственной квартире.

-Замечательный вид! – говорил Артёмка, выглядывая в спальное окно, - Панорама будущего! По плану на этом пустыре через пару лет будет разбит шикарный городской парк с православным храмом, детскими площадками и прогулочными аллейками. Моей маме в её возрасте полезны прогулки на свежем воздухе. А вот там…обратите внимание на кучу бетонных плит – это начало новостройки, в которых квартиры будут стоить бешенных денег. Мама говорит : «Глупо платить за стены больше, чем они стоят!». А вот эти ямы – на их месте предполагают поставить гипермаркет и целую сеть модных магазинов…Что это? – широкий нос Артёмки расползся по стеклу, - Трубы меняют. Вот видите, как хорошо у нас работают коммунальщики? – когда он повернулся к хозяину квартиры, его огромные тёмные глаза светились радостью, - Это хорошо, что вы не перестраивали стены…Вы ведь их не перестраивали? – провёл он ладонью по старым обоям; Павел Васильевич отрицательно покачал головой, - Стены ровные, что достаточная редкость в таких пятиэтажках. И полы не скрипят, - он покачался на ногах, как это делал предыдущий покупатель, - Мама терпеть не может скрипучих полов. И мышей. У вас нет мышей?

-Не встречал, - угодливо соврал Павел Васильевич, стараясь запомнить всё, что говорил бойкий молодой человек, исключая информацию о его маме.

-Это здорово, потому что мамин кот Дракула не умеет ловить мышей – он их боится. Знаете, есть такое редкое заболевание у кошек, при котором они боятся крыс и мышей – при виде грызунов у них начинается паническая атака и выпадает клоками шерсть…Бедная мама! Она так переживает, - Артёмка судорожно вздохнул,- Что это? – он прищурился, достал из нагрудного кармана очки, водрузил их на нос и осторожно подошёл к серванту, - Продаёте? – он обернулся к Павлу Васильевичу.

-Сервант? – спросил Павел Васильевич. 

-Рюмку, - Артёмка осторожно взял золотую рыбку в руки, - Понимаете, я учусь на экономическом – мама всегда мечтала, чтоб я был экономистом. Но я поступил заочно ещё и на юридический – без знания законов в нашей жизни никуда, я считаю. Правда, мама этого не знает, - понизил он голос, - она такая наивная! Так вот, на моём курсе учится сын очень состоятельного человека, который коллекционирует предметы старины. И мне достоверно известно, что он ищет точно такую же рюмку – в его сервизе не хватает шестой рыбки.

-Верно, - согласился Павел Васильевич, - рыбок было шесть.

Артёмка прижал рыбку к груди, прошагал до балкона и обратно, и спросил, заметно волнуясь :
-Сколько вы хотите за эту рыбку, Павел Васильевич?

Павел Васильевич оторопел. Одну рыбку разбил он сам, вторую он подарил Ольге, третью украли Макс и Лиля, четвёртую…продать?

-Я не знаю, Артёмка, - честно признался он, - Я не хочу тебя обманывать – у меня сервиз не полный, и цены его я не знаю.

-Я тоже не хочу вас обманывать, - честно признался посетитель, - у меня на эту рыбку большие планы…Давайте поступим так. Денег у меня свободных нет – все деньги забирает у меня мама, а мне перепадают только дорожные и на коржики в институтской столовой. Но я кручусь, как могу, - он виновато улыбнулся и поспешил добавить, - правда, мама этого не знает! Поэтому предлагаю вам обмен, - он достал из кармана курточки телефон и протянул его Павлу Васильевичу, - Я предлагаю вам обменять вашу рюмку на мой  телефон, если вы, конечно, не против.

Павел Васильевич взял в руки тоненький чёрный телефон и испугался:
-Что ты, Артём, это же недешёвая штуковина!

-Павел Васильевич, успокойтесь! – улыбнулся Артём, - Через неделю у меня день рождения, и мама купила мне в подарок новёхонький телефон – я уже видел спрятанную коробку. Я скажу, что потерял свой телефон, мама расстроится и сделает мне подарок на неделю раньше, - Павел Васильевич колебался – обмен касался ему очень не равнозначным, и Артём сказал ещё более ободряюще, - Павел Васильевич, я знаю свою маму – она не будет меня расстраивать. И я ничего не делаю в ущерб себе. Я получу больше, нежели заплачу вам за рюмку таким образом.

Кажется, в оборотистости молодого человека сомневаться не приходилось. Ещё некоторое время ушло на настройку телефона. Зарядное устройство продуманный паренёк возил с собой.

-Всякое может случиться, - пояснил он, бережно заворачивая рыбку в отутюженный носовой платок, - Я стараюсь не попадать в нелепые ситуации.

-Всё-таки, Артём, мне это не нравится, - вздохнул Павел Васильевич, - Как-то странно, чтобы простая рюмка так стоила!

-Просто у вас другой уровень восприятия, нежели у коллекционера, Павел Васильевич. Это происходит из-за разности уровня жизни. Вы же не можете себе представить, чтобы какая-то фарфоровая статуэтка стоила, как пять ваших квартир? ..Ну, вот! Я вам оставил в записной книжке свой номер на всякий случай – вдруг, у вас ещё что-то интересное будет? Вы же человек из прошлой эпохи, и у вас наверняка есть куча интересных вещей, которые можно обратить в денежные знаки, - он одобряюще улыбнулся, - Вообще я – человек перспективный, Павел Васильевич! Обманывать кого-либо совершенно не входит в мои правила – я дорожу своей репутацией. Просто я всегда играю по правилам. Со мною можно не дружить, но поддерживать отношения желательно.
 
-А квартира тебе понравилась? – спросил Павел Васильевич уже у порога.

-Квартира у вас замечательная, но цена завышена, - Артём поднял воротник курточки, - Я изучал рынок и могу дать вам совет – немного сбавьте цену, и покупатель обязательно найдётся!

Сбавить цену – легко сказать! Сыновья об этом и слышать не хотели,особенно Вадим:
-Папа, не глупи, - сказал он ему по телефону, и Павел Васильевич, привыкший к хрипяще-дребезжащему динамику, просто не узнавал голос младшего сына, - На рынке два дурака – один продаёт, а другой покупает. Я тоже цену не с потолка взял. Мы с Аллой всё посчитали – нам как раз хватит ипотеку закрыть, а Сашке – на его японку. Не снижай цены.

Павел Васильевич усмехнулся – вот тебе и ремонт!

Но расстраиваться не хотелось – смотрины оказались удачными.


***
Прошёл почти месяц с тех самых пор, как Павел Васильевич перебрался жить в Тростянку, и если первое время он всё-таки скучал по Балашову, по району Комбината, по своей квартире, то теперь почти и не вспоминал о своей прежней жизни, относя все события, произошедшие после переезда, к жизни нынешней.
Город уже не раздражал его своей близостью – выйдя утром в кухню, он бросал привычный взгляд в окно, но уже не вздыхал при этом, а спешил поставить на плиту чайник и разбудить Петровича, занявшего одну из комнат, который настолько сильно разругался со своей женой, что всерьёз решил с ней развестись.

Дело в том, что после многочисленных выяснений отношений по телефону, Петрович поставил условием своего возвращения выселение из его городской квартиры всех «лысых ушанов», то есть любимых и дорогих риткиному сердцу кошек-сфинксов. Условие было невыполнимым, и Петрович преспокойно отдыхал в Тростянке, натирая бока своему железному Уралу, поставленному в сарай.

Больше было проку от Торбайчика, который помогал Павлу Васильевичу чинить хозяйственные недочёты, попутно сооружая с Петровичем самогонный аппарат. Но главная его заслуга была даже не в том, что с помощью его брата на Белорусе был перепахана целинная огородная земля, а в том, что своим постоянным присутствием он отпугивал Анну Владимировну, которая несколько раз порывалась проникнуть с пирожками и прочей снедью на сопредельную со своим участком территорию.

Кроме того, в доме Павла Васильевича появился новый жилец – рыжий одноглазый кот, которого привлёк запах вяленой рыбы на сарайном чердаке. Кота долго не могли изловить – эта хитрая бестия обходила чудесным образом все ловушки и не соблазнялась даже кусками сырого мяса. Верного пушистый нахал абсолютно не боялся.

Наконец, настал тот момент, когда коту надоело играть с людьми в кошки-мышки и он сам вошёл на веранду, приветственно задрав хвост. Павел Васильевич широко распахнул дверь, и кот исполнил ритуал добрых намерений, учтиво почесавшись об угол стены, прерванный радостным криком Петровича :
-Иди сюда, сука рыжая! Шас ты у меня за всё ответишь!

Кот изловчился, вырвался из рук и залез на кухонный шкаф. Несмотря на гневные крики Петровича и раскрытое окно, кот покидать помещение не собирался. Наконец, его оставили в покое, но тут назрел вопрос выбора имени строптивому животному: Торбайчик предложил достойное одноглазого существа кличку «Пират», Петрович же настаивал на имени Чубайс, а Павел Васильевич не придумал ничего лучше, чем присвоить коту имя Мурок.

-Ну, какой ещё Мурок? – кипятился Петрович, - Всех рыжих котов по традиции называют Чубайсами. Не ломайте традиций! Вы только представьте, натворил эта гадина чего-эдакого, и я ему : «Ах, ты, Чубайс, падла, иди сюда, я тебе и второй глаз выколю! Будешь знать, как добро народное воровать!». А?

-Какое ещё народное добро? – оппонировал Торбайчик, - Про котов-Чубайсов уже давно не смешно. Чем вам Пират не нравится? Настоящая мужская кличка! Пёс Верный и кот Пират, ну?  А Мурками только бабки своих котов называют…А давайте ни вашим, ни нашим – Пират Чубайс? А чего? У меня вот два имени – Витёк Торбайчик, так фамилия мне больше нравится : Витьков-то как собак не резанных, а Торбайчик – я такой один!
 
Довод  Торбайчика возымел своё действие, и новому рыжему поселенцу было присвоено имя Пират Чубайс. После этого кот получил свою персональную миску и право пользования двором в любое время суток. Но в первую же ночь доверчивое животное, отчаявшись разбудить своим жалостливым мяуканьем новых хозяев, полезло копаться в неразобранные пока ещё коробки, за что получило-таки пинка от Петровича, заодно освоив путь через кухонное окно.

Слава Богу, ущерба вещам Пират Чубайс не нанёс – только газеты разорвал, в которые были обёрнуты хрустальные вазочки,  и Павел Васильевич, отыскав двух последних рыбок, поставил их на подоконник.

-О, какие рюмки! – хмыкнул Торбайчик, - Поди, советские? У Нюрки типа такие, только синие, и рыбина – графин…

-Этих рыбок всего шесть было, - сказал Павел Васильевич, - Первая сдохла – я её убил; вторая уплыла - я её подарил; третью выловили - украли; четвёртую я обменял…

-Погоди! – перебил его Торбайчик, - Сдохла – уплыла, убил – подарил…Чё за Агата Кристи?
 
Павел Васильевич рассердился:
- Я ж объясняю - было шесть золотых рыбок…

-Да это он такую ерунду придумал – старыми рюмками покупателей приманивать! – влез в разговор Петрович, - Носится с ними, как дурак с писаной торбой…Задрал ты со своими рыбками, Паша! – обратился он к товарищу, - Помогли они тебе? – Павел Васильевич молчал, - Не нравишься ты мне, Паша, ох, не нравишься! Какой-то ты не такой стал…

-Кончал бы ты бухать, Паша! – поддакнул Торбайчик, - Тебя эти рыбки до добра не доведут. Вот как у меня было? Значит, пью я, никого не трогаю, день, другой… а у меня на шифоньере чебурашка сидит – ну, игрушка такая плюшевая. ..И вот пью я день, другой, а потом вижу - чебурашка сидит и мне подмигивает! Ну, всё, думаю, хана! И – на больничку…

-Да? – Павел Васильевич полез в карман куртки, - А это видали? – он показал свой телефон, - Это мне на рыбку поменяли!

-Ну, едри его в коромысло! – глубокомысленно произнёс Петрович, вытирая руки о трико,- Паша, а там этот…ин-тер-нет есть?

-Там всё есть, Петя, - кивнул Павел Васильевич, - Фильмы можно смотреть, музыку слушать…Ну, куда ты руки тянешь? Не дам! А то нажмёшь, куда не надо…

-Я тоже хочу! – упорствовал  Петрович, - Видал, какую штуку придумал! За одну рыбку он девку молодую потискал, другую - на телефон выменял…Ну, ты и хват, Паша! Не думал я о тебе..

-Да пошли вы! – Павел Васильевич пнул дверь с досады и вышел во двор.

…День проходил за днём, а звонка или сообщения от Ольги не было. Иногда Павлу Васильевичу казалось, что тот волшебный поцелуй случился давным- давно, и образ Ольги, подёрнутый туманной осенней дымкой, далёкий и холодный, возникающий совершенно внезапно, не нарушал привычного ритма жизни, перемежаясь с различными мыслями о хозяйстве. Иногда этот образ затмевал собою всё, погружая Павла Васильевича в сладкую, чарующую негу, делая все заботы не существенными, и по венам его клокотала кровь, взрываясь в висках.
 
-Да она уже и забыла тебя! – говорил он самому себе, вглядываясь в висевшее в коридорчике зеркало, - В тот же вечер забыла, потому и не звонит. Скажет, дед какой-то…пожалела!

Да, если трезво рассудить, всё так и есть – живёт молодая женщина по имени Ольга своей жизнью, барахтается в своих бедах и радостях, о чём-то размышляет, ходит почти каждый день на работу…а работает она в Интерре, вспомнилось Павлу Васильевичу. Интерра – это крытые торговые ряды на Саратовской улице, прямо в самом начале Комбината. Однажды он покупал там Вере фрукты. Недешёвый магазин. А почему, собственно, он не может зайти в Интерру? Необязательно для того, чтобы увидеть Ольгу – можно даже и не подходить к ней, а так…Но, конечно, подойти стоит – просто ради приличия…Павел Васильевич представил себе, как он подойдёт к Ольге, поздоровается. Завяжется разговор…

Ольга обязательно спросит, продал ли он квартиру? Он ответит, что нет, не продал. Ходят и смотрят чудики разные, да и только.

А потом он в свою очередь спросит, сняла ли она квартиру? Интересно, что она ответит? А вдруг сняла? Скажет, что ей подаренная рыбка помогла. Они посмеются, и он как бы невзначай покажет ей телефон… Лишь бы не проболтаться про рыбок! Что ж, придётся немного приврать – даже не приврать, а подкорректировать. Сделать понравившейся девушке небольшой подарок с целью поддержать её – это одно, но связывать продажу квартиры с фарфоровыми рыбками – глупо. Петрович прав, взрослому мужчине не солидно заниматься такой ерундой.

Спросить у Ольги про её ребятишек следует обязательно, далее размышлял Павел Васильевич – женщины любят рассказывать про своих детей. Словом, разговор завяжется, и время пролетит незаметно, и вполне естественно, что он предложит проводить Ольгу до дома. И вот когда они выйдут на улицу, город уже зажжёт свои фонари. И они будут идти совсем рядом, заглядывая в лица друг друга, разговаривая и смеясь, и она будет прятать озябшие руки в карманы тоненькой курточки, а у него будет замирать сердце всякий раз, когда её локоть будет касаться его руки…

И она обязательно пригласит его в гости, и он войдёт в тёплую и уютную квартирку, где над большим диваном будет гореть торшер, и поставит на плиту чайник…Они будут разговаривать, сидя совсем рядышком, а потом он коснётся её руки и увидит взгляд синих глаз, в которых прочтёт самые нужные слова, которые никогда не произносятся вслух. И чайник будет свистеть, обдавая паром тёмное окошко маленькой кухни, путь до которой пролегал через сотни миров…Почему бы ему не зайти в Интерру?

Павел Васильевич не спал почти всю ночь, представляя встречу с Ольгой, вспоминая её тихий голос и тот единственный поцелуй, привнесший в его жизнь столько надежд и волнений. Он выходил на кухню, открывал форточку и чиркал спичкой, освещая рыжего кота, облюбовавшего себе место на отопительном котле, вдыхал сырой ночной воздух и глядел на освещённый сотнями фонарей город. Где-то в нём спит Ольга – властительница его сердечных дум, с которой он надеется встретиться уже через несколько часов.

Назавтра должна состояться встреча с очередным покупателем, после которой Павел Васильевич зайдёт в Интерру как бы за покупками. Конечно же, было страшно делать первый шаг, но ради ещё одного поцелуя он готов был пойти на многое…

Он тушил недокуренную сигарету и возвращался в объятия тёмной комнаты, падал в постель и горбатил простыню коленями, думая о том, что может ждать его в неизведанных мирах молодой женщины. А подушка душила его, одеяло жгло адским пламенем, и он снова убегал на кухню и чиркал спичкой, и рыжий кот внимательно следил за ним своим единственным глазом.

Наконец на горизонте забрезжил рассвет – серый и тяжёлый, и Павел Васильевич почувствовал страшную измождённость и непреодолимую тягу ко сну. Он устало вздохнул, потёр ладонями воспалённые глаза, и вдруг подумал о том, что он, в сущности, ничего не знает об Ольге. У неё нет мужа, допустим, но возможно есть другого рода отношения, и есть, кому встречать молодую женщину после работы, и есть, кому сидеть с ней в свете абажура, ожидая, когда в маленькой кухне запищит чайник.

Сладкая дрожь предвкушения встречи моментально оставила Павла Васильевича, и острая боль сковала его голову. Спать было уже ни к чему, но он всё-таки повалился в постель, опасаясь проспать и не успеть на нужный ему автобус. Верный через проём двери обеспокоенно наблюдал за своим хозяином, перебирая передними лапками.


***
Пятая рыбка лежала в кармане старого плаща. Так уж выходило, что на каждом показе одна из рыбок исчезала, и Павел Васильевич не стал противиться этому правилу – сегодня планировались одни смотрины, и он был готов расстаться с предпоследней рыбкой, совершенно не веря в возможность продажи квартиры именно сегодня. Не выспавшийся и раздражённый, залез он в автобус, прошёл по салону и сел на свободное сиденье в самом конце, не обращая внимания на приветствия людей.
 
Сегодня Павлу Васильевичу хотелось быть не культурным – он злился на себя за мысли об Ольге и за свои глупые мечты, не позволившие ему заснуть ночью. Он уткнулся носом в окошко, перебирая в уме все свои страхи и беспочвенные по сути предположения, находя в этом какое-то удовольствие. Чтобы доказать их или опровергнуть, надо было просто действовать, но решиться на что-то не хватало духа из страха быть высмеянным. И этому чувству было обоснование…

 Когда-то ему нравилась одна девочка – яркая, стройная, активная, она сводила с ума добрую половину школы. Её любили, ею восхищались, за ней ухаживали, наконец, ей завидовали, а Павлик Зайцев тайно был влюблён в неё со второго класса…Как же её звали? То ли Маша, то ли Даша. Кажется, Маша…Нет, Мила! Точно – Мила. Мила пела, Мила вела школьные вечера, Мила читала свои стихи  и красиво каталась на коньках. Она никогда не стеснялась и всегда была в первых рядах, в отличие от Павлика, предпочитавшего не лезть на рожон. А зачем? Выскочишь – нагрузят по самое не хочу, а потом и с живого не слезут. А Мила просто жаждала внимания и славы, и ей удавалось получать всё – и грамоты, и похвалы, и комплименты. Подойти к ней было легко, но очень страшно, и Павлик медлил до 10-го класса.

Вместе с родителями и сёстрами он жил тогда в районе города  Балашова под ласковым названием Ветлянка и ходил в 17-ую школу – огромную и очень шумную. В её гулких нескончаемых коридорах можно было легко затеряться,  а в её больших кабинетах с высокими потолками – легко спрятаться, ведь тогда  училась уйма ребятишек – детей было много, и классы под литерами А, Б, В, Г и Д составляли по 30-40 человек. Правда, многие выпускались после 8-го класса, но Павлик остался в школе, как и Мила, хотя шансов на внимание девушки в ученические будни ему это не добавляло. Оставалась надежда на выходные, на танцы.

Вся молодёжь Балашова бегала на танцы в Горсад – там рядом с Чёртовым колесом была танцевальная площадка с полукруглой эстрадой. Бетонный пол танцплощадки был выкрашен в спокойные тона и представлял собой мозаичный орнамент из крупных геометрических фигур. Вот эти фигуры молодёжью были неофициально пронумерованы, и каждой компании, каждой стайке принадлежал определённый квадрат или треугольник, и каждый ориентировался по номеру, чтобы кого-то отыскать. Мила с подружками занимали 12-ый квадрат.

Но пригласить на танец Милу в Горсаду было просто нереально – она постоянно где-то бегала, крутилась на каруселях или с кем-то плясала, и Паша грустно слонялся по забитым людьми аллеям парка, поглядывая на яркие грибки кабинок Чёртового колеса : они все были открытыми, и представлять себя с Милой в одной из них, парящих высоко над землёй, было самым горячим его желанием. Но он очень боялся, что Мила откажет ему, что более расторопные соперники, имя коим было легион, перехватят инициативу. Совсем другое дело - кафе Мечта на площади вокзала, куда Мила любила заглядывать, ведь там в составе ВИА по выходным играли на гитарах пятеро длинноволосых парней – кумиры местных девчонок. В Мечте Павлику было как-то спокойнее, да и к дому поближе, и вот однажды он решился.

К его удивлению, Мила согласилась, и он буквально сходил с ума, сжимая ладонями тонкую ткань её светлого коротенького платьица на тонкой талии, а потом провожал её до дома – она жила совсем рядом с вокзалом, на Железнодорожной улице, и он шёл позади неё и её кудахчущих подружек. Они дошли до калитки, как вдруг Мила подозвала его и пригласила назавтра на свой день рождения.

На дворе стоял тёплый май, а он точно знал, что день рождения у красавицы в декабре, но всё равно согласился, не спал до утра – строчил любовное послание, которое вложил в книжку Майн Рида Отважная охотница, и пришёл в означенное время, одетый в свою лучшую рубашку. Ну, конечно, никакого праздника не было – был накрытый белой скатертью стол с нарочито холодным чаем и розетками, наполненными крыжовенным вареньем, несколько знакомых парней и девчонок, и была она – в тёмно-синем платьице по колено, с длинными распущенными волосами и блестящими глазами – весёлая, поющая, танцующая королева вечера Мила.

Павлик настолько залюбовался хозяйкой дома, что даже позабыл про подарок – он протянул его невпопад, получил порцию звонкого смеха, и книжка полетела на диван, где её привалил плюшевый медведь с розовым бантом на шее. Павлик скромно присел в уголок, а Мила объявила поэтический вечер, посвящённый весне и любви, открытым.

Выступавших было несколько, но ведущей и главной чтицей была хозяйка дома. После декламации стихов известных поэтов Мила объявила чтение стихов собственного сочинения. Павлик стихов не писал и не любил их читать, но он был очарован мелодией голоса любимой девушки и почти не вслушивался в слова. Он аплодировал и смеялся вместе со всеми и не сразу сообразил, что Мила зачитывает пародии собственного сочинения, написанные на общих знакомых, учителей и одноклассников, а поняв это, похолодел – не пропустил ли он пародию на себя? Долго ждать ему не пришлось – вскоре он услышал своё имя и замер.

Мила вспоминала в своём не очень складном стихе какие-то смешные случаи, непосредственным участником которых был Павлик, его нелепые ответы у доски, казусы в столовой. Она называла его рохлей и размазнёй, трусом и тихушником, тугодумом и неучем – и всё это с милой улыбкой, с выразительной жестикуляцией и совершенно умопомрачительными поворотами на носочках стройных ног, с легко вспархивающим подолом синего платья, беззастенчиво приоткрывающим линию стройных бёдер…

Пародия была длинной, но он не дослушал до конца – он сорвался с места и выбежал вон, сопровождаемый диким хохотом, и только на крыльце вспомнил, что оставил в книжке любовное послание. Моментально представив себе, что случится, если письмо будет обнаружено, он опрометью кинулся назад, оттолкнул чью-то руку, пихнул кого-то в спину, вырвал из-под плюшевого медведя книгу и бросился прочь…

Он пролежал в горячке три дня, а потом одноклассница Вера, которая недавно переехала с родителями в Балашов из Батайска, рассказала, что в школе узнали о том поэтическом вечере и очень ругали Милу. Многие отвернулись от неё, а Павла больше жалели…

Когда автобус проезжал мимо торгового центра Интерра, Павел Васильевич отвернулся. Он не пойдёт к Ольге ни сегодня, ни завтра, никогда. Увидеть насмешку в дорогих глазах – более жестокого наказания и придумать было нельзя. Мила посмеялась над ним, посчитав его недостойным себя. А вот Вера из Батайска так не считала – она проводила его в армию, как друг, а встретила, как девушка, и однажды они вышли из зала бракосочетания, как муж и жена. И Павел Васильевич никогда не боялся сделать что-то не так или обмануть верины ожидания, не боялся, что она станет смеяться над ним…

Внушительный проспект Космонавтов, имеющий из-за обилия витрин аптек и магазинов обычно такой яркий и праздничный вид, сегодня выглядел серо и уныло. Он не добавлял красок в этот пасмурный день, а скорее тонул в его осенней сырости, и Павел Васильевич шагал по его широким тротуарам, опустив голову, всецело отдавшись безрадостным размышлениям.

Разлюбил ли он красавицу Милу после того памятного «поэтического вечера»? Да, но произошло это не сразу, и много воды утекло с тех пор, как он совершенно перестал думать о своей однокласснице, свыкшись с ролью безнадёжно влюблённого неудачника. Но маленькая Ольга, возникшая в его жизни так внезапно, совсем не была похожа на всеобщую школьную любимицу из прошлого, и возможно теперь всё было бы по-другому, и он действительно понравился молодой женщине?

Подавшись душевному порыву, она доверила незнакомцу свои переживания и поблагодарила за сочувствие поцелуем, встряхнувшим его, разбередившим целый сонм давно забытых воспоминаний, выбившим его из привычной колеи…А если бы не золотая рыбка, случился бы тот волшебный поцелуй? Как бы то ни было, ему было бесконечно жаль Ольгу, равно как и жаль себя самого, но страх обмануть её ожидания был сильнее всех остальных чувств. Стать посмешищем в её глазах было бы для него подобно смерти.

 Павел Васильевич не спеша вошёл в свой двор и тут только подумал, что надо было бы созвониться с покупательницей перед тем, как выезжать из дому – мало ли что? Но с другой стороны, и покупательница не позвонила. Он подошёл к подъезду, потянул на себя тяжёлую дверь и сразу же ощутил сладковатый запах, и невольно улыбнулся – на улице осень, а здесь пахнет…весной...ландышами! Он стал медленно подниматься по ступеням. Под дверью Антонины Семёновны слышалось глухое ворчание – бдительная Чапа несла исправно свою собачью службу. В другое время он обязательно подразнил бы обеих старушек, но над головой его дробно перестукивали  женские каблучки, и это заставило его поспешить.

На втором этаже стояла женщина, вид которой показался ему если не агрессивным, то решительным, и трудно было понять, что же сформировало такую моментальную оценку – огромный ли плащ ярко-алого цвета, перетянутый широким лакированным поясом, ниспадающий глубокими складками  по всей своей площади, или полные икры ног, отливающие глянцем почти прозрачного капрона, которые казались титанами-близнецами, поддерживающими массивную конструкцию – очерченные полукружьями голенищ коротких сапожек чёрного цвета, они первыми бросались в глаза; или же маленькое личико с тонкой алой полоской рта и бесформенными пятнами глаз, оттенённых синим цветом, припорошённых рыжими буклями волос, придавленными блинчиком тёмного берета. В тон головному убору была сумка с золотистыми ручками-цепочками, которую прижимали к высокой груди две пухлые ручки, украшенные яркими колечками.

Женщина – праздник, женщина – весна, распространяющая вокруг себя ландышевый аромат…Павел Васильевич не удержался и чихнул. В голове его загудел колокол.

-Здравствуйте! – заволновалась алая полоска рта, - Вы – Павел Валерьевич, владелец вот этой квартиры? – одна из пухлых лапок, посверкивая колечками, взметнулась в сторону двери с табличкой «54».

-Васильевич, - поправил её Павел Васильевич и согласно кивнул, мучительно припоминая, представлялся ли он покупательнице по телефону, но наверняка утверждать этого не мог, - Я не опоздал? – спросил он только ради того, чтобы что-то спросить, и полез в карман за ключами. Имя этой женщины его не интересовало. 

-Ничуть! – титаны-близнецы пришли в движение, запуская в действие каблучковый механизм, - Я просто решила прийти пораньше и осмотреться. Двор ваш мне понравился, да и соседи у вас – ужасно милые люди…Погода сегодня тяжёлая, не правда ли? – Павел Васильевич не ответил, переступая порог квартиры, - Самое время сидеть дома, укрывшись тёплым пледом, и изыскивать резервы…Ах, и диванчик у вас имеется? – из алого рта вырвался какой-то торжествующий стон.

-Диван на самом деле неплохой, но в доме мне его ставить некуда. А на улице оставлять – быстро развалится. Да и тяжёлый он, - пояснил Павел Васильевич, пройдя в зал; он протянул руку к выключателю, и комната наполнилась жёлтым электрическим светом.

В квартире было жарко – топили на совесть, и Павел Васильевич хотел было открыть форточку, но посетительница преградила ему путь и укоризненно произнесла:

-Можно было его отнести к мусорке, и полностью освободить квартиру, - она немного наклонила голову, и Павел Васильевич заметил на берете белое пёрышко – обычное пёрышко, каким набивают подушки…Господи, подумалось ему, как было бы хорошо прилечь сейчас на подушку, закрыть глаза и хоть немного поспать…или хотя бы просто прилечь, – Зачем же доставлять лишнее беспокойство людям? Но с другой стороны, кто из нас думает об удобствах ближнего своего? Никто. Всех заботит только их собственный комфорт, не правда ли?

Она прошлась по комнате, заглянула в стеклянные недра серванта и зачем-то открыла дверцу барного шкафчика, где Вера обычно хранила документы, разложенные по коробкам от конфет, и альбомы с фотокарточками, и Павел Васильевич с удивлением увидел там бутылку Столичной, предназначенную грузчикам в качестве «премиальных». Так вот куда он её засунул! Надо же…

-А это здесь зачем? – женщина отпрянула назад, словно увидала змею.

-Это моё, - поспешил сознаться Павел Васильевич, - С переезда ещё…Я просто забыл.

Посетительница недоверчиво хмыкнула, развернулась и направилась в следующую комнату, ощупывая взглядом пол, стены и потолки, а Павел Васильевич поспешил водрузить на сервантную полку привезённых с собой рыбок. Он не верил в благополучный исход этих смотрин, а там – кто его знает? Вера, например, считала, что всё в этой жизни приходит неожиданно – и счастье, и беда…Диван он не выкинул! Да, не выкинул, пожалел, а верино кресло – выкинул, и что теперь? Считать себя скотиной бесчувственной? Этот диван грузчики с места сдвинуть не могли. Кто его знает, из чего он сделан? И в машине он много места бы занял, а барахла и так было много – до Нового года не разобраться!
 
Он устало опустился на диван. Горло пересохло, а идти на кухню было лень. Вот уйдёт эта дама, тогда он напьётся…бутылку не забыть! Что ж так жарко-то?
Павел Васильевич уронил голову на руки и просидел так некоторое время, погружаясь в какие-то тёмные бездумные пучины, в которых не было ни Ольги, ни неприятной женщины в алом одеянии, ни забот о чём-либо…
 
Впоследствии Павел Васильевич признается, что его сон сморил, но тогда, сидя на своём диване в своей пока ещё своей собственной квартире, он резко пришёл в себя, и ему показалось, что он просто закрыл глаза, а когда открыл, то увидел краешек алого плаща, коснувшийся его руки, и отчего-то страшно перепугался …

-Ай-яй-яй, Павел Валерьевич, – услышал он знакомый голос, - как вам не стыдно? Взрослый человек, и такое вытворяете!

Павел Васильевич вскочил с дивана и сбивчиво произнёс :
-Простите меня, Бога ради, я …я не спал всю ночь и просто с ног валюсь…

- Пока я квартиру осматриваю, вы уже и рюмки приготовили! – посетительница подошла к серванту и взяла в руки одну рыбку, - Быстро! И ладно, вы - вдовый, но дружка зачем за собой тянете? У него, между прочим, жена законная имеется – она  ночей не спит, корвалол глотает. Как же так можно? Устроили эту афёру с квартирой, и ради чего? Ради удовлетворения своих страстишек, да? Седина в бороду, бес в ребро – вот как это называется, Павел Валерьевич! Постыдились бы!

-Чи-во? – прошептал ошарашенный Павел Васильевич, а женщина продолжала:

-Кобелируете на старости лет – срам какой! Ай-яй-яй! Только я, Павел Вальерьевич, не такая, как вы обо мне подумали, - она порылась в своей сумке и вытащила оттуда маленький газовый баллончик, - Вот! Черёмуха! Только попробуйте дотронуться до меня! Меня это оружие не раз выручало, и никому ещё не удалось запачкать моё честное имя своими похотливыми фантазиями!

 -Что вы несёте? – до Павла Васильевича наконец дошёл весь смысл создавшейся комической ситуации, - Я продаю свою квартиру, потому что, - он запнулся, - мне нужны деньги. Что же касается Петровича…Петра, то он просто гостит у меня в деревне, и сколько он у меня пробудет – ему решать. Он – не маленький.

-Конечно, он не маленький, - согласилась женщина, - он – старенький, как и вы. А всё туда же – горазды только водку жрать и по бабам шляться! Не-е-ет, Рита права, и горбатого только могила исправит, – стараясь не поворачиваться к хозяину дома спиной, женщина открыла дверку барного шкафчика и вытащила оттуда бутылку водки, - Учтите, если вы подойдёте ко мне, я разобью её об вашу голову!

Павел Васильевич мучительно размышлял, каким образом прекратить весь этот бред? Вот до чего додумалась жена Петровича – подослала свою подружку в качестве покупательницы! Как бы не собачился Петрович со своей женой, как бы и с кем не загуливал, дальше своего гаража он не уходил, а тут усвистал в деревню, и с концами. Ритка названивает Петровичу постоянно, и о чём там ей болтает этот идиот – неясно, но додуматься до такого, это ж что должно быть в голове?

Наконец, он произнёс:
-Вы глубоко ошибаетесь. Я просто продаю свою квартиру, и в этом ничего преступного нет.

-Конечно, нет, - милостиво согласилась женщина, - а вот отрывать мужа от семьи – это преступление.

-Какого мужа…Петровича? – Павел Васильевич усмехнулся, - Я же вам уже сказал – я передам ему наш разговор. Пристыжу его, если хотите, - Он сделал нетерпеливый жест рукой, и последняя золотая рыбка сверкнула своей фарфоровой чешуёй, - Что же касается нас с вами, - решил он пошутить, -Как я понял, вы пришли не квартиру смотреть?

-Вы издеваетесь? – взвизгнула женщина,- Вы обманным путём заманили меня сюда, приготовили водку и рюмки, прилегли с убитым видом на диванчик, и всё талдычите про нас с вами? Вы что о себе воображаете? Что вы - Бред Пит?

 -Я же вам всё объяснил, - Павел Васильевич начинал раздражаться, - Я действительно продаю квартиру. Я приезжаю на смотрины, когда могу, а в другое время приезжают мои сыновья, - беззастенчиво соврал он, - В семейные дела Петровича я не суюсь – пусть он разбирается со своей женой, как хочет. Не моё это дело. А вот вы занимаетесь полной ерундой, выдумывая небылицы, и  отрываете меня от дел!

-Да что вы? От дел вас отрываю? А если бы на моём месте была молоденькая девица, а? – съехидничала посетительница, - Что было бы тогда, Павел Валерьевич?

Павел Васильевич, не успев даже представить такого, неожиданно для себя смутился, и это не укрылось от подруги жены Петровича :

-А-а-а! – удовлетворённо проговорила она, - Я так и думала! Это вы мне тут сказки рассказываете? Я не дурочка, Павел Валерьевич, и многое повидала в этой жизни, чтобы понимать, что к чему. У мужчины всегда одно на уме, сколько бы ему не было лет, и он всегда будет думать об одном и том же. Что же касается вас, то верным мужем вы не были, как и дружок ваш Пётр..Вы только гадости можете своим жёнам говорить и подлости делать…

-А у вас муж есть? – может быть, Павел Васильевич сказал это чересчур грубым тоном, но миндальничать он уже не мог и не хотел.

-А какое это имеет значение? – нахохлилась женщина, - Вы за собой следите, а в чужую жизнь лезть не надо! – она запихнула бутылку водки в свою сумку, - Это я в качестве компенсации забираю, - пояснила она, - вас только так учить и надо! Хм, - она опять нырнула рукой в недра своей сумки и извлекла оттуда золотую рыбку, - ещё и рыбок сюда приплели! – усмехнулась она, - Ну, и как, помогает?

-Пошла вон отсюда! – проговорил тихо Павел Васильевич, с ненавистью глядя в расплывчатые пятна глаз.

Алый рот распахнулся, и порция воздуха со свистом вошла в него.

-Что? – пискнула посетительница.

-Пошла вон отсюда! - повторил Павел Васильевич – зло и отчётливо, - Затащить тебя в койку у меня и мысли не было, а вот придушить тебя  - желание есть.

-Сволочь! – вскричала посетительница, и лицо её вспыхнуло, - Кобелина проклятая! Да чтоб у тебя там всё засохло и поотваливалось! Ты на себя в зеркало посмотри, Бред Питт недоделанный! Да кто с тобой согласится-то? Только такая же худосочная кокорина, как и ты! Тьфу! – смачно сплюнула она на пол, - Устроил тут малинник для дур глупомордых и напаивает их! Что, боишься не успеть? Жить тебе, алкашу, осталось два понедельника, а всё туда же – молоденьких ему подавай! Карандаши не забывай менять, импотент! – женщина смерила Павла Васильевича негодующим взглядом и выскочила из квартиры, громко стуча каблучками, а он смог наконец-то пройти на кухню и напиться воды.


***
Остатки пятой рыбки лежали на тёмном подъездном кафельном полу под почтовыми ящиками – горстка фарфорового песка с осколками золотой чешуи. Ну, и смотрины! Ох, и баба! А Ритка – змея, нашла, как Петровича прищучить! Бред Питт – интересно, кто это? Наверняка, женский любимчик из ящика, актёр или певец…Дура - водку забрала, рыбку разбила!

Павел Васильевич спустился вниз и с досады пнул дверь квартиры старой сплетницы Алевтины Семёновны, и почти тут же послышался хриплый истошный лай. Он выскочил из подъезда и, подняв высоко воротник плаща, зашагал прочь…

Дышать было положительно нечем. Илистое сентябрьское небо, тяжёлое и непроглядное, нависало над бесчисленными пятиэтажками проспекта, делающими этот осенний день ещё более серым. Проезжая часть проспекта посередине была разделена ровными рядами деревьев с тускнеющей листвой, и дорожка между ними казалась пустынной, в отличие от тротуаров с яркими магазинными витринами, по которым в обе стороны сновали люди, и Павел Васильевич перешёл проспект, не обращая внимания на возмущённые сигналы мчащихся автомобилей.

Он закурил, достал телефон и набрал номер младшего сына. Ответила Алла – своим обычным ровным голосом она сообщила, что "Вадик прилёг отдохнуть, и если Павлу Васильевичу нужно сообщить что-то важное"…

-Нет, ничего важного, - перебил невестку Павел Васильевич, - Просто передай Вадиму…и Сашке заодно скажите, что если покупателя на квартиру найду я, не обижайтесь – я возьму с продажи столько денег , сколько мне нужно, ясно? – Алла не ответила, и он продолжал, - Теперь по дому, по моему дому…Я сам прекрасно знаю, что мне нужно в него купить, а ваши списки можете оставить себе. И если вдруг вы решите приехать ко мне в гости…ну, мало ли, - он остановился, чувствуя, что задыхается, и выкинул недокуренную сигарету в пожелтевшую траву, - заранее позвоните – меня может не быть на месте. Всего доброго!

Этот звонок взволновал его ещё больше. Казалось, сердце колотилось прямо в горле. "Врёшь! – подумал он, направляясь к дверям ближайшей аптеки, - Не возьмёшь!".
Он почти бегом поднялся по ступенькам, обогнав человека в ярко-жёлтом дождевике, схватился за ручку двери и услышал за спиной насмешливый женский голос:
-Как это галантно!

-А я к вам в кавалеры не набивался! – громко ответил Павел Васильевич, не оборачиваясь, и рванул дверь на себя.

-Да не приведи Господи! – ухоженная женская рука придержала дверь.

Павел Васильевич шагнул в небольшое помещение, вдоль стен которого тянулись стеклянные демонстрационные шкафы. Возле конторки стоял, скрестив руки на груди и широко расставив ноги, плечистый бородатый мужчина в спортивном костюме. На его голове красовалась замысловатая шапка интенсивно белого цвета, напоминающая шлем римского центуриона. Молоденькая продавщица металась между прилавком и стеклянными шкафчиками, нагромождая перед покупателем разноцветные разнокалиберные коробочки.

-Не, - качал головой неудовлетворённый покупатель,- от этих я тока сплю, как слон…Не! От этих башка трещит…А от этих жру, как кабан, - он обернулся, приложил ладонь к груди, - Я прошу прощения!

-Ничего-ничего, - отозвалась женщина в дождевике, - воспитанность мужчин меня давно перестала удивлять!

Центурион согласно кивнул и отвернулся к прилавку, а Павел Васильевич очень просто решил назревший вопрос очерёдности, молча отступив на шаг назад.

-Надо же! – усмехнулась женщина, делая в свою очередь шаг вперёд.

-Да не помогает это мне! – воскликнул центурион  в сердцах, - Дайте мне такого успокоительного, чтобы оно меня успокаивало! У меня сегодня вечером встреча важная, и если я её прос…

-Извините, - Павел Васильевич протиснулся к кассе, стараясь не задеть шкафов и жёлтого дождевика, - я на автобус опаздываю!

-Пожалуйста - пожалуйста! – широко улыбнулся центурион, - Кажись, я тут надолго!
Продавщица издала короткий стон.

Но как не старался Павел Васильевич побыстрее покинуть город до перерыва в графике рейсовых автобусов, он еле успел подбежать к отъезжающему пазику, погрузившему его в клубы сизого дыма. Он ударил ладонью по железному боку и увидел в окошко кричавшую что-то кондукторшу Любашу.

Пазик скрипнул тормозами, остановился и гостеприимно распахнул одну дверь.Павел Васильевич вскочил на подножку и протиснулся в салон.

-Присаживайтесь! – улыбалась Любаша, - Нас сегодня за стояков шкурят!

-Дожили! – бодро отозвался старик в кепке с удочками в руках, - За стояк штрафа дают! В наше время такого не былО, чтоб за стояк, да ещё и в автобусе штрафовали. Кхе! Беда какая!

-Да это когда пассажир стоит, - поясняла кондуктор, и голос её тонул во всеобщем смехе,- Вон, Санёк как переживает! Все нервы вымотали своими проверками!

Водитель автобуса действительно переживал – газу давал резко, заворачивал круто и всячески ругал нерадивых автомобилистов, путающихся под колёсами. Некоторые пассажиры сочувствовали, рассказывая свои нехитрые истории.

Павел Васильевич установил между ног сумки с продуктами и нечаянно коснулся жёлтого дождевика своего соседа…соседки. Он нахмурился, что-то припоминая – большие светлые глаза, крупный нос с горбинкой, не накрашенные губы…Он достал из кармана телефон. Никаких сообщений или звонков не было.
 
Павел Васильевич резко откинулся на сиденье и закрыл глаза. Спать ему расхотелось совершенно. Это ж надо, как его вывела из себя эта красная фурия! Конечно, вся сцена была комичной, и чёрт бы с ней, с этой ненормальной, и Ритку – к чертям, а вот водки жалко…ну, и рыбка пропала ни за что, ни про что.

Автобус катил по Нефтяной улице, заглядывая в унылые окна пятиэтажек, тесно жавшихся друг к дружке и к проезжей части. Величественно проплыла мимо тёмно-коричневая церковь, устремлённая золотыми куполами в серое небо, и на горизонте показались домики Тростянки, широко по холмам распластавшей свои крылья.

-В бывалочное время я по 25 литров опят на зиму закрывала, - сообщала всему автобусному обществу старушка, закутанная в тёплый вязаный платок – так кутали мамаши своих детишек в том безвозвратно ушедшем времени, когда платки составляли неотъемлемую часть жизни,- да песочников литров десять. А сейчас уже и здоровья нет по лесам шастать!

-А сейчас уже всё не то, - отмахнулась полная женщина, занимавшая сразу два сиденья, - Сейчас уже и здоровье - не то, и гриб - не тот, и жизнь - не та!

Разговоры про жизнь - это излюбленная тема общества провинциальных автобусов, и не важно, сколько времени длится рейс, любые темы, затронутые любым количеством пассажиров,  стекались к ней, словно реки к морям.
 
Павел Васильевич в общей беседе предпочитал не участвовать, хотя к разговорам обычно прислушивался, но сейчас он терпеливо дожидался конца поездки, ведь изменить что-либо он был не в силах.

Думать об Ольге было бестолково и совестно – после сегодняшней поездки она стала для него ещё более далёкой, чем прежде. "Если б я был ей нужен – хотя бы сообщение прислала, - с каким-то самоуничижительным удовольствием думал он и вздыхал, совершенно не замечая этого, - Столько времени прошло, и не словечка!".
А времени с того самого поцелуя прошло действительно много – уже и минувшая бессонная ночь казалась далёкой, и сквозь толщу невидимой дымки, окутывающей его, он услыхал голос, в котором слышалось неподдельное участие:

-Извините, вам плохо?

Павел Васильевич нахмурился :
-Нет, с чего вы взяли? – отрывисто произнёс он, не поворачивая даже головы в сторону жёлтого дождевика, который мягко зашуршал, наползая на его штанину…Какого чёрта ей нужно?

-У меня с собой полно лекарств, - попутчица была бесконечно добра, - поэтому если что вам нужно, спрашивайте, не стесняйтесь!

-Кто такой Бред Питт? – неожиданно брякнул Павел Васильевич.

-Бред Питт? – удивилась попутчица,  - Актёр американский, а что?

-Красивый? – не отставал Павел Васильевич.

-Симпатичный, - ответ был немного уклончив, - А зачем вам?

Павел Васильевич не ответил и демонстративно отвернулся в другую сторону, но соседка явно жаждала продолжения беседы.

-Скажите, а вы – местный? – она осторожно дотронулась до рукава плаща.

-А что? – Павел Васильевич начинал раздражаться.

-Ничего, - женщина поджала губы, - Просто хотела узнать,грибы пошли?
 
-Не знаю, - Павлу Васильевичу стало неудобно – человек дружелюбно общается – зачем же на него собак спускать? – Я за грибами ещё не ходил, да и вообще я только недавно в Тростянку переехал.

-Ой, а я как это дело люблю! – улыбнулась женщина, которой, казалось, этот факт чужой биографии был совсем не интересен, - И грибы собирать люблю, и лес люблю. Как выдаётся свободная минутка, так еду к вам, в Тростянку. Места у вас замечательные! Никакого курорта не надо! Такая природа, просто чудо!

Ага, подумалось Павлу Васильевичу, просто чудо. Он за всё время с Торбайчиком только трижды на рыбалке был, а как вспомнить, где именно, так и не вспомнишь…Вообще, это скотство – жить в пяти минутах ходьбы от леса, и не бывать в нём. Вот кто ему мешает пойти по грибы? Никто. Надо сходить!

-Надо сходить! – повторил он вслух, а попутчица заглянула ему в глаза и грустно улыбнулась :

-Знаете, нам часто грибников привозят, - проговорила она, - в течение всего года, но в сезон особенно, и чаще бывалые попадаются, чем любители. На моей памяти разные случаи происходили, хотя, конечно, обычно всё заканчивается хорошо!

Автобус плавно сошёл с полотна путепровода, и Павел Васильевич взялся за ручки сумок.

-Берегите себя! – женщина в жёлтом дождевике улыбнулась.

Павел Васильевич кивнул и поднялся на ноги.


***
Ещё издали Павел Васильевич увидал маленькую фигурку Верного, скромно сидевшего на траве возле остановки, и это проявление собачьей преданности привнесло в его душу некоторое успокоение   – вырвавшись из железного чрева пазика, он поспешил к своему псу, чтобы поблагодарить его куском сладкой булки. И пока Верный трапезничал, Павел Васильевич с удовольствием вдыхал пропитанный сырой землёй осенний воздух, и бескрайнее небо уже не казалось ему беспросветно унылым и угрожающе серым.

С удовольствием пошёл он по широкой улице, здороваясь с встречными  людьми, и разглядывал дома, заборы и палисадники, чем-то восхищаясь, а что-то беря на заметку, и неизменно радовался, если попадался ему старый дом с покосившимся штакетником :

-У нас не хуже! – тихо говорил он Верному, и пёс, слыша своё имя, задирал кверху морду, ища своими умными глазами взгляд хозяина, и вилял тугим колечком хвоста.
Сказанные сгоряча невестке Алле слова о продаже квартиры осели в его голове простым выводом : он – хозяин этой квартиры и может полностью распоряжаться деньгами с её продажи так, как посчитает нужным. Но это ли важно, и это ли нужно ему? Нет, но он не обязан склонять свою голову перед прихотями своих детей, а продажа родительской квартиры было в данном случае прихотью – желанием возыметь благ, ухудшив условия жизни родителя.

"Не любят, -думал Павел Васильевич о сыновьях, - не уважают", но не расстраивался своим мыслям, словно он давным-давно знал это – он просто шагал по улице, вдыхая полной грудью.

У самой калитки своей повстречал он Торбайчика, тащившего в руках лист кровельного железа :

-Гляди, Василич, какой тебе подарочек – дырень в крыше залатаем. Твой размерчик! Хотел себе куда пристроить, а потом подумал – тебе важней! – он вдруг осёкся и с шумом втянул в себя воздух, - Погоди! – ещё раз вдохнул, - Погоди-погоди! – опустил лист на землю, - Дай угадаю – лапша куриная, с окорочков! – он ткнул указательным пальцем в небо, - Без петрушки, но с лавриком и укропцем. Можем поспорить, а?

Спорить с Торбайчиком было бесполезно – по запаху свежеприготовленного блюда он практически с ходу мог безошибочно определить не только его название, но и набор ингредиентов с поразительной точностью.

-Один раз только и ошибся, и то из-за соплей, - пояснил он, пристраивая лист в коридоре за бездверным буфетом, - А так – ни разу! Знаешь, эта страсть у меня с детства – сколько себя помню, кашеварить порывался. Батя ничего, терпел, но когда узнал, что я в кружок по рукоделию хожу, та-а-аких мне прописал! Ого! – он весело подмигнул, - Я цельный месяц на заду сидеть не мог! А вышивал я получше девок, особенно мне коты и кошки удавались…Я  хотел на повара выучиться, но вроде как не солидно, и в учителя пошёл…

-Так ты – учитель? – удивился Василий Петрович.

-Ну, да, - кивнул Торбайчик, - Педтехникум в Тамбове по младшим классам с отличием кончил, а как устраиваться – место только трудовика было. Вот я почти тридцать лет в школе и проработал.

"Так вот откуда Торбайчик всё по дому делать умеет, - подумал Павел Васильевич, - и подставки для цветов, и табуретки, и полочки…"

-Ну! – радостно закричал бывший учитель с кухни, - Я ж говорил, что лапша!

-Куда ты в обуви впёрся? – шумел на него Петрович, - Не видишь, что чисто?

Павел Васильевич заглянул в кухню – действительно, раковина была пустой, а вымытые тарелки рядком стояли в сушилке; на обеденном столе красовалась клетчатая клеёнка, а на плите дымилась пузатая кастрюля с супом.

Огромный Петрович, перепоясанный полотенцем, с черпаком в руках был грозен.

-Чё ты ржёшь? – напустился он на товарища, - Лучше скажи, ты замазку купил? С окон сифонит – никакого тепла не напасёшься!

-Купил, - отозвался Павел Васильевич, стаскивая ботинки, - А ты давай домой собирайся. Погостил, и будет.

Петрович всем своим грузным телом прирос к дверному косяку.

-Ты что, выгоняешь меня? – спросил он таким жалостливым голосом, что Павел Васильевич еле удержался от смеха.

-Не выгоняю, - пояснил он с улыбкой, - Просто Ритке так тебя не хватает, что она подружек своих ко мне подсылать затеяла.

Теперь пришла очередь смеяться Петровичу – узнав, в чём дело, он хохотал до слёз, и было видно, что рассказ о потенциальной покупательнице доставил ему удовольствие. Знать, что ты нужен женщине – приятно каждому мужчине. Знать, что ты нужен женщине, с которой прожил не один десяток лет – приятно вдвойне. Петрович этого не отрицал, но возвращаться к Ритке отказывался:

-Она мне последний раз столько доброго наговорила, - он доставал стаканы из навесного шкафа и в каждый для порядка с шумом дул, - что верить я ей больше не могу. Я лучше к Машке жить пойду. А чего? – он посмотрел на Торбайчика, - Баба она сурьёзная, экономная, и дом у ней имеется, правда, далековато отсюда…

-На Садовой, - напомнил Торбайчик, разрезая булку хлеба на удивительно ровные куски.

-Ага, - кивнул Петрович,- но мы же с тобой , Паша, собаки бешенные, нам и сто вёрст – не крюк! Конь мой со мной, я – весь здесь, - он широко расставил руки, показывая всего себя, - Мне и осталось-то гараж продать да сюда переписаться. А на гараж у меня покупатель имеется – сосед из 120-ой давно канючит : «Продай!» да «Продай!». Так что я – не ты, из меня квартирного Казановы не получится, как не старайся! – захохотал он, Торбайчик подхватил, а Павел Васильевич опустил голову – его хорошее настроение вмиг улетучилось.

Обедать ему расхотелось – ему вдруг захотелось думать об Ольге и испытать ту сладкую негу в груди, которая так тревожила его ещё прошлой ночью, но пропала, а куда  – неизвестно. Он прошёл в зал и улёгся на диван. В голове шумело, а веки полыхали пламенем, едва он сомкнул их. Отчаявшись затащить друга за стол, Петрович и Торбайчик уселись трапезничать сами, лишь Петрович бросил через плечо:
-Не нравишься ты мне, Паша! Какой-то ты не такой!

А какой? Павел Васильевич вспомнил свой последний разговор с невесткой, вспомнил, как он выгнал из квартиры женщину в красном плаще, как он пнул дверь квартиры старой сплетницы Семёновны, как он нахамил незнакомой женщине в аптеке, которая оказалась такой милой попутчицей в автобусе, и ему стало не по себе. Стыдно не стыдно, а так…Словно и в самом деле он стал другим, не таким, как прежде.
 
Он повернулся на бок и посмотрел в тёмный экран телевизора. Порылся рукой в одеяле и нащупал пульт, надавил кнопку. Экран вспыхнул синим цветом и пустил сверху две сверкающих тонких полосы. Послышалось высокочастотное сипение. Изображения не было.

-Антенну настраивать надо! – послышался голос Петровича, - Прицепили её абы как, а оно…

-Повыше, повыше поднять надо,- советовал Торбайчик, - кабель-то гля, какой длинный! Хороший кабель. Мы вон там дырочку просверлим и по верху пустим, и всё ништяк будет!

-Паш, – окликнул его Петрович, - слышь, ну, ты чё, как не родной? Давай махнём по писярику и  айда антенну настраивать, а?

-Не хочу! – буркнул Павел Васильевич, отшвырнул пульт в сторону и уткнулся лицом в подушку.

-Ну-у-у, не хочу! – передразнил друга Петрович, - Я, может, тоже не хочу, а приходится! Паш! Ну, ей-Богу, а? Ты чё, из-за риткиной подружайки расстроился? Тоже мне, нашёл об чём думать! Ты вот полчаса с этой крысой собачился, а я всю жизнь с такой живу…Паш! Ну, я только с тебя пример брать собрался, а ты опять – размазня…

-И я собрался! – поддакнул Торбайчик.

-Нет, Витя, ты не обобщай, ты – сам молодец! – грохотал Петрович, - Нам до тебя, как на лягушках – до Китая. Вот решил ты свою бабу на строгаче держать…

-Так учу ведь! – с готовностью отозвался Торбайчик.

-Во-о-от! – соглашался Петрович, - Захотел – пришёл, захотел – ушёл. Так с ними и надо…А я б на пашкином месте этой риткиной лохудре  пенделя хорошего отвесил и с лестницы спустил…Не, Витя, - заговорил Петрович тише, но Павел Васильевич всё равно его слышал, - дело тут не в лохудре. Чё об них переживать? Тут всё гораздо глубже…

-Да-а-а? – зашипел Торбайчик, переходя на шёпот.

-Да! Вот в чём наша беда, Витя? Почему у нас вся жизнь раком, а? – вопрошал Петрович.

-Почему? – вторил ему Торбайчик.

-Всё дело в неправильном понимании бабской сущности, - вещал Петрович, - Баба, Вася, сколько бы ей не было лет, и в Африке баба. Мозг у ней так устроен, чтоб мужика захомутать, а надо ей это или не надо – это дело десятое. И вся сила у них – в хитрости, а наша – в правде! Вон, видал, как Пашку корёжит? Это от правды!
 
-И-и-их! – шипел Торбайчик, а Павел Васильевич рывком сел на диване, рывком поднялся, рывком натянул на себя куртку и заглянул в кухню.

-Хорош заседать! Айда антенну настраивать! – сказал он, развернулся и вышел из дому, пересёк двор и вошёл в роняющий помертвевшие листья на землю, застывающий сад.

Часть дикой поросли чернослива и вишняка, заполонившей в недавнем времени почти всё свободное пространство между стволами яблонь, была выпилена и сложена в кучи, под которыми крысы моментально обустраивали ходы. Куда вели эти тоннели, было неизвестно – то ли к дому, то ли под сарай, то ли на соседский участок, где водились куры, но длинный кол уходил в лазы почти целиком, и засыпать их землёй было бесполезно – крысы тут же вырывали новые с неимоверной скоростью.

Верный, завидев хозяина, бросил все свои собачьи дела и устремился вслед за ним, попутно обнюхивая кучи. Крысы – неизбежное зло там, где есть хозяйство, а гонять соседских кур со двора решением проблемы не являлось, но к собачьей службе имело прямое отношение. Однако сопровождение хозяина было задачей первостепенной, и маленькие лапки старательно семенили по седой траве.

-Ну, и зачем нам столько земли? – вопрошал  Павел Василевич своего пса, останавливаясь перед огромным лоскутом огорода, чернеющим под серым небом. Но если Верный и знал ответ на этот вопрос, то молчал, то и дело дожидаясь хозяина, ноги которого, обутые в простые ботинки, сползали с тонкой тропки, разделяющей соседские владения, в чёрную, склизкую борозду.  Ботинки в данном случае были самой не подходящей обувью - к концу огорода они обросли комьями чёрной липкой грязи, и Павел Васильевич с облегчением выбрался на спасительную сушь луговины, поросшей мелким кустарником и отдельными деревцами.

Удивительно, но в многообразном мире луговых трав, покорно погибшем всеми своими наземными частями почти полностью, завидной жаждой жизни выделялись одуванчики – розетки с зелёными резными листочками настойчиво лезли сквозь сухостой. Рискуя замёрзнуть в любую из осенних ночей, они спешили произвести как много больше себе подобных, не растрачивая силы на стебли – шарики цветков располагались прямо посередине розетки, и этот сорняк привносил в серость осеннего дня немного ярких красок.

-Всё, как у людей, - усмехнулся Павел Васильевич, - на безрыбье и рак – рыба!

Он нащупал в кармане плаща последнюю, шестую рыбку и свободно зашагал к виднеющейся впереди речке Тростянке – берущая своё начало от нескольких ключей, она легко бежала к Старому Хопру, окаймляя деревню, названную в её честь, местами сжимаясь до половодных размеров слепого ручья, местами запрудно разливаясь по равнинам и овражьям, обрастая по берегам своим высокими камышовыми травами и кустистыми деревьями. В том же месте, куда направился наш герой, Тростянка имела отлогие берега и совсем небольшую ширину – перепрыгнуть её было невозможно, но торчащие из воды тёмные топляки говорили о том, что когда-то здесь был мостик, ведущий на большой луг.

Павел Васильевич остановился возле реки и посмотрел дальний край луга, по которому полз, словно огромная гусеница, товарный поезд, огибая подножие балашовских владений. Город имел по-прежнему сонный, равнодушный вид.
«А может быть, и я всегда был таким – сонным и равнодушным? – подумал Павел Васильевич и вытащил из кармана последнюю золотую рыбку. Вот не казалась ему рыбка рюмкой, хоть ты тресни! Да из них и не пил никто никогда, наоборот, Вера берегла их…чтобы потом их били, дарили, обменивали…

Павел Васильевич провёл пальцем по золотистым плавничкам.  Он вспомнил всем известную сказку и усмехнулся – у старухи была всего одна рыбка, да настоящая, а у него их было шесть – фарфоровых, и на что он надеялся? На то, что они помогут продать квартиру? Или заставят сыновей уважать его? Или подарят ему любовь молодой женщины по имени Ольга?

-Больно много захотел ты от простых фарфоровых рюмок, Паша…

Удружила старая перечница Семёновна! Подсказала. Ведь не будь этих золотых рыбок, ничего и не было бы. Стояли они столько лет на полке, никого не трогали, и её сто лет простояли бы…ну, или пролежали бы в коробке. Да только нет у него ста лет в запасе, даже и четверти того нет, так зачем всё так поздно, а главное, почему?

Павел Васильевич вздохнул и воровато оглянулся. Его взору представился ряд огородов и строений – домов и сараев, густо обсаженных деревьями, листва которых, золотистая и бурая, основательно поредела, обнажив сети ветвей, усеянных чёрными, каркающими точками. Кое-где виднелись маленькие фигурки сельчан, занимающихся своими домашними делами – кто-то катил полную тачку, кто-то сгребал в кучи сухую траву, кто-то гнал кричащих гусей, облепивших капустные кочаны. То тут, то там лаяли собаки, и Верный внимательно прислушивался к пламенным речам своих соплеменников, смешно двигая ушами.

-Врёшь! - Павел Васильевич подмигнул Верному, - У каждого свои рыбки…Плыви!
 
Он разжал кулак и взмахнул рукой. Шестая рыбка сверкнула золотой чешуёй, махнула золотым хвостиком и с коротким звуком плюхнулась в холодные воды Тростянки…


***
- Ты вот эту хреновину вставь вон в ту хреновину, закрути на пимпу, а если телепать станет, то вот этой фигнёй к стояку примотай…Куда оно денется? – напутствовал Торбайчик Павла Васильевича, - Правься вон туда, на вышку, - махнул он рукой в сторону дома своей бывшей жены, - Тут делов-то на пол-шишки,- он задрал кверху голову и взъерошил и без того лохматую свою голову, - Только, Паша, не зведанись!

Павел Васильевич взялся за лестницу и слегка пошатал её - все перекладины  при малейшем усилии съезжали то в одну, то в другую сторону, и даже новые гвозди не держались в старом дереве, выползая наружу то тут, то там.

-Хорош трепаться, - он забрал у товарища из рук антенну с присоединённым к нему кабелем и поставил правую ногу на самую нижнюю перекладину.

-Осторожней, Паша! – крикнул Петрович, высунувшись из раскрытого кухонного окошка, - Это…Паш, ты телефон свой отдай, а то грохнешся – нам хоть аппарат на память о тебе останется. Буду Красную Шапочку по нему смотреть да тебя добрым словом вспоминать! – захохотал он.

Павел Васильевич усмехнулся, полез в карман и передал Торбайчику телефон в составленные лодочкой ладони.

-Ты так не шути, Петя! - Торбайчик мелкими шажками пошёл к крыльцу, не отводя от телефона внимательного взгляда, - А то вот раз Нюрка так надо мной пошутила, что я до магазина не дойду, так я и не дошёл – дружка встретил, а он только откинулся…Ну, и возвратился через неделю, - услыхал Павел Васильевич уже издалека, - Но только я не виноватый был – не фиг каркать…

Павел Васильевич полез наверх. Лестница жалобно поскрипывала, провода запутывались, через тонкие подошвы калош остро чувствовались рёбра перекладин, но край покатой крыши неумолимо приближался, и скоро все окрестности открылись новоявленному сельчанину во всём своём панорамном виде.

Большая деревня Тростянка, большая и красивая – широкие улицы, ровные дома, прудовые глади с поросшими деревьями берегами, а дальше – поля да леса, ленты автодорог с движущимися по ним автомобилями, пышущий трубами многоэтажный Балашов и россыпь селений…

-Хорошо-то как! – вздохнул Павел Васильевич, уселся на крышу, достал из кармана отвёртку и принялся убирать старую антенну.

-Паш,- шумел ему из окошка Петрович, - тут баба с соседней улицы приходила, спрашивала, мы молоко два раза в неделю у ней брать будем?

-Угу! – зажав зубами зажжённую сигарету, Павел Васильевич вставлял «вот эту хреновину» в «ту хреновину», отмечая про себя со стоическим спокойствием, что крыша тоже требует покраски.

Где-то совсем рядом шуршали автомобильные шины, но из-за крыши Павел Васильевич мог лицезреть только панорамные виды.

-Вот так и человек – заберётся повыше, и ни черта ему не увидать, что там внизу делается, - бормотал он себе под нос, а Петровича как черти раздирали:

-Паш, - не отставал он, - а у Машки во дворе ванная старая стоит – хорошая ванная, не течёт нигде. Так я могу тебе продать не за дорого, а?

-Угу! – Павел Васильевич пошатал древко антенны, направляя её в сторону дома своей соседки, - Ну, что там?

-А там, Паша, сыновья твои в гости приехали! – испуганно отозвался Петрович.

-Я спрашиваю, с телевизором что? – крикнул нетерпеливо Павел Васильевич.

-Нормально всё – кино про волков показывают. Я ж тебе кричал,- отозвался Петрович, а во двор вошли Вадим и Сашка.

Павел Васильевич давно перестал ожидать приезда сыновей – город совсем рядом, и машина имеется, раз общественный транспорт претит – за полтора месяца уж можно было хоть разок отцу на глаза показаться? Так нет же, не приезжали и звонили редко, да и то больше по продаже квартиры, а вот теперь прибыли…

Сашка в сарай сразу полез, и чего ему там понадобилось? Там железный конь уральской породы обитает – никак после забега Балашов – Тростянка в себя не придёт, хандрит. А Вадим руки за спину заложил, дошёл до колодца, оглянулся и встал, как вкопанный – Верного возле лестницы увидал.

Собак Вадим с детства боялся, хотя они его ни разу не кусали, только рычали да лаяли, словно чувствовали страх, исходящий от человека, но Верный – пёс умный, молчит, только головой ушастой вертит – следит за гостями.

-Здравствуй, папа! – Вадим смотрел на крышу, и его бледное лицо резко контрастировало с тёмными красками осеннего дня.

-ЗдорОво, - Павел Васильевич размахнулся и отбросил подальше старую антенну.
Антенна шмякнулась на землю и развалилась на составные части.

-ЗдорОво, батя! – обрадовался Сашка, - Ты чего железяками раскидываешься?

-А ты думаешь, их собирать пора? – Павел Васильевич опустил обе ноги на самую верхнюю перекладину лестницы, - Так я и собираю. Вы чего приехали?

Вопрос прозвучал достаточно грубо, но быть вежливым со своими отпрысками Павел Васильевич уже не мог.

-Бать, разговор есть! – Сашка увидел на ветке грушовки яблоко, потянулся , сорвал и сочно захрустел, - Ммм! – замычал он, - Вот это вкуснятина! На! – протянул он надкусанное яблоко брату, но тот совершенно не обратил внимание на предложение – он поглядывал на Верного, который деловито обнюхивал куски старой антенны.

-Чего вам надо? – повторил свой вопрос Павел Васильевич, и Вадим решился – он шагнул в сторону лестницы.

-Может, слезешь? – он вздёрнул кверху острый подбородок, и Павел Васильевич только сейчас увидел, как сильно его младший сын походил лицом на свою покойную мать, - Неудобно вот так разговаривать.

-А я ещё не всё тут закончил, - соврал Павел Васильевич, - Говори, я тебя отсюда прекрасно слышу.

-Бать, - Сашка подошёл к брату, - мы ж с тобой, кажись, уговорились – ты квартиру продаёшь, а деньги нам…Мы вон и краску тебе привезли, и клей, и обои, а ты вдруг заднюю включаешь.

-Какую ещё заднюю? – усмехнулся Павел Васильевич, - Как видишь, я здесь проживаю, обратно в квартиру не переехал, а наоборот, езжу и продаю её.

-Да, но ты сказал Алле, что с продажи дашь нам столько денег, сколько посчитаешь нужным, - лицо Вадима было холодным, словно маска, - а мы договаривались о другом. Нас это не устраивает.

-А что вас устраивает? - Павел Васильевич деланно улыбнулся, - Может быть, колодец, который нужно почистить? – он махнул рукой, - Или может быть туалет, в который войти страшно – того и гляди завалится? Или может, котёл, который не греет? А быть может, вот эта крыша, которую нужно латать и красить? – он ударил ладонями обеих рук по крыше, - Что именно вас обоих не устраивает? Или то, что вы дали объявление и ждёте, чтоб отец вам  денежки в зубах притащил?

-Бать, ну, чё ты? – в отличие от брата, вид у старшего сына был явно виноватый, - Ну, тяжело тебе ездить, ты скажи…

-Причём тут это, Сашка? – Павел Васильевич сжал кулаки, - Вы канючили квартиру продать, потому что вам надо машину покруче да жильё получше, а батя где угодно проживёт – ему недолго осталось, так? Чёрт с вами – мне много не надо, но какого хрена вы ещё и смотрины на меня повесили? Вы живёте-то там рядом, а мне – катайся туда-сюда, бросай все дела и лети! А люди все разные бывают, да с каждым поговори, а я разговаривать не обученный – это мы с матерью вас в институтах выучили, а нас жизнь учила – из штанов не выпрыгивать да на голову не садиться, ножки свесив! – Павел Васильевич перевёл дух, - Списки вы придумали, Вадим, как мне жить надобно? А чего вы ещё придумали? Отца в сарай засунуть, мол – сопьётся там и сдохнет поскорей, да? А самим нет, чтобы приехать, да глянуть, да помочь – вы там списки мне рисуете!

Вадим опустил голову, а Сашка вдруг закрутился, завертелся, схватил зачем-то старый колченогий стул, лежавший возле забора, и поставил его к стене дома, а затем подошёл к Верному, присел на корточки и стал чесать пса за ушами, приговаривая:

-Хорошая псина, хорошая!

Наконец, Вадим заговорил, глядя в сторону соседского забора :
-Я не знаю, зачем ты скандалишь, папа, возможно, тебе так удобнее, но когда мы с Аллой продумывали этот план…

-С Аллой! – воскликнул Павел Васильевич, - Конечно! Своей головой даже ты до такого не додумался бы!

-Но ты же согласился, - Вадим задрал голову, и его взгляд, всегда такой спокойный, холодный, расчётливый, вдруг показался отцу совершенно чужим, - и мы думали, что никаких проблем нет. Да, этот дом – твой, и мы на него не претендуем. Ремонт мы обещали, и проведём его, независимо от продажи квартиры. А если тебе тяжело ездить на показы, то оформи на моё имя генеральную доверенность – это очень удобно, ведь сама сделка купли-продажи займёт немало времени и сил.

Павел Васильевич задохнулся. Онемевшими руками полез он в карман куртки и достал оттуда пачку сигарет. Прикуривая, он наблюдал за старшим сыном, который играл с Верным, хватая его за уши то одной, то другой рукой. Верный вертел головой и фыркал, а Сашка только смеялся, казалось, совершенно не обращая внимания на разговор отца и брата.

-Ах, вот всё за ради чего! – наконец проговорил Павел Васильевич, - Молодец! – проговорил он тихо, с удовлетворением заметив, что на бледных щеках младшего сына проступили алые пятна, - А Сашка знает? – он кивнул в сторону старшего сына.

-Не понимаю, о чём ты, папа! – Вадим передёрнул плечами, - Сашка едет в Москву на заработки, а Москва – не Тростянка, и ездить оттуда за каждым разом дорого и неудобно. Доверенность выгодна всем.

-Бать, я теперь хочу немку взять! – крикнул Сашка, - Думал я, думал : а ну этих японок к японской матери! – рассмеялся он.

-Ну, значит, так, - Павел Васильевич отшвырнул окурок далеко в сторону, - Слушай, Вадим, сам, и Алле своей передай : никакой доверенности вы от меня не получите, а завтра…завтра - крикнул он, - я поеду в Балашов и составлю завещание вот на этого дурака, - он ткнул пальцем в сторону старшего сына, который вдруг выпрямился в полный рост и раззявил от удивления рот, - И этот дом, и земля после моей смерти отойдут ему, но до того я сам продам свою квартиру, приведу в порядок дом, а с оставшихся денег я дам каждому из вас столько, сколько сочту нужным, ясно?

Лицо Вадима посерело. Он сделал несколько шагов назад, совершенно не обращая внимания на собаку.

-Мне всё ясно, папа, - наконец, проговорил Вадим, - Нам не нужно твоих денег. Всего доброго! – и зашагал прочь со двора, но вдруг остановился и медленно подошёл к лестнице, глядя на отца, - Знаешь, - тихо сказал он, - мы с Аллой думали, что ты в запое, как обычно, но вижу, ты трезвый…Мама никогда бы так не поступила, - он круто развернулся, и через несколько секунд стукнула входная калитка.

Сашка подошёл к лестнице и взялся за неё обеими руками.

-Да чё вы ругаетесь, батя? – он улыбался виновато, совсем по-детски, и сердце Павла Васильевича захлестнуло горячей волной жалости к старшему сыну, - Делать вам что ли нечего? Всё ж хорошо  – ты вон антенну настраиваешь, я работу приличную нашёл, а у Вадима вот-вот дети родятся, а?

Павел Васильевич немного помолчал, сглатывая подступивший к горлу ком.
-Всё хорошо, да только совести у вас нету, Сашка, - проворчал он, распихивая отвёртки по карманам, - Мама бы так не поступила! Что ты…Зато вы так поступаете, что с нутра воротит.

-О! А я-то тут причём? – Сашка захлопал было глазами, но вдруг нахмурился и пошатал лестницу, - Бать, а лестница-то у тебя всё гнилая…Слазь, а то ещё грохнешься – костей не соберёшь!

-Не трогай! – Павел Васильевич поставил ногу на первую перекладину, - Вот вы говорите – я сам решил…Сам! – Он ухватился за край крыши и, обернувшись, посмотрел на сына, - Но мне-то много не надо, Саня, - повторил он и поставил ногу на вторую перекладину, - Крыша над головой есть, и слава Богу! Я ж понимаю, с собой в могилу всего не заберёшь, но только если по головам идти, много ли счастья получишь? Как жить потом с этим, а, Сань?

-Почему по головам? – Сашка заметил огромный гвоздь, вылезающий из перекладины, на которую опускалась нога, обутая в калошу, и почувствовал руками, как лестница стала накреняться в одну сторону,- Что, не бывает такого что ли? Вон, сколько стариков с Мурманска, Питера, с Москвы сюда привезли? Домишки им тут покупают, а квартиры их  – на продажу или сдают…Нет, ты если б сказал, что не хочешь продавать квартиру, мы б и затеваться не стали…

-Да хватит уже про квартиру! – рассердился Павел Васильевич, - Я съехал, выписался и дело с концом! Всё! Я тут жить буду, я так решил! Дело не в этом, Саня, слышь? Дело в отношении. У меня всё тут валится, а я – всё бросай и едь! А вы цену такую задрали, что все шарахаются…Сань?

Сашка не отвечал – он молча смотрел на мелькнувшую в воздухе подошву калоши, на колыхнувшуюся широкую брючину, подвёрнутый край которой зацепился за торчащий гвоздь, на резинку чёрного носка, на белую кожу голени…Брючина поползла вверх, собираясь гармошкой.

И вдруг послышался звонкий щелчок. Павел Васильевич нелепо взмахнул обеими руками.
 
-Батя! – прошептал Сашка, ощущая правой ладонью давящую тяжесть. Но вместо того, чтобы ухватиться за лестницу обеими руками и врасти в землю обеими ногами, он резко разжал пальцы и сделал шаг назад...


***
Странная штука наша жизнь – зачастую день в ней тянется медленно, а год пролетает незаметно, и всего несколько часов способны изменить человека до неузнаваемости. Конечно, мне могут резонно возразить – мол, ничего в нашей жизни не происходит просто так, и даже у кажущихся случайностей найдутся вполне закономерные объяснения. Всё верно, и именно свойства человека предопределяют события его жизни, формирующие изменения его же характера. Все эти рассуждения предметно относятся к бескрайним областям философии, а где ещё можно пофилософствовать, как не в осеннем лесу?

Ещё недавно до краёв наполненный благодатным светом, красками и жаждой жизни, лес уже в конце августа начинает замирать, с каждым днём становясь более мудрым и щедрым. Травы в нём постепенно истончаются и высыхают, а листья деревьев тускнеют, бледнеют, покрываются бурыми пятнышками, наконец, желтеют, и вот скоро всё лесное пространство блестит и переливается позолотой с вкраплениями охры и багрянца.

Меж длинных стволов строгих сосен слышится дробный перестук дятла, а карминные заросли рябины в поиске подгулявших ягод тревожат оголтелые свиристёлки. Небо потихоньку затягивает сизыми тучами, и холодные капли косого дождя покрывают сверкающим перламутром бисер снежника.

 И мы идём в лес, чтобы надышаться его неповторимым воздухом, пронизанным ароматом влажной древесины, прелых трав и сырой земли, устланной опавшими листьями. Каждый новый день становится чуть короче предыдущего, и жгучее некогда солнце, занимавшее прежде весь небосвод, невзначай выглядывает из-за туч, бликами отражаясь в тяжёлых водах Хопра, и его тепло вызывает улыбки, которые так легко дарить!

Знаете, как это бывает?

-Здравствуйте! Замечательная сегодня погода, не правда ли?.. А вы случайно не подскажете, что это за грибы? Я вот собираю, собираю – вроде, и красивые, и пахнут хорошо…

-Да это – рядовки! Не бойтесь - ешьте смело! Мы их сто лет уже и жарим, и солим, и хоть бы хны. А у меня вот поглядите – я думаю, что это – кулачки…А вы как считаете?

И вот вы идёте рядом с нечаянной попутчицей, осторожно ступая по мягкому лесному ковру, разгребая найденной палкой слои влажных листьев, без устали взбираетесь на взгорки и спускаетесь со склонов в овражки, внимательно осматриваете поваленные деревья, покрытые мшистыми попонками, достаёте из карманов всё новые сумки и пакеты и наполняете их грибами, а потом сидите на лесной опушке, прислонившись спиной к белому стволу берёзки, роняющей на вас свои золотые листочки, и слушаете, слушаете, слушаете…

-Ох, и накричала я на него тогда! – пальцы, унизанные разноцветными колечками, заправляют рыжие локоны под край чёрного беретика, - Всех собак на него спустила! А он сам виноват – стоит и молчит, как истукан. Другой бы на его месте меня с лестницы спустил, а он - ничего, скромный  оказался…Я потом извинилась, конечно, апельсинок ему в больницу привезла. Посмеялись мы с ним, поболтали немного, да к нему особо не подойдёшь – жена молодая…

Я слышу вздох, полный искреннего сожаления. О чём? Извинилась же.

 Рассказ о простом человеке, который при помощи маленьких фарфоровых рыбок пытался продать свою квартиру  – он останется в анналах молчаливого хранителя человеческих историй, величественно раскинувшегося передо мной за тростянским лугом, покрытым розовым маревом тёплого сентябрьского вечера.

Почему робкий человек становится смелым? Что подвигает его на попытку изменений в своей собственной жизни? Что заставляет его остановиться? Конечно, дело не в рыбках, а в осознании последней черты, которая разделяет благоухающие сады жизни и чёрную, бездонную пропасть смерти с её разящим холодным дыханием,  – как похоже оно на философское мудрствование осеннего леса, полного сладкой грусти и надежд.

…А рыбки уплыли. Но на то они и рыбки, чтобы плыть.


Марина Новикова-Шведт.
27.10.2021г.