Иванов, Петров, Сийдорофф. часть 23

          Теперь каждый вечер Люська бежала в конец улицы к Клаве. В магазине женщины посмеивались над ней, уж не завела ли она ухажёра среди Клавиных постояльцев. Люська отмахивалась от них и говорила, что Владимир взял над ней шефство и занимается с ней физкультурой, чтобы похудела.
          - Ой, смотрите на неё, - смеялись женщины. – Похудела! Ни в одно платье уже не вмещаешься! А дома-то нельзя заниматься этой физкультурой?
          - Так тренер должен видеть, чего я делаю, - огрызалась Люська. – Тёмные вы бабы! Вот выучу все упражнения, и дома буду заниматься!
          - С тренером или без? – опять заливались смехом сельчанки.

          Наконец наступил день, когда корсет был готов. Теперь надо было затянуть на Люськиной спине переплетённые крест-накрест тесёмки.
          -Вам красивое бельё надо купить, Людмила Михайловна, – говорил Адольф, затягивая  корсет, - иначе, муж не будет смотреть на вас.
          - Да где ж взять-то это бельё? На мою фигуру в магазине не продают, и в райцентре ничего размерного не нашла! Это же такое горе корпусным бабам! И не передать! Одни майки мужские налазят, как топики идут летом. Ты, дохтор, затягивай сильнее! Чтоб талию видно было!
          - Нельзя дальше затягивать! Вы дышать не сможете, - сказал Адольф, затягивая тесёмки на корсете.
          -  Кто не может?! Я могу всё! Ты тяни…
          - А много не кушать, почему не можете?
          - Так там другое дело… Там еда, а тута талия…
          - Так ваша талия, Людмила Михайловна, напрямую зависит от еды…

          Люська медленно вплыла в магазин. Народ уже толпился у прилавка, ожидая, когда Манька примет по накладной продукты. Дед Ефим Сорокин, один из мужского населения деревни, сидел на подоконнике, опираясь на свою трость подбородком. Ему шёл девяносто шестой год, но он всегда прибавлял себе ещё лишние года, иногда на самом деле забывая свой истинный возраст. Он считал, что так, в глазах односельчан, выглядит мудрее, вроде как столетний старец. У его давней знакомой Аньки Сидоркиной нынче столетний юбилей, и он завидовал ей чёрной завистью. Деду Ефиму, как долгожителю, всегда оставляли место на подоконнике, чтобы не стоял на ногах. Вперёд его не пропускали, потому что у него не было малолетних детей и внуков, да и спешить ему было некуда. Иногда он напрочь забывал, зачем пришёл в магазин, и вспоминания иногда затягивались до вечера. Ефим Ефимович не огорчался этому подарку природы, он, как мужчина, его просто не замечал. В магазине же наслаждался обществом, так как бабка его давно померла, а дети и внуки жили отдельными домами.
          Люська встала в конце очереди. За пять минут набежало ещё пять баб. Всем надо было купить хлеба, соли, лапши быстрого приготовления и конфет. Люська выждала три минуты и со вздохом сказала:
          - Ну и жара, бабоньки! Дышать нечем!
          - Это тебя от твоих жиров разморило! – сказал кто-то в очереди. – Дверь открой, свежий воздух пойдёт!
          Люська проигнорировала этот совет и стала медленно, вздыхая, расстёгивать широкую блузку.
          Первая расстёгнутая пуговица показала два удивительных холма восьмого размера в окружении нежного кружева, которые синхронно вздымались от её вздохов.
          Вторая пуговица открыла красиво простёганный корсет. Ткань корсета с яркими японскими цветами приковала взгляды женщин.
          Третья пуговица показала, что между цветами были ещё нарисованы маленькие яркие птички.
          Четвёртая пуговица поведала всем, что у Люськи есть признаки талии, и там, ниже, похоже, всё утопало в кружевах.
          В магазине наступила гробовая тишина. Женщины рассматривали корсет как произведение искусства. Один только дед Ефим не мог оторвать взгляд от того, что открыла первая пуговица. Он закрывал глаза, потом снова открывал, но благострастное видение не уходило. Дед заёрзал по подоконнику. Он всегда думал, что его уже ничем не удивить на этом свете, что он всё повидал и попробовал, но Люська буквально выбила из-под него подоконник.
          - Люська, - шамкая беззубым ртом, сказал он, - ты иди, садись… рядом со мной. А то тебе… совсем… поплохеет…
          - Ничего, Ефим Ефимович, - томно сказала Люська, польщённая вниманием, - не барыня, постою.
          - Это чего у тебя? – не выдержав, спросила Манька.
          - Так ты же сама мне посоветовала, позаниматься физкультурой у Клавки во дворе, так теперя у меня талия появилася! Я своему Петру скажу, чтобы у нас во дворе такое же сделал. Каждое утро буду заниматься! Так же как ты, Мань!
          - Иди, я тебя первую обслужу, чтоб не болтала, а то ты здесь всех с ума сведёшь!
          Люська прошла сквозь очередь к прилавку корпусно и красиво, её никто не остановил.
          - Взвесь мне, Маня, полкило этих вот шоколадных конфет… и этих,  и карамельки грамм восемьсот. Много не надо! От физкультуры худею. Да, и  пряников мятных  килограмма полтора. Ну и хлеба три булки.
          Сложив всё в сумку, Люська повернулась к очереди:
          - Чтобы получить хорошую фигуру, надо заниматься физкультурой, женщины! – сказала она и вышла из магазина королевой.

          Пётр Сергеевич, муж Люськи, приехал на тракторе с поля на обед. Вымыв во дворе под рукомойником руки и тщательно вытерев их о полотенце, что висело на гвоздике вбитом в сосну, он быстрым шагом поднялся на крыльцо и прошёл в кухню.
          - Люська, - сказал он, - корми меня! Мне ещё на дальние поля ехать!
          Люська уже крутилась на кухне в домашнем халате, ставя на стол тарелки с нарезанным мясом и солёными груздями. Налив в тарелку горячего борща, она поставила его перед мужем и села напротив.  Муж был худой, небольшого роста, жилистый. И сколько Люська его не кормила, он, как будто назло её заботе и усилиям, не поправлялся.
          - А себе чего не наливаешь? – спросил он, кладя столовую ложку домашней сметаны в борщ.
          - Да жарко, чё-то, - сказала Люська, расстёгивая халат. – Горячего не хочется.
          Действие с расстёгиванием пуговиц с утра уже имело успех в магазине, и в Люське проснулась загнанная внутрь женщина.
          Халатик, под действием Люськиных не очень грациозных телодвижений, кое-как слез с её пухлых рук. Но муж даже не заметил этого,  продолжая есть борщ, глядя в тарелку.
          - Кхе-кхе, - кашлянула она.
          Муж влил в себя последнюю ложку и, ещё жуя, протянул жене пустую тарелку:
          - Налей ещё.
          И тут он поднял глаза. Преображённый природный ландшафт тела жены потряс его до самых глубин.  Он поперхнулся. Люська, привстав с табурета, и, наклонившись к нему через стол так, что у него померк свет перед глазами и перехватило дыхание, стукнула его по спине кулаком.
          - Полегчало? – спросила она, беря у него тарелку и поворачиваясь к плите. Халат, как и было задумано, остался лежать на табурете.
          - Ой, - игриво сказала Люська, - видать все пуговки случайно расстегнулись!
          Она повернулась к печке и стала медленно помешивать борщ в кастрюле половником, потом налила в тарелку. Пётр Сергеевич увидел творение Адольфа в полной красе, то, чего не каждому дано увидеть.
          - Вот, - сказала она, потерявшему дар речи мужу, ставя перед ним тарелку, - любуйся, какая у тебя жена! Это не шпага из телевизора! Если бы я была телеведущей, то вся страна и даже вся Америка смотрели бы, не отрываясь,  наши новости! Не ценишь ты меня!
          Вздохнув, она встала и медленно направилась в спальню, прихватив халат двумя пальчиками и таща его по полу. Муж молча последовал за ней, забыв про борщ. Послышался удар и что-то рухнуло.
          - Петя! – донёсся из спальни Люськин визг. – Ты же кровать сломал, паразит!
          И вот тут Люська поняла, как долго умирала в ней закормленная женщина.

(продолжение следует)