гл. 2-44. Столь разные пути домой

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

КНИГА 2. ОГНЕННЫЕ СПОЛОХИ ВОЙНЫ
или Беда без спроса входит в дом


Глава 44. СТОЛЬ РАЗНЫЕ ПУТИ ДОМОЙ

Побег двух приятелей из фильтрационного лагеря в Унгенах. – Задорное виноделие в благословенных Кодрах. – Вернулась Люба из эвакуации, а дома хоть шаром покати. – Совместная жизнь в семье Николая Булатова.

*   *   *
На огороженной территории размером примерно пятьдесят на семьдесят метров кроме Ивана Булатова с Тудором Прунку находились ещё человек сорок арестантов. Особенно много среди них было молодых мужчин и парней. Большинство кто как мог расположились под открытым небом прямо на земле, некоторые сидели на своих мешках и котомках – видимо, эти долгонько уже ждали. И только небольшая часть арестантов могла расположиться под навесом: скорее всего, там располагались «долгожители» лагеря, как об этом уверенно предположил бывалый Тудор. За навесом оказалось более свободное пространство, поэтому новоявленные приятели разместились там, выбрав место недалеко от колючей проволоки.

Тудор не стал объяснять, зачем ходил в Румынию: мол, побывал у родственников в Яссах, и всё. Но чужие заботы ничуть не интересовали Ивана. Он весь уже был в переживаниях, изводил себя вопросами, что же с ним станет завтра, когда придёт большое начальство. Ничего хорошего не ожидалось, судя по уважительно-настороженному тону, каким пограничник на мосту отозвался о своём шефе.

- Недавно..., ещё при румынах, я уже побывал в этом лагере, – вывел его из задумчивости Тудор. – Но тогда меня отпустили, потому что я пожилой, и у меня дети есть. Трое. А тебя они могут забрать в армию... э-э... ну, русские и в русскую армию.
От этих слов Иван вздрогнул. А Тудор продолжил раздумчиво говорить:
- Точно заберут. Ты молодой, а таких всех забирают в армию. Видишь, сколько их тут? Их всех на фронт отправят.
И далее предприимчивый молдаванин начал уже более оживлённо говорить о том, что нельзя им дожидаться здесь до утра:
- Ночью нужно сбежать. Мне тоже нельзя сидеть, чтобы бесаги у меня отняли, а ведь я никакой не спекулянт.

Почему-то очень не хотел он, чтобы его груз попал в руки пограничного начальства. И явно нервничал по этому поводу.
- В прошлый раз вон в том месте я заметил небольшую промоину под колючей проволокой, – и Тудор кивнул подбородком в направлении промоины. – Если постараться, то ночью её можно углубить и вылезти наружу. Один с этой стороны придержит проволоку, пока другой будет пролезать, и потом наоборот. У меня есть складной ножик, им можно ковырять землю.

Говорил Тудор негромко и как бы в сторону, но Иван хорошо слышал его и вмиг загорелся идеей побега из лагеря. Как хорошо, что у него тоже есть свой «ножик» из обломка косы, он тоже сможет пригодиться для углубления промоины. Сказал об этом сообщнику и показал ему своё орудие. Тудор обрадовался:
- О, это очень хорошо! Так мы ещё быстрее сделаем подкоп.

Между тем, начало темнеть, и к этому времени небо тоже очень кстати начинало кукситься, было похоже, что может пройти небольшой дождь.
- Но во время дождя уйти из лагеря можно будет ещё легче: люди и охрана попрячутся, где кто сможет, а от грязи дома можно отстираться, – возбуждённо толковал Тудор.
Иван сразу же согласился: невелика беда прибудет к той грязи, что уже была на его одежде. Оставалось только дождаться темноты, убедиться в безопасности для своих намерений и начать незаметно ковырять землю.

Ближе к полуночи стал-таки моросить дождик. Потом один раз громыхнуло, дождик немного усилился и почти сразу прекратился, будто от содрогания небес оттуда разом всё высыпалось и закончилось. Пересохшая земля вмиг впитала в себя эту небольшую влагу, и вскоре почти совершенно не чувствовалось, что недавно прошёл дождик.
- Маловато дождя было, но всё равно это хорошо, земля мягче станет, – тихо шепнул на ухо Тудор, на что Иван согласно кивнул головой.

Подождали ещё немного и выбрались из тесноты под навесом, куда во время дождя забились все арестанты и стояли очень плотно друг к другу. Мало кто присесть мог, а Иван с Тудором вместе с целым рядом людей вообще стояли с краю и даже немного промокли. Когда дождь вдруг прекратился, и люди увидели, что земля не сильно промокла, тоже стали выходить из-под навеса и кое-как располагаться спать, подложив под себя, кто что мог, и укрывшись, кто чем мог.

А наши заговорщики прошли за навес и расположились вблизи заранее примеченного места. Возле колючей проволоки было чуть пониже и заметно мокрее, чем возле навеса, поэтому людей поблизости не было. Иван с Тудором посидели, потихоньку переговариваясь о разной ерунде, и дождались наступления более тёмного времени, когда убывающий месяц скроется в плотных облаках, надвигавшихся с запада. А пока что Иван с Тудором прилегли рядком лицом друг к другу, будто бы спать улеглись. Но на самом деле начали потихоньку ковырять землю. Тудор ножиком делал длинные и частые надрезы в земле, а Иван обломком косы рыхлил землю, будто плужком.

Работу делали по очереди, прикрывая напарника от нежелательного взгляда и присматриваясь вокруг. Рыхлую землю руками рассовывали вдоль проволоки и вокруг себя. Быстро управились: и часа не прошло, как подкоп стал достаточно глубоким. Поскольку сильно натянутую проволоку почти нельзя было приподнять, пришлось рыть немного глубже, чем рассчитывали, но нижний грунт оказался не очень плотным. Да и дождик помог. «Спасибо вам, тучки, что месяц скрываете!» – думал Иван, выгребая землю в сторону Тудора, а тот распихивал её дальше. Несколько раз менялись ролями.

Худой Иван первым пролез под проволоку и быстро стал рыть уже с той стороны: там земля была ещё рыхлее. Землю выталкивал позади себя – там было ещё более сильное понижение. Вытащил свою котомку и бесаги Тудора, а потом и другу по несчастью помог вылезти, тот лишь немного зацепил и надорвал старый свой пиджак.

Всё так же ползком беглецы заскользили вниз по склону в сторону оврага, который начинался буквально в десяти метрах от лагерного ограждения. Взвинченному и всему на нервах Ивану показалось, что вскоре следом за ними кто-то в одиночку тоже прополз под проволокой. Но некогда было оглядываться назад и терять время. Они быстро одолели овраг с небольшим ручьем, и по другому, чуть более пологому его берегу настолько быстро пошли прочь от лагеря в сторону Прута, насколько только могли поспешать.

Тудор прекрасно знал эти места. Он не раз бывал в Унгенах по делам, а теперь вот и в Яссы сходил... пару раз. Так что теперь безопасной дорогой повёл Ивана к себе в Волчинец. Он без обиняков просто и убедительно настоял на этом:
- Без меня ты на охрану или патруль можешь нарваться. И в любом случае до утра домой не доберёшься. Далековато до Лозовой идти, даже всей ночи тебе для этого никак не хватит. А тут уже, вот сам посмотри на небо, дело под утро идёт, видишь? На твоём пути лежит много больших сёл, так что днём тебе всё равно придётся сидеть где-нибудь в лесу, чтобы не попасться. А так днём побудешь у меня, отдохнёшь. Завтра под вечер я доведу тебя до железной дороги возле Бахмута и покажу лесную дорогу, которая ведёт на Корново, это если идти на Владово и в Лозовую, или дорогу на Паланку, если идти в Телешово. Дороги эти хоть и лесные, но наезженные и малолюдные. Следуя по ним, ты не заблудишься в лесу даже ночью.

Вескими аргументами Тудор вполне убедил Ивана и в том, что при самом конце пути в незнакомых местах лучше не рисковать в одиночку. За этими разговорами они вначале прошли немного вниз по течению Прута и затем другим оврагом вышли на край города.
- В этой части города охрана не такая строгая, как со стороны Бельц, – сказал Тудор. – И дорога на Волчинец отсюда идёт напрямик через холмы, так намного ближе.
Далее они направились в сторону хуторка Флорицоя – это название связано с цветами, как понял Иван и по размерам хутора сравнил его с клумбой.

В пути беглецы ориентировались по вершине горы Баланешты, которая издалека чуть справа возвышалась на фоне сереющего неба.
- Потерять её из виду или мимо неё пройти невозможно, – уверенно заявил Тудор. – А за хутором мы спустимся к ручью и по нему дойдём до большого леса на холмах, за которыми будет моё село. Это совершенно безопасный путь, можешь поверить мне.

Бесаги несли по очереди. Они и впрямь оказались довольно тяжёлыми и плотно набитыми каким-то товаром. Тудор не говорил, что находится в бесагах, а Иван не спрашивал. Предположил, что с какими-то крупами. Уставал он быстро и сразу передавал торбы эти хозяину. И тут только понял Иван, почему Тудор так настаивал, чтобы незнакомец пошёл с ним в Волчинец. Одному ему приходилось бы останавливаться в дороге и отдыхать, а так они шли практически безостановочно. Так они и дома будут быстрее, и плечи не так сильно будут болеть от ноши. Молодец, Тудор-хитрец! Но всё равно две трети пути, если не все три четверти бесаги он нёс сам.

Но Иван не обижался на словоохотливого, щедрого и доброго молдаванина. По сути, он отрабатывал ему за еду, так что всё воспринимал нормально. Ивану не впервой было поступать таким же образом, ведь не так уж и давно он за одежду-еду три года на чужих людей батрачил и горбатился.

Когда оба беглеца подошли поближе к своему ориентиру, за горой совсем уже посветлело небо, и начало светать вокруг. И тут оказалось, что уважаемая гора – эта всего лишь один из более высоких и тоже покрытых лесом холмов в ряду таких же, но лишь чуть пониже. Холмы эти крутой грядой предстали перед путниками наподобие того, как со стороны Михайловки за Леонтовкой встают высокие Помпенские холмы. Но здесь всё было намного выше, как бы более обрывисто и круче.

Но идти в село Баланешты Тудор не стал:
- Оно очень большое, и там наверху всякое может быть, – уверенно говорил он. – Через Баланешты дорога короче, конечно, но в целом ряду с ним есть и другие большие сёла, так что лучше мы обойдём их стороной.

Не поднимаясь на гряду высоких холмов, они вдоль них по длинному и широкому оврагу, как бы по пойме ручья, пошли в сторону Алексеевки. Возле села этого Тудор ободрил Ивана, заинтересовав его неожиданным сообщением:
- Наверху в поле возле дороги есть высокий монумент большому русскому князю*. А мимо него тропинка ведёт наверх к заброшенной дороге через тот самый большой и старый лес. Дорога эта через холм ведёт прямо в Волчинец. Я её хорошо знаю, потому что всегда по ней хожу в Унгены, чтобы миновать все сёла. А от монумента до Волчинца всего полтора часа ходу, я это хорошо знаю. Так что скоро мы будем дома, – и благодушный молдаванин снова широко заулыбался.

* Этот памятник стоит на том месте, где в дороге из Ясс на Херсон умер светлейший князь Григорий Потёмкин.

Они совсем немного не дошли до действительно очень высокой стелы, которая острой пикой торчала рядом с дорогой из Милешт на Алексеевку. Высота сооружения впечатлила Ивана, который вполне уже научился уважать силу человеческой мысли и результаты воплощения таких мыслей. Но местность здесь была достаточно открытой, и было уже почти светло, поэтому они по тропинке мимо монумента поскорей поспешили к спасительному лесу, видневшемуся наверху той самой высокой гряды лесистых холмов, которые в этом месте, кстати, делали небольшое понижение наподобие седловины, что облегчало подъём усталым путникам, недавно бывшим арестантами.

Когда дом совсем недалеко, то ноги сами несут в гору! Беглецы даже не заметили, как по лесочку одолели перевал. Тудор легко нашёл неприметную лесную дорогу, которая вела к его дому мимо соседнего с Волчинцом села Темелеуцы. Идти по лесу да под гору стало намного веселее.

Тем не менее, солнце уже поднялось над Кодрами, когда они дошли до дома Тудора. Жена его давно не спала, только что накормила детей – парня, девушку и подростка. Все вместе они собиралась ехать в поле. Домочадцы очень обрадовались мужу и папе, ведь его целую неделю не было дома. Конечно же, они задержались немного, чтобы хозяйка могла наскоро приготовить яичницу со шкварками и накормить мужа и гостя, после чего она с детьми сразу же отправилась в поле: уборка урожая не ждёт подходящего настроения, а лишь торопит.

Поев вкуснятину с домашним белым хлебом и запив её по паре стаканов красного вина, отдохнувшие с дороги друзья повеселели и присели на завалинку перед домом. Неспешно поговорили. Получается, что вся дорога из Унген составила около тридцати километров. Столько же оставалось пройти лесами до Владова, потому что Тудор уверенно заявил, что из Волчинца хоть до Владова, хоть до Унген, хоть до Ниспорен расстояние одинаковое, только дороги разные. А от Михайловки до Владова дорога вполовину меньше, чем до Бельц – это Иван уже своими ногами вымерил.

Сколько это будет в километрах, он не знал, конечно, но понимал, что всё же далековато ещё до Михайловки – на четверть пути дальше, чем от самого села до Бельц. А он-то надеялся за одну ночь пройти всё расстояние от Унген до дома! А теперь он и домой рвался, но и спать сильно хотел из-за усталости от того, что всю ночь провел в волнении и на ногах да с грузом на плечах.

Но Тудор очень резонно не советовал идти домой днём:
 - Вдоль железной дороги и во Владове на Телешовской дороге может быть охрана. Так что днём не нужно рисковать. Поэтому давай мы сейчас поспим немного, и только под вечер пойдём в Бахмут. Сам подумай: ты из Бухареста прошёл уже очень много, и теперь очень обидно будет попасть властям в руки в самом конце пути. Известно же, что при приближении к дому человек всегда спешит, поэтому не оглядывается и делает ошибки.

Разомлевший Иван согласился с ним, после чего как-то вмиг уснул прямо на завалинке. Почувствовал только, что Тудор пихает ему под голову ватник вместо подушки и что-то накинул на ноги. Но на улице спать было совсем не холодно, так что вскоре Иван раскрылся во сне: на солнце становилось жарковато...

Проснулся Иван резко и от того, что это Тудор, оказывается, тормошил его за плечо.
- Вставай, Ион. Вставай, обедать пора.
Солнце и впрямь было в зените и даже немного ниже. Иван кое-как расшевелился, умыл лицо и руки и сел за стол, на котором его уже ожидал... наваристый борщ с курицей! У Ивана даже слёзы навернулись и голова закружилась от очередной вкуснятины. Но Тудор лишь разогрел на печке вечерний борщ, хранившийся в подвале на ступеньках лестницы, и здесь он поскромничал:
- Это жена моя приготовила, Иона. А я только мамалыгу сварил.

Поели, но отправляться в дорогу было ещё рано, потому что теперь вблизи дома Иван действительно не хотел рисковать днём, чтобы никому не только на глаза, но, тем более, в руки не попасться. Немного отдохнули после еды, и Тудор направился за большими корзинами из ивовой лозы, чтобы собирать виноград, пока его семья с поля не вернётся.
- А чего время зря терять? Всё равно пришла пора вино делать, –  резонно рассудил Тудор и расплылся в очередной своей обаятельной улыбке.

Конечно же, Иван вызвался помогать ему. И примерно за четыре часа ничуть не обременительной работы они убрали почти весь виноград, росший в огороде возле дома Тудора. Высыпали его на простеленную возле подвала длинную клеёнку. С одной стороны её высыпали белый виноград, а с другой – чёрный. Многовато винограда собрали, на большую бочку вина можно надавить сока.

 - Нет, я сделаю две небольшие бочки вина – белого и красного. Вечером с сыновьями мы подавим виноград сразу после того, как только я вернусь из Бахмута. Ну, после того, когда тебя проведу и покажу дорогу домой, – сказал довольный Тудор. – А завтра мы все вместе начнём собирать виноград в поле. Там его у меня на-амного больше, чем возле дома, – сообщил и снова засмеялся жизнерадостный молдаванин.
- Если они вернутся рано, то я хочу посмотреть, как у вас делают вино.
- Хорошо, – легко согласился радушный молдаванин.

*   *   *
Вскоре с поля вернулись его жена и дети. Приехали на телеге, возок которой был заполнен початками кукурузы, а сверху лежал ещё ряд мешков с початками. Кони изо всех сил упирались грудью в хомуты, вытягивая телегу наверх во двор господина Прунку. Его сыновья и дочь с женой вчетвером упирались в поручни, помогая лошадям одолеть подъём. Жена Тудора осталась дома, чтобы приготовить ужин, а дети вернулись в поле, где в кучах на земле оставались лежать очищенные початки, их ещё на одну телегу с мешками наберётся.

Тудор с Иваном закончили убирать виноград и вытащили из сарая большой продолговатый короб на ножках, в котором будут давить виноград. Во дворе хорошенько установили его на давно используемого в этих целях месте с небольшим уклоном для лучшего стока виноградного сока-муста и насыпали полный короб белого винограда.
- Сначала нужно давить белый виноград, чтобы не пришлось мыть короб после чёрного винограда. Иначе вино станет розоватым, а это неправильно, – пояснял Ивану и поучал его опытный винодел.

И они как раз вовремя подготовили фронт работы для Тудоровых сыновей – девятнадцатилетнего Жику и пятнадцатилетнего Дорина, или Георгия и Фёдора, если называть их по-русски. Жику назван был в честь отца Тудора, а младшему сыну он дал своё имя. Семнадцатилетнюю дочку звали Ануцей или Аней по-нашему. Рассказав о своей семье, Тудор очень по-доброму улыбнулся:
- Конечно, я и сам мог бы начать давить виноград, но не хочу лишать радости своего старшего сына. У нас в семье уже несколько лет так принято, что виноград первым начинает давить Жику – он же первый у меня.

Теплоты и гордости в голосе Тудора было столько, что сердцу можно было захлебнуться от их избытка. Поэтому Иван в который уже раз порадовался за такую дружную и хорошую семью: вот как по-настоящему нужно любить своих детей! Но и это оказалась не вся забота, что Тудор проявлял по отношению к своему старшему сыну, который по возрасту должен был бы давно воевать в румынской армии.

Когда они закончили подготовку к виноделию и присели отдохнуть, Тудор стал рассказывать, как он старался сделал всё, чтобы спрятать старшего сына от жандармов, искавших его для отправки в кончентрари.
- В кончентрари? – несказанно удивился Иван. Он думал, что в кончентрари забирают только славян и гагаузов.
- Они разными бывают, эти кончентрари. Молдаван забирали в учебные кончентрари для подготовки к армии и войне. Вас забирали в трудовые кончентрари. А евреев и цыган угоняли за Днестр в Транснистрию, и там были кончентрари для их смерти...

Иван рассказал Тудору историю про теленештских цыган, за которыми гонялись и детей расстреливали румынские жандармы, и про евреев, которых расстреливали во дворе Помпенской мельницы. Тудор ужаснулся услышанному, потому что ничего такого не бывало в их тихих Кодрах:
- Это не люди! Они поступали хуже, чем звери...

Помолчал и рассказал, как сам с сыном избегал участи попасть на фронт:
- Люди всегда быстро узнавали, что парней и взрослых мужчин начинают собирать в комендатуре в Калараше. Тогда мы с Жику целыми неделями жили то в лесу на дальнем кордоне у бадики* Петри-лесника, то вообще уходили за Прут и прятались у своих родственников в Яссах. Часто прятались недалеко в лесу в потайной землянке под обрывом, и много раз в плавнях на Пруту ночевали. Э-э, да что тут говорить..

* бадя, бадика (молд.) – старший брат

И тут Иван впервые увидел, как у всегда такого жизнелюбивого Тудора тяжко опустились плечи, как он погрустнел, огрузнул и поник. Куда только вечный оптимизм его девался из-за этих воспоминаний...
- Ты не думай..., я не трус, но... – натужно улыбнулся хозяин гостеприимного дома и тяжело вздохнул. – У меня свои счёты с королевской властью. Не хотел я воевать за короля. И пусть теперь на меня пальцем показывают, что я с сыном скрывался, мне наплевать на это. Зато ни я, ни Жику не погибли на реке Дон и не замёрзли на Волге под Сталинградом, как многие земляки...

И вдруг Тудор снова заулыбался, и грусти его как не бывало:
- Ну, а теперь война, считай, уже почти закончилась! Румын с немцами прогнали далеко, говорят, что до самой Австрии. И румыны встали против немцев. Вот и хорошо! Пусть теперь где-то там далеко и другие воюют, а нам и дома есть чем заняться. Правильно я говорю, Ион, да?
И снова оптимизмом засветилось лицо Тудора.

Но злая судьба Тудора Прунку вовсе не за горами стояла и увидела преждевременную его радость. Советские чекисты оказались куда проворнее агентов румынской сигуранцы. Не пройдёт и месяца, как вначале Жику, а ещё через месяц и сам Тудор – оба Прунку попадут на фронт вместе с очень многими земляками. Очередная волна массовой мобилизации начнётся в советской Молдавии уже первого октября, до которого оставалось всего-то ничего. Но люди об этом пока не знали, а мирная и счастливая после освобождения Молдавии жизнь продолжалась своим ходом, наполняя сердца крестьян радостью от уборки неплохого урожая – и, как оказалось, последнего перед трёхлетней засухой и жестокой голодовкой.

Молодёжь вскоре вернулась с поля. Пока ребята разгружали кукурузу, Анечка помогала маме у плиты и накрывала на стол. А Иван с Тудором за это время хорошенько помыли изнутри, ополоснули кипятком и на плоские камни, специально для этого предназначенные, установили две бочки-кады*.

* када – большая однодонная бочка в форме расширяющегося к верху стакана.

Управившись с кукурузой, Жику с Дорином тут же с улыбками и шутками-прибаутками, припевая и притопывая ногами, прихлопывая в ладоши и подталкивая друг друга плечами, подошли к коробу с виноградом. Глядя на них, разулыбалась и женская половина. Но Тудор не разрешили сыновьям начинать давить виноград.
- Сначала нужно поесть! – распорядился он, и все без ропота и сожаления сели за стол.

Традиционная для Молдавии мамалыга со шкварками, сметаной, брынзой и мушдеем* были очень вкусными. И пышный скроб** с зеленью петрушки и брынзой получился просто на объедение! Тудор видел неподдельное восхищение Ивана при виде такого щедрого угощения, сидел весьма довольным и очень гордился своей женой, настоящей красавицей и такой славной мастерицей Ионой.

* мущдей – чесночный соус с обжаренным луком.
** скроб – мягкий омлет, приготовленный на сковороде и на отваре из кукурузной муки. Для этого в казанок наливалось немного больше воды, чем нужно для приготовления мамалыги, и в кипяток насыпалось немного кукурузной муки. Затем часть отвара брали в сковороду для скроба, а в остальной воде варили мамалыгу.
В скробе с мясом (шкварками, грибами, рыбным филе или колбасой) обязательно должны присутствовать слегка припущенные стрелки или зубки чеснока и зелень петрушки. Скроб с постным мясом можно приготовить также на молоке или сливках, или с добавлением сметаны.

Красивое, совершенно утопающее в зелени молдавское село Волчинец очень уютно расположено в кодровой (лесной) зоне центральной Молдовы в широкой и пологой ложбине на северном берегу большого ручья – первого, левого притока реки Бык в её верховьях. С запада, севера и востока к селу вплотную подходят леса, а на юге за ручьём привольно раскинулись обширные виноградники и поля. Расположение села и его вид Ивану очень понравилось. По сравнению с Волчиницом его родная Михайловка выглядела совершенной нищенкой среди голых холмов и солончаковых низин.

Всю весну и лето Волчинец находился за линией фронта, в зоне румынской оккупации. А в конце августа эту часть Молдавии стремительно освободили, и село практически не пострадало. Большие бои были в расположенных недалеко и слева Корнештах и справа в Калараше, в соседнем Бахмуте спереди и даже в ближних Сипотенах. А всё там получилось так потому, что все они стоят вдоль железной дороги из Ясс в Кишинёв. А Волчинец находится в стороне от них и спрятан за лесистыми холмами. Жизнь здесь всегда текла мирно и тихо. Поэтому село славится не только покоем своей красивой округи, но и спокойным, добрым нравом жителей.

Конечно, во время войны румыны хорошенько похозяйничали в селе. Но и люди ведь были не дураки, чтобы дожидаться, пока в их дома придут злые дяди в военной форме и отнимут нажитое добро. Что только могли, они прятали от солдат и жандармов. Много своего добра сумели спасти крестьяне в благословенных и близких лесах, устраивая там схроны в неприметных землянках.

После ужина Анечка с Дорином, Тудор с Ионой и Иваном с улыбкой наблюдали, как счастливый Жику по праву старшинства помыл в тазу ноги и залез в короб с виноградом. И этот весёлый, очень красивый юноша среднего роста и крепкого телосложения, с таким же кругловатым лицом и тугими щеками, как у отца, живыми карими глазами и задорно торчащим вихрастым чубом тёмно-каштанового цвета, с фирменной отцовской улыбочкой вдруг... стал не просто давить виноград ногами, а чуть ли не лихо приплясывать в коробе!

При этом он напевал какую-то бодрую молдавскую песенку и забавно размахивал руками для равновесия. Вся семья тут же начала хлопать в такт песне и подпевать озорнику. Иван тоже с удовольствием хлопал и жалел, что не знал слов песни. Но не поддаться такому весёлому настроению было нельзя!

Тоже весьма крепенько сбитый, как и все Прунку, и уже сейчас немного выше ростом старшего брата, слегка веснушчатый и зеленоглазый Дорин с более светлыми волосами и более кучерявым чубом, чем у Жику, стал подносить виноград и подсыпать его в короб. Улыбался он точно так же жизнерадостно и открыто, как его отец и старший брат. А тонколикая и жгуче-кареглазая брюнетка Ануца собирала в бадейки сок и изящно относила его в бочку. Закипела работа!..

Полюбовавшись слаженной работой молодёжи, Тудор сказал Ивану, что пора трогаться в путь, а то гостю предстоит длинная дорога, и дал жене указания проследить за работой. Иван с сожалением расставался с такой дружной и щедрой молдавской семьёй. И он ничуть не расстроился из-за того, что его уход никого не расстроил: у добрых людей был свой жизненный путь, на котором Иван оказался случайным прохожим.

Тудор положил в котомку Ивана свёрток с едой, несмотря на протест того, что утром он будет уже дома:
- Ты идёшь в дорогу, и неизвестно, куда она тебя выведет. А если не домой?
И тут Иван даже похолодел: о возможных неприятностях в пути он не подумал:
- Я буду очень осторожен.
- Но в лесу опасность может стать очень близкой. Так что еда тебе не помешает. Да еда вообще никогда и никому не мешает, – и снова засмеялся посерьёзневший было Тудор.

На том они и отправились к железной дороге в сторону Бахмута. В пути обговорили маршрут до Михайловки. Рассудили, что следуя в направлении Корнова и Гиличен, можно быстрее добраться домой. Поэтому, почти выйдя к железной дороге, Тудор показал Ивану лесную дорогу, которая за железной уходила слегка наискосок влево на хуторок Леордая и далее вела на Корново, от которого до большого холма Дялул Галбен* уже рукой подать.
- Ну, а оттуда дорогу домой ты и сам знаешь, – широко улыбнулся он на прощание.

* холм Жёлтый (молд.)

Дальше идти гостеприимному молдаванину не было смысла. Он ещё раз напомнил, что Корново лучше обойти, оставляя село по левую руку, потому что там совсем близко находится другое село, Нападены. И за Корново по ложбине можно выйти к реке Кула. Сразу за речкой справа будет лесная дорога из Реден на Кучою и в Гиличены, которые за Дялул Галбен находятся уже на дороге из Телешова во Владово. Иван обрадовался:
- За Гиличенами находятся Згордешты, а дальше путь по тропам выедет меня напрямик в Михайловку – эти места я очень хорошо знаю.
 
Опытный «подпольщик» из Волчинца ещё раз напомнил об осторожности на железной дороге: вначале из укрытия на опушке леса нужно хорошенько прислушаться и присмотреться в обе стороны, и только потом переходить полотно.

До чего же заботливым человеком оказался этот совершенно случайный знакомый, молдаванин Тудор Прунку! Дай бог здоровья ему с женой и всем его дружным, трудолюбивым детям! Даже спустя десятилетия по прошествии тех давних событий не иссякает благодарность потомков Ивана Булатова этой молдавской семье.

*   *   *
В первых числах сентября, через две недели после того, как за Гордино и Телешовым  в Кодрах сильно загрохотали пушки, после чего фронт лесами ушёл в сторону Ниспорен и на Кишинёв, эвакуированным в апреле михайловцам разрешили возвращаться в свои дома. Первыми в село вернулись те, кто в это время жил в Лозовой, Жеребке и Копанке, потому что о важной и радостной этой новости они узнали раньше. А в Петровке об этом разрешении узнали только на следующий день под вечер, когда люди вернулись с поля.

Наутро, как только управились по хозяйству и позавтракали, Василий Борецкий запряг в телегу своего старого Лунара и вполне освоившегося к работе с ним Любиного молодого коня Друга, погрузил нехитрый скарб Булатовых и отвёз домой своих нетерпеливых «квартирантов», поскольку Люба с дочкой как на крыльях полетела бы уже в Михайловку. Позади телеги на привязи торжественно шла Меркуня. Рожденную в мае тёлушку Ласточку Люба оставила Боринским в благодарность за их сердечный приём. Свою тоже совсем старую, но по-прежнему очень удойную чёрную корову Негрессу Борецкие собирались продавать и покупать нетель, а так они сами вырастят себе коровушку.

Любу переполняло радостное чувство: считай, почти через полгода она едет к себе домой. Домой! Но при подъезде к селу сердце радостной женщины начало тревожно сжиматься, отчего она даже стала крепче прижимать к себе Маруську. На повороте с Кишинёвской трассы не было видно ставшего привычным солдатского поста. Даже ту маленькую будку, в которой часовые прятались от дождя, и то убрали. Но кто же тогда охраняет её дом, если в селе нет солдат?!

Волнение молодой женщины ещё более усилилось, когда они подъезжали к дому Булатовых. И без того хлипкая калитка у приоткрытых ворот тоже была полуоткрыта и держалась на одной нижней перевязи.
- Господи, да что же это такое?.. –¬ растерянно и тревожно задала она вопрос куда-то в пространство.
Дядя Вася тоже сильно напрягся, но не ответил: увиденная ими картина не предвещала ничего хорошего.

Как только кони остановились, Люба сорвалась с телеги и вместе с ребёнком на руках побежала во двор. Первой бросилась в глаза развороченная летняя печурка без трубы и чугунной плиты с конфорками. Люба враз похолодела. А когда вошла в дом через едва прикрытую дверь, так и вовсе обмерла: там было пусто и голо! Даже деревянных нар, что Иван при помощи дяди Николая соорудил для постели, и тех не было.

Заднее оконце дома, что над печью, было напрочь выдавлено вместе с рамой. Одна вмазанная в стену коробка от него осталась. Но самое страшное было в том, что домовую печку тоже кто-то раскурочил. Сиротливой раззявой стояла она без дверок, заслонок и... без плиты с конфорками! Никто не подсказал бедной женщине снять и сохранить чугун хотя бы с летней печки во дворе.

- Я думал на следующий день снять обе плиты и отвезти их в Петровку. Но тогда нас уже не пустили в село, помнишь? – раздался за спиной глуховатый и виноватый голос дяди Васи.
- Помню. Но помню и то, что солдаты обещали сберечь всё людское добро! Сами сказали, что они отвечают за имущество граждан, – взвилась Люба и голос её зазвенел от негодования. – И на чём мне теперь готовить еду?
- Говорил же я, что солдаты своруют что-нибудь... Но где теперь их найти? На фронте в Румынии? Или ещё дальше?
Люба прижала к груди Маруську и горько расплакалась. Дочка не замедлила захныкать в ответ.
- Я буду жаловаться... – говорила Люба сквозь слёзы. – Пойду в Лозовую и буду жаловаться... Власть такого не допустит... У нас маленький ребёнок... Да как же так!..

Но слезами горю не поможешь. И следующим своим вопросом дядя Вася заставил расстроенную женщину собрать в кулак остатки воли:
- Твои вещи мы будем разгружать или возвращаемся в Петровку?
Люба с недоумением уставилась на него, совершенно не понимая сути вопроса. Потом опомнилась:
- В Петровку? А как же наш дом?.. А Иван вернётся... Не зимовать же мне у вас...
- А на чём же ты еду будешь готовишь? На костре, как цыгане?
- У отца помощи просить буду и... и у дяди Макара, у дяди Николая, у тёти Степаниды... Но мне в селе надо оставаться. На первых порах жить буду у родственников и дом восстанавливать. А урожай на полях, его кто будет убирать? Какой ни есть, но всё же урожай... Нет, нельзя мне в Петровку возвращаться.

Дядя Вася согласился с такими доводами, и они вышли из дома. Посмотрели в сарайчике – там тоже всё было пусто. Даже рассохшейся Филимоновой кадушки, и той не  было. На сеновале тоже было пусто.
- Постой, а ведь на чердаке у тебя много зерна оставалось, – вспомнил дядя Вася.
Люба так и подхватилась скорей бежать в дом. Но в сенях лесенки на чердак не было, её тоже унесли.

Дядя Вася сходил к телеге и принёс мешок с одеждой. Люба кое-как встала на него, а дядя Вася подставил ей плечо и приподнял. И она увидела девственно чистый чердак своего дома.
- Пусто... – не сказала, а выдохнула обомлевшая и потерявшая всякую надежду Люба.

Дядя Вася обречённо опустил жену своего племянника на землю. Оставаться в совершенно разграбленном доме не было никакого смысла. Люба понурилась и заплакала. Плакала без злости и без сил. Просто, чтобы выплакаться от горя. Так безнадёжно плачут только очень сильно обиженные и ни во что на свете не верящие дети. Поплакала, успокоилась и взяла дочку на руки. Дядя Вася поднял мешок с вещами. Пошли к телеге.

Решили, что Меркуню на верёвке с препоном можно пока привязать для выпаса сразу за огородом, чтобы не таскать её за телегой по селу. Огород до пояса зарос сорняками, и среди них совершенно не видно ни разу не прополотой картошки! На заросшей тропинке, идущей поперёк огорода, охающая от горя Люба посадила в траву Маруську и принялась выдёргивать хотя бы самые мощные кусты лебеды и щирицы. За это время ошарашенный увиденным дядя Вася отвёл корову на выпас, сходил с вёдрами к колодцу и напоил её. Сходил ещё раз, набрал воды для лошадей и напоил Лунара с Другом.
Затем сели в телегу, развернули коней и поехали к отцу Любы, Потапу Портнову.

Но Люба, заметив вышедшую из дому свою соседку и Иванову родную тётку Марию Глебову, попросила дядю Васю остановить коней. Оставив у него на руках Маруську, побежала во двор родственницы, принявшейся полоть заросшую картошку.
- Здравствуйте, тётя Мария! ¬– крикнула со двора.
Не очень охотно тётя распрямилась и холодно поздоровалась:
- Здравствуй, Люба... Приехала?
- Приехала, да радости никакой. Наш дом разорили, обе плиты из печек выломали, из летней и домовой.
- Боже мой! – не на шутку изумилась тётка Мария, подходя ближе. – И на чём же ты еду теперь готовить будешь?
- Не знаю, ничего пока не знаю. Поеду к отцу, может он чем-нибудь поможет. А потом к дяде Николаю. Не знаю.

На женские голоса и собачий лай из-за сарая вышел дядя Михаил. Как всегда, был он не приветлив и тоже совсем не рад родственнице. Шиканул на пса, и тот мигом убрался в конуру, но оттуда всё ещё ворчал на незнакомку. По правде говоря, Люба впервые в своей жизни была во дворе своих родственников и соседей.
- Плиту украли, говоришь? – переспросил он.
- Обе!  – со слезами в голосе стала повторять свою беду Люба.
- Да, дела... – растерянно как-то сказал дядя Иван, и глаза его виновато забегали. – Мы только вчера приехали... Но я никого у вас во дворе не видел. Правда, и дома тоже почти не бывал, всё в полях.
- И я никого у вас во дворе не видела, – поддержала мужа тётя Мария. – Может, это солдаты такое вытворили? Или же это из Леонтовки кто-то ушлый по ночам шастал? Не станут же свои воровать, ведь в селе про воровство всё можно вызнать.

Ничего не узнала Люба у родственников и не увидела в их лицах желания помочь. Хотя бы для приличия могли бы пригласить в гости заглядывать в будущем. Но нет:  у них своя семья и свои проблемы, а родственники-перехватчики им вовсе не нужны. Не смирилась тётя ария с покупкой Иваном соседнего дома, на который она сама глаз положила перед свадьбой среднего сына Сеньки.

Тут из-за дома выглянула насупленная Юстинка и сразу же скрылась. Люба с удивлением успела отметить, что за лето девчонка сильно вытянулась. Но от её недоброго взгляда сердце так и зашлось, и Люба поторопилась уйти с негостеприимного двора. Родственники совершенно не были расстроены её уходом: как шла по своим делам, так и иди дальше...

*   *   *
Ни отца Потапа, ни мачехи Антонины дома не оказалось. Одна Мария, Лёвина жена, с маленьким Ивашкой на руках сидела на завалинке и кормила грудью ребёнка. От природы несколько меланхоличная, она и не удивилась, и не обрадовалась визиту своей сводной золовки.

Ответила, что родители уехали в Мишино за Киприаном с Надеждой и их дочкой Иринкой. Пока не вернулись. Лёвы тоже дома нет, он с утра в поле уехал и пока не вернулся. Методично перечислила, что лишней плиты у них нет, что Дрюнин дом тоже разграбили, и что он тоже без плиты остался.

Из монотонных и односложных ответов Марии всё понятно стало Любе: Антонина ни за что не отдаст ей летнюю плиту, если её сын точно так же пострадал от разбоя. Повернулась и пошла с отцовского двора не солоно хлебавши. Оставалась одна надежда – дядя Николай. А дядя Вася на дороге к этому времени уже развернул коней. Взяла Люба от него Маруську, и поехали они к Булатовым.

Там дома были только тётя Мария с Дашенькой. Они так открыто обрадовалась возвращению Любы, будто это их родная дочь и сестра после неведомых тяжких мытарств домой вернулась, наконец-то!

Тётя сказала, что дядя Николай с Игнатиком с утра уехали в поле. Что сами они только вчера утром вернулись из Жеребки, где жили у младшей сестры Николая, Евгении Жолковской. И тоже нашли дома большой разор. Но большинство добра им всё же удалось спасти. То, что не смогли с собой увезти в Жеребку, Николай зарыл в разных местах в огороде, а так же в сарае под коровьими яслями из жердей, вмонтированных в стены, и только поэтому их не выдрали, а ещё за банькой и под сараем в двух местах.

Тётка Мария очень сокрушалась, что с чердака их дома кто-то стащил кросна*. И на чём теперь ей зимой ткать налавники? Но, узнав о полном разоре в доме молодых Булатовых, очень расстроилась и всплакнула:
- Вот до чего же не везёт Ваньке нашему! Да и тебе вместе с ним! Беда за бедой так и сыплются ему на голову. И тебе из-за него тоже достаётся. Вот несчастье-то!...

* кросна - домашний ткацкий станок

Услышав, что Люба теперь вообще не знает, как ей быть, и не лучше ли ей вернуться в Петровку, тётка Мария непритворно возмутилась:
- Даже думать об этом не смей! Да меня Николай ведь со свету сживёт, если узнает, что я со двора отпустила тебя в такой беде. Так что будешь с дочкой жить у нас до тех, пока Николай вам хотя бы в доме окно не починит и печку не наладит. Тут и разговора иного быть не может! Вот у нас из дому три свои ласточки выпорхнули, зато две другие прилетели, – уже улыбалась сквозь слёзы тётя Мария, взяв на руки понянчить свою маленькую тёзку. – Так что для всех нас тут место найдётся, да, Маруська?

На пару с тёткой Люба тоже всплакнула и из-за своих переживаний, и от того, что вопрос с жильём решился так просто. «Что ни говори, но замечательные у Ивана дядья – что дядя Василий, что дядя Николай, что дядя Игнат», – подумала она о муже и ещё сильнее слезами залилась: «Где-то он сам сейчас мается? А если фронт докатился до самого Бухареста и там его... – и побоялась додумать свою мысль. – Но ведь он там не один. Вместе с дядей Игнатом и другими земляками угоняли его в эти проклятые кончентрари. Может, не пропадёт рядом с ними».

Вздохнула бедняга, утёрла слёзы фартуком и пошла разгружать телегу со своим добром. Дядя Вася уже снял мешки и теперь с сожалением выпрягал Друга. Подросший за лето жеребчик вполне сносно работал уже в одной упряжке со стариком Лунаром. Но прекрасно понимал дядя, что молодой конь здесь тоже очень нужен будет: он знал, что Николай Булатов тоже остался с одним старым конём. А всех более-менее кондиционных лошадей забрали если не румыны, то русские.
- Наш старый Лёдик тоже один двуконную телегу таскает. А что поделаешь, война... – со вздохом сказала тётка Мария, принимая от него в руки повод Друга.
- Да знаю я это, знаю, – горестно вздохнул в ответ дядя Василий.
 
Отвела жеребчика во двор, где привязала к привезённым из Жеребки добротным дощатым яслям и задала ему корм – скошенную с вечера траву. «Вот даже ясли у них сохранились..., – вздохнула по своему разору Люба и тут же порадовалась за родственников. – Светлая голова и доброе сердце у дяди Николая. Ничего, рядом с ним и тётей Марией и мы с Маруськой как-нибудь не пропадём».

С дядей Васей распрощалась уже со слезами. За лето очень сильно успела она привязаться к родственникам Ивана, которые ранее для неё были не то, чтобы дальними, но как бы отдалёнными холмами родственниками. Зато теперь они стали совсем родными людям, да и сами они к ней с Маруськой прикипели: всё же родная кровь, да ещё сиротская и так сильно обиженная судьбой.

- Теперь и вы к нам, и мы к вам в гости часто приезжать будем, – успокаивал дядя, поглаживая Любу по плечу, вздрагивавшему в плаче. – Ничего, отойдём от войны, и заживём не хуже, чем раньше жили.
- Да нет! Теперь мы лучше заживём, – возразила Люба. – Без румынских жандармов жить намного лучше будет.
- И то верно, – согласился дядя Вася, усаживаясь на доску-лавочку на передке телеги.

Люба с Маруськой на руках долго стояла возле ворот, по плотине старого пруда провожая взглядом такого дорогого для неё человека. Телега с одиноко и тяжело бредущим Лунаром и со сгорбленной фигурой дяди Васи на ней показалась вдруг такой же сиротливой и обиженной, как и сама она. Вот стоит она одна и  с ребёнком на руках, а позади неё не так уж далеко отсюда тоже одиноко стоит полностью разорённый их дом...
«Да нет, теперь не одна я, а с Булатовыми» – сама себя поправила Люба и вошла во двор дяди Николая. Жизнь продолжалась, и нужно было что-то делать. А делать нужно было очень и очень много чего. С чего начинать? С какого края приступать?

В обед Люба сходила подоить Маркуню и напоила её. Вечером привела её в поводу во двор дяди Николая, но Меркуню пришлось привязать к шелковице за домом, потому что поставленные в ряд за одни ясли коровы вдруг стали беспокоиться и пихаться рогами. Тёти Мариина корова Лыска, прозванная так из-за большого белого пятна на лбу, слишком ревниво отнеслась к незнакомке. Зато Меркуня ни разу не обидела полугодовалую Зозульку*, названную так дядей Николаем из-за характерного двойного мычания тёлушки.

* Зозуля (местн.) – кукушка.

Жеребчика Друга привязали в конюшне рядом с Лёдиком, старым конём дяди Николая – пусть привыкают друг к другу, ведь скоро им вместе придётся много потрудиться. И ничего, мирно сошлись кони, нисколько и ни в чём не чувствуя друг в друге конкурента.

Продолжение следует.