Мужской стриптиз

Под электронную самбу подрывает одно бедро рукой, делает шаг за шагом — латинос в чёрных лаковых сапогах, в плавках из камуфляжной ткани и — верхом на автомате Калашникова, выкрашенном в телесный цвет, просто Слава: когда-то солист детского ансамбля, модель у Юдашкина, подтанцовщик у стареющей Аллегровой. Теперь — перед богатыми дамами в ночном клубе «Дельфин» — стриптизёр со своим фирменным номером: гаучо, ковбой.
Автоматный ремень — узда. Натянул. Дуло в промежности задралось. Конь на дыбах. Изгиб спины седока невероятный. Рука достаёт пола сзади. В глазах продвинутых зрительниц, изучивших язык танца по предыдущим выступлениям Славы, розовое дуло уже обретает очертание могучего сосуда мудрости. И в момент высшего эротического напряжения публики, когда он незаметно нажимает курок, из этого сосуда бьёт струя конфетти на визжащих дам.
Иссечённое лазером пространство в зале осыпается. Становится непроницаемо темно. Затем в луче одинокого прожектора начинается вторая картина спектакля.
Теперь Слава держит «Клашу», как он ещё в Чечне переименовал автомат, перед собой в вытянутой руке, будто британский гвардеец у Вестминстерства.
С вынутым рожком, в юбочке приклада «Клаша» кокетничает перед Славой. Простирает к нему ручки-сошки.
Струится музыка любви, восточная нега. Горным эхом разносится призывный девичий голос, обработанный синтезатором.
Сменивший пол автомат покачивается в танце, удерживается за талию цевья. Пальцы Славы робко касаются впадины у затвора, пробегают по краю зияющего отверстия патронника.
Вслед за «Клашей» и стриптизер вдвигается в столб света. Сначала — блестящая, натёртая кремом грудь с крупными сосками и вздувшимися у плеч венами. Затем волнистый, накачанный боди-билдингом брюшной пресс и, наконец, чресла, обтянутые плавками.
На этой точке Слава обычно задерживается, вводя дам в изумление: не может быть, просто в плавках у него спрятано что-то. Или всё-таки... Нет, невозможно, чтобы такое!..
Тем временем кисть руки Славы изумительной природной лепки и первоклассной маникюрной выделки сползает по корневищам трапецевидных мышц, скользит
по маслянистой коже в направлении пупка и медленно приближается к резинке.
Два пальца, указательный и средний, щекочут кожу у резинки, как бы спрашивают позволения войти. Волнующее ожидание длится ровно столько, сколько позволительно для нервов самых слабых дам, чтобы они не упали в обморок.
Наконец танцор решительно запускает руку под полоску камуфляжа и вытаскивает из плавок, оголяет… рожок с боекомплектом. В следующий миг под всеобщий стон собравшихся, он толчком всего тела примыкает эту деталь к «Клаше» в то самое место, где патронному сосуду и положено быть по замыслу инженера-конструктора.
Снова — затемнение для подготовки очередного эпизода.
* * *
А на улице — дождливая ночь. Стеклянный, в натуральную величину дельфин у подъезда стриптиз-клуба — в родной стихии, в ливне.
Гирлянды лампочек на фасаде просекают тьму ночной улицы трассирующими очередями.
Из тепла через стекло дверей, отодвинув штору, клубный вышибала Боря глядит на двух мужчин под зонтами.
«Педики‚— думает он.— Достали Славку эти голубые!».
Дождь, холод, а двое топчутся как девки-фанатки под окнами модного певца. Самые пронырливые геи, бывает, переодеваются в женское, чтобы прорваться на сеанс. Но у вышибалы глаз намётанный — отсекает нечистых решительно: «У нас только для дам».

Штора отпущена. Наблюдатель исчез.
В шуме воды и сверкании клубной рекламы, в кромешном мраке эти двое похожи в своих целлофановых балахонах на ку-клукс-клановцев. Одноразовые плащи‚ как слизь, обволакивают их фигуры с головы до пят. Один из них помоложе и толстый. Другой лет под сорок, с усами, высокий, плечистый с выпученными будто от базедовой болезни глазами. Прикрываясь зонтом, он читает намокшую газету.
Изредка комментирует и озвучивает отрывки.
— Вообще полный отстой!
— Гнусарь! Так опорочить боевое братство!
Видно, что толстяк уже знаком с заметкой и знает, о чём речь.
— Выбрось ты эту погань,-  брезгливо косясь на газету, говорит он.
— Вещдок!
— Руки пачкать!
— Ладно бы, он в этом клубе для бабья втихаря дрочил. Вякать-то зачем?
— Звёзды не вякают. Звезды интервью дают.
Усатый читает, водя пальцем по строчкам: «Спрашиваете, где я стриптизу учился? Ни за что не угадаете! На войне! Война — самый крутой стриптиз. Вы даже представить себе не можете, милая девушка, с какой страстью наблюдают за вашим телом на войне через оптический прицел снайперской винтовки. Как ловят каждое ваше движение на позициях. Молодое красивое тело — высшая цель войны. Как его готовят, тренируют! Как ждут его появления на арене боевых действий! И вот герой встаёт в полный рост. Кричит «ура»! Это же поэма экстаза! На войне все только и думают, что о молодом мужском теле, глаз с него не спускают. Знаете, любая армия — это сборище любителей грандиозного стриптиза. Если бы вы только видели, какие монстры встречаются на позициях! В сравнении с ними мои зрительницы в «Дельфине» - милейшие создания, тем более, что их интерес к телу противоположного пола вполне естественен, продиктован заботой о продолжении рода. Святое дело!»...
— Падаль!
От удара кулаком по ладони лопается прозрачная накидка. В дыру, внутрь слизистой оболочки льётся вода.
Толстяк матерится.
— А дальше, Стас, он тут и про тебя конкретно. Слушай. «Впрочем, в сплошном гомосексуализме войны случаются и приятные исключения. У нас в разведроте был один
любитель и женского стриптиза. Лично с двух женщин одежду сорвал, ну, а что он сделал с ними потом, я вам не буду говорить, вы слишком молоды для этого».
— Это же донос! Он же боевого товарища закладывает!
— Можно сказать, уже сдал. Прокуратура фильтрует такие публикации. Копать начнёт — верняк.
Усатый намеревается читать дальше, но ему приказывают заткнуться.
* * *
В последнем акте по закону жанра следует классика — снимание плавок.
С этой старинной народной забавой Слава ознакомлен ещё в детстве. Сосед его по родной деревне на Истре частенько во время купания на сенокосе спускал перед девками трусы, приговаривая: «Не видали, так посмотрите».
Девки хохотали, прихлопывали мордашки ладонями, но через щёлку между пальцев все—таки весьма интересовались, что у парня под чёрным сатином. Так велось на Руси спокон века. Охальник был в каждой деревне. Теперь Слава в Москве традицию блюдёт. Духом русских народных языческих забав наполняет космополитический мегаполис.
В ритме ламбады он снова оседлывает розовую «Клашу» и начинает медленно протаскивать её между ног. Армейская каска, обтянутая маскировочной сеткой, висит на дуле.

В мельтешении лазерной вертушки никто не замечает, как «Клаша» прикладывается на ковер, и каска теперь словно бы на чём-то другом держится, но никак не на оружейном стволе.
Каска накрывает низ живота Славы. Круто выгнувшись‚ он демонстрирует фокус на все четыре стороны. В его руке оказывается одна из длинных завязок плавок. Дёрг! Узелок распущен. Визг и аплодисменты.
Вторая пара верёвочек расползается уже с захватывающей медлительностью. Распадение узелка сопровождается общим изнеможённым вздохом. Остается последняя скрепа. Дёрг!
Женщины устраивают овации в то время, когда Слава не спеша вытаскивает из-под боевого шлема клочок камуфлированной материи.
Вытащив, кидает его в зал.
Теперь и каска, на которую наложены обе руки Славы, начинает отьединяться от него. Вот-вот обнажится перед дамами вся мощь его комплекции.
Топот десятков каблучков, вопли обрываются коллективным стоном разочарования.
Под каской оказываются ещё одни плавки — на липучках. Это вам не русская деревня у речки Истра. Тут в столице — закон, и статья за демонстрацию гениталий — три
года.
Какая-то молодая распалённая дурёха выскакивает на пятачок, сбрасывает с себя и платье, и лифчик. В первородном порыве показывает всем свою жалкую, бледную попку. Одновременно зелёными пташками начинают гнездиться в каске доллары. Запаренный Слава, обходя благодарных зрительниц, устало улыбается.
Финиш на сегодня.
Горячий душ. Банка холодного пива. Джинсы. Молния на короткой кожаной косухе — под горло. И с зонтом наперевес — под дождь к красному «Пассату» за углом.
* * *
— Дельфин е....мать! Чаль сюда. Разговор есть, — окликают Славу из-за бутафорской колонны у подъезда стриптиз-клуба.
  — Ты, что ли, Стас?
Три зонта смыкаются.
Протянутая для пожатия рука Славы некоторое время в одиночестве мокнет под струями с капроновых куполов. Потом заныривает в карман куртки.
— Чабанмахи помнишь?— спрашивает у Славы толстый слизняк.
— Что-то припоминаю. Хотя, Стас, это было так давно.
— У клятвы нет срока давности.
— Война давно закончилась, Стас. Я уже пять лет на гражданке.
— Офицер «Барса»— это пожизненно. Помнишь?
— Да какой я офицер! Так, зигзаг судьбы. Мальчишеская романтика.
— А орден?
— Ну, что орден? Железка. Потерялся где-то.
— Родину не потерял ещё?
— Родина всегда со мной. Где я, там и она.
Плевок под ноги как ничтожная добавка к ливню.
— Наша часть — особая!
— Да ладно тебе, Стас. Рыцари тоже мне нашлись. Если ты хочешь играть в эти игры — на здоровье.
— Калаша опускать не позволим!
— Он же у меня учебный. Со спиленным бойком.
— Калаша не трожь! Калаш — святое!
— Швейная машинка. Отбойный молоток. Пукалка.
— Когда клятву давал, у тебя что, бабий лифчик на груди висел?
— Клёвое воспоминание, Стас! Светкин лифчик! Без бретелек — у нее сиськи и так торчком. Супер. Перед отправкой в Чечню я у её лифчика случайно застежку оторвал.
— Калаш и нательный крест — две святыни!
— Не допёр я тогда. Надо было Светкин лифчик на присягу взять...
— ...А ты его дрочить?!
— А ты всё под рыцаря косишь. Опять Россию спасать намылился?
— Россию не трожь!
--  Как там у вас в партии? Слава России?! Это вы про меня, Стас! Спасибо. Слава России! Слава! Славик России! Какая реклама!
Что-то сильно и решительно толкается из водянистой оболочки толстяка — словно птенец какого-то мутанта пробует силёнки перед появлением на свет из скорлупы.
Клюв круглый, тупой.
— Повторяю, Россию не трожь!
— Ты чего, начальником мне заделался? Кажется мы в одинаковом звании.
— Да я с тобой рядом с... не сяду.
— Отлично, Стас. Вонять меньше будет. Все равно я тебе никогда не прощу тех женщин.
— Донесёшь?
— Нет. Но если спросят — молчать не буду.
Из скорлупы дождевика через прорезь для рук проклёвывается дуло пистолета. Змеиный язычок огня выскакивает из клювика. Цыплёнок сдавленно каркает.
В коже куртки стриптизера образовывается сначала вмятина, а затем дырка.
Переломившись, он с маху садится на мокрый асфальт, потом заваливается на бок, накрываясь зонтиком в попытке спасения.
Толстяк скидывает матерчатый купол. Выпрастывает свою руку из блестящей накидки, стреляет в голову лежащему.
Командует отход.
Колыхаясь, как медузы, они подбегают к машине, садятся и уезжают.
Вышибала ночного клуба, глядя в щель между портьерами, по причине сильного дождя не может разобрать ни номера, ни марки — то ли «Шевроле», то ли «Додж».