Искушение

            Всю ночь Антон не спал. Да и как тут уснешь?! Когда такое… Такое произошло, что и слов нет. Всю жизнь, можно сказать, мечтал, представлял, фантазировал. Что вот были бы у меня деньги… Я бы и то купил, и это, и сюда съездил, и это посмотрел. И матери помог (это когда еще мать была жива), и Надюхе шубу купил или серьги. А лучше и шубу, и серьги. (Это когда с Надюхой еще вместе жили).

           И вот! Свершилось! Еще накануне сон приснился, странный такой сон. Тараканов куча – так и лезут к нему, Антону, так и лезут. Он их стряхивает с одежды, а они прямо приступом его берут. Приходская бабушка баба Нюра так сразу и сказала – к деньгам! Церковный сторож Петро еще попенял бабе Нюре: ты чего, мол, старая, суеверия здесь разводишь? Но баба Нюра только губы обиженно поджала. А ведь так оно и случилось!

          День с утра начался, как обычно. Антон с Петром после завтрака торопились закончить начатую еще вчера работу по распиловке и укладке дров в поленницу. Слышали, что вечером вернулся из дальней поездки батюшка, и, конечно, уже сегодня придет проверить, как выполнено его поручение, которое он дал еще до своего отъезда несколько дней назад. Огромная поленница плотной мозаикой из желтых древесных срезов загородила собой серый забор. Время двигалось к обеду, когда приходская староста Светлана Алексеевна, проходя мимо рабочих, окликнула:

– Петро! Антон! Там в подсобке вчера вам кое-что из одежды оставили. Сходите, посмотрите, может, что-то подойдет?

– Угу, – мыкнули мужики, не отрываясь от работы.

       В подсобке обычно складировали б/у – бывшую в употреблении одежду, которую жертвовали храму сердобольные благотворители или просто люди, которые сочувствовали малоимущим. Огромные пакеты или даже баулы нужно было перебрать, рассортировать, привести в надлежащий вид и адресно предложить в малообезпеченные семьи с детьми, инвалидами и всем, кто не побрезгует такой помощью со стороны храма. Дело это было непростое и, честно говоря, неблагодарное. Поэтому послушание это часто переходило от одного человека к другому.

       Адресаты таких пожертвований вместо благодарности, бывало, бросали небрежно: "Да у нас уже в шкафу места нет, а вы все несете!" Или по селу проходили слухи, что какая-то особа ходит по селу, приторговывает вещами, которые получила безвозмездно, то есть даром, чтобы выручить некоторую сумму на бутылку вина. Тогда приходилось искать другие адреса для пожертвований, в том числе в отдаленных деревнях и селах.

      Сами постоянные обитатели прихода тоже чаще всего одевались от таких вещевых пожертвований. Тут уж не до хорошего. Слава Богу и за это! К приходской церкви народ прибивался разный. Побитый жизнью, помотавшийся по свету, растерявший все – дом, работу, семью, родных и близких. Часто просились на временное проживание «сидельцы» - люди, вернувшиеся из мест заключения. Всех батюшка принимал, выслушивал, сочувствовал.

       Но на постоянное жительство благословлял не каждого. А только тех, кто действительно был «на грани». Таким, если не протяни руку помощи сейчас – завтра опять покатятся по наклонной, по проторенной дорожке. И отец Виктор это хорошо понимал и принимал бедолаг под свое крыло. В храме шли строительные и реставрационные работы, и очень требовались рабочие руки. Хотя среди выше оговоренного контингента хороших работников отыскать было трудно. Особенно среди «сидельцев». Ведь и на «зону» такие люди попадали не за трудовые подвиги, а идя дорогой в поисках легкой жизни. Но справедливости ради надо заметить, что и среди бывших заключенных попадали люди трудолюбивые, талантливые, хорошо владеющие различными ремеслами. Когда число бывших «сидельцев» на приходе достигало определенного процента, у них появлялся свой командир – местный «пахан», который со временем пытался навязать свои условия проживания в приходе даже священнику. Со временем батюшка научился безошибочно определять численность этой «критической массы» и в будущем уже с большой долей рассудительности принимал возвращенцев из тюрем и колоний, ограничивая их количество на приходе, и уже не допускал чьих-либо попыток оказывать на себя давление.

                ***

         Время подошло к обеду, и Антон с Петром отправились в трапезную. По дороге вымыли руки у рукомойника, приставленного к заборчику. В трапезную зашел отец Виктор, и все подошли под благословение. После общей молитвы батюшка благословил трапезу, себе попросил только стакан чая. Разговор шел о ремонтных работах, о том, что лето еще в разгаре, бригада строителей готова продолжать работы, а деньги закончились. «Ну что ж, – подытожил свои слова священник, – будем молиться. Завтра утром всех приглашаю на молебен к девяти часам». Батюшка улыбнулся и вышел из-за стола. Вообще он всегда улыбался. Задумчиво и грустно. Хорошо ли, плохо ли – улыбается и всё!  В первое время Антон, глядя на отца Виктора, думал про себя: «Блаженный какой-то!»

      После обеда Антон с Петром свернули в сторону подсобки. Там среди груды вещей хозяйничала баба Нюра:

– Опять мне работу привез, – ворчала она в адрес батюшки, а завидев мужиков, зачастила, – проходите, проходите вон к той кучке, там для вас вещи отложили.

      Антону нужна была легкая куртка или ветровка, но их в вещах не оказалось. И он по совету бабы Нюры нехотя взял себе старый пиджак. Петр тоже выбрал кое-какие вещи. После окончания рабочего дня Петро убежал в сельский магазин, а Антон не спеша собирался к себе. Взял в руки брошенный на поленницу пиджак и решил еще раз примерить. Ветровка или легкая куртка, конечно подошли бы лучше, да ладно, не барин, и старый пиджак сгодится. Он одел пиджак и сунул руки в карманы. В одном из карманов рука нащупала плотный сверток, завернутый в полиэтилен. Антон вынул сверток из кармана – он был перехвачен аптекарскими резинками. Сквозь пленку просвечивала денежная банкнота, вернее, целая пачка банкнот. Так до конца и не развернув, он быстро сунул руку обратно в карман. Сердце почему-то бешено заколотилось. Деньги? Господи, не может быть!

     Антон оглядел двор – вокруг ни души, только кошка Пушинка грелась на крылечке трапезной. Собрал инструмент, отнес его в гараж и поднялся на второй этаж в свою комнату (келью, как поправляла его всегда баба Нюра). В комнате он жил вместе с Петром, поэтому, пока Петро не вернулся, Антон быстро пересчитал наличность. Сто тысяч! Он оглядел комнату, но не найдя подходящего схрона, сунул пачку денег обратно в карман пиджака. Сердце продолжало учащенно стучать. Вот это повезло! Бывает же такое! Ну, наконец-то и на моей улице праздник! Так или примерно так размышлял Антон. В этот вечер он уже никуда не выходил и прилег на кровать прямо в пиджаке, не раздеваясь. Петр пришел поздно, посмотрел на спящего Антона и тоже улегся на свою койку. Но Антон не спал. Время от времени он опускал руку в карман и ощупывал деньги. Деньги были на месте. Да и куда им деться? А в голове роем роились мысли. Они словно растревоженный пчелиный рой не давали сомкнуть глаз. С одной стороны, Антон вспоминал свое безрадостное детство, свою какую-то безтолковую жизнь, близких людей, которым он делал больно, и которые один за другим уходили от него в вечность, оставляя его одного, совсем одного на этом свете. Что он, не заслужил, не выстрадал хоть какой-то награды? Ведь не украл? Не украл! Можно сказать, Господь послал! Господь посылает кому? Нуждающимся. А я и есть нуждающийся! Кто же, если не я?

      Вспомнился к чему-то разговор с батюшкой о грехе скверноприбытчества. Петро, он дотошный такой бывает! Все ему не понятно, все с какими-то вопросами к батюшке лезет! Вот и в тот день – растолкуй, мол, дорогой батюшка, что такое есть грех скверноприбытчества? Ну батюшка и растолковал: так, мол, и так. Скверноприбытчество – это когда ты обогащаешься скверным, греховным путем, и этот грех – родное дитя сребролюбия.

     Ну, тогда-то все было ясно и понятно! Да вот только сейчас ничего не понятно! «Деньги я не украл, они ко мне сами пришли. Что же в этом греховного?» Так полночи Антон проворочался с боку на бок. А потом не выдержал, встал с кровати, вышел на улицу и присел на крылечко. Низкие облака, подгоняемые ветром, закрыли почти все небо. В редкие просветы среди чернильных облаков изредка выглядывала подтаявшая с одного боку луна, да кое-где серебрились равнодушные звезды. Так же сумрачно было у Антона на душе.
 
– Господи! Ты все знаешь. Что мне делать? Господи!

     Антон повторял и повторял свою неуклюжую молитву, не замечая, сколько времени он просидел в одиночестве, терзаемый каким-то внутренним противоречием. Предрассветная утренняя свежесть пробирала до костей. Замерзнув окончательно, Антон вернулся в комнату.

           ***

Прошло дня три. Он так никому ничего и не рассказал. Ходил и мучился, не смея прикоснуться к своему сокровищу. Ему пришло на ум, что деньги эти, возможно, собирал какой-то старик или старуха. На эти мысли его навел вид пиджака – покроя еще тех, советских времен. Да и купюры были не новенькие, а видавшие виды, приложенные одна к одной. Антон представил, как после смерти стариков дети или внуки (а может просто соседи) брезгливо сняли с вешалок в шифоньере небогатый старческий гардероб и, не удосужившись проверить карманы, затолкали в пакеты, чтобы отнести в ближайший храм «на помин души».

    Ну и что из того? Уговаривал себя Антон. Что плохого, если эти деньги теперь послужат добрым людям, например, мне? Но чем больше он думал о деньгах, тем больше понимал, что не сможет их потратить. Не потому что сумма очень велика и сделать это в небольшом селе незаметно будет невозможно. Вернее, не только поэтому.

     Хотя, ведь всегда можно покаяться? Ну если, скажем, совесть будет не на месте. Бог простит и батюшка простит. Батюшка Петьку вон сколько раз прощал! Петро был одним из первых поселенцев прихода. И за много лет превратился уже в настоящего аборигена. С приставкой «православный», конечно. У Петра с батюшкой были многолетние и, можно сказать, многосерийные непростые отношения. Петя в пылу своих амбиций то уходил из прихода, то снова возвращался, как блудный сын, припадая к благословляющей батюшкиной руке. Однажды он уехал так далеко, что угодил в чеченский плен. Батрачил там в рабстве несколько месяцев, умудрился бежать, потом без денег и документов пробирался по просторам России обратно в Сибирь, мечтая только об одном – снова вернуться под заботливое батюшкино крыло.

      Когда отцу Виктору однажды позвонили сотрудники привокзальной полиции города N, батюшка подтвердил, что да, знает такого – раба Божия Петра и просит не наказывать его строго, а отпустить восвояси. То, что Петя помнил батюшкин номер телефона, а отец Виктор за много месяцев не сменил этот номер на новый – это, конечно, настоящее чудо. Потом было еще несколько аналогичных звонков, по которым отслеживали маршрут Петиного вояжа, конечная цель которого была прозаичной – приход отца Виктора. Когда исхудавший Петро с понурой головой появился в приходе, его приняли, накормили и напоили.  Врочем, как всегда.

     Какое-то время Петя жил тихо. Но вскоре выкинул еще один финт. Как-то вскрывая церковную кружку, чтобы извлечь пожертвования, приходской кассир Татьяна с еще одной прихожанкой обнаружили среди купюр обрывок лески с привязанным на конце рыболовным крючком. Когда об этом рассказали батюшке, тот озадачился: «Рыболов у нас, значит, появился? Ну-ну». Шло время, а вычислить рыболова не получалось. Пока не помог случай, а вернее – пока не вмешался Господь. В тот день в храме был большой праздник, приезжал Владыка, было много гостей, много волнений и хлопот. Когда все гости разъехались, в трапезной на чай собрались несколько человек, чтобы в узком кругу обсудить такой важный и праздничный день. Вдруг кто-то вспомнил, что храм остался открыт, а дежурного там не оставили. Батюшка попросил Петю закрыть храм на ключ.  Петро ушел на какое-то время, а потом вернулся как ни в чем не бывало. Ему и в этот раз все сошло бы с рук. Только жадность его сгубила. Вечером этого дня при вскрытии церковной кружки кассир Татьяна не увидела там пятитысячной купюры, которую («я точно видела», говорила она) опустил в кружку во время праздничной Литургии один высокопоставленный чиновник. Стали анализировать ситуацию, и пришли к выводу – единственным человеком, который без свидетелей оставался в храме, был наш Петя. Он и оказался тем самым злостным «рыболовом – удильщиком церковных купюр». Припертый фактами, Петя сознался, раскаялся, исповедался и с благословения отца Виктора остался в приходе. «А куда его выгонять? – вопрошал отец Виктор, – он же пропадет».
   
     Вот и Антону думалось. Если потратить деньги самому будет все-таки грехом, ведь всегда есть возможность покаяться? Такими размышлениями Антон пытался успокоить внутренний зуд. Но чем больше он об этом думал, тем более противным становился сам себе. Сколько стоит человеческая совесть? А если бы в пачке был миллион, или десять? Для неискушенного богатством Антона и сто тысяч были запредельной суммой. Так с головной болью и деньгами в кармане ходил Антон все три дня, боримый нешуточным искушением. И если бы он оставил деньги себе, кто бы его осудил? Но утром четвертого дня Антон решительно подошел к отцу Виктору:

– Вот, – протянул он пачку денег, – нашел в кармане пиджака, который вы привезли с другими вещами.

Батюшка даже не удивился. Стоит, улыбается. Точно - блаженный! Антон смотрел на отца Виктора и чувствовал, как у него полегчали плечи, будто мешок с песком сбросил, будто солнце стало ласковее, а воздух чище.

– Уф! – выдохнул он, – тут все до копеечки, вы не думайте! Ну, я пошел!

– Антон, – окликнул его священник, – спаси Господи!

Запланированные на это лето работы по реставрации храма шли до глубокой осени. А в ту летнюю пору кассир Татьяна передала Антону под роспись десять тысяч рублей со словами:

– От батюшки. За честность.
 

(Фото из интернета)