Берсерк Ч. XII Произнесенное имя

«Природа имени магична» (Алексей Лосев)
Сознание возвращалось с трудом. Какими-то рваными клочьями. Вместе с болью и ломотой в костях. Знакомое состояние. Он даже не столько понял, сколько на собственной шкуре – вот только шкуре или коже? – ощутил, как в этот раз едва не застрял на пороге. На пороге человека и зверя.
–  Я слышал, – как-то  рассказал ему корчмарь в один из длинных зимних вечеров – где-то в горах обитают колдуны-даннакры. Не ясно, то ли люди они, то ли – нет. Но вселяться в нас они, говорят, могут. И овладевать душой. И самое страшное, что может с тобой произойти в момент оборотничества – колдовство даннакра.
Он вспомнил, что его, уже прошедшего Посвящение, эти слова отчего-то напугали. Хотя рядом с корчмарем и белым волком он не боялся никого и ничего. Но тогда…  Тогда ему стало как-то не по себе. Существо без души – что может быть страшнее.
Берсерк знал: после оборотничества из зверя обратно в человека некоторое время он всегда беззащитен, как в тот раз – в деревне, когда он кинулся спасать пожелавших уморить его в детстве мужиков и баб. Но смерть от оружия и даже мужичьих кольев не пугала его так, как колдовство даннакра. Ведь даже если ему суждено погибнуть в тот самый момент, когда он из зверя обратно превратится в человека, для него все равно останется Переправа с одного берега Стикса на другой. Но для существа без души путь к Харону закрыт.
Даннакры – слово  врезались в память сразу и навсегда. Хотя корчмарь больше о них и не упоминал вовсе, да и не утверждал он об их существовании.
… И вот снова даннакры пришли на память. С окутывающим его страхом: неужто сейчас он точно завис на грани человека и зверя. Правда, немного успокаивала разве что нормально, по-людски, работающая голова, без беспамятства.  А оно в момент превращения накрывало словно огромной черной шкурой – будто того же медведя, что он расстелил на земляном полу. 
Шкура… Он вдруг ощутил ее запах и ладонями – медвежью шерсть. И еще – дыхание волка. Ему даже показалось: виноватое. Вспомнилось, как волк не учуял опасность. Огромный белый волк не учуял опасность. Такого быть не могло. Но вот – случилось.
Он ощутил шершавый волчий язык на своей щеке и вместе с ним уползающий в глубины души страх – страх никогда не растворялся, подобно утреннему туману, а именно уползал, словно змея с желтыми немигающими глазами,  сворачиваясь где-то в самых, ему самому неведомых тайниках.
Жив и опасности рядом нет. Пока нет. Чья-то ладонь осторожно приподняла его голову и чье-то дыхание, помимо волчьего, послышалось рядом. Что шея, что голова слушались плохо и норовили рухнуть обратно на медвежью шкуру.
Губы ощутили горький и знакомый вкус. Отвар. Тот самый, остававшийся на дне его фляги и приготовленный вернувшимся ради него с Переправы корчмарем.
Он медленно и даже нехотя открыл глаза. Только сейчас к запаху медвежьей шкуры добавился  еще и огня, наполнявшего землянку теплом и уютом. Почему он сразу его не ощутил – не ощутил тепло и не услышал треск оживших поленьев? И еще он почувствовал терпкий запах крови, вспомнив про разбитый нос. Старуха…
Вместо нее, наряду с исполнявшими на деревянной стене свой причудливый танец бликами костра он увидел спадавшие на  высокий лоб волосы и чуть встревоженные глаза. Голубые. Под большими черными ресницами. Да, и еще сделанный каменным жертвенным ножом порез на темно-зеленой тунике – его тоже увидел. Как и серебряную фибулу в виде подковы. А рядом – морду белого волка. Виноватую.
– Уф, – я уж думала, что ты не очнешься, – произнесла она одновременно и буднично и с облегчением, подавая ему флягу с отваром, а другой ладонью поглаживая белую гриву зверя, который позволял это делать совершенно незнакомому человеку и оттого глядел еще более виновато. Вот на тебе: и опасность не учуял и чужому позволял гладить себя. «Что здесь вообще творится-то?» – промелькнуло в голове.
Впрочем, вслух он этого не произнес, пробормотав, отхлебывая отвар,  столь же будничным голосом, будто они знакомы сотню лет и этой ночью их обоих и не пытались убить:
– Я думал – ты тоже.
Она улыбнулась, кладя флягу тут же, на земляной пол.
Он попытался приподняться, но голова вдруг предательски закружилась, заставив его покраснеть: показывать слабость ему, берсерку, перед незнакомой и вдобавок красивой девушкой вовсе не хотелось.
Берсерку… Он вдруг стал ощупывать свое тело: одежда не порвана, значит он не превращался в зверя.
– Я успела вовремя, – словно отвечая на его вопрос, сказала она, добавив: – Лежи. Скоро будешь в норме и нам надо спешить.
– Куда спешить? – спросил берсерк и почему-то смущенно, снова покраснев, добавил:
– И как твое имя?
Он опустил голову на шкуру, волк снова – и снова виновато – лизнул его в щеку. Удивился: вместо того, чтобы выяснять, кто перед ним, куда делась старуха, кто наложил не нее, а потом снял заклятье, откуда вообще взялась эта девчонка, что вообще с ним стряслось, он вдруг спросил ее имя.
Словно не он, а кто-то иной, может быть даже с другого берега Стикса направлял его. Корчмарь? Ох, хотелось бы ему, страсть как хотелось, чтобы он оказался рядом. Но еще больше хотелось бы, чтобы он, наконец, добрался до Стикса и Харон переправил бы его другой берег. Его мысли прервал ее ответ:
– Куда нам надо спешить, я расскажу тебе по пути, – и через секунду добавила: – Линн мое имя, а твое?
При этом вопросе внезапно дрожь пробежала по его коже. Его имя знал только корчмарь, он его и нарек, рассказав: коли открыть свое имя незнакомцу – тот может получить магическую власть над ним. Да и вслух он произнес свое имя единственный раз в жизни – в ночь Посвящения. Но Линн уже не была незнакомкой. Напротив, она спасла ему жизнь – правда поди разберись: как – даже  не только жизнь, она не позволила его душе застрять между мирами. И главное: она открыла ему свое имя. Почему-то он не сомневался: настоящее. И поэтому он решился:
– Хэсбир.
Продолжение следует.
Источник иллюстрации: https://pixabay.com/ru/photos/-----4753965/
Чкаловский. 25 – 30  октября 2021 года