Часть первая

«ЗИГЗАГ В ПРОШЛОЕ»
Таллос, штат Тирэкс. 23 октября, 1958-й год.

    Всякий трезвомыслящий человек, воспитанный в меру строгими и справедливыми родителями, читающий не только легкомысленную беллетристику, но и бессмертные произведения проверенных временем гениев, согласится с тем, что непросто быть президентом огромной страны, занимающей практически весь континент. Врочем, не сказала бы, что быть женой оного - сплошная приятность. Смею заверить вас: все, что обо мне пишут в газетах и журналах - не столь припудренная ложь, сколь покрытая упитанным слоем глянцевого перламутра полуправда, щедро разбавленная многозначительными намеками, которые мне приходилось ненароком ронять там и сям, отвечая на грубые, а порой и бестактные вопросы не слишком разбирающихся в тонкостях разговорного этикета журналистов.
    Представьте, какой мог подняться переполох, если бы я, не кривя душой, простодушно, глядя в глаза наивной, слегка переступившей порог двадцатилетия девушки из «New Morgks Post» заявила, что - господи, боже мой! - представьте себе, мой супруг, любимец женщин, секс-символ необъятной Гомерики, зеленоглазый Аполлон, является гомосексуалом; иными словами, предпочитает делить постель с представителями своего пола. Боюсь даже представить размеры бедствия, коль сия vertum выплывет наружу, искрясь под ярким Таллоским солнцем подобно огромному бриллиантообразному айсбергу. Но бояться нечего; только я, мой слегка безрассудный муж и его постоянный любовник Ченнинг являемся хранителями сей (постыдной в глазах общественности) тайны, и, смею надеяться, мы унесем ее с собой в могилу.
    Помнится, матушка моя, невысокого роста и плотного телосложения гомериканка с французскими корнями (ее бабушка, моя прабабка была родом из Страсбурга), отправившаяся к праотцам в аккурат за год до того, как я вышла замуж за молодого политика Кляйнедди, любила повторять: «сказанного не воротишь». Она, не отличавшаяся красотой, слыла особой мудрой, въедливой, цепкой, молчаливой и, кажется мне, именно благодаря этим качествам сумела заинтересовала моего папеньку, который после внезапной, необъяснимой кончины любимой супруги во сне, всего за восемь месяцев спился, превратившись из рыжеволосого красавца-великана в горбатого старика с красным носом и лицом, сморщенным до такой степени, что оно, to say the truth, напоминало по текстуре своей печеное яблоко. До нашей с Дэном помолвки он также не дожил, - сердечный приступ настиг его в тот момент, когда он переходил дорогу; в результате небольшой аварии пострадало целое семейство, оказавшееся в ненужное время не в самом подходящем месте. Муж с женой, пристегнутые ремнем безопасности, отделались многочисленными ушибами и легким сотрясением мозга, а дочка их, толстощекая девица, носящая совершенно не подходящее ей имя Кармен, сломала обе ноги и ситуация была настолько серьезной, что хотели даже произвести ампутацию, но все же на консилиуме гений медицины, широко известный в узких кругах мистер Тальментбор, выдающийся хирург-ортопед вызвался взяться за этот случай, и ноги удалось спасти, правда, одна стала несколько короче другой, так что луноликая Кармен - ах, какая жалость! - до гробовой доски останется хромой.
    Не совру, сказав, что была несказанно опечалена тем фактом, что оба моих родителя покинули меня, так и не узнав, что я выйду замуж за достойного человека, однако для полноты картины стоит также добавить, что parents пребывали в отнюдь не молодом возрасте, - я была поздним, единственным, долгожданным ребенком, и, хотя мне этого никто никогда не говорил, я почему-то твердо была уверена, что мой papa хотел мальчика. К этому не было никаких предпосылок, скажу больше: я не располагала ни единым доказательством того, что мои смехотворные домыслы являются истиной в последней инстанции. Дело, смею предположить, в том, что я, отличница-заучка и книжный червь, читала слишком много всякой литературы, а в подавляющем большинстве произведений так или иначе циркулировала дискриминационного рода мысль, утверждающая, что рождение ребенка мужского пола более ожидаемо, в то время как девочек не шибко жаловали, а в некоторых, менее цивилизованных странах доходило до того, что новорожденных малышек и вовсе закапывали живьем безо всяких сожалений. Помню весь тот ужас, который я испытала, когда на пороге восемнадцатилетия в мои руки попала жутчайшая книга о том, как в некоем (не будем называть вслух) государстве женщины, узнав посредством УЗИ, что их так называемый «пузожитель» является ребенком феминным, делали в срочном порядке операцию по прекращению беременности, а чтобы заработать немного денег, искореженный плод затем продавали в рестораны, и, прошу мне верить, по сей день суп из так называемой «жертвы аборта» наравне с салатом с охлажденной крысиной печенью является в тех диких местах величайшим из деликатесов.
    Итак, семья наша была маленькой, но дружной. Отец являлся архитектором, мать - преподавателем французского языка в женской гимназии. Несмотря на то, что я хотела стать орнитологом, меня отдали в хореографическое училище, учеба в котором далась мне нелегко: вообразите себе зеркальную комнату с квадратными окнами под самым потолком; в этом достаточно светлом, просторном помещении стоит в первую очередь, безо всяких предисловий указать на тошнотворного вида палку, натянутую параллельно полу на уровне вашей талии, - инструмент для пыток, не более и не менее. А теперь представьте себе, что вы скачете как умалишенная стрекоза у балетного станка по пять часов в день, и в один прекрасный момент ваши ладони покрываются грубыми, похожими на чешую мозолями, а в конечном итоге, когда с глаз спадает даже самая стойкая пелена of naivety, в своем воображении вы похожи отнюдь не на канонно-легкокрылую сильфиду, что порхает по сцене в прозраном одеянии, едва касаясь пуантами пола, а на уродливую, неподвижную, склизкую рыбину с пустыми глазами и полуоткрытым в немом ужасе ртом, обитающую под покрывшейся илом корягой на дне мутноводной реки.
    Получив диплом, я забросила его на самую дальнюю полку и отправилась работать наборщицей текстов в издательство, которым заправляла чернявая, суровая на вид, похожая на грача госпожа Инсонма, тетка моей лучшей подруги Жоржетты. Там я проработала вплоть до замужества и, наверное, если бы Дэна Кляйнедди не избрали президентом, меня можно было бы отыскать там и по сей день, - второй этаж, тридцатый кабинет (желтоватые жалюзи, прикрывающие узкое оконце в аккурат до половины, на застеленном клеенкой подоконнике три кружки с остывающим кофе, банка для окурков, граненный стакан с гильдией разномастных ручек), стол у восточной стены, изрядно покоцанная печатная машинка «Under-mood».
    Череда минувших дней, мелькнув фантомным сгустком воспоминаний, выдернула меня из реальности, погрузив в сказочную, зыбкую атмосферу of memories. Перед мысленным взором моим уже сложился образ маленькой девочки с медного цвета локонами в желтеньком платьице, которое я ненавидела всем сердцем. Уже в столь раннем возрасте будущая жена президента Гомерики проявляла свой упрямый характер; немногочисленные родственники и друзья семьи знали меня как ребенка бескомпромиссного, обладающего вздорным нравом, избалованного донельзя. Но вместе с тем взаимоуважение и дисциплину я ставила превыше всего, и, стоило властной маменьке, удерживая порывы гнева, поговорить со мной по душам, обосновав свои требования, я из вредной малявки превращалась в некое подобие ангела, разве что нимб не сиял над моей головой.
    Вернемся же в тот отрезок времени, в котором пребываю сейчас. Таллоский отель, в котором мы остановились, представляет из себя верх изящества: бежево-серый четырехэтажный дворец с остроконечными крышами, колоннада из розового мрамора у парадного входа, фонтан с пузатыми, лишенными всяческого намека на грацию ангелочками, широкая лестница из мореного дуба, ведущая прямиком в наши покои. Окна выходят на озерцо, вокруг которого ведут неспешный хоровод вечнозеленые сосны и ели, обои задрапированы шелковыми обоями цвета моренго (всему населению Соединенных Штатов Гомерики доподлинно известно, что первая - «каменная» - леди, являющая собой икону стиля, не приемлет ярких цветов, отдавая предпочтение сдержанным, приглушенным тонам), огромадная кровать с балдахином, - розовый тюль трепещет, отвечая на страстные заигрывания осеннего ветра, а солнечный блик уютно расположился на коврике у подножия кровати, с каждым перемещением облаков меняя свои очертания: только что он был похож на распятого кролика, а теперь это уже свернувшийся в клубок дикобраз.
    Пока Дэн принимал душ, я, еще вчера непосредственно перед сном сделавшая нужные поцедуры для улучшения качества волос, теперь могла неспешно наслаждаться теплым октябрьским утром, попивая прохладную воду с мятой и лимоном (верное средство против отеков, которые every morning проступают на моем лице, становясь отчетливее с каждым годом). Снять закрученные на ночь бигуди - минутное дело, особенно если делаешь эту процедуру из года в год на протяжении без малого двадцати лет. Когда звук стекающей на кафельный пол воды прекратился, папильотки уже чинно покоились на дне деревянного ящичка, воздух в комнате наполнился свежим клеверным запахом моих любимых духов «Madame Jamais», а я, стоя перед зеркалом, проводила пластмассовым гребнем по завиткам, добиваясь идеальной укладки. Мой личный стилист, Лигор Соччини, настоял на том, чтобы я избавилась от пышной косы, аргументируя это тем, что короткая стрижка как нельзя лучше подходит к моему квадратному лицу с непропорционально широкой челюстью. Признаться, теперь, пообвыкнув к едва спадающим на плечи прядям, я даже и не помышляю о том, чтобы вновь отращивать волосы, mein Gott, такая невообразимая морока - соорудить из тяжелой, прямой аки проволока шевелюры что-то путное, и даже пресловутые полукудри-волны, коим я остаюсь верна и по сей день, не всегда меня выручают.
    Застегивая браслет крошечных наручных часиков, я в легком нетерпении, граничащим с нервным возбуждением, совершила пару вращений вокруг собственной оси. На прикроватной тумбе громоздился второй том «Мирных войн» переоцененного писателя из Элозии, Леона Толстоевичева, который я, признаться, так и не осилила, посчитав монотонное, изобилирующее напыщенными фразами повествование донельзя скучным, а диалоги - надуманными, полными фальши.
    Дэнни, облаченный в пошлый вафельный халат невнятного колера (и почему в отелях и пансионах выдают этот ширпотреб?), насвистывая, раскрыл дверцы шкафа. Я, не отвлекаясь от зеркала, посоветовала надеть темно-синий костюм с золотистыми полосками. Утвердительно кивнув, отвечая на вопрос «Милая, ты же поможешь мне с галстуком?», я тщательно промокнула рот салфеткой, ибо  коралловая помада на моих губах без сего действа смотрелась чересчур влажно и, что греха таить, вульгарно. Выглядеть как девица с улицы - удел актрисулек, спящих с режиссерами и врущих всем напропалую о том, что «нет-нет, как вы могли такое обо мне подумать, не делала я никаких операций, моя грудь от природы пятого размера».
    Сегодня - великий день. Мы, прибывшие днем ранее в Таллос с важной миссией, озвучивать которую я не считаю важным в контексте данного повествования, были взволнованы сверх меры и полны надежд. Ради этого я решила пойти наперекор своим правилам и велела дизайнеру сшить для меня бордовое, цвета запекшейся крови платье. Трапецевидное, идеально сидящее на моей грушевидной фигуре, выгодно подчеркивая слегка полные бедра и акцентируя внимание на узкой талии, оно шло мне неимоверно. Дополнив образ ниткой зеленого жемчуга, я, натягивая атласные перчатки, вспомнила, что должна позвонить в столичную резиденцию и осведомиться у Глафирьи Фигизмунд о состоянии наших детей, близнецов Валериана и Винсента. Когда мы уезжали, они вели себя крайне несдержанно; Вэлли (он старше на пять минут) разбил горшок с бегонией, а Винси, встав на табурет, спустил шорты до колен и обильно помочился прямиком в аквариум с золотыми рыбками.
    Трубку долго не брали, только на пятом гудке, когда вот-вот должен был включиться автоответчик, запыхавшаяся от бега миссис Фигизмунд (особа тучная, нескладная) ответила. Выслушав ее неторопливый отчет (опять объелись печенья, буянили в зимнем саду, гоняли доберманов и уснули после полуночи), я напомнила ей, что на завтра проказники записаны к дантисту. Гувернантка, заверив меня в том, что все данные мной поручения будут ею выполнены, попрощалась. Я же, повесив трубку, подошла к окну, краем глаза взглянув в мелькнувшее полтергейстом, заточенное волей судьбы в глубины деревянной рамы собственное полупрозрачное отражение. Миллионы женщин маниакально жаждали оказаться на моем месте, и ни одна из них не имела внятного представления о том, какова моя жизнь на самом деле. Интересно, желали бы гомериканки стать «великой Ширли», узнай они, что мы с Дэнни живем словно брат с сестрой, и единственная близость у нас случилась ровно пять лет назад, в первую брачную ночь, когда, собственно, и были зачаты наши сыновья, а я - наконец-то! - из стареющей двадцативосьмилетней девы превратилась в молодую жещину.
    Вчера, едва успев сойти с трапа, мы тотчас же отправились на прием в честь нашего прибытия. Скажу откровенно: я была крайне раздосадованна подобным поворотом событий. Возможно, напыщенная фраза «с корабля на бал» звучит торжественно и несколько meraviglioso, однако чувствовала я себя на фуршете не слишком уверенно по причине того, что мне не предоставили ни времени, ни возможности сменить наряд. Нельзя сказать, что в коричневато-бежевом костюме от «Корнель» я смотрелась como un cuervo blanco, однако, согласитесь, юбка, в которой вы просидели в самолете около шести часов, выглядит недостаточно свежо по сравнению с вечерним туалетом, который только что вынули из недр шкафа и до блеска отгладили.
    Завершив процедуру облачения, мы с супругом, взявшись за руки, вышли в коридор и спустились на цокольный этаж, где нас ждал грифельный «Паккард». Кортеж тронулся. Мы медленно проехали мимо сквера имени Колумбуса, миновали оживленную Ирвинскую петлю. По краям дороги толпились папарацци вперемежку с зеваками; я насчитала тринадцать женщин в плащах, повторяющих крой моего платья («трапеция» стала моей визитной карточкой с тех пор, как амбициозный и самоуверенный Дэн Кляйнедди был объявлен главой СШГ, и, позвольте заметить, на данный момент он является самым молодым президентом Гомерики).
    Солнце слепило глаза, кленовые листья, подчиняясь законам природы, устилали собой аллею, которая находилась чуть поодаль; за головами стоящих на тротуарчике людей можно было без труда разглядеть скамейки, на которых сидели темные силуэты, напоминающие вырезанные из черной бумаги фигурки. Кабриолет набирал скорость, и когда до конечной цели остался один-единственный поворот (три минуты езды), случилось то, что перевернуло с ног на голову все; my life, история государства, грандиозные планы рухнули аки карточный домик. За шумом ликующей толпы и последующим визгом внезапно остановившихся шин выстрела, разумеется, не услышал никто, в том числе и я. Машина странно вильнула, рев толпы нарастал, а я, по инерции улыбаясь, вытянула руку вперед, слегка опираясь на спинку водительского кресла, тем самым защищая себя от удара, который последовал за резким торможением. Спустя какое-то время я испытала жгучую благодарность по отношению к шоферу: он, будучи безжалостно застреленным, все же сумел в последний момент «ударить по тормозам», и страшно даже представить, что случилось бы с нашим автомобилем, не сделай он этого.
    То, что происходило после, было заснято на телекамеры и пленку сию крутили затем по всем каналам. Я, почувствовав, как мне на колени рухнуло что-то тяжелое, опустила глаза и увидела испачканное алой краской лицо Дэнни. Силясь сказать что-то, он пускал кровавые пузыри, а мгновением позже, дернувшись, сник.
    К вящему стыду, я не сразу поняла, в чем дело. Даже подумала: это какой-то розыгрыш, глупый, несвоевременный. Продолжая натужно улыбаться, я оттолкнула мужа, и он тряпичной куклой покатился на пол, ныряя продырявленной головой куда-то между сидениями, выворачиваясь в совершенно неизмыслимой позе, задев резиновыми пальцами лодыжку моей правой ноги. Только выбежав из машины и обнаружив на платье разводы липкой субстанции, я поняла, что к чему, и вслед за сознанием меня посетила тошнота, отвращение, паника, - целый калейдоскоп ощущений, которые я не в силах была сдержать в своей утробе и потому, склонившись и тяжело дыша, безучастно смотрела, как из моего чрева кусками вытекает непрезентабельного вида вчерашний обед и ужин.
    Вечером того же дня, став вдовой на тридцать четвертом году своей жизни, я возвращалась домой, в родной Нью-Моргкс, где родилась, встретила Дэна и где меня провозгласили самой элегантной first lady. Мне предстояло сделать много важных дел; теперь, когда я осталась одна, придется быть особенно сильной. Я без трепета приняла то, что больше не являюсь образцом для подражания и самой влиятельной женщиной в мире. Я знала, что пройдет несколько месяцев, и я примирюсь с утратой любимого мужа, который, безусловно, был для меня самым близким человеком. И только с одним я не хотела мириться. С тем, что моего блестящего супруга убило теневое правительство, убило из-за того, что его политические убеждения шли вразрез с их планами; их раздражало то, что Кляйнедди являлся инициатором «оттепели» и стремился наладить отношения не только с нашими южными соседями, но и с далекой северной Элозией, глава которой гостил у нас в Сиреневом доме в прошлом январе. Допускаю даже, что имел место быть и досаднейший из промахов, и злопыхатели, эдакие серые кардиналы, мнящие себя палачами иль ассасинами, каким-то образом пронюхали о небесного цвета шалостях моего милого Дэнни и решили, что содомит в роли первого лица государства - явный перебор. Я нисколько не сомневалась в том, что марионетку Хейли Оскардсона, которого якобы поймали на месте преступления с самодельным пистолетом в кармане засаленного пиджака, признают виновным и казнят на электрическом стуле. Неужели люди поверят в этот бред, который им собираются презентовать на блюдечке с золотой каемочкой? Рокировка, подмена масти, гнусный обман. Неряшливого вида низкорослый субъект - не более чем овечка в криво нацепленной волчьей шкуре, слабое подобие щита, что неумело покрывает фигуру более значимую, - лощеного, мускулистого телосложения наемника, профессионала своего дела, хищника-людоеда, добычей коего стал мой бедный супруг. Даже мне, находящейся сейчас в состоянии шока, видны все эти недочеты. Могли бы, право слово, мыслить логически и на роль негодяя, посягнувшего на святое, выбрать кого-то покрупнее, того, кто сможет изобразить убийцу более достоверно.
    С честью, достойной восхищения, говорю: теперь уже бывшая «президентша» не стала опускаться до уровня сих вандалов, а именно: биться в истерике и пытаться раскрыть всем глаза на реального злоумышленника. Во-первых, мне отчаянно не хотелось, чтобы свинец оборвал мою жизнь, которая ценна хотя бы тем, что я являюсь родителем двух, пусть и не самых образцовых, но, тем не менее, как и в глазах любой матери, лучших на свете сыновей. Для женщины я поступила великодушно, молча подчиняясь всем приказам «свыше» и даже мысленно не пожелав никому из них оказаться на месте Дэна, ибо смерть - величайший подарок, который мы все получим в надлежащее время без права на отказ. Мы в силах приблизить ее появление, можем также попытаться выторговать у нее пару дней или даже недель, но она неизбежна, неумолима, беспощадна и оттого не менее таинственна. Внезапна и вместе с тем ожидаема, одними - со страхом, другими - с удовлетворением, третьи же по непонятной мне причине отрицают ее существование, веря в лишенные логики и здравого смысла сказочки про life after death и утешая себя тем, что после того, как физическая их оболочка падет, сраженная не знающим жалости мечом госпожи La Mort, они, тем не менее, продолжат свое существование в виде бесплотного духа, эфемерного сгустка энергии, а затем (в зависимости от того, в какого бога верят) либо отправятся в параллельное измерение (Ад, Рай, Чистилище, - выбирай - не хочу), либо переродятся в новом теле, предварительно утратив все воспоминания о прошлой жизни.
    Я - агностик. Не хочу, категорически не желаю взваливать на свои хрупкие плечи непосильное бремя и со страстью пророка, которому открылась неведомая более никому истина, доказывать каждому встречному, что все доказательства бытия божия - полнейшая чушь. Возможно, есть что-то за горизонтом бытия, - то, до чего мы с нашим ограниченным мышлением вряд ли сможем додуматься. Допускаю также мысль, что где-то на небе сидит длиннобородый дядька и смотрит на нас, в изумлении покачивая седой головой. В первую очередь я верю в себя хотя бы потому, что кроме меня этого не сделает никто. И, of course, I believe в то, что всему есть свой предел. Do not fear the Reaper, дамы и господа, ваши страхи совершенно никак не повлияют на существующий порядок вещей.
    La Muerte. То, что многие из живущих под луной считают проклятием, как будто они совершенно точно уверены в том, что будь у них в запасе бесконечность, они нашли бы ей достойное применение. Я же мысленно называю ее коротко и лаконично: apogee de la vie.
    Собрать свой чемодан мне не составила труда, - как истинный педант, я содержу all my things в идеальном порядке. Чуть больше года назад, прочитав толстенный талмуд по психологии, я поставила себе диагноз: обсессивно-компульсивное расстройство, а если сокращенно, - «ОКР». Меня, невозмутимую на первый взгляд особу, можно довести до истерики, сдвинув всего на пару милиметров шкатулку с драгоценностями, стоящую на комоде возле дивана. Я не в состоянии покинуть собственный будуар, пока все до единой мелочи не будут разложены по полочкам. Дэн считал, что мне следует посетить психоаналитика, меня, впрочем, вышеназванный недуг нисколечки не смущал, более  того, я находила его удобным, ибо, когда in your life нет даже намека на беспорядок, in your mind хаос тем паче не сможет найти убежище.
    Стараясь не обращать внимания на дрожащие колени и холодный пот, покрывающий спину, трясущимися полумертвыми руками я сложила вещи моего мужа в его вместительный кофр цвета кофе с молоком, - подарок Ченнинга на День Святого Валентина. Покидая апартаменты, последним взором окинула помещение, убеждая себя, что ничего не забыто. Слащаво-предупредительный тип в солнцезащитных очках и помятом черном фраке предпринял попытку схватить меня под локоток, но я, резко отстранившись, не поворачивая головы, мерным тоном заявила, что пока еще в состоянии спуститься по лестнице самостоятельно.
    По дороге в аэропорт я бездумно смотрела в окно, стараясь не думать ни о чем; довольно жалкая попытка дать себе хотя бы немного времени для того, чтобы нащупать тоненькую нить душевного равновесия. Ровно в восемнадцать часов самолет, в багажном отделении которого находился металлический гроб, в коем нашел свое последнее пристанище двадцать шестой президент Гомерики, тридцативосьмилетний Дэниел Льюис Кляйнедди, вылетел из Таллоского международного аэропорта, держа путь на север. Как только лайнер набрал высоту, я попросила стюардессу принести мне тоник со вкусом лайма. Покопавшись в недрах сумки, извлекла изрядно потертую упаковку «Тайленолина», - сии жаропонижающего свойства пилюли можно приобрести в любой аптеке без рецепта врача; ослепительно-белые (как первый снег) таблеточки оказывают на меня снотворный эффект, который числится в «побочках» данного препарата. Не так давно меня начала мучать бессонница, а мой терапевт настоятельно рекомендовал не увлекаться снотворным, которое оказывает губительное воздействие на печень, так что безобидный анальгетик - более чем устраивающая меня альтернатива.
    «Желаю вам жить вечно, - устраивая голову поудобнее и закрывая глаза, позволила я себе мысль по отношению к виновникам гибели моего славного рыцаря Ланцелота. - Я от всего сердца надеюсь, что вы будете гнить живьем, мерзкие, отвратительные шакалы, не знающие ничего об отваге и мужестве даже понаслышке».