Часть вторая

«ЗЫБУЧИЕ ПЕСКИ НАСТОЯЩЕГО»
Нью-Моргкс, столица СШГ. 16 апреля, 1966-й год.

    Гомериканская народная мудрость гласит: «если не знаешь, что делать, не делай ничего». За прошедшие с момента трагического поисшествия восемь лет я неоднократно вспоминала сие изречение, впоследствии ставшее моим жизненным кредо. В бытность мною первой женщиной Гомерики меня негласно титуловали «каменной леди» по причине того, что, невзирая на бурю сомнений, противоречий и эмоций, разрывавших грудную клетку, я, как истинная воспитанница школы классического балета, умела «держать» лицо, казалась особой хладнокровной и чопорной. Разумеется, данный образ действительности никак не соответствовал, - в кругу близких я могла вести себя как порядочная истеричка, однако мне, безусловно, импонировало то, что «Ширли Кей» считали (и до сих пор считают) той, что сделала самого яркого и красивого президента Соединенных Штатов Гомерики легендой. И, несмотря на то, что все проблемы, вне зависимости от того, касаются они политики или межличностных отношений, мы с Дэном решали сообща, стоит признать, что крупица правды в слухах о том, что именно я причастна к становлению моего супруга президентом СШГ, все же имеется.
    Познакомились мы с ним на выставке картин эксцентричного сибанского живописца Сальваторра Талли. Я, не так давно похоронившая отца и едва справившая двадцатисемилетие, казалась самой себе особой крайне незначительной и посему старалась, насколько это возможно, держаться в тени. Цель моего визита во Дворец Культуры состояла в том, чтобы сопровождать пронырливого фотохудожника из нашего издательства, который отличался исключительной недобросовестностью и тягой к халявной выпивке. Госпожа Инсонма без обиняков заявила, что превратиться в тень мистера Оливареса - моя первостепенная задача, потому что если сей расхлябанный мужчинка неопределенного возраста, изрядно заложив за воротничок своей пропахшей дымом дешевых папирос рубашки серо-буро-малинового цвета, начнет приставать к прехорошеньким официанточкам, репутация издательского дома «Корбин Коди» полетит к чертовой бабушке. Решив упростить себе задачу, я, фланируя по холлу с фужером золотистого шампанского, как бы между делом наклонялась к каждой увиденной мною работнице в белом жакете (лацканы в кайме блескучего серебра), и, незаметно кивая головой в сторону проходимца Оливареса, сводила свое предупреждение к шутливой фразе, которая звучала приблизительно так: «Очень прошу вас, любезнейшая (скосить глаза на бейджик, дивясь разнообразию женских имен), обходите стороной моего престарелого дядюшку, он малость не в себе». Подавальщицы, сверкая обаятельными улыбками, понимающе сдвигали брови у переносицы и тихим шепотом заверяли меня в том, что волноваться не стоит, - все сказанное мною к сведению принято, и, стало быть, они всенепременно будут держать ухо востро.
    Отлучившись в дамскую комнату на десять минут, я была более чем уверена, что, обнаружив отсутствие соглядатая, мерзкий старикан тотчас же оставит свои прямые обязанности. Каково же было мое удивление, когда по возвращении я обнаружила идиллическую картину: Оливарес с разнесчастным видом стоит в углу, провожая унылым взором проходящую мимо блондиночку с подносом, а подле него, засунув руки в карманы светлых брюк, возвышается высоченный человек тридцатилетнего возраста с широкими плечами и буйной копной золотистых волос.
    «А, вы вернулись», - обронил сей обладатель торса греческого божества в подозрительно облегающей кашемировой водолазке, завидев меня и, щелкнув пальцами, шутливо поклонясь, промурлыкал себе под нос: «Пост сдал, королева моя, твой валет желает заснуть на часок. Война продолжается тысячу лет, простите, забыл ваш урок»…
    Странный homine, цитирующий Джона Степсона, величайшего поэта «Фарфорового века», чья лирика предназначалась в основном для женской аудитории, не выходил у меня из головы и, осторожно наведя справки, я узнала, что он - не кто иной как Дэниел Льюис Кляйнедди, сенатор от штата Илли-Тукки.
    Читателю внимательному будет несложно вообразить себе мое удивление, когда месяц спустя после нашей мимолетной встречи, которую я мысленно именовала невнятным, но будоражащим воображение столкновением, героиня повествования, от чьего имени, собственно, данный рассказ и ведется, обнаружила в своем почтовом ящике письмо, где некий незнакомец, пожелавшийся остаться инкогнито, велеречиво предлагал мне составить ему компанию, ссылаясь на то, что персона моя - «незабываемо прекрасна», а также «единственна в своем роде». Поскольку приглашал мистер Икс меня не в ресторан, что можно было счесть невообразимой пошлостью, а в кино, на фильм, в котором, к тому же, главную роль исполняла почитаемая мною Веста Кардо, я решила рискнуть и в означенное время при полном параде стояла у нелепой громады «Premier Hall», высматривая в толпе собравшихся на дневной сеанс того, кто мог являться моим тайным поклонником.
    К огромному моему сожалению, на тот момент скрыть свое удивление я была не в состоянии, потому что когда ко мне подошел небезызвестный сенатор Дэн Кляйнедди, облаченный в сногсшибательного кроя смокинг цвета мальвы, я, мягко говоря, выпала в осадок и на протяжении нескольких секунд взирала на него как, полагаю, пялилась бы впечатлительная школьница на особо уродливый экспонат кунсткамеры. Впрочем, опомнилась я довольно быстро и на его приветствие, сопровождаемое сдержанным, сугубо деловым рукопожатием, ответила последующей строчкой из «Цветущей на огнях»: «Спокойно, мой мальчик, желаю тебе проспать еще дней пятьдесят. Кусая морщинку на нижней губе, ложись, моя радость, в кровать».
    «Признаться, вы заставили mon coeur трепетать, - улыбнулся Кляйнедди, с тенью смущения протягивая мне кукольный букет из трех крошечных белых роз. - Был уверен, что вы любите кого угодно, только не Степсона, коего, к великому моему сожалению, считают «ванильным», «слащавым» и бог весть каким еще, а, между прочим, его «сахарные» поэмы помогли мне справиться с тяжелой первой любовью, что имела несчастье приключиться со мной в годы ранней юности моей».
    «Отчего же, - парировала я, размещая соцветие за ухом, - возможно,  особой романтичной я не кажусь, и, признаться, согласна с Шекспиром в том, что «мед противен сладостью своей», однако «Blooming in the fire» любила наша учительница по гомериканской литературе, и, пожалуй, именно ее заслуга заключается в том, что я хорошо знакома с творчеством Джона Фитцджеральда, а что касаемо конкретно поэмы, которую я вам только что процитировала, то все просто: эксцентричная миссис Флинстон обещала поставить высшую оценку в полугодии тому, кто выучит хотя бы одну главу из «Цветущей на огнях», и я, будучи ученицей прилежной, поставила перед собой вполне посильную задачу продемонстрировать ей и всему классу заодно свое необычайное усердие; две недели упорной зубрежки даром не прошли, - я была чуть ли не единственной, кто выступил у доски с настолько огромным текстом, вогнав в экстаз всю престарелую комиссию, что принимала экзамен».
    С моим покойным нынче мужем нас связывала скорее романтичная, крепчайшая дружба, и, позвольте возразить: я не была безответно влюблена в него. Да, он являлся моим первым и единственным мужчиной, и не вижу смысла скрывать, симпатичен он мне был более чем, как, впрочем, и я ему. Дэн практически сразу раскрыл мне все карты: наблюдая за мной во Дворце Культуры, услышал некий голос, в народе именуемый интуицией, и незамедлительно пришел к выводу, что я идеально подхожу на роль его супруги, поскольку в ближайшее время он собирается баллотироваться в президенты, и, стало быть, ему нужна подмога и опора в виде жены; также наличие столь прелестной спутницы жизни даст ему преимущество перед конкурентами, чьи «вторые половинки» сплошь грузные, неопрятного вида «мадамы», не смыслящие ничего в моде и носящие самошитные мешковатые платья из ситца в крупный горошек.
    Также с ответственностью заявляю, что о сексуальных пристрастиях Дэна я была осведомлена еще до того, как мы объявили помолвку; я никогда не заставала его в нашей постели с «другом сердечным» или, zum Beispiel, за просмотром порнографического содержания фильмов, где медведеобразный, волосатый, бесконечно брутальный «sugar daddy» и по-женски тонкокостный, с зажмуренными якобы в предоргазмической эйфории оленьими глазами «flower boy», издавая различного рода стоны и повизгивания, предаются однополой любви, освещаемые ярким светом переносных софитов под прицелом кинокамер.
    Мы с Дэном еще на берегу обговорили все до сущих мелочей: и то, что станем друг другу верными соратниками, и то, что супружеский долг будет исполнен им лишь единожды, во время so called «honeymoon», и было бы прелестно, если мне удастся забеременеть тотчас же, и нам не придется в дальнейшем прибегать к не слишком приятной услуге экстракорпорального оплодотворения. Все шло как по маслу: обаятельный кандидат в президенты явил миру свою молодую супругу, полгода спустя я родила близнецов, и в 1953-м году Дэнни достиг своей цели, - мы переехали в Сиреневый дом, занимаемый до нас Тонином Айзендмауэром.
    Если бы я тогда знала, что каких-то пять лет спустя моего мужа убьют, я, наверное, бультерьером вцепилось бы ему в горло, на коленях умоляя немедленно закончить все эти полные нервотрепки игры на политическом поприще, более того, я была бы согласна до конца наших дней служить ширмой, прикрывающей его love story с Ченнингом. Но, увы, дар Кассандры был мне неподвластен, да и не верила я в подобного рода вещи, именно поэтому случилось то, что случилось, а я сижу за столом в своем кабинете, в скромном особнячке, что находится в трех километрах от Нью-Моркгса и предаюсь горьким как темный шоколад воспоминаниям.
    Стоит ли говорить, что для Ченнинга событие, имевшее место быть осенью 1958-го, стало страшным ударом; я, не успев толком оправиться и спровадив ничего не понимающих, ревущих словно выброшенная на каменистый берег белуга детей родителям Дэна, навещала молодого человека каждую неделю, с ужасом наблюдая, как хиреет до безобразия красивый, волоокий юноша с пухлыми губами и шикарной копной курчавых от природы, чернильных аки вороново крыло волос. Дурные предчувствия меня не обманули: двадцать девятого ноября я нашла мальчишку в джакузи, до краев наполненном розовой водой, и было решительно поздно спасать то, что осталось от него, - человек с тускло поблескивающими глазами и пепельно-серым лицом не мог служить даже напоминанием того Чена, которого я знала, пухлощекого, улыбчивого, галантного и добродушного «Ченни», который также относился ко мне как к собственной сестре и смотрел на Дэнни с такой нежностью, что мне в их компании становилось неловко и я, ощущая себя третьей лишней, норовила поскорее оставить их наедине, находя себе мильон неотложных дел вне дома.
    Странное дело, но, несмотря на то, что я уже более восьми лет первой леди не являюсь, пресса свое любопытство по отношению к моей персоне не умерила. Я по-прежнему оставалась образцом для подражания; гомериканки всех возрастов все еще жаждут знать, как nowadays поживает их кумир, что носит жена «того самого Дэна, которого застрелил сбежавший из дома скорби чувак». Я же, напротив, старалась попадаться на глаза репортерам как можно реже, избрав затворнический образ жизни, целиком и полностью посвятив себя воспитанию детей. Тем не менее обложки бульварных листков продолжали пестрить заголовками, читая которые, я приходила в такое возмущение, что, не будь у меня под рукой блистера с успокоительным, с визгом набросилась бы на того шустрого молодчика с фотоаппаратом, который почти каждодневно ждал удобного момента, дабы «щелкнуть» вдову Кляйнедди, неся круглосуточную вахту у моей задней калитки.
    «Ширли К. сыграет свадьбу с греческим мультимиллиардером Александрусом Анализмусом», - вопила обложка «Нью-Моргкского Поста», «Шарлиз Бовэ-Кляйнедди в скором времени выйдет замуж за жиголо и молодого стриптизера Майкла Гринвальда», - вторили ей заголовки «Дэйли Ньюс», а мне оставалось только проклинать пустоголовых журналистов, и, скрежеща зубами, ломать себе голову над тем, каким образом они собирают материал для подобного рода статей, когда как ни о богаче с двусмысленной фамилией, ни о смазливом стриптизере я не была осведомлена даже поверхностно и лицезреть физиономии оных могла только в желтой прессе, где их фотокарточки за неимением наших общих, совместных, для наглядности печатали бок о бок с моими портретами.
    «Эпоха Кляйнедди» прошла, Сиреневый дом с распростертыми объятиями впустил в себя новую президентскую чету, которая, впрочем, продержалась на политическом Олимпе еще меньше, чем мы с Дэнни. На «престол» Гомерики вальяжной походкой взошел похотливый, влажноглазый любитель светлого пива и малолетних потаскушек Уилл Гриндон, которого и по сей день вспоминают как неудачника, не способного удержать собственный член в штанах. Его жена, слегка толстоватая, мужеобразная дама средних лет, ни красотой, ни умом не блиставшая, совершенно случайно обнаружив посреди ночи своего благоверного в игровой комнате на цокольном этаже, где он с усердием, достойным лучшего применения, засовывал свой вялый, сморщенный стручок в приколоченную к бильярдному столу лолиточку, которой едва ли исполнилось шестнадцать, закатила такую истерику, что «Ватерклозетский скандал» с последующей за оным отставкой президента Диксона показался всем жителям нашей огромной страны милым, не достойным внимания пустячком. После ряда снимков, опубликованных везде, где только можно (голые чресла мистера президента обсуждали во всех ток-шоу на радио и телевидении), последовала не менее унизительная процедура импичмента, а затем Эмилия Гриндон-Вульф подала на развод, вернула себе девичью фамилию и спустя год, купаясь в лучах славы, по инерции строя из себя обиженную женушку, вероломно обманутую подлым сластолюбцем, начала собственную карьеру на политической арене Соединенных Штатов Гомерики, амбициозно заявив, что намеревается стать первой женщиной-президентом.
    Сам же Гриндон вскоре, как сообщала в многочисленных интервью его великовозрастная дочь, не разделяющая справедливого гнева матери, на фоне случившегося с ним стресса поехал - нет, не на море, но в те не столь отдаленные места, заключающиеся сугубо в вашей черепной коробочке, для посещения которых, смею вас заверить, виза не потребуется. Попросту говоря, любитель молоденьких тел едва оперившихся курочек повредился рассудком и был незамедлительно (в принудительном порядке) отправлен на лечение то ли в Швеццарию, то ли в Морвегию, то ли в Лихтенштейн.
    Последующие за скандалисткой Эмилией первые леди снискать себе хотя бы малую толику славы не смогли, разве что одна, неправдоподобно жеманная особа с выжжеными перекисью водорода патлами стала с моей легкой руки посмешищем, ибо, отдавая предпочтения только черным блузам строгого кроя, в один из званых вечеров она с какой-то стати явилась на километровых каблучищах, в джинсах-скинни цвета подгнившего баклажана и телесно-желтом свитере с хаотично разбросанными там и сям черными, слегка сплюснутыми пятнышками различного диаметра. Я, впервые столкнувшись с ней, тем не менее сразу признала в вульгарно и неподобающе одетой вертихвостке нынешнюю first lady, и, когда она, ковыляя на своих невообразимых ходулях, приблизилась ко мне в надежде завести ни к чему не обязывающий small talk, я выпалила: «Ах, bon soir, милочка, вы, право слово, чудо как хороши в вашей леопардовой нерубашке». Красная от злости, она, фырнув, развернулась и выбежала из зала прочь с видом оскорбленной невинности, получив при этом пожизненный статус той, чей стиль высмеяла негласная королева Гомерики, «великая и ужасная» Шэрон Бовэ-Кляйнедди.
    Отложив в сторону принадлежавшую мужу «Квази-Монду», последнее творение Степсона, отправившегося к праотцам еще в начале века, я стянула с головы тюрбан и, убедившись, что волосы порядочно высохли, двинулась в спальню, припоминая, в каком из ящиков комода покоится фен и куда я подевала свой брашинг. Сегодня вечером мне предстоит увеселительная прогулка по Великому океану на роскошной яхте старинного друга семьи; его «скромненький кораблик» в народе уважительно называли «плавучим дворцом», и, если верить многочисленным заявлениям нефтяного магната, «Ю-Лея» также исполняла роль его постоянной резиденции. Разумеется, восторга как такового мысль о предстоящей ocean voyage мне не внушала, - затворническая жизнь меня более чем устраивала, однако дружбой с мистером Чонмалем я дорожила, так что - тяжелый вздох, - придется потерпеть некоторые неудобства, дабы не омрачить его настроение своим отказом.
    Приведя в порядок голову, я заглянула в гардеробную, уже зная, какому наряду отдам предпочтение, - лавандовое, в меру строгое, изысканное платье-футляр, полностью закрытое, с вышитыми вручную розами на полупрозрачных рукавах. Поймав отражение в зеркале на обратной стороне двери, убрала за ухо мешающую прядь, стянув с полочки нужный коробок, сноровисто надела изумрудные серьги, - один из последних подарков Дэна на годовщину нашей свадьбы, зигзагообразным движением головы откинула в сторону мазнувшую кончик носа удлиненную челку. Мои темно-каштановые волосы стали чуть более рыжеватыми, поскольку вместе с элегантным возрастом в la mia vita ворвалась и седина, скрывать которую с успехом помогали профессиональные красители. Стрижка также претерпела кардинальные изменения, стала заметно короче, представляя из себя разновидность рваного, дерзкого «боба» с объемной макушкой - сия полукруглая форма идеально подчеркивала густоту моих волос, умело скрывая недостатки лица, а именно широкий лоб и массивную линию челюсти.
    На кухне меня ждал приготовленный верной Глафирьей лимонный фрэш с мятой, разбавленный газированной водой, - чуть более тридцати калорий в одном стакане. Сегодня у меня разгрузочный день; встав с утра на весы, обнаружила на них совершенно неприемлемую цифру, и, справедливости ради скажу, что если до тридцати лет мне хватало порядка трех-четырех подобного рода голоданий в две недели, то сейчас ограничивать себя в еде приходилось буквально через день, - лишние килограммы проявлялись моментально; один лишь только тост с джемом на завтрак мог стоить мне пяти-шести фунтов сала, отложенных в районе бедер.
    Год назад, когда телеведущая Дороти Пайн, затащив меня на свой «Вечерний диалог», стала выпытывать, прибегала ли я к услугам так называемого plastic surgeon, чтобы сохранить девичью фигуру, я честно ответила ей, что как только поправляюсь более чем на один килограмм, перестаю есть и весь день пью красное вино, - мол, таким образом и держу себя в форме. В сущности, я не соврала, заменив домашний лимонад на чуть более калорийный алкогольный напиток, - мне тогда казалось, что мою шутку поймут, и мы вместе весело посмеемся над остроумной репликой самой знаменитой первой леди Гомерики, однако мои сказанные с явной иронией слова и зрители, и госпожа Пайн сочли за чистую монету, and как-то я даже имела честь лицезреть в газетном киоске свою фотографию на обложке журнала «Smoque», под которой алела надпись следующего содержания: «Ширли Кляйнедди рекомендует: если чувствуете, что потолстели, прекращайте есть и без промедления переходите на vino rosso». Помнится, тогда ко мне тоннами стали приходить письма с благодарностями; многим мой «совет» помог, а я, придя в легкий ужас и осознав, что чувство юмора у меня слишком специфическое, настоятельно попросила миссис Фигизмунд отвечать на телефонные звонки вместо меня и всех без исключения телевизионных дам и представителей прессы посылать, не стесняясь в выражениях, куда подальше.
    Держа в руках белые с серебристым мыском «лодочки» на среднем каблуке, я вышла в living room и, сев на обитое бархатом кресло, неспешно обулась. Энтони, водитель и телохранитель в одном лице, должен прибыть с минуты на минуту, - на часах половина пятого; даже учитывая все пробки, миновав густонаселенный центр, усеянный башнями и небоскребами, до побережья мы доберемся за час, - я искренне считала, что опаздывать на какое бы то ни было мероприятие - дурной тон, ведь, как известно, точность - вежливость королей.
    По телевизору шла наистраннейшая детская передача, в которой главным героем был плюшевый пес по кличке Догги. Прибавив звук, я резюмировала, что в текущей серии отталкивающего вида собаченция, натянутая на руку кукловода, клялась своему лучшему другу, потрепанному белому петуху Дэйзи, что с этой недели совершенно точно перестанет объедаться собственными экскрементами. В следующей же сценке der Hahn застает шкодливого пса за завтраком на кухне; Догги энергично кивает на огромную банку шоколадного масла и грустно заявляет, что по вкусу сей продукт - то еще дерьмо, несмотря на то, что густота и жирность его схожа с консистенцией «нежного, аппетитного говнеца».
    Решительно выключив «ящик для идиотов», перед уходом я наказала моим достигшим двенадцатилетия (как быстро летит время!) сыновьям закончить reading «Падение Камелота» и не особо нервировать престарелую Глафирью, которая, по идее, уже должна была выйти на пенсию еще три года назад, однако предпочла, как она выразилась, «завершить начатое», то бишь дождаться, когда живодеры-проказники, замучавшие-таки доберманов до полусмерти, обвинявшиеся также в гибели волнистых попугайчиков и целого выводка хомяков, отправятся по колледжам, - только тогда, по ее заверениям, милая старушка сможет со спокойной душой и чистой совестью насладиться зимой своей жизни, переехав к внукам в далекую северную Олляску.
    Стояла теплая, не характерная для середины апреля погода, - обычно с ноября по май в Нью-Моргксе, расположенном достаточно далеко от экватора, шли дожди и стояли туманы; весна, резко начинавшаяся в мае, длилась от силы месяц, а уж после ей на смену приходило влажное, душное лето, длящееся приблизительно до середины сентября.
    Оксиния Трупакевич, соседка из дома напротив, невысокая, в меру упитанная женщина средних лет, дочь больской княгини, суетливо выбежала на свой балкон и с любопытством следила за тем, как я, заперев входную дверь, спускаюсь по лестнице и, минуя газон, направляюсь к воротам. Как-то, подкараулив меня в супермаркете, она, прижимая к груди кулачки, поведала мне историю о том, что в те далекие времена, когда я была первой леди, она снискала славу моей подражательницы: красила мышиного цвета волосы иранской хной и имела в своем гардеробе реплики всех моих нарядов. Нынче же ее кумиром стала набирающая популярность после бешеного успеха кинокартины «Женщины предпочитают бриллианты» актриса Марни Морион, - и теперь госпожа Трупакевич свои рыжеватые кудри обесцветила не ведающим пощады двенадцатипроцентным оксидом, добившись-таки идеального блонда, правда, качество волос изрядно пострадало, - на вид они напоминали не то вату, не то шерсть заболевшей себорейным дерматитом болонки.
    Нырнув в черный, пропахший кожей и сандалом салон, я с комфортом устроилась на заднем сиденье, аккуратно расправив воланы платья, особенно позаботившись о том, чтобы нижняя часть не примялась, поздоровалась с Тони и как только мы тронулись, пристегнула ремень безопасности (панические атаки до сих пор накатывают на меня во время поездок на авто, особенно если стрелка спидометра показывает больше шестидесяти километров в час) и достала из сумки крошечный томик в мягкой обложке, - самое время перечитать ставший классикой детективный роман Гагаты Херстин «Пять полумертвых негритят, задушенных в сарае».
    Party началась ровно в шесть; оставив машину на платной стоянке у подножия девяностопятиэтажного бизнес-центра «Юпитер», мы с моим верным сателлитом прошлись по узкой улочке, мощеной мраморной расцветки брусчаткой и вышли на небольшую площадь, в центре которой на гигантском постаменте стояла стометровая Статуя Демократии - воинственная эриния, грозная богиня мщения, чей гологрудый торс обвивала, словно лиана, гигатская анаконда.
    Еще десять минут неспешной прогулки, и мы уже в роскошном холле «Ю-Леи», у входа в который стоит сияющий как начищенный пятак Фернандус Чонмаль, самолично приветствуя каждого гостя, сопровождая свое коронное «hola, mi amor» троекратным объятием, включающим в себя имитирующее поцелуй припадание щекой к щеке. Позволив мультимиллионеру облобызать свою длань, я вручила ему конверт, внутри которого покоился чек с вписанной в него более чем приличной суммой и, проигнорировав «милая моя, с тебя достаточно было скромного букетика», миновала заставленную канделябрами сценку и уселась за стеклянный столик в первом ряду, в центре которого белела табличка «Для миссис Кляйнедди и ее сопроводителя».
    Не без удивления заметила среди присутствующих свою старую знакомую - известного балетмейстера Элизу-Ангелу Кастильдо, она разговаривала с примой-балериной театра «Госпожа Терпсихора» Амандой Энгрибердс, до неприличия худощавой женщиной, которая, как мне кажется, страдала явно выраженной анорексией, развившейся, судя по всему, на почве нервной булимии. В дальнем углу женой Лота возвышалась Лизетта Фаллокс, оперная дива, бывшая любовница ловеласа-миллионщика с греческими корнями Александруса Анализмуса, некогда безумно красивая женщина, сейчас, впрочем, превратившаяся в даму не первой свежести, прячущую свою морщинистую шею за черным газовым шарфом с невнятным узором.
    Ярким пятном выделялась на фоне сдержанно одетой публики светская львица, не так давно явившая себя миру под звучным псевдонимом Кэтти-Мэрри Каррандаш, однако сей факт никоим образом не помешал дотошным журналистам узнать истинную правду, а именно то, что гламурную звездочку, засветившуюся в порнографического содержания фильмах с чернокожими мальчикам-мажорами, в действительности зовут Экатэрина Рамэновна Тропхимова, и что ее мать почти полвека назад эмигрировала в Гомерику из царской Элозии, когда там началась так называемая революция, в ходе которой сошедшие с ума крестьяне под предводительством озлобленного на весь мир Вольдемарика Земблина убили жесточайшим образом королевскую семью (не пощадив малолетних наследников престола) и разграбили представителей княжнских фамилий; уцелевшие члены знати предпочли смерти бегство, большая их часть осела во Франции и Бельгии, а особливо прыткие добрались и до далекой аки Ultima Thule «земли обетованной», именуемой Соединенными Штатами Гомерики.
    Итак, Катья Тропхимова, двадцатичетырехлетняя потаскунья и прошмандовка (ее распутству подивилась бы даже развратница Мессалина), осквернившая своим появлением вечеринку для избранных, сидела за столиком в самом центре помещения и, бурно жестикулируя, о чем-то спорила со своим спутником, тщедушным мулатом в безвкусной гавайской рубахе навыпуск. Помнится, еще месяц назад все газеты обсасывали очередные любовные перепития этой, так сказать, актрисы of interracial porn movies, обладательницы вялой, изрядно насиликоненной задницы, и, коль мне не изменяет память, не так давно она гуляла по Нантхэттонским клубам, сопровождаемая смугленьким азиатом с тарзаньими мускулами и сонными глазами, and, to say the truth, вообразить их в одной постели было просто невозможно даже тем, чей полет бурной фантазии не умещался в рамках приличий светского общества, - настолько несовместимыми они выглядели. И вы, вероятнее всего, не сможете в полной мере представить себе, каково было удивление привыкших к выкрутасам богемы гомериканцев, когда еженедельник с сомнительной репутацией «Homerican life» выстрелил серией шокирующего рода снимков, на которых был запечатлен жених шалашовки Каррандаш, стоящий на балконе фешенебельного отеля «Кинботарио» и сосредоточенно ковыряющийся в трусах Юджина Фарелла, небезызвестного в широких кругах трансвестита, славящегося своими романами практически со всеми известными любителями мужественных утех на Восточном побережье.
    Тряся малиновой копной явно наращенных волос, мисс Тропхимова снялась со своего места и исчезла за крошечной дверью, ведущей на второй ярус «Ю-Леи», а три часа спустя, когда я уже покинула плавучий дворец, ее нашли снующей лицом вниз в бассейне этажом ниже; кто-то, оглушив дурочку ударом тупого предмета по голове, с точностью хирурга проделал несколько разрезов в районе ее пятой точки и, вынув резиновые наполнители, растворился в ночи. Жертва же вероломного нападения долго и мучительно умирала от потери крови, в конечном итоге не сумев покинуть ставшую смертоносной купель и захлебнувшись морской водой, когда как всего в метре от нее веселились говорливые джентельмены, наслаждающиеся чудесным вечером и томные дамы, сверкающие особо крупными бриллиантами, сапфирами и рубинами.
    Убийцу так и не поймали, хотя, конечно же, тоннами выпускались статейки, содержащие различного рода домыслы: одни сообщали, что вульгарную стервочку кокнул обиженный любовник, другие с пеной у рта доказывали, что маньяк - особа женского полу, совершившая акт мести, либо же злостная завистница, не сумевшая простить нахальной «девице с улицы» такую популярность, а в конце апреля все телеканалы разразились подробностями жуткой истории, героиней которой стала наша очаровательная мертвячка, правда, уже посмертно, - так сказать, post mortem. Ее мать, трясущаяся от возмущения старая ведьма с обезображенным неудачной ринопластикой лицом, более похожим на маску куклы нежели на лик человекообразного существа, излагала слезливые stories, в которых фигурировала ее «ненаглядная деточка, одиноко лежащая на прозекторском столе», ведь даже после того, как сердце несчастной, качающее гнилую кровь, навсегда остановилось, не могла найти она покоя: патологоанатом, коему доверили вскрытие Кэтти-Мэрри, при виде героини своих сокровенных иллюзий и виновницы постыдных ночных поллюций, окончательно слетел с катушек и, расчленив молодую женщину, тщательнейшим образом упаковал вконец обезображенный трупик в полиэтиленовый мешок и вместе с драгоценнейшей ношей исчез в неизвестном направлении, оставив записку, в которой сообщал, что «соберет ее обратно в точности такой, какой была» и «будет бесконечно нежен с малышкой Катичкой», потому что даже могущественная lady in black, не имеет права разлучать его с «прелестным птенчиком, светом его задурманеных безответной любовью очей».
    Скарбезное, режущее слух словосочетание «Куколка Каррандаш» стало именем нарицательным - так нынче величают всех без исключения прелестниц, снискавших легкую славу посредством скандалов, подкупов и интриг, пользуясь исключительно внешними данными. Для некоторых, скажем прямо, не блещущих умом людей, впрочем, она все так же осталась идолом, объектом поклонения, - миллионы наивных дурочек по всему свету мечтают о внушительных размеров ягодицах и чернокожем любовнике (ведь у них, убеждала при жизни Катюша, огромный «хер», способный доставить женщине неземное удовольствие), искренне считая пришитые к голове неоново-розовые космы вершиной бьюти-эволюции.