Клумбы жизни или Цугцванг...

Глава 1
 
Его большое и грузное тело страдало. Он с неудобством повернулся в антигравитационном кресле и посмотрел в боковой иллюминатор на Землю. За каркасом стеклянного купола раскинулась его голубая родина, окружённая ледяной стеной по плоскости. На самом краю плоскости маячило аварийное окно выхода в космос. Все зримые и воображаемые плюшки остались в скромном земном аду, подвергшемся агрессии предположительно внеземного происхождения.
Что касается тех, кто поглощал все эти плюшки, то большинство с этой плоской тарелки продолжали верить не только в иллюзию эпидемии, но и вообще в иллюзию жизни и потребления, практически не задумываясь о смерти и её последствиях.
Даже великий фельдмаршал Кутузов, висевший на стене рядом с иллюминатором, не смог бы справиться со всем безумием человечества. Кстати, судя по плотной фигуре, весил он не меньше Антона, а значит, и ему было бы тяжело даже в условиях низкой гравитации.
Антон со смехом подумал о своём величии, ведь ему одному из немногих удалось выбраться за поверхность купола, хотя он и не прилагал к этому особых усилий, а всегда больше мечтал. Теперь этот космический корабль, пристыкованный к орбитальной станции, принадлежал ему, как и сама станция, как и это ужасно большое тело, как и его новая жизнь, о которой он снова ничего толком не знал, как и о только что оставленной внизу.
Сегодня ему снова приснился странный земной сон. Он пытался дозвониться до своей матери, находясь где-то в туннелях под землёй, но она не могла разговаривать по телефону и молчала. Он знал, что она скорее всего умирает, но продолжал звонить, так и не получая ответа. В последний звонок её сил хватило ответить ему, что она уезжает на дачу с папой. И он понял, что смерть уже близка.
Теперь, глядя на чёрное пространство перед собой, Антон заплакал от одиночества. Он всё ещё был один и не знал, насколько долго это будет продолжаться. Всё так же, как в окопе на Земле, его одолевало чувство страха перед жизнью, и он хотел бы помолиться хоть кому-то, но понимал, что делать это бесполезно. На ум пришла пословица о том, что трусы помирают всю жизнь, а храбрецы — один раз. Он даже не знал точно, жива его мать или нет. А если она жива, то где она находилась?
 
Именно внизу была та самая планета, на которой росло дерево страха с многочисленными ветвями, корень которого один — страх смерти. Но он, вроде бы, уже умер, чтобы осуществить свою мечту и выползти со смехом из криогенной камеры в корабле. Однако страх всё ещё преследовал его. Возможно, он возлагал слишком большие надежды на переход из одного мира в другой, а по сути мало что поменялось.
В первое время он сходил с ума каждый вечер от одной мысли о том, что его прежнего уже не существует. И так мучился до корабельного утра, пока не засыпал. Убегающую крышу приходилось останавливать при помощи питания неуклюжего тела, и оно разрослось так, что стало большим и грузным.
— Ну уж тут ты не сможешь так просто умереть, — пошутило тело.
— Если только тебя не сожрет космодемон, — пошутила душа.
— И куда же я умру, если он меня сожрёт? — поинтересовался Антон.
— В ад, куда же ещё. Там и родишься среди полыхающих огнём  плюшек! Будет как в анекдоте:
 
— Плохо тебе, Винни?
— Мне плохо? Мне, думаешь, плохо?!
Да мне ****ец.
 
Глава 2
 
Поёрзав в непривычно большом кресле, Антон вспомнил фразу о том, что в финале всё проваливалось. Откуда этот мем? “Всё очень плохо”, — это от СЦ.
Но “всё проваливается” непонятно откуда. И почему в финале? Понимая, что сейчас точно кто-то ответит ему, Антон попросил:
— Нет, пожалуйста, только не небритая рожа из монитора!
— Хорошо, — ответил хрипло компьютер.
— И произошло великое землетрясение, — напомнила душа. — Это из “Апокалипсиса”. “Не бога, сатану безумцы чтут”, — а это из Р. Тагора.
— Сколько уже можно париться, пора провалиться, — откликнулось огромное тело.
 
“А я думал, что избавился от тела”, — подумал Антон и снова поёрзал в новом кресле, но, видимо, не тут-то было. Он перевёл свой взгляд на стену. В рентгеновском зеркале корабля висело отражение неокрепшего ума. Конечно, это была чья-то шутка, возможно, даже самого Антона, но его ум выглядел как юнец, который отправился на охоту за крокодилами. Теперь он мог приблизительно видеть стадию своего развития, пройдя уже не одну жизнь на Земле. Оглядываясь назад, он видел всю свою жизнь. Нельзя сказать, чтобы она была неудачной, как и предыдущая, и та, что была за ней. Но оглядываясь назад, он видел, что ничего не мог сделать, и так повторялось много раз.
Путь развития души был очень медленным. И он снова провалил своё же собственное задание.
— Всё проваливается и будет проваливаться, — пошутила душа. — Не спи!  Суетный мир во сне не заслуживает внимания ни на Земле, ни тем более  в космосе. Ты все равно  будешь медленно созревать через страдания. Они как раз ограничивают животную природу, не давай ей сильно проявляться, учат душу терпению и дают опыт.
Без страдания животная душа отдаётся животному в себе и не хочет меняться. Поэтому, и в жизни по-настоящему опыт прививается через страдания. Иначе, как объяснить тот простой факт, что, попадая на краткую передышку на небо, человек уже не может учиться так же эффективно, и только тот, кто уже полностью преодолел земное притяжение, может учиться дальше, не возвращаясь обратно на землю.
Поэтому души, которые спускаются сюда отдохнуть, ничему не могут научиться, кроме того чтобы понять, что следующий раз должен быть другим.
Антон понял, что, чтобы покончить сейчас с воспоминаниями и мудрыми комментариями по поводу земной жизни (можно было бы осмыслить всё задним числом), нужно попасть в какое-нибудь отдалённое место. Он открыл меню бортового компьютера и набрал там адрес конечного пункта “Небеса”. Динамик громко фыркнул, и на экране отобразилась надпись “Рано”.
— В каком смысле рано? — поинтересовался Антон. — Скафандр есть, кислород тоже, тёмные очки прихвачу. Я морально готов. Могу написать “Рай”, если тебя что-то не устраивает.
В ответ динамик снова презрительно фыркнул, и корабль стал набирать скорость. На экране появилась предупреждающая надпись красным шрифтом. “Инструкция”, — догадался Антон.
Цель на небесах для всех одна, и все единодушно стремятся к этой цели; эта цель есть общее благо; когда это благо царствует, то в нём есть доля для каждого, а от блага каждого происходит и общее благо; так делается это потому, что бог обращает к себе всех живущих на небесах и тем самым образует с ними одно целое.
Что единодушие и согласие нескольких личностей, в особенности от такого источника и в такой связи, производят совершенство, может быть усмотрено всяким, хоть немного светлым рассудком.
 
 
— Так и здесь ни минуты без нравоучений. Тяжковато мне придётся там. Ведь некоторые уже и здесь смеются надо мной. Даже компьютер. Наверное, мне опять захочется плюшек, как в том анекдоте, и я скажу, что и в раю мне тоже не всё нравится.
 
Мысли ожесточённо замелькали в голове Антона. “В скафандре, конечно, будет проще, — подумалось ему. — Устану — пойду отдыхать снова на корабль. Не всем же быть Элохимом”.
 
Динамик раздражённо фыркнул, и на экране появилось ещё одно сообщение:
— ЕМУ Элохим нужен для эволюции — Собрание Богов в Едином, чтобы они на Небе жили друг для друга, учились хотя бы не за свои звериные шкуры переживать.
 
— Но я за свою и не переживаю, — возмутился Антон и пнул со злости ногой компьютер, который не хотел с ним нормально разговаривать.
 
— А ты подумай, сколько ДРУГИХ страдальцев вокруг, и на миг позабудь о себе, — сказала душа. — Бог не эгоцентрик, он лечит нас и будет лечить ещё от Эго долго.
 
— Но сейчас-то вокруг меня никого нет, — возразил Антон.
 
— Так работает Эго: прыщ на своём носу нас волнует гораздо сильней, чем рак у соседа. А ты снова подумай, сколько ДРУГИХ страдальцев вокруг, и на миг позабудь о себе, — сказала душа.
 
Раз вокруг было пусто, то мысли Антона снова перенесли его  на Землю. Там всеми своими небольшими силами он пытался хоть что-то понять, но ничего понять не успел. Это уже не было новостью. После радостного побега он наконец-то вспомнил, какая там творится задница. Мир давно уже был склонен полыхать в огне, но именно перед уходом Антона началась вся катавасия. Сначала началась эпидемия, никто не мог понять, что же именно случилось, потом локальные войны, инопланетяне, и всё слилось в едином экстазе.
Он хорошо помнил, с чем ему пришлось уйти с Земли. Он нёс в себе много боли и обид на всё. И не смог их выплеснуть и проработать, поэтому ему было так тяжело. Это было для него замкнутым колесом сансары, в котором на обиженных вечно возили воду.  Его жизнь на Земле, нельзя сказать, чтобы была особенно тяжёлой, но и радостной её было не назвать. Не было пленяющей любви или подвигов души, всё протекало однообразно вне суетливых достижений социума, общения и прочей белиберды.
 
Глава  3
 
Покидая этот мир, хотелось бы отметить, что ничего не удастся взять с собой, поэтому так важно было хоть в чём-то разобраться. На Земле Антона преследовало чувство, что он постоянно забывает о том, зачем здесь находится. Это очень удручало его. Ведь, с одной стороны, ему было постоянно что-то нужно, а с другой — ничего не было нужно, кроме обыденных плюшек. И он постоянно метался между разными полюсами своей несуществующей личности в неразрешенном конфликте.
Происходило это по причине того, что тогда Антон ещё не научился чего-то по настоящему хотеть; не сменяющихся желаний своего Эго в материальном мире, а хотеть самопознания. Когда он часто просыпался вечером в своей квартире, то понимал, что его день прошел зря. Что он ничего не успел сделать, и из-за этого страдал от понимания бесполезно проведённого времени. Но тогда уже он знал, что просто его душа не созрела для настоящего самоосознавания и отдавалась материальному мирку, не задумываясь о последствиях своего поведения. И так проходил год за годом, пока она выросла из молчаливого яйца в гадкого цыплёнка. И этот гадкий цыплёнок пытался понять, почему и для чего он здесь живёт. И только тогда, с трудом выползая из привычного обывателя, он видел часы, проведённые в неосознанности, и понимал, почему это называли сном бездействия.
        Огромная машина сознания поглощала в себя все вибрации, которые порождал человек, и развивала жизнь, как будто была тем самым первоначальным бульоном, в котором зарождались тела — ну, а сейчас в нём варились души. И когда-то из яиц должны были вылупиться цыплята. Яйца не дружили между собой, а дружили обычно только птенцы. Это и было настоящим родством живых душ, хоть пока ещё и совсем юных, но ведь никто не претендовал на Большее на планете животных воплощений.
 
 
— Только духовное родство имеет значение во вселенной. Ну, а здесь, да, волчицы любят своих волчат, а тигрицы —  тигрят, но это не любовь, не близость, явно выходящая за пределы земного родства.
Только за неразвитость можно было осуждать население Земли, но они не были в этом виноваты, — напомнила ему душа. Ведь у каждой искры свой путь и своё время.
 
— Честно, мне кажется, что, если бы все попали в условный рай, — не такой, конечно, в который попадает большинство честных обывателей, а в настоящий рай свободы от чёртиков на плече (да и в рай попасть непросто, пока внутри все не настолько чисто, что можно будет вывернуть это наружу), — то там должна быть настоящая любовь к миру, к людям и условному себе, чтобы начать движение дальше.
То есть тогда уже снималось ограничение на движение души, на необходимость возврата туда, где каждую жизнь всё остается таким же, как и было, потому что человеческая, а точнее животная природа почти не меняется.
       
        Это было так же сложно, как перевести слова в дела. Как пройти путь от дорационального, имеющего место в обывательском раю и на Земле тоже, к надрациональному через рациональное. Как убедить себя в скоротечности и незначительности жизни. В том, что материальные формы рано или поздно пройдут, и ничего из этого мира не удастся принести в тот. В общем, всё было сложно, но личность в Антоне никогда этого не понимала и страдала, разрываясь между двумя точками бездействия, одна из которых находилась в мире, а другая в самом Антоне. И нигде он не успевал. Остальные проживали эту жизнь в обычном состоянии, не догадываясь вообще о том, что окружало их и на что были они способны. Слова о духовности могли на всю жизнь остаться словами, медитации можно было спутать с чем угодно, а  духовным развитием называть комфортное общение по интересам.
 
 И хотя Антон не был самым страдающим на Земле человеком, но, конечно, его Эго казалось, что страдал он исключительно по-особенному. Потому что всегда находился в разрыве между жизнью Эго и слабой тягой души к развитию.
 
 Многие, многие были гораздо более несчастны — неважно, за какими масками они скрывались, несчастье было одинаковым для всех. И для надменных владельцев дорогих жестянок на резине, и для обычных людей, пьющих по тёмной зиме антидепрессанты. И его проблемки  хотя и были ничтожны, но внутренне он был не устроен даже для этого. Такова была его беспомощная природа.
 
Чтобы обрести себя, на Земле Антон часто был совсем одинок. Точнее был одинок практически всегда. А после того как ушла опекунша, он стал одинок совсем и долго метался между тем, жива она или мертва. Поэтому периодически он проходил через мучительное чувство смертельного одиночества, которое обычно настигало людей во время смерти, когда удобно устроившееся Эго теряло всё, что было у него, содрогаясь в конвульсиях. Оно выпускало из себя боль, чтобы дать своему носителю хоть после смерти заняться личностным ростом.
 
Было ещё много проблем, в которых предстояло разобраться.  Одной жизни для этого просто не хватало. Некоторые проблемы были настолько огромны, что вообще были отложены на другие жизни. Но самое главное, конечно, было то, что уровень его ничтожества в этой жизни просто зашкаливал. Это было сложно объяснить самому себе, однако, кое-кто видел это со стороны. “Низкий уровень бытия” — он не знал, как это ещё назвать.
 
— Да, знаю твой адский ад, иначе б не гнусил ты так тяжело. Это мне смешно со стороны, а ты ведь гнусишь всерьёз и по-черному, увы, — сказала удручённо душа. — Нет в тебе никакого веселья.
 
— Что же делать, когда основной подарок этой жизни мне, как человеку, — это бесконечные мысли и желания, — ответил Антон, — и проще, получается, идти против своей природы и мучить себя, чем отдаваться истине.