Смерти нет ребята! Глава 3. Партизанские будни

Командир отряда и точно оказался, бывшим военным моряком, как я это предположил сначала, списанным с флота по состоянию здоровья. Первым делом он меня спросил, не военный ли я. И когда я ответил отрицательно, то счастливо крякнул: «И это даже очень распрекрасно».

Когда я поинтересовался: «А почему так?», он уклончиво ответил: «Мы в отряд военных не берём, они все там в горах, выше, на яйле находятся, и с нами не контачат особо. Они местных жителей грабят, чтобы с голода не подохнуть, а мы вот предпочитаем сами с голоду помирать, но грабить свой народ не пойдём. Да и вообще цели и задачи у нас с ними разные и как то не получается у нас с ними договориться. "

Был он почти что моим земляком, из Балаклавы, и почти что ровесником, поэтому мы быстро нашли общих знакомых и общие темы для разговора. Потом он поинтересовался, откуда у меня немецкий карабин, и когда я сказал, что мне его подарил наш Николка, то был в шоке, и произнёс целую тираду по этому поводу: «Ну ты парень похоже спец втираться к людям в доверие. Этот малыш всех нас одинаково недолюбливает, каждый день клянётся, что у него есть винторез и гранатки, осталось только найти рыжего фашиста, что его мамку закопал, и прикончить того гада. Уж как его мы не сторожим тут всем отрядом, обязательно найдёт лазейку и в деревню на могилку к мамке сбежит. Может хоть ты на него сможешь повлиять?»

- Уже.

- Что уже?

- Повлиял уже на него. Больше сбегать не будет.

- Ну ты прям волшебник парень какой-то. И как тебе это чудо удалось?

- Так я ему объяснил, что мамки его там в могиле и нет уже, а она на Небесах давно. Он меня послушал, согласился, и даже пообещал, что больше туда не пойдёт.

- Ну ты парень и артист. И ещё аферист, одновременно. И мракобес в придачу ко всем своим недостаткам. Какие небеса? Какой Бог? Ты что, белены объелся? Я старый коммунист, а ты мне лапшу тут на уши вешаешь, как приблудившийся к нам отец Василий, бывший поп из Севастополя. Хотя, как я тут убедился, попов бывших не бывает.

- Ну так это я образно ему сказал – стушевался я. - Ну как малышу по-другому объяснить, почему туда ходить не надо больше? А то ведь неровен час, фрицы по следу его и до отряда доберутся, и это лишь вопрос времени, ни сегодня, так завтра. Или мне ему надо было какой нибудь дежурный лозунг протрещать, типа: «Под знаменем марксизма - ленинизма, вперёд к торжеству пролетарского интернационализма"?

Аргумент был железным, и командир, звали которого Иван Степанович, обречённо согласился: «Да. Ты похоже тут прав, парень. Может оно так и лучше для всех нас будет».

- Дмитрий.., ты коммунист? - спросил он, настороженно, после долгого молчания.

- Да, с 1919 года, член партии. В армии приняли, аккурат перед тем как меня на крымском фронте ранило, и в Гурзуфский военный госпиталь попал на излечение.

- Это хорошо, а то нас всего двое здесь, членов партии. Я, да комиссар мой Петрович, сейчас он болен, но вообще хоть и старенький, но шустрый.

- И партбилет есть? – снова, после минутного молчания, подозрительно спросил Степаныч.

- Глупый вопрос задаёте. Откуда партбилету после лагеря остаться?

- Да уж. Действительно глупый. Ну да ладно. Вроде ты наш, местный, да обстрелянный, судя по числу дырок в твоём потрёпанном организме, будет руководить нам теперь втроём веселее.

- А как вы фашиста того бьёте, с бабами и детишками, то? Или он вас больше бьёт?

- Пока что они нас гоняют по лесу - фрицы с полицаями. Леса то наши крымские, они только лесами называются, а в реальности больше на парк какой похожи: «Пять деревьев – два куста». А фашисты, когда облаву на нас организовывают, то народа нагоняют сюда, за каждым кустом фриц с румыном прячутся, за каждым деревом - полицай. Мы тогда разбиваемся на мелкие группы и просачиваясь по балкам и оврагам, уходим от погони. Благо что у нас в отряде есть два местных татарина, каждую былинку и тропинку тут знают, только благодаря им мы и живы до сих пор. Немцы нас половят денёк-другой, и не солона хлебавши до дому, до хаты отправляются. А мы снова собираемся в группу и бьём их поодиночке, из-за угла. Так вот в кошки-мышки с ними и играем. Ну всё, хватит, замучил я тебя похоже своими рассказами, да страшилками, вижу еле на ногах ты держишься.

Располагайся в свободном шалаше на левом фланге, скоро обед будет. Сегодня на обед суп из двух ложек муки на кастрюлю, приправленных липовой корой с одуванчиками, да со свежими личинками жука короеда.

Меня чуть не вырвало от такого экстравагантного меню. Поблагодарил командира со словами: «Я не голоден особо, меня пацан грушами обкормил». И покачиваясь от усталости поковылял в дарованный мне, личный шалаш. Где с дикой радостью растянувшись на душистых ветках, тут же, счастливо и вырубился.

Сколько я проспал, о том мне неведомо до сих пор. Так сладко очевидно только после расстрела и спится. По крайней мере, ни «до», ни «после», мне так не удавалось расслабиться. Проснулся, когда солнце уже вовсю взошло, и вокруг яростно щебетали птички.

Кряхтя выполз из своего шалаша и понял, что с рукой моей простреленной дела плохи. Видать пока в той гниющей яме валялся, какую-то гадость всё же подцепил инфекционную. Рука неимоверно распухла, посинела и страшно дёргала.

Встретившая меня повариха Настя, та что всегда плакала, пока моего Николку отчитывала, приветливо улыбнулась и весело протараторила: «Ну наконец то проснулся – пожарник, а то мы уже было подумали, что помер ты там».

- Ну не совсем конечно помер, но где-то на грани этого, - пробурчал я, показывая свою распухшую руку.

- Ох ты ж Боженька же мой, как же тебя разнесло, - пробормотала с ужасом Настя и всплеснула руками.

- Врача бы мне, боюсь как бы гангрена не началась.

- Дык и где ж его радёмого в этом диком лесу взять то?

- Ну кто-то же вас лечит здесь?

- Ну да. Бывает, что и лечимся. Лекарей у нас тут двое: одна – колдунья Тоська, та с помощью нечистой силы и заговоров всяких лечит. Второй лекарь – поп, батюшка Василий. Тот лечит травками, мазями да молитвой. Ну тебе, как коммунисту конечно же к Тоське надо. Без веры в Бога поп тот тебя точно не вылечит. Но только имей ввиду, что после Тоськиного «волшебного врачевания», черти тебя потом будут весь остаток твоей жизни по ночам на свои шабаши за уши таскать.

- А нет ли у вас простого доктора, обыкновенного эскулапа. Служителя Гиппократа - так сказать? Что бы чисто лечил, а не мОзги компостировал?

- Такая есть – докториха, но она у военных, наверху, на яйле. Туда пока ты со своей рукой доберёшься, так и без обеих ног останешься. Там у них всё по-взрослому. Все подступы заминированы, муха не пролетит.

- Спасибо на добром слове. Буду думать как решить эту проблему – сказал я, и пошёл к ручью, немного освежиться.

Тут навстречу мне выскочил некий взъерошенный, белёсый зверёк, в котором я с трудом узнал своего напарника Николку. Он был настолько стерилен, что совсем утратил свой имидж кровожадного рубаки-парня, и охотника на рыжих, и других: серо-буро-малиновых фрицев.

- Дядько Митяй! – радостно взвизгнул он, но увидев мою синюю, распухшую руку, осёкся, и скороговоркой пропищал: «Тебе надо срочно к батюшке Василию, он тебя обязательно вылечит».

И не дожидаясь моего согласия, он потащил меня в дальний угол лагеря, где отдельно от всех еле возвышался над землёй маленький шалашик, откуда при нашем появлении и выглянул тщедушный старичок в выцветшей серой рясе, и гладко зачёсанными назад седыми волосами, ловко стянутыми на затылке в жидкий хвостик и очень добрыми глазами.

- Спаси Господи тебя Дмитрий – поприветствовал он меня. «Быстренько залазь в мой шалашик, буду смотреть твою рану, бодро произнёс батюшка, как будто давным-давно меня уже здесь ожидал для излечения.

Я на четвереньках заполз туда и был одурманен непередаваемыми запахами детства. Тут, наверное, были и ладан, и розовое масло, свечной воск, и ещё неизвестно что, обволакивающие душу и вселяющие в неё полнейшее спокойствие и умиротворение.

Видимо от боли в руке, я снова отключился, и как бы сквозь сон видел, как старичок, размотав тряпки, скрывающие мою гниющую рану, тщательно очищает её от лишнего мусора и натирает какими-то мазями, при этом бормоча себе под нос, какие-то еле слышимые молитвы, тоже выплывшие из моей памяти далёкого детства, когда с бабусей своей мы ещё ходили в церковь.

Я снова метался в беспамятстве. Снова меня прикладом и пинками гнал на расстрел главный полицай Исмаил, снова мелькал, куда-то яростно спешащий Яшка. Потом, уже повзрослевший Николка из нашего общего карабина стрелял в рыжего фрица с частично выпущенными кишками – всё это слилось в какой-то дикий, сумасшедший калейдоскоп.

Иногда выныривая из беспамятства в реальность, я ощущал дикую боль в своей раненой руке, и снова терял сознание. Однажды придя в себя снова, я услышал, как батюшка с кем-то беседует, и говорит: «Надо завязать на руке верёвку, если к утру она натянется, останется лишь отрезать руку». И тут я снова провалился в чёрный колодец кошмаров.

Придя в себя следующий раз, я первым делом попытался нащупать одетую на раненую руку верёвку, из последних сил дотянулся до неё здоровой рукой, и с дикой радостью смог легко просунуть под неё палец, поняв, что это победа, я снова отключился, но теперь уже это было не диким кошмаром, а спокойным сном выздоравливающего человека.

Сколько дней и ночей я приходил в себя, опять не помню. Явно это были не одни сутки, потому что иногда мне смутно виделась у моей лежанки тётька Настя, заливающая мне в рот из ложечки какое-то горячее пойло, да ещё с привкусом курицы, как это ни странно. Мне почему-то всегда казалось, что личинки жука-короеда должны быть гораздо отвратительнее на вкус.

Но однажды, меня разбудил далёкий взрыв, а следом за ним стрекотание немецких автоматов, да буханье винтовок. Я сразу догадался, что дела наши плохи, и даже попытался встать на ноги. Немного поднялся, но перед глазами поплыли чёрные круги, и сознание снова меня покинуло.

Как в тумане, я почувствовал, что меня кто-то поддерживает под руки и настойчиво тащит по лесу, а я лишь механически переставляю свои непослушные ноги. Стрельба уже звучала со всех сторон, и пули яростно сбивали ветки у нас над головами. Чуть придя в себя, я понял, что меня ведут под руки отец Василий и дед Стефанос, а мой напарник Николка расчищает от веток перед нами дорогу. Батюшка повесил на плечо свою берданку и мой карабин, а пацан в свободной руке держал подсумок с патронами. Малыш жалобно поскуливал: «Быстрише дядька Митяй, быстрише, догоняют гады ужо, давай родненький, убьют же фашисты кляты».

От этой мольбы я окончательно пришёл в себя, и встрепенулся. Нас осталось только трое и малыш, из всего отряда, видимо остальные, как и рассказывал мне когда-то командир, кинулись врассыпную при приближении немцев, а мы замыкали эту россыпь, потому что плелись очень уж медленно.

От настигающей нас опасности все мои силы собрались в кулак, и рассудок просветлился. Я даже попытался идти сам, но снова чуть не рухнул на землю, почти потеряв сознание от слабости. Погоня всё приближалась, пули всё ниже и ниже сбивали ветки у нас над головами. Шли мы долго, пока я и не начал узнавать знакомые места, где меня подобрал Николка совсем недавно. Я с ужасом понял, что немцы нас гонят по ущелью на открытое место, чтобы там перещёлкать как зайцев в тире. Решительно остановившись, я прохрипел: «Всё братцы! Я больше в эти игры не играю. Отдайте мою винтовку и патронташ, а сами бегите в разные стороны. Ещё совсем немного и бежать вам будет уже некуда. А со мной вам точно никуда не уйти. И это не обсуждается. Я постараюсь их хоть немного притормозить здесь».

Батюшка недоуменно остановился, тяжело дыша, и тут же охнув присел, схватившись за сердце.

Пацан, озираясь как загнанный зверёныш сквозь зубы процедил: «Ты шо, дядько Митяй, очумев, чи шоо? Где это видано, что бы напарник кинул своего напарника? Мы чи оба помрём, чи оба утечём. Я без тебя уж точно никуда не собираюсь тикать!»

Схватив свою винтовку, я плюхнулся на землю, и скоро сквозь просветы между кустами выхватив ближайшего немца, нажал на спуск. От отдачи, моя, ещё не полностью зажившая рана, отозвалась дичайшей болью, аж чёрные круги поплыли перед глазами. Но я был к этому готов, и ожидал даже гораздо худшей реакции. Попал, не попал - не знаю, но все враги залегли с перепугу, и у нас появилась возможность слегка отлежаться да осмотреться, пока те поймут откуда стреляли, и посекут нас из автоматов. Я окончательно оклемался и даже попытался по старой памяти организовывать оборону.

Своим помощникам я предложил следующий план: «Стреляем по команде, и все одновременно, что бы они не смогли сосчитать сколько нас тут всего, и тяжелее вычислили наше местоположение. Начинаем с тех фрицев, что левее, и движемся к центру. Приготовились: «Огонь!» Залп прозвучал оглушительно, видимо отразившись от скал он многократно усилился и сильно дезориентировал немцев, как я и предполагал. Второй выстрел рана приняла легче первого и лишь слегка заныла, но вполне терпимо. Фрицы с перепугу снова залегли, и больше пока не высовывались. Так мы выторговали ещё немного времени у смерти.

Батюшка с дедом о чём-то пошептались, и попрощавшись со мной, разошлись в разные стороны. «Ну вот и молодцы ребята, так оно будет правильнее» - проскочила у меня грустная мысль. «Пока я немчуру тут попугаю немного напоследок, мужики может и успеют вырваться из ловушки».

Николка смачно плюнул на землю им вслед, и яростно заявил, что он меня никогда не бросит, хотя бы потому, что ему самому с рыжим фрицем сложно будет справиться. Но мне категорически не хотелось, чтобы и он остался тут лежать рядом со мной навеки, поэтому мой мозг усиленно варил мысли, как бы его красиво отправить отсюда, да подальше. И таки нужная мысль всё же пришла. Я, стараясь быть совершенно спокойным и правдоподобным, задумчиво произнёс: «Ты помнишь Николка, как ты мне когда-то заливал про неправильные немецкие гранатки?

- Ага, помню. Их ещё кидаешь, а они чавой то не взрываются.

- Врал небось?

- Да шоб мне провалиться на этом месте! Не врал я!

- И где они эти, твои подпорченные колотушки?

- Так рядом тут, недалече, они и припрятаны. Но они же не взрываются? На что они тебе сдались дядько?

- А ты крышечки снизу ручки откручивал?

- Нее. А что, надо было?

- Ну ты б сбегал, поискал их, там разберёмся по обстановке, пока я тут солнечные ванны попринимаю и лесным воздухом подышу.

- Так я зараз дядько Митяй, птицей и слетаю.

- Неее. Птицей не надо. Лучше змейкой ползи. Голову только не поднимай над землёй, на раз срежут. И по сторонам смотри внимательно, старайся как гадючка, бесшумно ползти, а если фрица вдруг увидишь, ползи в другую сторону сразу, и догоняй деда с батюшкой. Главное не торопись там, смотри у меня. Не вздумай меня надурить, и побежать в полный рост. Я проверю.

- Всё дядька, побёг я, одна нога здесь, другая там – прошептал пацан и действительно как какой-то ужик, бесшумно растворился в кустарнике.

Оставшись один, я счастливо втянул ноздрями свежий, влажный лесной воздух. Эххх! Красотища то какая! В таком лесу и помирать приятно, наверное, будет.

Прикинул сколько патронов у меня ещё осталось в наличии, насчитал пять обойм в патронташе, плюс те что в магазине. Два я уже выстрелил, значит всего двадцать восемь патронов. Маловато конечно. Фрицы обычно повзводно бродят, человек тридцать. Значит кому-то похоже не достанется. Хотя конечно трезво осознавал, что они мне не дадут расстрелять и половины моего боезапаса.

Ну что ж: «Бог не выдаст, свинья не съест» - как говорится, главное не дать им меня обойти и живым взять. Ещё раз лагерь я точно не перенесу, скучно там".

Заняв удобную позицию под крепким огромным дубом, я ловко лупанул самого шустрого, но недальновидного из врагов. Уж больно тот опрометчиво подобрался ко мне слишком близко, и даже не посчитал нужным спрятаться, за что и поплатился своей поганой шкурой. Немецкая винтовка оказалась на удивление точной, в отличии от моей старинной трехлинейки 1907 года выпуска, и это меня изрядно обрадовало. А то мне там на Мекензиевых горах показалось было, что это у меня глаз скривился. А ведь когда то в гражданскую легко мог засадить в пятикопеечную монету метров со ста, к удивлению и восторгу сотоварищей.





Я успел высадить всю обойму до конца, когда фашисты подтянули пулемёт.

Мне пришлось срочно менять позицию. Хотя меня тот пулемёт достать пока не мог, но головы поднять не давал, а остальные гады, похоже стали обходить меня с тыла по дну балки. Немного отползя в сторону, я их сразу увидел, прямо как на ладони, хотя они и усиленно пытались маскироваться. Вставив новую обойму, пересчитал сколько клиентов крадётся в мою сторону. Насчитал человек десять. Это плохо. Многовато для одного раза. Не задержу я их долго здесь, как это ни прискорбно. С автоматов они меня быстро покрошат, едва ли одну обойму успею отстрелять.

Тут сзади меня зашуршали кусты, и я чуть было не лупанул туда, резко развернувшись, из винтовки. Лишь по дикой случайности я не успел это сделать, зацепившись стволом за ветку дерева, что его и спасло, а это оказался мой маленький напарник, который кряхтя и пыхтя волок из последних сил железный ящик с немецкими гранатами.

- Ну ты малец и шустрый парень! – восхищённо произнёс я, открывая цинк.

- Я ж тебе дядько казав: «Смышлёный я, и не дурень – покровительственно и не по-детски рассудительно проворчал Николка.

Открыл коробку, она была полна, все 15 штук на месте.

«Эх, красотище! Сейчас мы вам фрицы фейерверк с кордебалетом и устроим!» - пробормотал я, выдернув из ручки верёвку с кольцом, и бросая со всей дури колотушку прямо в середину этих ползучих гадов…

Когда одна рванула, фрицы, наложив полные портки вскочили в полный рост и давай тикать в ритме вальса, но я ещё парочку успел им добавить для повышения скорости, когда пулемётчики, поменяв позицию, полоснули по нам в упор. Меня снова долбануло вскользь по голове, да похоже весьма прилично долбануло, были бы мозги, наверняка вылетели, и я рухнул на землю, последним усилием угасающей воли затянув под себя пацанёнка.

Сознание вернулось от того, что кто-то перевязывает мою многострадальную башку под чьё-то жалобное скуление и всхлипывание. Приоткрыв глаза, увидел, как батюшка Василий ловко меня обматывает бинтами, а дед Стефанос стоит грустно над нами и гладит по головке моего маленького напарника.

«А вот напарникам плакать не положено по штату» - прохрипел я, заплетающимся языком, даже делая попытку улыбнуться. «Бросьте меня братцы, займитесь лучше фрицами» - обратился к деду.

- Дык нетути поганых тех больше, только пятки засверкали, когда мы с батюшкой ихних пулемётчиков с тыла в два ствола к земле пригвоздили, - довольно просиял дед, ласково поглаживая стоящий возле него пулемёт системы МГ 42, как у моего Яшки когда-то был. Это последнее, что я увидел, перед тем как счастливо отключился с приятным ощущением до конца выполненного долга.