Сумеречное

возвращаясь со службы, взбираясь вверх по дуге горбатой улицы, некто – назовем его К. – ощутил свинцовое биение сердца; захлебнувшись воздухом, остановился, грузно повернулся назад – амфитеатр города, гравюрно-средневековый ландшафт, не хватает только латинской надписи на ленте

отшлифованные предвечерней ясностью, как протертые спиртом, игрушечные дома; над ними – перевернутая рельефная карта туч

во внутренних лабиринтах ушей не потухли еще отблески искусственных звуков, омывавших его на работе – зеленоватые опалесцирующие иероглифы, пляшущие пламенные первобытные силуэты

на стекле в маршрутке штрихами вырезаются ювелирные капли дождя

в  лифте – квадратная дыра зеркала, покрытая радужно-ртутной плевой; цилиндр поручня; в отражении – лоб с налипшей прядью, глаз крупным планом, саккадно подергивающийся; оранжевая, с игольчатой прозеленью, луна глазного яблока, раздумывающая, зайти ей за горизонт верхнего или нижнего века

как у всякого нормального ненормального, у него есть Книга

толстая пачка нетронуто-снежной писчей бумаги, регулярно обновляемая, лежит на письменном столе, напоминая Парфенон или надгробную мраморную плиту; рядом – классическая перьевая ручка

впрочем, эта Книга давно уже существует, и написана она была в глубокой древности

«Умбрография, или скиаграфия», сиречь, описание теней

первоначально увлекшись инвентаризацией угольных трещин и чернильных вен воздуха, измерением теневых контуров посредством курвиметра, вычерчиванием подобий с помощью лекал, позднее он уразумел, что гораздо важнее теней солнечных – тени лунные

они многоцветные, нежно-яркие; в действительности, низшая Вселенная есть игра бесконечных модификаций тени; впрочем, это уже из области метафизики

лунная тень – женского рода; если она, в силу таинственной причины, влюбляется в своего носителя, она способна даровать ему гениальность; поскольку большинство из упомянутых сущностей – во всяком случае, до последнего времени – были ориентированны, если можно так выразиться, традиционно, этим, видимо, объясняется легкое преобладание среди гениев лиц мужеского пола

чашка кофе, пирожное-корзинка; в мутной рюмке – красное сухое

гипнагогическое межеумочное погружение в сон

но, чтоб добраться до нужной станции, туда, где ожидает она, придется оказаться в двух темницах – испытать немыслимый ужас сдавливания в тесной клаустрофобной камере и, затем, быть катастрофически низринутым в пучину

***

театральное небо заката в окладе оконной рамы, краски брошены слоями, нанесены выпуклыми полосами – желто-сиреневая, бирюзовая, сонно-синяя, огненно-розовая; прожилки субтильного западного мяса; он и не знал, что может так все великолепно сотворить; согласно «De imaginibus» Гервасия Августодунского образы и письмена бытия – суть фабрикация эпифиза, шишковидной железы, ибо именно этот орган неистощимо порождает воображаемую ткань реальности

но той же ночью, внутри сна, он услышал у себя в черепной камере голос – говоривший сообщил, что ныне пребывает в шеоле, и это известие повергло его в отчаяние; если представить сновидение как замкнутое пространство под куполом некоей ледяной лампы, голова тогда – мертвая нить накаливания; твердые телесные дыры в полотне мрака – аггелы, сухие и падшие, населяющие те тоскливые измерения; видеть в темноте – его врожденная способность – нет, не лимонным золотом подсвеченные предметы в черноте – но погасшие фигуры и лица, четко различимые в полной бессветности; и это – внутреннейшее тьмы

медленно приходя в себя, он вдруг осознал, что давным-давно уже слышит умеренно-поблескивающий, граненый звук саксофона, невесть откуда взявшийся, влажно-поскрипывающий тембр, прохладные атласные щупальца ответвлений мелодии; постепенная деликатная электризация нервов

впрочем, главнейшее, о чем имеет смысл размышлять – звезда вечерняя и звезда утренняя, Геспер и Эосфор; невежды считают их одним и тем же небесным телом; факельщики, боги тихого и глубокого сапфирового света

***

выкарабкиваясь из такси у люминесцирующего гипермаркета, он окунулся в алмазную мягкость вечерней темноты, в смуглость гаснущего индиго

в воздухе отсверки огней вырезают мгновенные тонкие вензеля

неестественно-громадные и медленные гробы автомобилей; черные, отполированные так, что горят нестерпимее ледяной плазмы

внутри здания – запах кофе, плотно-осязаемый, горький, нежно-рассыпчато постукивающий шоколадными зернистыми гроздьями

перед своим домом увидел в траве, на ложе из ромбообразных желтых листьев, свернувшуюся полукольцом собаку, аскетичную и мускулистую, как у Дюрера в «Меланхолии»; она внезапно вскакивает и подбегает к нему, подставив лысую умную голову под ласки пальцев

разве у них нет души? очевидный бред

в квартире; наконец, он в одиночестве; включил музыку; сегодня – только Орф, «Кармина Бурана»; он лежит безмысленно, имея перед глазами артериально-кровавые обои

он так устал, что наплывами утопает в забытье, но обрушения сваебойного молота яростных ударов музыки циклически возвращают к реальности

круг; мерное циркульное движение космической души; колесо мира

и если он все же убьет себя, не придется ли ему испытать совокупно все те страдания, которые претерпевает она, вращающая и вращающаяся, anima mundi, психея?

***

зябнущее предрассветное утро; киноварные всплески уличных огней в холодном графитовом воздухе; луна, кругло-целостная, как монета, нагая, отороченная кристаллическим радужным ореолом

на моем юпитерианском, то бишь, указательном пальце треснула кожа, точно лопнувшая от неизвестной болезни гладкая кора дерева; сочится жемчужная сукровица; я – прокаженный

долго смотрю на тебя, Елена, лунная; все менее вещественной кажешься, покрываясь египетской глифической сеткой гравировки, обрастая туманными крыльями; фасцинируешь меня, Селена, легкая и мощная, как танагрская статуэтка

я думаю о двух братьях, о Гипносе и Танатосе; изумрудноликое потомство Ночи и безнадежно-бессмертного Эреба; мысленные ряды, иерархии, монотонные синклиты олимпийцев, башни, архонты Василидовых целестиальных ярусов, латы архистратигов – фаланги железных зубов

хочу, чтобы ты оказалась в моей морщинистой постели, мы будем спать обнаженными – я, уже старик, и ты, Елена, высокая и полная, румяно-бледная, девственная, непорочная, бесстыдная; увы, я не могу проникнуть в тебя; мой уд мягок и бессилен; я – малакия

но черные лучи моих зрачков прожигают завесы и покрывала, лишая невинности; я не люблю людей, однако почитаю животных и небесные тела

отрубленная голова Орфея, выпучив золотые глаза, оглашая пением завороженный ландшафт, плывет в потоке бесцветно-ртутного времени – вспять