Ох уж, эти дети. Часть4. Доверяй, но проверяй

                4. Доверяй,  но  проверяй

   Говорят,  что  только  русские,  увидев  объявление «Осторожно,  окрашено!»,  все-таки  проведут  пальчиком,  чтобы  удостовериться,  так  ли  это.  Такой  уж  менталитет. Если  дети  по  своей  природе пробуют  проверить  все,  что  попадает  в  их  поле  зрения, то,  что  такое  русские  дети?
   Нас  послали  в  командировку в  город  Актюбинск,  сейчас он  называется  Актобе,  находится  в  западном  Казахстане,  примерно  в  тысяче  километров  от  нашего  города. Мне  двадцать  восемь  лет,  я  работаю  начальником  планового  бюро  цеха,  моей  напарнице  тридцать, работает  технологом. Она смуглолицая  красавица, очень  влюбчивая. Время  от  времени  мы  сочувствуем  ей  при  крахе  старых  отношений  или  радуемся  за  нее  с  началом  нового  романа. У  нас  еще  единая  страна  СССР,  Казахстан  наша  братская  республика,  пусть  добираться  далековато,  но  вместе  веселей.
   На  поезде  доезжаем  до  Свердловска (с 1991 года  Екатеринбург),  там  покупаем  билеты  на  самолет. Оказывается,  что  до  вылета еще  четыре  часа. Выходим  на  площадь  перед  аэровокзалом. Огромная  площадка  с дорожками,  скамейками и  чахлой  растительностью,  видимо  недавний  новодел. По  дорожкам  гуляют  разные  граждане  и  гражданки  и  где-то  вдалеке  разноцветная  группа  цыган. Вижу,  что  взгляд  моей  напарницы  просто  приклеился  к  этим  цыганам.  Те,  как  опытные  ловцы  душ, видимо,  почувствовали  магнетизм  желания, от  группы  отделяются  две  женщины  и  направляются  в  нашу  сторону. Я   тихо  говорю:
–  Ты  что  задумала,  видишь,  они  идут  прямо  к  нам? Перестань,  давай  уйдем.
– Я  только  одно  спрошу  и  все.  Только  один  вопрос!
   Цыганки  подходят  к  нам, одну  отводит  в  сторону  моя  товарка, слышу,  обещает  ей  любые  деньги  за  честный  ответ,  вторая  стоит  напротив  меня. В  руках  у  нее  голый  младенец,  завернутый  только  в  один  головной  платок,  а  на  дворе,  надо  сказать,  не  май  месяц,  достаточно  холодный  октябрьский  день. Начинает со  мной  заговаривать  в своей  характерной  манере:
– Э-э,  золотая  моя,  такая  красавица!  Хочешь,  всю  судьбу  твою  расскажу?
Я  делаю  каменное  лицо, стараюсь  отвечать  жестко:
– Слушай,  просто  стой  и  молчи! Не  надо  мне  ничего  говорить,  все  знаю  про  порчу  и  про  сглаз. Поняла?!
– Э-э,  не  сердись  так, золотая  моя!   Какое  личико  у  тебя  хорошенькое,  а  глаза,  какие  добрые,  вижу  и  сердце  у  тебя  доброе. Я  ничего  не  буду  говорить,  даже  отойду  от  тебя,  дай  только  на  ребенка  одну  монетку.  На  ребенка.
Да,  ребенка  и  в  самом  деле  жалко.  Со  вздохом  достаю  из  сумки  кошелек, отдаю  цыганке  горсть  монет, та  рассыпается  в  благодарностях и  комплиментах,  потом  спрашивает:
– А  есть  у  тебя  пятикопеечная  монета?  Нет,  нет,  не  мне,  просто  тебя  развлеку,  все  равно  так  стоим. Я  ничего  не  возьму,  ты  сама  все  сделаешь. Заверни  пятачок  в  десятку,  сожми  ладонь  крепко-крепко.
Я  все  это  делаю,  достаю,  заворачиваю,  сжимаю. Все  кажется  безопасным  и  контролируемым. Потом  цыганка  предлагает  три  раза  дунуть  на сжатый  кулак  и  прикасается  к  нему  указательным  пальцем. Я  раскрываю  ладонь,  на  ней  еще  видны  следы  от  моих  ногтей,  а денег  нет. Не  могу  поверить  своим  глазам.  Как  же  это   так  могло  случиться,  я  же  ни  на  секунду  не  отводила  глаз?!
– Вот  это  фокус, – говорю, – впечатляет. Давай  назад  мою  десятку.  (десятирублевая  купюра,  чтоб  вы  знали,  в  то  время  стоила  в  нашем  измерении,  думаю,  тысячи  три. Так и  говорили,  пошел  на  базар,  десятки  нет).
Цыганка  принялась  верещать,  что  ничего  не  брала,  вижу,  у  соседней  пары  тоже  скандальчик  начинается. Я  пришла в  ярость: 
– Слушай,  говорю, – мы  заводские  девчонки,  едем  в  командировку.  Мы  еще  туда  не  доехали,  там  жить  две  недели,  обратно  добираться,  каждая копейка  на  учете. Отдай  по-хорошему,  или  я  из  тебя  эти  деньги  просто  вытрясу!
Она  ни  в  какую,  кричит,  рукой  машет.  Пришлось  вывернуть  ее  карманы, а  их  тьма, там  мелочь,  там  рубль,  там  еще  один. Так  своей  десятки  я  и  не  нашла.
    Смотрю,  уже  народ  подтягивается,  посмотреть  бесплатный  театр,  Спас  нас  военный  патруль. Солдаты  отогнали  цыганок, но  те  еще  долго  кричали нам  вслед  своими  пронзительными  голосами,  на  всю  площадь, что (если  опустить все  нецензурные  обороты) у нас  все  будет  гореть, мы  будем  жаждать  мужиков,  а  они  не  придут. Стыд  какой,  с  пылающими  лицами  мы  не  знали,  куда  деть  глаза! До  самого  Актюбинска  не  разговаривали.
   В  девяностые  наш  город  был  наводнен  цыганами,  истории  про  них  рассказывал  каждый  второй. В  то  время  мы  получили  новую  квартиру,  а  школу  менять  не  стали,  так  что  дочери  приходилось  самостоятельно добираться  до  нее  достаточно  далеко. Я  решила  поведать  ей  о  своем  опыте  общения  с  этой  братией,  о  цыганском  гипнозе, информирован,  значит  вооружен.  Она  веселилась  от  души.
– Ничего смешного  нет, – внушаю  я, – даже  не  заговаривай  с  ними. Увидела  цыган  впереди,  сразу  переходи  на  другую  сторону  улицы,  не  будь  такой  самонадеянной  как  я. Поняла?
– Угу.
Прошло  несколько  месяцев. Дочь  (шестой  класс)  звонит  мне  на  работу:
– Ма-а-м… Я  сегодня  шла  в школу…
По  интонации  понимаю,  что произошло  что-то  ужасное, внутри  все  похолодело:
– Боже  мой,  доченька,  ты  где?!  Что  случилось?  Говори  уже!
– В  общем… Я  сегодня  шла  в  школу… Увидела  цыган. В  общем, Я  ВСПОМНИЛА, ЧТО  ТЫ  МНЕ  ГОВОРИЛА  и  решила  попробовать  тоже.
– У-уф, – у  меня  отлегло  от  сердца, – Ты  меня  чуть  с  ума  не  свела. Ну  что,  попробовала?  Сколько  в  минусе?
– Да,  все,  как  ты  рассказывала, – в  трубке  тяжелый  вздох, – Мам,  ну,  я  же  не  нарочно. В  минусе?  Всё!  Ну-у…, деньги  на  обед,  на  проезд,  молоко.
 
                §
– Ма-а-м,  я  пошла.  Пока,  пока – кричит  дочь  из  прихожей.
– Стоп,  стоп,  стоп! – я  быстро  выбегаю  из  кухни,  внимательно  осматриваю  ее  прикид, – Тепло  оделась?  Носки?  А  шапка?  Где  шапка?
– Ну,  ма-а-ама!
– Надень  сейчас  же  шапку! Ты видела,  какая сегодня  погода? А я вот  имела  удовольствие. Не  вздумай  снять,  я  из  подъезда  посмотрю!
– Ма-ма!  Ну,  давай  ее  уже.  Я  опаздываю.
– Так.  А  перчатки  где?  Ка;к  потеряла?  Как  потеря;ла?!  Да  их  уже,  наверно,  где-то  целый  склад  скопился.  Следующие  я  тебе  на  резинку  пришью.  Слышишь?
– Ха! Ха! Ма-ма! Всё!  Я  пошла.
– Шапку  не  снимай,  холодно. Вспомни,  где  перчатки  оставила…, – кричу  я  вслед,  пока  лифт  не  захлопнулся.
   Со  вздохом  закрываю  входные  двери,  поворачиваюсь,  передо  мной  стоит  муж. Руки  сложены  на  груди,  губы  сжаты  в  полуухмылке:
– Слушай,  тебе  самой  это  еще  не  надоело?  Каждый  раз  одно  и  то  же!
– Что  ты  имеешь  в  виду?
–А  вот  это, – муж  изображает  прыгающего  зайчика, скрючив  руки  лапками, – что  ты  прыгаешь  перед  ней,  усю-сюсечки,  носочки,  трусики.  Думаешь, она  тебя слушать  будет? Ты  свою  мать  много  слушала?
– Не  всегда-а,  о  чем  иногда  жалею. А  что  ты  так  злишься,  а?  Может,  потому  что  не  родной  отец?
Муж  хватается обеими  руками  за  голову  и  идет  за  мной  на  кухню:
– Я  не  злюсь,  меня  это  просто  бе-е-сит! Родной,  не  родной,  тут  ни  при  чем. Сто  процентов,  она  сейчас  выйдет  из  дома  и  выбросит  твою  шапку.
– С  чего  это  выбросит?  Может,  положит  в  сумку,  а  пройдет  десять  метров,  замерзнет  и  наденет. Вообще  не  понимаю,  что  тебя  так  напрягает? Самому-то  мамочка  до  скольки   лет  ушки  на  ушанке  под  подбородком  завязывала?
– Откуда  ты  знаешь? Ну,  завязывала,  я  обратно  поднимал. Вот, вот! Это  меня  и  бесит,  бесполезность! Ты  знаешь,  что  бесполезно  говорить,  она  знает,  что  бесполезно.  Зачем  тратить  время  зря,  устраивать  эти  спектакли: надень  шапочку,  надень  теплые  штанишки, не  ходи  туда,  не  ходи  сюда,  делай  уроки… У  нее  своя  голова  на  плечах,  пусть  думает.
   Я  от  удивления  даже  не  сразу  нахожу  слова:
– Ну-у,  зна-а-ешь,  дорогой! Много  есть  бесполезных  вещей! Зачем  говорить  «доброе  утро» –  и  так  видно,  что  утро, зачем  говорить  «привет» – вчера  виделись,  зачем  обнимать,  целовать,  улыбаться –  чего  лыбиться-то  зря.  Это  семья!  Значит,  забота  о  близких. Может,  это  и  похоже  на  какой-то  ритуал,  но  я,  как  мать,  должна  сказать  эти  слова,  и  я  их  буду  говорить. Дочь  пусть  выбирает,  принимать  или  нет.
   Муж  вытягивает  губы  в  смешную  трубочку:
–  О-о-о.  Ри-ту-ал!  Да,  тебя  не  переговоришь.  Ты  же  у  нас  писатель.
– Ну  да…

                §
   Дочь  вышла  замуж,  подруги  ее  тоже,  свадьба  за  свадьбой. Дети  у  них  родились  так  же  друг  за  другом. Собираются  как  раньше  одной  компанией,  только  разговоры  уже  не  про  женихов,  а  про  мужей. Сижу,  слушаю  их  болтовню: а  он  что?, а  ты?,  как  он  мог!,  я  бы  не  простила!,  а  мой-то… ,  а  я  так  сказала…, девочки,  как  я  устала,  вчера  пришел  пьяный,  машется.  Одна  из  подруг  спрашивает  меня:
– А  вы  бы  как  поступили?
Какая,  думаю,  я  советчица?  У  самой  очередная  попытка  создать  гармоничную  ячейку  общества,  кажется,  опять  грозит  потерпеть  фиаско. Говорю  им,  что  они  еще,  по  сути,  дети,  как  и  их  мужья,  трудно  вступать  во  взрослую  жизнь,  но,  пока  чувства  не  остыли,  все  можно  легко  исправить,  а,  впрочем,  могу  рассказать  одну историю  из  семейных  легенд.
   Есть  у  нас  среди  родственников  одна  пара, назовем  их  Ваня  и  Зина. Трудяги,  работяги  с  коммерческой  жилкой. Долгое  время  жили  в  деревне,  дом  там  отгрохали  здоровенный,  машину  купили  первыми  из  всей  родни,  что  по  тем  временам  было  особенным  шиком. Потом  переехали  в  город,  купили  двухэтажный  дом  с  садом,  корову  держат,  поросенка,  Вкалывают,  конечно,  как  черти, но  все  у  них  схвачено,  все  прихвачено.  Однажды  я  спросила  у  мамы:
– Дядя  Ваня  такой  шустрый,  вроде  и  подкаблучником  не  назовешь,  а  чуть  что,  сразу,  у  Зины  надо  спросить.  Она  ведь,  если  честно,  некрасивая,  толстая, смешно  так  ходит,  переваливаясь,  почти  не  улыбается.  Наверно,  в  молодости  красавицей  была,  как он  в  нее  влюбился?  Ты  видела  ее  молодой?
Мама  рассмеялась:
– Видела,  конечно. Мы  на  их  свадьбе  даже  гуляли. Да  такая  же  она  и   была,  постройней  только. Свадьба  у  них  шумная  получилась,  чего  только  не  вытворяли,  даже  коня  в  избу  завели,  а  на  второй  день  кастрюлю  с  квашней  для  блинов  невесте  на  голову  надели.
И  рассказала  мама,  что  жениться  дядю  Ваню  заставили  чуть  ли  не  насильно.  У  матери  его  уж  руки  опускались,  гулена он  был  страшный. Кудри  светлые  вьются,  гармонь  в  руки  и  айда  по  деревне,  там  свадьба,  там  крестины,  в  другом  доме  именины.  Все  гармониста  зазывают,  все  гармонисту  наливают.  Надо  женить  скорее,  чтоб  остепенился. Сосватали  невесту  из  их  же  деревни,  Зину,  тихую,  работящую. Свадьбу  отыграли,  а  жизни-то  нет. Всем  Ваня  не  доволен,  и  это  ему  не  так,  и  то  не  эдак,  стал  даже,  как  выпьет, жену  поколачивать.  Зина  каждый  день  в  слезах,  к  маме не  побежишь,  вышла  замуж – живи. Свекровь  уговаривает  потерпеть,  перемелется, мол, мука  будет.  А  тут  задумали  дом  новый  строить.  Зина  и  доски  подносит,  и  гвозди  подает,  в  ответ  одни  матьки,  ни  одного  ласкового  слова.  Как  уж  он ее  обозвал  за  нерасторопность,  только напала  на  Зину  такая  ярость,  что  схватила  она  бревнышко  покороче,  взяла  наперевес  и  пошла  на  мужа. Глаза  кровью  налились,  лицо  перекошено: «Убью-ю! – кричит, – Пусть  посадят,  все  равно  жизни  нет!  Не  могу-у   больше  так!
Ваня  перепугался  до  смерти,  такой  он  жену  еще  не  видел,  попятился,  упал,  а она  бревнышком  замахивается. Он  руки  скрестил  перед  собой,  кричит: «Всё, всё,  успокойся!  Прости  меня.  Все  понял!
Зина  упала  на  колени,  рыдает  в  истерике,  Ваня  ее  обнял,  успокаивает.  С  того  дня  все  как  рукой  сняло,  тишь  да  гладь.  Дом  достроили,  огород  засадили,  огурчиков  засолили,  в  город  на  базар  поехали,  он  везет,  таскает,  она  торгует.  Дети   у  них пошли.
    Закончила  я  говорить, смотрю,  девчонки  сидят  притихшие, каждая,  видимо,  на  себя  примеряет  услышанное.  Даже  у  меня  от  собственного   рассказа  какой-то  воинственный  дух  внутри  поднялся.
   Какое-то  время  спустя,  не  помню  уже  в  связи  с  чем,  к  слову  пришлось,  дочь  мне  говорит:
 – Мам,  помнишь,  ты  нам  с  девчонками  про  тетку  с  бревном  рассказывала?  Одна  ведь  решила  попробовать. Стукнула  мужа  толкушкой.
– Боже  мой!  С  вами  согрешишь! Без  жертв  обошлось?
– Ну,  она  так  легонько  стукнула  его  по  голове,  как  бы шутя.
– В  смысле,  шутя?
– Типа,  они  лежали  в  постели,  поорались,  она  достала  эту  деревянную  толкушку  и  тихонько  стукнула  его  по  голове.
– А  он  что?
– Он?  Выдернул   у  нее  эту  штуковину  и  звезданул  ей  по  лбу. Сказал,  чтоб  не  смела  замахиваться.  Она – реветь.
– Да-а,  какое  талантливое  воплощение!  Лучше  вам,  деточки,  ничего  не  рассказывать.

                §
   Вспомнилась  давняя  история, Дусе  тогда  было около  трех. Выходной  день,  он  же  день  большой  стирки. Нет, ну есть,  конечно,  такие  образцовые  хозяйки, которые  каждый  день перед  сном  успевают  еще  и  постирушки  сделать,  нескольких  я  даже  живьем  видела, но  я  на  такой  подвиг  никогда   не  была  способна.  Накапливала  гору  грязного  белья, а потом  целый  день  занималась  стиркой, сушкой  и  глажкой. Да,  у  меня  была  замечательная  машина  под  названием  «Сибирь,  стирала  как  зверь,  отжимала  почти  досуха, но замачивать  и  полоскать  белье  приходилось  вручную. Спина  ноет, одну  ногу ставишь  на край  ванны,  и  таскаешь  по  воде  туда-сюда  огромные  пододеяльники  и  льняные  простыни. Однажды  мельком  увидела  в  зеркале  над  мойкой  свое  отражение  и  отпрянула, лицо  остервенелой  старухи: губы  закушены,  брови  сведены, лоб  разрезали  две  глубокие  морщины. У-уф,  страшно  вспомнить!  А  раньше-то,  помните,  еще  были  мужские  майки,  женские  «комбинации»? Без  них  же  одежду  не  носили, моветон. Когда  и  куда  все  делось?  Помню, вызывают  в  школе  к  доске,  берешь  мелок,  пишешь,  тянешься  рукой,  а  сама  думаешь,  лишь  бы  край  комбинации  не  было  видно. А  еще  чулки  подвязаны  бельевой  резинкой,  а  форму  хочется   покороче. Услышишь  за  спиной  похохатывание  мальчишек,  значит  все, «засвети-и-лась»,  позор! Тут  уж  все  теоремы  из  головы  посыплются…
   Простите  за  лирическое  отступление,  нахлынуло. Вернемся  к  нашим «баранам». Не  знаю,  почему  мы  в  тот  день  остались  с  Дусей  вдвоем,  наверно,  у  всех  были  неотложные  дела, а  у  меня  выходной,  сижу  дома, ничего  не  делаю, можно  и  с внучкой  поводиться  для  разнообразия. На  кухне  что-то  готовится, я  постирала, развесила  белье  по  всем  батареям, поиграла  с  Дусей  в  куклы, трижды  спасла  ее  от  неминуемого  падения  с  табуретки,  начинаю  гладить.  Тогда  еще  гладили  все  вплоть  до  носков,  это  теперь  разварлыжились,  и  постельное-то  белье  не  всегда  утюжат. Внучка,  естественно, вьется  около  меня  и  гладильной  доски,  так  и  норовит  подставить  ладошку  под  утюг:
– Можфно?  Можфно?
– Нельзя! Дусенька,  иди,  поиграй, –  отвлекаю  ребенка,  как  могу,  и  так  и  сяк,  бегу  на  кухню вместе  с  утюгом  и  обратно.
Снова  начинаю  гладить,  снова  помощница  рядом.
– Можфно?
– Нель-зя!  Это  утюг,  он  горячий, ай-я-яй!  Будет  больно, – усаживаю  ее  с  игрушками  на  диван,  включаю  мультики  в  телевизоре.
Через  десять  минут  все  повторяется. Смотрит  на  меня,  как  будто  ей  конфету  не  дают:
– Можфно-о?
Наливаю  в  стакан  холодной  воды, ставлю  на  гладильную  доску,  рядом  –  утюг:
– Можно, – говорю, – только  одним  пальчиком  и  быстро. Предупреждаю,  будет  очень  больно.
   Дуся  с  некоторой  опаской  тычет  пальчиком  в  утюг,  смотрит  на  меня,  личико  у  нее  вытягивается,  уголки  губ  ползут  вниз, нижняя  губа выпячивается,  из  глаз  вытекает  слезинка  и  раздается  мощный  ре-е-в. Засовываю ее  пальчик  в  стакан,  и  бежим  в  ванную  под  холодную  струю. Насилу  успокоила. Пальчик  с  красным  пятнышком (потом,  правда, и  волдырь  появился)  мы,  не  скупясь, мощно  перебинтовали (Дусе  это даже  понравилось).
   Вечером   все  рассказали  и  показали  дочери,  она  мужу,  муж  своей  маме. Дуся  тоже,  как  могла,  нажаловалась  своей  второй  бабушке,  которая  жила  в  нашем  же  подъезде  этажом  выше. В  общем,  меня  записали  в  живодеры.   
   Зато  внучка  уже  никогда  не  пыталась  приложиться  к  утюгу,  а  если  я  говорила «нельзя,  будет  больно»,  верила  безоговорочно.
   А  соперничество  двух  бабушек  одной  внучки,  это  отдельная  песня.  Сериал  «Сваты»  смотрели?  О-о,  я  бы  подкинула  им  несколько  сюжетов. Один  могу  рассказать,  хоть  это  и  выходит  за  рамки  заявленной  темы,  но  раз уж  зашел  такой  разговор.
   Дочь  моя  внезапно  и  бесповоротно влюбилась и  не  в  собственного  мужа. Развод    пришелся на  время,  когда Дусе  исполнилось семь  лет. Это  была  тяжелая  история,  унесшая  половину  моего  здоровья, но,  надо  отдать  должное  мудрости  дочери,  она  не стала запрещать ребенку общение   с бывшими  родственниками.  В  самом деле,  что  плохого,  если  у  тебя  большой  круг  любящих  тебя  людей.  Бывшая  свекровь  иногда  забирала  Дусю  на  выходные, а  я  дома  старалась  создать  видимость  спокойствия  и  благополучия,  всячески  оберегая  внучку  от  негатива. У  нас  сложился  такой  ритуал,  перед  сном  надо  рассказать  сказку  и  спеть  песню. Песен  было  три (выбор  Дуси): «Под  окошком  вечер,  над  окошком  ветер»  Есенина, песенка Новеллы  Матвеевой «Какой  большой  ветер  напал  на  наш  остров,  с  домишек  сдул  крыши,  как  с  молока  пену…», а  третья  бардовская  «Про  тюбик». Кто  не  знает, вкратце  смысл  ее  такой: девушка  встретила художника, они поцеловались, он на ней  женился, был  мужчиной  ее  мечты, но  так  раздражал  своей  привычкой, почистив  зубы,  не  закрывать  тюбик с  пастой, что  от  досады  она  ушла  к  соседу,  не  смотря  на  то,  что  у  того  вставная  челюсть.  Согласна, песня  не  совсем  детская,  но  нам  обеим  нравилась,  а,  может  быть,  была  где-то  и  актуальна  на  тот  момент.
   Рабочий  день  только  начался,  мне  звонит  дочь:
– Мама,  ты  что,  ребенка  матерным  песням  учишь?!  Ты,  с  ума  сошла?  Мне  сейчас   свекровь   позвонила.
Я  в  ступоре,  понять  ничего  не  могу:
– За  кого  ты  меня  принимаешь?! Ты  поверила?!
 Успокоила  дочь,  как  могла,  а  у  самой  работа  на  ум  не  идет.  Сижу  и  анализирую  в  голове  свои  слова, события…Вечером  захожу  к  внучке  в  комнату:
–  Дуся,  меня  тут  обвиняют,  что я  тебе  матерные  песни  пою. Бабушка  твоя  маме  звонит.  О  чем  речь  идет,  не  подскажешь? 
Она  отводит  взгляд  и  таким  виноватым  голосом  говорит:
– Ну-у… Там…  про  тюбик…Там  слово  скотина… Оно  матерное?
– Ты  спела  эту  песню  бабушке? 
– Нет.  Не  всю… немножко…
–Лапуля  моя,  неужели  бы  я  стала  тебе  плохие  песни  петь? Словом  скотина  называют  всех  домашних  животных. Ты же  слышала,  как  бараном  называют  упрямых,  или  толстых  называют  коровой,  козлом,  собакой,  а  все  вместе  это скотина.  Поняла?
Дуся  облегченно  вздыхает  и  кивает.
– Дусенька,  видишь,  у  нас  сейчас со  всеми  непростые  отношения. Ты  же  умничка,  постарайся  обдумывать  свои  слова,  чтобы  мы  еще  больше  не  рассорились.

Привожу  на  ваш  суд  цитату  из  песни  про  тюбик:
А  он,  скотина,  ну,  как  нарочно,
Это,  грит,  Глаша,  все  второстепенно.
Скажите,  бабы,  ну  разве  можно
Любить  и  гадить  одновременно?