Валентин Александрович Недзвецкий

С.В. Герасимова
ВАЛЕНТИН АЛЕКСАНДРОВИЧ НЕДЗВЕЦКИЙ — УЧЕНЫЙ И ПЕДАГОГ
Валентин Александрович Недзвецкий разрабатывал типологию русского классического и неклассического романа, изучая его в контексте мировой литературы и культуры. Использовал принципы мифопоэтики. Отмечал евангельские темы и мотивы. Оставил мемуары о войне и студенческих годах в МГУ. Был совестью русской филологической науки.
Ключевые слова: В.А. Недзвецкий, русский социально-универсальный роман, литература «Золотого века», Тургенев, Гончаров, Достоевский, Замятин, Г.Д. Гачев, деревенская проза.

S.V. Gerasimova
VALENTIN ALEXANDROVICH NEDZVETSKY — SCIENTIST AND TEACHER
Valentin Aleksandrovich Nedzvetsky created the typology of the Russian classical and non-classical novel, studying it in the context of world literature and culture. He used the principles of mythopoetics, noted gospel themes and motives. He left his memoirs about the war and student years at Moscow State University. He was the conscience of Russian philological science.
Keywords: V.A. Nedzvetsky, Russian socio-universal novel, Golden Age literature, Turgenev, Goncharov, Dostoevsky, Zamyatin, G.D. Gachev, country prose.

«Недзвецкий Валентин Александрович (21.04.1936, с. Малые Щербиничи Злынковского р-на Брянской обл. — 22.12.2014, Москва) — историк русской литературы, публицист, мемуарист, организатор науки», — так начинается статья, написанная Сергеем Ивановичем Кормиловым о Валентине Александровиче для еще не вышедшего в свет второго тома библиографического словаря «Русские литературоведы ХХ века» под редакцией О.А. Клинга и А.А. Холикова.
Валентин Александрович — был всегда совестью филологической науки, бескомпромиссный, с невероятно живыми новыми идеями, он вдохновлял, требовал, учил своим примером. Один из последних, уже не осуществленных замыслов Валентина Александровича состоял в том, что в Пушкинской аудитории МГУ им. Ломоносова должны были собраться ученые и студенты, чтобы читать наизусть стихи и поэмы русских поэтов. Культура памяти умирает, современники не понимают поэзии, — полагал ученый, стремившийся воскресить русский дух. Он и сам был готов долго читать наизусть в аудитории и требовал на экзамене отменного знания лирики. Так, если тебе на экзамене доставался вопрос о «Денисьевском» и «Панаевском» циклах Тютчева и Некрасова, то нужно было не просто дать их общую характеристику, но назвать хотя бы по первой строчке как можно больше стихотворений, входящих в каждый цикл, и проанализировать их.
С военного детства жизнь Валентина Александровича складывалась так, что, для того чтобы выжить, нужно быть духовно очень стойким и крепким человеком. Родное брянское село в начале войны осталось под фашистами. Голод, постоянный стресс и жизнь в лесах на оккупированной территории сказались на здоровье уважаемого мэтра. С ним нужно было говорить только громко — он слышал одним ухом, утратив в детстве слух. В мемуарах об этих послевоенных временах сказано так: «Авитаминоз и нарушенный обмен веществ наградили мое тело большущими нарывами (в просторечии — “скульями”), а носоглотку — аденоидами, сделавшими меня на три года глухим и, следовательно, нещадно гонимым сверстниками» (Недзвецкий 2011: 596).
Когда победа была одержана, оказалось, что оставшихся на территории врага и настрадавшихся от него мирных жителей правительство СССР считает чуть ли не врагами народа, которым, например, не разрешается поступать в ведущие вузы страны. В результате брата Аркадия, который был старше на девять лет, не приняли на филологический факультет МГУ и тем самым, как считал Валентин Александрович, сломали жизнь, причем не только ему, но и многим другим собратьям по несчастью. Самого Валентина Александровича — приняли («Время стало мягче», — комментирует Елена Юрьевна Полтавец, супруга почившего ученого).
Жизнь разделилась на жестокое там и тогда, то есть на мучительное военное детство, и на вполне отрадное здесь и сейчас. Мэтр вспоминал, как стал «стилягой», носил узкие брюки, следовал запретным в СССР модам. Водоразделом между этими двумя мирами было поступление в МГУ, поэтому именно с этого переломного момента начинаются мемуары.
Закончив университет, Валентин Александрович Недзвецкий сменил не одно место работы, испробовал немало связанных с филологией профессий, а в 1973 г. обрел свое окончательное призвание и пристанище — филологический факультет МГУ им. Ломоносова, который он будет покидать только на время заграничных командировок в Болгарию (конец 1970-х гг.), Италию и Германию (начало 1980-х гг.), а в 1983–1986 гг. в Будапештский университет, где он прочитает курс лекций по русской советской литературе. Позже ученый проведет полгода в африканской Гвинее — вскоре после Перестройки она переориентируется с России на Европу, утратив интерес к русской литературе, поэтому дальнейшие командировки будут не нужны, ибо африканская страна вернется к традиционному (со времен колонизации) для себя французскому языку, которым прекрасно владел Валентин Александрович, читавший за рубежом лекции на русском языке для славистов, но легко договаривавшийся со студентами и по-французски. Эпоха отразилась в биографии ученого. Однако даже эти поездки за рубеж будут свидетельствовать лишь о том, что в 1973 г., защитив кандидатскую диссертацию «Реализм И.А. Гончарова» и став преподавателем МГУ, Валентин Александрович Недзвецкий обрел свое подлинное призвание — исследовать русскую литературу и преподавать ее, что оказалось трудным делом, особенно в первые три года, потребовавшие и бессонных ночей, и полной самоотдачи.
Валентин Александрович Недзвецкий разработал типологию русского романа, защитив в 1993 докторскую диссертацию «Фазы русского социально-универсального романа XIX века». В монографии 1997 г. «Русский социально-универсальный роман XIX века», ученый выделяет в его классическом варианте три модификации: синкретическую форму, явленную в творчестве Пушкина, Лермонтова и Гоголя; тип «персонального» романа испытания, характерный для И. Гончаров и И. Тургенева, и, наконец, роман универсально-синтетической фазы, к которой принадлежат работы Ф. Достоевского и Л. Толстого.
Монографии «История русского романа XIX века. Неклассические формы» (2010, 2011) и «Русский роман XIX века: спорные и нерешенные вопросы жанра» (2013) освещают еще одиннадцать разновидностей неклассического романа. Пять из них сложились под влиянием Европы: это нравоописательно-дидактический роман 1810–1820-х; исторический, от М.Н. Загоскина до Д.Л. Мордовцева; «романтический» (философско-психологический); «сандовский» (о женских судьбах) и семейный Д.Н. Бегичева и С.Т. Аксакова. Еще шесть жанровых образований более самобытны. Это — русский этнографический роман 1850–1870-х Д.В. Григоровича, Г.П. Данилевского, Ф.М. Решетникова и П.И. Мельникова (А. Печерского); роман «делового человека» А.Ф. Писемского («Тысяча душ»), П.Д. Боборыкина и Д.Н. Мамина-Сибиряка, романы о «новых людях» Чернышевского, Слепцова, Бажина, Омулевского и др., о русском «нигилисте» В. Авенариуса, Вс. Крестовского, Б. Маркевича и др.; «бельэтажные» романы 1870–1880-х князя В.П. Мещерского и графа П.А. Валуева, роман общинно-крестьянских устоев.
С.И. Кормилов назвал эти три монографии научной трилогией.
Оспаривая взгляды Н.Г. Чернышевского («Русский человек на rendez-vous», 1858) о слабости мужского характера, неспособного преобразовать Россию, и силе женского, а также ссылаясь на работу Л.И. Матюшенко «О соотношении жанров повести и романа в творчестве И.С. Тургенева» (1971), В.А. Недзвецкий приходит к выводу, что испытание героя происходит на двух уровнях: во-первых, на философско-психологическом, а во-вторых — на конкретно-историческом, становящемся следствием первого. С точки зрения исследователя, дело не в том, что тургеневские герои не способны вынести испытания на конкретно-историческом уровне, а наоборот, они как раз и стремятся реализовать себя в социальной сфере, которая близка и понятна им, как дом родной, ибо эти герои не выносят испытания на философско-психологическом уровне, не способны предстоять перед лицом вечности. Социальная сфера порождает чувство гражданского долга, а сфера вечного — жизнь в контексте проблем любви и смерти. Эти две сферы противопоставлены друг другу не просто как долг и страсть, но как время и вечность. Герои Тургенева прячутся от вечности, решая проблемы времени. Если, по мнению Чернышевского, неспособность тургеневского героя любить доказывает его неспособность служить обществу, то с точки зрения Недзвецкого, страх любви, присущий героям Тургенева, как раз и приводит их к самозабвенному исполнению своего общественного долга. Об этом исследователь говорит так: «Все это вполне закономерно. Ведь, погружаясь в мир общественно-практической жизни, где, по словам “Поездки в Полесье”, человеку легче <…> здесь “он дома, здесь он смеет еще верить в свое значенье и в свою силу”, герой тургеневского романа продолжает, вслед за героем тургеневской повести, оставаться и в сфере бытийно-космических отношений с природой, любовью, красотой (искусством), смертью» (Недзвецкий 1997: 169).
Наблюдение Валентина Александровича интересно тем, что в мире Тургенева социальное служение оказывается противопоставленным не только любви, но и смерти. Жизнью правит рок и долг, не позволяющие любить. Поразительно, что рок противопоставлен любви и смерти. Следовательно, одна из причин, по которой герой бежит любви, связана с его страхом смерти. Женщина таит в себе некую опасность, связывающую ее с тайной рождений и смертей, поэтому этому мощному иррациональному бытию исследователь вслед за Тургеневым противопоставляет чувство долга и служения обществу. Философия рока, осмысляемая во многих произведениях русской литературы, становится одной из частотных тем филологических штудий ученого.
Социальное служение, которое позволяет избежать страха смерти, но которому приносится в жертву любовь, — это, возможно, творчество, дающее иллюзию преодоления смерти благодаря жизни в памяти людей. Так, иллюзия личного бессмертия в детях оказывается противопоставлена иллюзии личного бессмертия в памяти людей. Но истинное личное бессмертие не нуждается ни в детях, ни в творчестве. Тургеневские герои не знают его и бегут от женщины, от радости быть мужем и отцом — в мир долга и социального служения.
Эта тема будет развиваться и в последующих книгах ученого. Так, в курсе лекций «И.С. Тургенев: логика творчества и менталитет героя» профессор свидетельствует: «Тем не менее через все тургеневские романы проходит мотив России как ценности для их героев не менее значимой, чем самая “бессмертная” любовь или гармония с природой» (Недзвецкий 2008: 90).
В мире Гончарова герои реализуют себя на тех же уровнях, но побеждает не долг, а любовь. Наиболее четкая и лаконичная формулировка этой идеи звучит у Валентина Александровича так: «Подобно “Обыкновенной истории” и “Обрыву” (1869), “Обломов” — роман не просто с любовным сюжетом, — это роман о разных видах любви. Ведь и сама любовь для Гончарова — главное начало бытия, причем не только индивидуального, но и семейно-общественного, даже природно-космического. Мысль о том, что “любовь, с силой Архимедова рычага, движет миром; что в ней столько всеобщей неопровержимой истины и блага, сколько лжи и безобразия в ее непонимании и злоупотреблении”, вложена в уста Штольца. Это “капитальное” убеждение и самого писателя» (Недзвецкий 1996: 31). Процитированная книга о Гончарове стала первой в серии «Перечитывая классику. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам», основанной по инициативе Валентина Александровича. В этой серии, насчитывающей около шестидесяти книг, вышло еще четыре труда ученого: «От Пушкина к Чехову» (1997), «И.С. Тургенев» (1998; в соавторстве), «Русская “деревенская” проза» (1999; в соавторстве), «Роман Н.Г. Чернышевского “Что делать?” и его оппоненты» (2003). В этом же издательстве по ходатайству Валентина Александровича стали выходить серии книг «Классика жанра», «Университетские курсы лекций». Он входил и в редколлегию серии «Школа вдумчивого чтения».
Взвешенный и беспристрастный взгляд выдающегося филолога-русиста, и волевой напор, и желание сказать о личных идеалах на языке науки парадоксально переплелись в научном методе Валентина Александровича. И самое дорогое и важное, что обретаешь, читая научные труды ученого, — это чувство его личности, бескомпромиссную и вдохновенную четкость оценок. За ними открывается объективный художественный мир писателей, но и личность самого ученого всегда присутствует, не растворяясь в их инобытии.
Исследователь часто анализирует роль женщины и любви в художественном мире писателей, ибо эта тема жизненно важна для него самого. А первой идеальной женщиной для исследователя была его мать.
Познакомилась с Валентином Александровичем чуть ближе не столько потому, что он читал на нашем курсе цикл лекций по истории литературы второй половины XIX в., а Людмила Ивановна Матюшенко попросила мэтра стать рецензентом моей дипломной работы по Достоевскому, сколько потому, что в наш дом людей приводила любовь к поэтическому слову, которым виртуозно владел поэт-эрудит Андрей Михайлович Голов (1954–2008). В момент сближения наших семей Валентин Александрович пребывал в духовном кризисе, чувствуя, что ни известность его как ученого, ни творческий успех — не являются смыслом жизни человека, что душе нужно что-то большее.
Валентин Александрович находил или учился находить это большее в христианской вере — и евангельские мотивы, звучащие в русской литературе, нередко появляются в его статьях (например, отмечается мотив избиения камнями в «Братьях Карамазовых» (Илюшечки) и в Евангелии), в памяти о матери, воспоминания о которой он собирался в тот период написать, а также в семейном единстве. Большая семья, возможность собраться всем вместе за столом, чтобы съехались и дети, и внуки, чтобы было чувство большого живого рода, его мощи и тепла — эта мечта согревала его душу, об этом он говорил.
Видимо, любовь к семье, понимание великой роли матери в ее жизни привели к тому, что в серии адресованных преподавателям и абитуриентам изданий появилась и его написанная в соавторстве с В.В. Филипповым книга «Русская “деревенская” проза», в коей так явственно развивается «мысль семейная», так чувствуется жертвенное служение матери своим ближним. С трогательной проникновенностью здесь воссоздается образ Екатерины из повести В. Белова «Привычное дело»: «В день рождения девятого ребенка она спешит из больницы домой, чтобы сразу же приняться за накопившиеся дела в доме и на колхозной ферме» (Недзвецкий 1999: 85). Специфика этого характера коренится, по мнению ученого, в традиции русской дореволюционной литературы и в проникнутом христианским ценностями быте русского народа. О соотношении традиционности и революционности в повседневной жизни народа исследователь пишет: «Вековой крестьянский дом — это, во-первых, и народно-национальная традиция семейных отношений, та их самобытная культура, которую можно обновлять, но нельзя безнаказанно “до основания” разрушить или заменить культурой инонациональной, а тем более абстрактной, национально безликой» (Там же: 96). Мы видим, что В.А. Недзвецкий выступает здесь как славянофил и почвенник.
Валентин Александрович — человек цельный и яркий, поэтому его позиция филолога базируется на личном опыте и убеждениях. В мемуарах освещены две важнейшие вехи его жизни — военное детство, немыслимое без поддержки матери, Ирины Даниловны Недзвецкой (Карасевой), чей образ с такой любовью вылепливает в мемуарах Валентин Александрович, и его университетская молодость. Они отражают два модуса его бытия, две философии его жизни. Первая ориентирована на память, опыт и ценность семьи, вторая — на карьеру, успех и творческую самореализацию. Со временем оказывалось, что творчество не оправдывает бытие, а любовь к семье и Богу не мешают, а лишь помогают творчеству. В последней прижизненной книге, которую можно считать обобщением его научно-педагогического опыта, с удивительной яркостью в общем хоре звучит тема величия жертвенного служения женщины и тема христианского осмысления бытия.
Женская судьба, точнее ее счастливый вариант, рассматривается на примере Ольги Ильинской. Она тоскует, хотя вполне счастлива со Штольцем, стремящимся объяснить ей истоки ее кручины тем, что она стала причастна «Прометееву огню». Исследователь выделяет три группы причин печали героини: литературно-философские, духовно-психологические и «мифологические (“Это расплата за Прометеев огонь!”)» (Недзвецкий 2011: 163). Прибегнув к формулировкам А.Ф.Лосева, Недзвецкий комментирует эту идею Гончарова так: «Однако, похитив с Олимпа огонь, бывший дотоле атрибутом только бессмертных богов, Прометей “вселил в людей «слепые надежды»”, но “не дал им способности предвидеть свою судьбу” » (Там же: 168). Исследователь раскрывает смысл этой мифологемы, указывая на жажду телесного, а не только духовного бессмертия в душе Ольги и на невозможность его. Эта неудовлетворенность земным — печать избранных, даже Штольц лишь догадывается о ней. Счастье и страдание слиты в несении «Прометеева огня». Интерес к мифопоэтике стал общим для Валентина Александровича Недзвецкого и его супруги — Елены Юрьевны Полтавец. Разработка мифопоэтики стала их семейным делом.
В контексте христианской системы ценностей исследователь рассматривает творчество Достоевского. Валентин Александрович обладает удивительной культурой слышать другого, будь то коллега или ученик, радоваться его находкам, с благодарностью цитировать их или смело оспаривать заблуждения. Строя свою концепцию романа «Идиот» Достоевского, исследователь указывает на ошибочность наблюдения одной исследовательницы над тем, какие задачи ставит перед собой автор, считая, что он желает знать «достаточно ли для спасения мира даже и Христовой красоты, красоты небывалой человеческой личности, если эта личность — не Божество?» (Там же: 362). Далее В.А. Недзвецкий доказывает, что невозможно обвинять князя Мышкина в том, что он оказался недостаточно благодатным для спасения ближних. Миссию спасения осуществляет не князь — а Христос. И она уже давно осуществлена, а от нас требуется «постоянная творческая активность» (Там же: 362). Мысль семейная сочетается в филологическом пространстве Валентина Александровича с утверждением яркой личности. Ее угасание порождает замятинский мир, который интересно проанализирован исследователем в сопоставлении с «Поэмой о Великом инквизиторе» Достоевского. Полнота личного бытия продолжает плодоносить и в наше время такими личностями, как Г.Д. Гачев, «независимому таланту» (Там же: 528) которого исследователь посвящает статью.
Уже после кончины ученого вышла его книга «Шестнадцать шедевров русской литературы» из серии «МГУ — школе», где продолжают развиваться основные идеи ученого и его принципы филологического анализа. Русская литература рассматривается в контексте мировой культуры и философии (Недзвецкий 2014).
В 2008 г. Валентин Александрович Недзвецкий стал лауреатом литературной премии им. И.А. Гончарова.
Литература
Недзвецкий 1996 — Недзвецкий, В.А. Романы И.А. Гончарова. В помощь преподавателям и студентам. М.: МГУ; Просвещение, 1996. 98 с.
Недзвецкий 1997 — Недзвецкий, В.А. Русский социально-универсальный роман XIX века. Становление и жанровая эволюция. М.: Диалог МГУ, 1997. 262 с.
Недзвецкий 1999 — Недзвецкий, В.А. Русская «деревенская» проза. М.: МГУ, 1999. 142 с.
Недзвецкий 2008 — Недзвецкий, В.А. И.С. Тургенев: логика творчества и менталитет героя. М.; Стерлитамак: Моск. ун-т, 2008. 228 с.
Недзвецкий 2011 — Недзвецкий, В.А. Статьи о русской литературе XIX–ХХ веков. Воспоминания. Нальчик: Телеграф, 2011. 628 с.
Недзвецкий 2014 — Недзвецкий, В.А. Шестнадцать шедевров русской литературы. М.: МГУ, 2014. 336 с.