И по- прежнему люблю кофе... фрагмент романа

Сон пришел не сразу. Мысли атаковали, я старался их как-то систематизировать, разложить по полочкам, но они тянулись расплавленной карамелью, неожиданно застывали, снова плавились, становились тонкой, хрупкой нитью нить ломалась и из блестящей в месте излома становилась белой и сыпучей, распадалась, а потом превращалась в петушка на палочке, я понял, что все-таки засыпаю. Но почему карамель? При чем здесь петушок? Карамель — это сладко… к чему бы это? Было моей последней мыслью.
Сон перенес меня в детство, в то время, когда солнце было ярким, радость искренней, горе недолгим, обман болезненным, а газировка сладкой.
Раннее утро, солнце, я, с закрытыми глазами, в теплой кровати под одеялом. Если солнце, которое ощущается сквозь сомкнутые веки, значит я у бабушки. В единственное окно нашей большой комнаты в коммунальной квартире солнце заглядывает только вечером, а у бабули с утра. Приоткрыв глаза, я увижу, но вначале слышу, как бабуля молится, стоя на коленях и перечисляя всех нас, ее родных, она никого не забывает и не пропускает ни одного имени, просит у господа для нас здоровья. Себя упоминает вскользь, как болящую Катерину и не просит для себя ничего, лишь благодарит Бога за то, что не забывает ее, хлеб наш насущный дашь нам днесь и избави нас от лукавого.
Я лежу тихо, притворяюсь спящим. Знаю, пока она молится ничего говорить нельзя. Но сквозь прикрытые веки замечаю, как бабуля на меня поглядывает, поняла, что я проснулся. Молитва спокойно доходит до конца и заканчивается многочисленными поклонами и проговариваемыми речитативом молитвами.
Бабушка трудно встает с колен, подходит к кровати, гладит меня по голове и целует в лоб.
- «Вставай, родный, завтракать будем». - бабуля идет на кухню и ставит на керогаз зеленый эмалированный чайник. Пока чадящий керосиновый прибор, с трудом нагревает воду. Бабушка достает из между рамного пространства масленку с соленым сливочным маслом залитым подсоленной водой. Нарезает потемневшим ножом с круглой деревянной ручкой хлеб для себя и булку для меня из миски, хранящейся в кухонном столе достает два яйца и тщательно, с мылом моет их под краном. Несет все это в комнату и накрывает стол к завтраку, на стол ставится заварочный чайник и пачка с грузинским чаем за девятнадцать копеек. Из буфета извлекается вазочка бордового стекла на ножке и брусничным вареньем. На край стола ставится подгорелая, местами фанерная подставка под чайник. Вскипевший чайник водружается на подставку и часть воды перекочёвывает в заварник, покрыв щепотку чая. С чайника снимается крышка и бабуля, аккуратно ложкой опускает в горячую глубину промытые и вытертые насухо яйца. Чайник накрывается, бабушка внимательно смотрит на тикающий на комоде будильник. Нужно подождать, для меня всегда было чудом, что не стоящие на огне яйца готовятся сами по себе и получается яйцо в мешочек, с полужидким желтком и сваренным, упругим белком.
Бабушка намазывает для меня булку маслом, а себе отделяет от нарезанного хлеба корки. Зубов у нее давно нет и корки жевать ничем, потом она замочит их в миске с водой и вынесет на улицу, голубям. Выкинуть хлеб бабушка не может. Блокада. А голуби – птицы Божьи. Наконец, спустя несколько минут яйца извлекаются из чайника и, повторно вытертые ставятся в рюмочки на ножках. Ложечкой разбивается и очищается верхняя часть скорлупы, яйцо посолено и самый ответственный момент, надо острым кончиком ложки проколоть белок так, чтобы желток не вытек наружу. Ну наконец-то, укус булки, ложечка яйца, ничего вкуснее в жизни не ел. Бабушка, не спрашивая наливает мне чай в чашку, единственное, что осталось от ее приданого, чашка изящной, как мне кажется формы с витиеватой ручкой, истертая донельзя, но без дефектов с едва различимыми, когда-то синими васильками. К чаю булка, намазанная маслом с уложенным по маслу брусничным вареньем.
Бабушка улыбается, глядя как я откусываю булку и стараюсь чтобы варенье не стекло на стол.
Бутерброд съеден, чай выпит. Перекрестившись, бабуля благодарит Господа за хлеб-соль и, хитро посмотрев на меня достает из-за божницы петушка на палочке, купленного у цыганки на Балтийском вокзале при последней поездке в Николу Морского, Никольский собор, про который она говорит, что там я был крещен.
Петушок – это уже праздник, его можно лизать целый день, периодически заворачивая в шуршащий целлофан и пряча с глаз делая вид, что забыл.
Так вот почему карамель – просачивается в мозг откуда-то извне мысль. Карамель и петушок на палочке…я мгновенно просыпаюсь.