Остановка времени. Часть I

Сочинение воспоминаний

                Спасибо, жизнь,
                что ты приснилась мне.


*  *  *

Жил да был на свете Вадик,
он с утра и дотемна
на ближайший райский садик
любовался из окна.

Очень смирным был Вадюша
и как пень сидел весь день,
глядючи, как спела груша
и вовсю цвела сирень.

Ах, клубника, ну, малина!..
Но всех ягодок вкусней
там прогуливалась Нина
в красной шапочке своей.

И, собравшись с духом, Вадя
из окошка прыгнул в сад
и пошёл, на Нину глядя,
прямо к Нине наугад.

Он сказал ей тихо: – Здрасьте!
А она сказала: – О!..
И тотчас явленье счастья
на обоих снизошло.

...Где они – никто не знает.
Но как призрак райских дней,
Вадик с Ниною гуляет
в саду памяти моей.


1.
В Минск я приехал в 4 утра.
Меня не встречали. Да и кто будет встречать в 4 утра, если ты обещал приехать в 8. Но человек предполагает, а кассир не всегда располагает билетами на нужные нам поезда.
Идти было некуда, оставалось ждать.
Непонятно только кого: то ли ту, ради которой я отправился в незнакомый мне город, то ли самого себя.

2.
Прежде я был в Минске проездом – в страну Германию. Не помню, какие чувства я испытывал к этому городу на своём пути. Скорее всего, никаких. Зато очень не любил пограничный Брест. Там у вагонов «меняли колёса». Вернее, расстояние между ними. Дело в том, что железные дороги Европы имеют ширину колеи сантиметров на 8-9 уже нашей. Вот для чего, спрашивается, так сделали?.. Чтобы бедный ребёнок мучился на перроне в ожидании? Или всё-таки из-за военных соображений: не позволить вражьему бронепоезду на всех парах ворваться в Россию?.. «У, проклятый Брест!..» – грозил я кулачком в заоконное пространство, когда мы вновь трогались с места.

3.
Родина припомнила мне этот жест. И когда подошёл срок призыва в Армию, отправила в самую восточную точку на своей карте: «Не любил Бреста – полюби Камчатку!..»
 
4.
Так какие же силы влекли меня под стук колёс в чужедальнюю сторону? Может, я родился в семье офицера, которому в начале 50-х та же самая Родина предписала нести службу в ГСОВГ (Группа советских оккупационных войск в Германии)? А ведь и родился.
Читатель уже понял, что география будет играть особую роль в моём повествовании. Поэтому сразу – чётко и ясно назову место своего рождения – Кольчугино. Понятное дело, город Владимирской области. В этом городе жили мои будущие родители – Лёва и Клара – ходили в одну школу, пока не грянула Великая Отечественная. Мама уехала в Москву, где отучилась в текстильном институте, а отец пошёл в 17 лет добровольцем на войну. После Победы они вновь встретились – живые, невредимые, устремлённые в мирную жизнь – и поженились. Отец к тому сроку окончил военно-политическое училище в Риге. Когда маме подошёл срок рожать, она сразу же приехала в родное Кольчугино – к своей маме, а стало быть, моей бабушке – Марии.
Дом в Башенном переулке, в котором мы жили, в котором меня заворачивали в первые пелёнки и кормили грудным молоком, не сохранился (как оказалось, до революции в нем проживал один немецкий специалист). На его месте сразу же построили школу. И именно в неё в урочный день я пошёл в первый класс. «Меня здесь родили, – сказал я, усаживаясь за парту. – Здесь наш дом стоял!». Одноклассники с испугом таращили на меня глаза.

5.
Когда в годовалом возрасте я заболел одной из детских болезней, пригласили врача. Увидев меня, врач не смог сдержать удивления:
– Почему у него такая большая голова?!..
– Это у вас надо спросить: вы – педиатр.
– Не знаю... Первый раз встречаю ребёнка с такой большой головой!

6.
Уж если я назвал имя своей бабушки по матери, необходимо представить и другую бабушку – Татьяну. Она жила в собственном доме на той же улице, что и первая.
Встаёт вопрос: а где дедушки? А дедушки ещё в довоенные годы бросили бабушек (или наоборот, история умалчивает).
Бабушка Таня жила в собственном небольшом доме с вишнёвым садом и своим отцом – моим прадедом – Петром Семёновичем Горбуновым. Прадед любил усаживать меня на скамейку и читать стихи про «тайный плод любви несчастной». А лучше бы (я сейчас думаю) рассказал мне, как в начале века организовал в Кольчугине первый марксистский кружок, или как потом вступил в суровый отряд русских (даже боязно писать в наше время) террористов и готовил покушение на самого Столыпина (уж не знаю, которое из одиннадцати)... В конце 30-х прадед начал писать мемуары, однако моя прабабка Дарья, когда супруг ей как-то вечерком после декламации душещипательных стихов стал читать скупые листки своих воспоминаний, быстренько вырвала их из рук мемуариста и бросила в печь – от греха подальше: со свободой слова тогда в стране был напряг.
Бабушка была женщиной строгой и педантичной. В прошлом бухгалтер, она постоянно записывала в тетрадках – сколько и чего ею куплено в магазинах и на рынке, да ещё вела дневник и писала письма – в основном своему единственному сыну и моему отцу – Лёвочке – столь объёмные и неразборчивые, что отец их если и читал, то не до конца. Ещё она слушала радио и очень любила передачу «Встреча с песней», писала отклики её ведущему Виктору Татарскому, а тот ей отвечал. Бабушкина любовь к несравненному голосу этого диктора передалась и мне, когда в начале 70-х я каждое воскресенье в 14.05 ловил по «Маяку» передачу «Запишите на ваши магнитофоны». У меня было полное ощущение, что Татарский сам подбирает звучащие песни и придумывает комментарии к ним. А оказалось, что это делал человек по имени Григорий Либергал, с приятелем которого – дипломатом Игорем Ш. я познакомился в сочинском «Спутнике». Но об этом позже.

7.
Город, в котором рождается человек, не только вписывается на главную страничку его паспорта, но входит в душу, сердце и другие органы. Не могу не удержаться, чтобы не сказать про один из них – печень. Учась в третьем классе и живя в тот момент именно в Кольчугине, я заболел желтухой. Не сказать, что крепко, но на месяц от школы оказался отлучён. Ко мне сразу приехала мама (оставив отца одного служить в далёком Упруне), и мне стало совсем хорошо. Я лежал в квартирке бабушки Марии и ел арбузы. Потом врач сказал, что это помогло промыть организм и оставить его без особых гепатитных последствий. Так вот, выздоравливая, я мечтал о... еде. Я вообще любитель помечтать, но воображать, как я ем грибной супчик или пельмени... Со мной такого ни до, ни после не случалось.
Так всё-таки о душе. Детство – это потерянный рай. Кольчугино – мой Эдем. Это город возвращений. Дело в том, что постоянно я здесь жил только первые два года своей жизни и весь третий класс. В остальное время я сюда приезжал – сначала из Германии, потом из Владимира. Эти возвращения (меня и моих родителей) носили характер священного ритуала. От вокзала мы медленно шли по Октябрьской улице до дома № 46, где жила бабушка Таня. Особая верёвочка, за которую надо было потянуть, открывала калитку. До крылечка оставалось пройти ещё шагов десять…
Навестив один дом, мы по той же Октябрьской мимо кольчугинской Башни шествовали к другой бабушке. Она жила в доме № 63 – добротном, двухэтажном – в одной из его коммунальных квартир, имея две небольшие комнатки и маленький садик под окнами.
Но о подробностях моей кольчугинской жизни – позже. Я ещё не огляделся на минском вокзале.

8.
Добротное здание в стиле неоклассицизма, разрушенное немцами при отступлении и восстановленное после войны. И пять букв на крыше: «МIНСК». Если бы не они, растерянность моя была бы ещё большей: где я, что со мной?.. Но именно эти буквы своей лаконичностью придавали мне если не уверенность, то необходимые силы для движения по перрону. Особенно почему-то радовала точка над I. На первом этаже меня встретил зал ожидания. Я сел на один из его жёстких диванов. Посмотрел на часы: 4 часа 06 минут.

9.
Когда мне исполнилось два года, офицерам советской армии, несущим службу в Германии, разрешили воссоединиться с семьями. Этому событию в июне 53-го на территории ГДР предшествовала попытка путча. Отец рассказывал, как до глубокой ночи в пивных сидели немцы и что-то активно обсуждали. Но пивными дело не кончилось: в забастовках приняло участие свыше 430 тыс. человек, было убито – 40 (в т.ч. полицейские и партийные активисты страны), ранено ¬– 400 человек, арестовано и задержано – более 9 тыс. По Восточному Берлину прокатились наши танки. И всё-таки переворота не случилось: нашлись здоровые немецкие силы, которые с нашей и Божьей помощью утихомирили ситуацию. Таким образом, разрешение на наш с мамой приезд к отцу было, с одной стороны, стремлением властей упрочить советскую семью, с другой – укрепить боевой дух армейского командования: если бы немецкие восстания вспыхнули вновь – офицерам было бы что защищать – своих жён и детей.
На Белорусском вокзале я устроил концерт. Этот вокзал много чего повидал на своём веку, но такой рёв слышал впервые. На чужбину я не хотел. Увидев свежевыпавший снежок, засеменил к нему: вот она, дорожка – в Кольчугино!..

10.
Вы спросите: что за город – Кольчугино, откуда такое название? Если кто-то подумает, что здесь изготавливали в стародавние времена кольчуги, то попадёт пальцем в небо. Просто сюда в 70-е годы позапрошлого века прибыл из Москвы видный купец и промышленник по фамилии Кольчугин и построил медерасковочный заводик. Возникший посёлок, понятное дело, стал называться Кольчугинским. К началу революции 17-го года на заводе «Товарищество Кольчугина» работало уже свыше 10 тыс. человек. В начале 20-х в г. Кольчугине были получены первые образцы кольчугалюминия, отличающегося от немецкого дюралюминия присутствием никеля. Этот сплав вплоть до конца 30-х успешно применялся в советском самолётостроении. Одновременно не забывал город и простых людей: для них начался выпуск самоваров и примусов.
Кольчугино всегда было небольшим, но промышленным поселением. Его завод им. Орджоникидзе являлся крупнейшим предприятием страны по выпуску разнообразного проката из тяжёлых цветных металлов, поэтому пока не построили кирпичную высоченную трубу, снег в городе из белого очень быстро становился чёрным.
Из всего вышесказанного становится ясно, что в Кольчугине не было старины, а единственная церковь, во-первых, хоть и была в черте города, но возникла в своё время как сельская, во-вторых, вплоть до перестроечных времён была бездействующей.
И всё-таки отметим редкий для советских времён случай: город, носящий имя русского купца и буржуя, переименован в честь не пойми какого пламенного революционера не был.

11.
Так вот, не встречая конкуренции со стороны древних церквей и колоколен, главной архитектурной достопримечательностью Кольчугина стала водонапорная башня, построенная в начале 20-х по проекту архитектора Верещагина. Она аккурат делила пополам мой путь по улице Октябрьской между двумя бабушками. Можно сказать, моя кольчугинская жизнь проходила под её сенью.
Принято считать, что башня имела форму самовара. На мой взгляд, она скорее походила на громадную гранату. В любом случае башня была создана не для эстетического любования. Она просто находилась здесь, чтобы возвышаться над окрестностью. Не более того. Но и не менее.
Говорю «была», потому что после пожаров и реформ 90-х башня осувенирилась и сейчас выглядит пошлым новоделом.

12.
Наше первое германское местожительство было в Альтес-Лагере (неподалеку от Ютербога). Что там и как – не помню – только фотокарточки остались, где я трёхлетний.
Потом мы перебрались южнее – в Гросенхайн (это не доезжая Дрездена). А вот тут есть что вспомнить. Жили мы в спецгородке для семей офицеров. Ограда была, но чисто условная, ворота всегда нараспашку и никакой охраны. Напротив, через дорогу, стояла танковая часть немцев. Её кадры ходили по нашему городку, как по улице. Казалось бы, тишь и благодать. Но ошибаются те, кто считает, что война кончилась в 45-м. Помню, как наши мальчишки – те, что постарше, бросались камнями с немецкими. Возможно, это происходило по причине мягких и бесснежных зим, а то бы – играли в снежки...
Главной достопримечательностью города была статуя Дианы. Известная римская охотница со своего пьедестала целилась куда-то вдаль из лука, хотя у его подножия лежали два оленя. Детишки любили сидеть на них, ухватившись за рога. Я же на всякий случай держался на расстоянии. Кстати, об охоте. В Германии у советских офицеров она была в почёте. Как-то отец принёс домой застреленного зайца. Сам ли он его ухлопал из ружья или получил в дар от более удачливого охотника – не знаю. Но зайца помню: большой и серый.
Там же у меня случился первый в жизни приступ смертельного страха. Я подбежал к маме: «Смотри, у меня руки уменьшаются!..» Видимо, от ужаса внутри так всё сжалось, что показалось, что и снаружи я начинаю сходить на нет. Потом отпустило.

13.
В первый класс родители решили отдать меня в кольчугинскую школу № 7, на месте которой, как уже было сказано, я родился. В те годы всё было просто и понятно: ручки со стальными перьями, чернильницы-непроливайки, палочки для счёта... Мне купили школьную форму: брюки, гимнастёрка, ремень с бляхой, фуражка. Я чуть ли не единственный был в классе такой оформленный: по бедности остальные дети были одеты кто во что. Так я проучился первую четверть. Но тут мама засобирались в Германию и меня с собой забрала. К этому времени мы в очередной раз переехали – на этот раз в Мерзебург (чуть западнее Лейпцига).
Здесь я окунулся в настоящую армейскую атмосферу. Жили мы на территории воинской части, так что по утрам я просыпался под звуки духового оркестра, с друзьями бегал в солдатскую столовую, и нам давали свежевыпеченный чёрный хлеб. Отцу под опеку была доверена футбольная команда полка. Однажды меня взяли в поездку: наши играли с немцами на их поле. Я тогда ничего не знал про «матч смерти», сыгранный в оккупированном Киеве летом 42-го. И хорошо, что не знал. Ребята из нашего полка в прямом и переносном смысле оказались на голову ниже своих германских соперников и проиграли вчистую. Во-первых, они были уверены: их за это не расстреляют. Во-вторых, у немцев был стимул – взять реванш за поражение в войне.

14.
В центре нашего военного городка находился пруд, в котором разводили карпов. Их вылавливали прямо сачком – для офицерской столовой. Однажды пруд решили почистить, и воду спустили. Оставшаяся жижа буквально кишела карпами.  Но более всего в память врезался другой случай. Один солдатик решил в этом пруду искупаться – прямо днём. Поэтому сразу оказался замечен офицером. И вот картина: один грозно отчитывает, другой поспешно на мокрое тело натягивает обмундирование. Я просто физически ощущаю этот двойной дискомфорт: отчитывают и на мокрое.

15.
Однако я не только наблюдал за особенностями разведения карпов и солдатскими купаниями в пруду, я ещё и учился в школе. Нет, не в немецкой – русской. Находилась она в отдалении, и нас, учеников, туда возили на машине. Но иногда не получалось по причине туманной погоды. А туманы в Германии – вылитое сгущённое молоко. Мне даже удивительно: как советская армия в 45-м нашла Берлин. Помню, нас, держащих друг друга за руки, вели на занятия. К третьему уроку приводили. Странно, что я не потерялся в этих туманах. Значит, крепко держался за руку поводыря.

16.
Признаюсь: хотел назвать своё повествование «Сорвавшийся со скалы». Хотя (тьфу-тьфу!..) ни разу с высоты не падал и из всех гор на свете побывал лишь на приземистых Карпатах – по турпутёвке. Я тогда по молодости всё время ездил в отпуска в разные концы СССР. На маршрут мы должны были выйти из Ясиней – компанией человек в 20. Я вошёл в комнату сбора одним из первых. За столом сидел спортивного вида парень – инструктор. Вошла одна девушка. Это хорошо: каждую встреченную девушку в ту пору я воспринимал как потенциальную невесту. Вторая. Славно! Третья. Ух, ты!.. Четвёртая, седьмая, двенадцатая... Я начал бледнеть. И только в самом конце появился, наконец, молодой человек. И мы пошли. В первый день перехода надо было пройти 16 км. Мы их одолели. Во второй – 32. Шли 10 часов, да ещё по горам с рюкзаками. В конце пути девчонки увидели какие-то ягоды под ногами и стали собирать. Я упал на траву. То есть, подчёркиваю – на траву, а не со скал.
И всё равно захотелось назвать: «Сорвавшийся со скалы». Я где-то читал, что если человек срывается в пропасть – вся жизнь проносится перед ним. Вот и подумал: что-то в этом есть от мемуара, плавно переходящего в мемориал. Я ведь тоже жил себе и жил на своей скале – да вдруг сорвался и полетел – в Минск. И вот лечу, и вся жизнь – прошедшая с будущей – как на киноэкране.
И всё-таки тревожно становится от такого названия. Даже на балкон лишний раз выходить не хочется.
Нет, пусть лучше будет: «Остановка времени».

17.
К исходу учёбы в первом классе германский период моей жизни закончился. А что я узнал об этой стране? Там бывают туманы. Языка не изучил. Даже те пять-шесть слов, что знал когда-то – забыл. До сих пор вынужден читать «Фауста» в переводе Пастернака.
И что ещё характерно: так с той поры и не был за границей. Даже в постсоветские годы, когда только ленивый туда не съездил.
Согласен: ленив и нелюбопытен.
Или просто лимит заграничной жизни исчерпал ещё в детстве.

18.
После заграницы отца направили служить в Гурьевск, что под Калининградом. Поскольку до 46-го этот городок был немецким и назывался Нойхаузен, можно было считать, что – как бы Германия.  Если мне чем-то и запомнился этот городок – то своей флорой. Грибы росли прямо у дома. Но едва я начал отличать сыроежки от бледных поганок, как родители заговорили о переводе воинской части в другую точку страны. Причём ехать мы должны были в эшелоне – малой скоростью. Отец начал со службы приносить сухие пайки и тушёнку, мама собирать вещи. Однако в конце концов мы отправились в нормальном пассажирском вагоне.
Конечной целью нашего маршрута был город Кунгур, о котором поэт Александр Радищев сказал в своё время: «Город старинный, худо построен», а другой поэт, Василий Жуковский, добавил: «Город в яме, народ – пьяный».
Ну, народ в России везде пьяный – эка невидаль. А вот насчёт ямы – согласен. Первое, что купила мне мама перед тем как отправить в школу, были кирзовые сапоги: без них по Кунгуру в осеннюю пору никто не ходил. Но и они не всегда спасали. Поскольку тротуары в городе были большой редкостью – приходилось идти по дороге. Однажды, сторонясь проезжавшей машины, я неосторожно ступил в лужу. Думал – в большую, но мелкую. А оказалось – глубокую. В общем, зачерпнул студёной водицы по полной программе. Что было делать – продолжать путь к знаниям, сидеть на уроке с мокрой ногой, простудиться и заболеть?.. Я выбрал менее героический вариант и побежал домой – сушиться. Всё-таки я был весьма осторожный мальчик.
Чем знаменит Кунгур? Любой скажет: Кунгурской пещерой – одной из крупнейших карстовых пещер в России. Ученые измерили её длину, у них вышло чуть ли не 6 км. Правда, туристов пускают не далее 1,5 км. А теперь спросите: побывал я в этой пещере, видел её подземные озёра, гроты, сталактиты со сталагмитами?.. Нет, – отвечу, – не побывал. Смалодушничал. Мол, мне это всё не слишком и надо. А сейчас сижу, думаю, что бы такое интересное читателю ввернуть. А и нечего вспомнить. Хотя другой бы на моём месте стесняться не стал – насочинял бы, как он не только все 1,5 дозволенных километра прошёл, но и дальше, как встретил древнего кунгуряка с кунгурячкой... Э, да мало ли что можно было придумать! А потом сказать вослед великим предшественникам: «Город серый, зато с пещерой».

19.
4 часа 15 минут. Зал ожидания.
Напротив меня сидит старик в фетровой шляпе. Видимо, тоже свою жизнь вспоминает. Только я – будущую, а он – прошедшую.
Примерно такого же старика, но лет через 8 я встретил на Кореновском вокзале. В ту пору меня, молодого инженера, от подшефного совхоза послали в Краснодарский край на заготовку соломы. Условия жизни там были близкими к экстремальным. Первую ночь мы провели в чистом поле. Я пытался залезть поглубже в скирду соломы, но всё равно холод пробирал до костей. Потом отвезли на полевой стан. Спали на полу. Местные – то ли тараканы, то ли кузнечики с цоканьем прыгали по половицам. Казалось, что они металлические: убить было можно только молотком. Мыши буквально сновали по ногам. Кормили неким жирным томатным варевом. Сперва оно казалось (с голодухи-то) сытным. Но потом (лично у меня) дело дошло до рвоты, и я отказался от этой гадости. Т.е. просто ел хлеб и запивал компотом. Работа тоже была суровой: требовалось вилами из кучи слежавшейся соломы выдирать пучки и швырять их в жерло прессователя. Техники безопасности не было никакой: за спиной крутились какие-то шарниры. И пылища стояла невероятная! Плюнешь – слюна чёрная. Хотелось выжить, поэтому я из подручных средств сделал себе респиратор. А ещё хотелось бежать из этого ада – как можно скорее. «У меня путёвка! – сказал я старшому. – Мне ехать надо». «Какая ещё путёвка?» – насупился тот. «Туристическая. В Армению. И деньги уплачены». «Так это недалеко отсюда, – задумчиво произнёс он, махнув рукой в юго-восточном направлении. – Если через Грузию». «Не, – сказал я, – мне эту путёвку дома надо взять да и переодеться: не могу же я в такой обуви в Армению», – и я указал на изгрызенный мышами ботинок. Старшой вздохнул и согласился. Мой поезд был поздним вечером, но я уже чуть ли не на восходе солнца бросился наутёк с родимого полевого стана. Ох, и долго тянулся день!.. Я посмотрел три кинофильма, раз пять что-то поел в кафе, и всё равно впереди оставался ещё целый вечер. Вот тут я и познакомился с вокзальным стариком.

20.
Его взгляд бесцельно блуждал по стенам зала ожидания, пока не остановился на мне. Теперь у этого взгляда появился смысл. Лицо старика ожило и засветилось. Он заговорил сразу на разные темы, слова прыгали друг через друга, кувыркались... Но одно выделялось среди прочих: «марфуша». Я поёжился: недоставало мне встретиться с наркоманом! Но старик был так мирен и благостен, что я успокоился. Иногда он начинал произносить чьи-то стихи... Из его рассказа получалось, что он сидел в ГУЛАГе с одним поэтом, который был знаком со многими знаменитостями довоенных времён. «И с Мандельштамом?» – вырвалось у меня. «С Мандельштамом он был в одном лагере». «А стихи, стихи Мандельштам там писал?» «Писал. Да ещё какие! Вот, слушай!..» И старик прочёл мне без запинки целое стихотворение. Видимо, от обострённого желания запомнить как можно больше из всего услышанного в памяти осталась лишь одна строка: «Чукотка, скалясь на Аляску...». Тут объявили мой поезд, и я расстался со стариком. Ещё некоторое время после этого у меня было ощущение, что повстречал Мандельштама.

21.
Как уже было сказано, весь третий класс и начало четвёртого я провёл в Кольчугине. Моим основным местожительством была квартира бабушки Марии. Две смежные комнатки с дровяным отоплением и общая кухня с соседями по фамилии Питерские: глава семейства – Яков, его жена – Клавдия и их дочери Галя и Надя. Яков обычно сидел в коридоре и курил едкий самосад. Впрочем, бабушка тоже не расставалась с папиросой. Как в госпиталях гражданской пристрастилась, так и продолжала дымить всю жизнь.
Я был не прав, сказав, что у бабушек не было дедушек. Нет, со своими законными они разбежались – это факт. Но бок о бок с бабушкой Марией жил дядя Коля. Много лет причём. Так что мы все к нему привыкли, а он к нам. Во всяком случае, для меня этот дядя-деда был родней родного. Мы с ним и в лес за грибами ходили, и на речку Пекшу за раками, и в мяч играли... Ещё он любил мне рассказывать про войну. Про страшный бой, в котором его ранили. Огонь там был просто ураганный. Дядя Коля поднял руку, и её прошили пули. Истекая кровью, он сумел добраться до госпиталя. А так бы... Я, понятное дело, слушал раскрыв рот. Только много лет спустя мне пришёл в голову странный вопрос: «А зачем он руку-то свою поднял?..» С другой стороны – не поднял бы он её вовремя, и у меня не было бы такого замечательного дедушки. Кстати, рука не так уж сильно была поранена. К тому же левая.

22.
Кольчугинский год был ещё сладок чтением. После желтухи я сразу записался в библиотеку возле клуба Ленина, где на меня обрушились лавиной тома Жюля Верна, Майн Рида, Буссенара, Беляева... Я ел с книгой, гулял с книгой, спал с книгой. Правда, мне не с кем было поделиться прочитанным: друзей-приятелей, можно казать, не было, бабушки от приключенческой литературы были далеки... Но мне тогда хватало и самого себя.
Хотя нет, один приятель у меня всё-таки появился. Звали его Лёня Шишигин, и учился он в одном со мной классе. О, этот Лёня был впереди меня на несколько лет: он уже читал братьев Стругацких и Станислава Лема... Когда я пришёл как-то к нему домой, мне показалось, что я на космической станции типа Солярис – Лёня умел мистифицировать новичков.
И всё-таки наибольшее впечатление произвела на меня брошюра 20-х годов издания, обнаруженная на самом дне комода бабушки Тани. Она называлась "О самом интимном».
Интересно, думаю я сейчас, кто её туда положил? Бабушка – вряд ли. Я уже писал: она была строгих правил. Отец? Читать-то он её, видимо, читал, но купить по юности лет явно не мог. Значит, дед – Забабашкин Василий Георгиевич.
А что я о нём, собственно, знаю?

23.
Передо мной – чудом уцелевшая вырезка из газеты «Голос кольчугинца» со статейкой «Будённовец». Чувствую, читатель – в недоумении: откуда у меня на минском вокзале этот артефакт? Читатель, придумай сам что-нибудь. Не всё же мне.
Итак: «Снег неистово хлестал в лицо красным конникам, которые изогнутой в форме серпа лавой шли на сближение с белоказаками Деникина».
Красиво же писали краеведы-кольчугинцы: «изогнутой в форме серпа» – да еще – «лавой!..»
«Правофланговым в первом эскадроне скакал Василий Забабашкин. С перекошенным от злобы лицом на конармейцев летел пожилой ротмистр, взвилась сабля комсомольца, и враг упал замертво на землю».
Жалко ли мне этого ротмистра? Честно скажу: жалко. Но – война: или ты – или тебя.
«С окровавленным клинком Василий помчался на помощь взводному, окруженному тремя белогвардейцами...»
Какая техника письма у этого краеведа! Вы обратили внимание на эти «ВЗ»: ВЗвилась, ВЗводному... Они не случайны, это инициалы моего доблестного деда (и мои, кстати, тоже).
И тут возникает вопрос: «А я бы так смог – с саблей наголо да на полном скаку?..»

24.
Дело было в Тихорецке, где я проводил свой очередной отпуск на местной турбазе в компании молодых москвичей. В один из погожих деньков мы решили поизучать окрестности, подышать колоритом местной казачьей жизни. Кстати, хорошо там у них дышится – вольно. И люди радушные. Вот один из них, ведущий под уздцы коня, улыбается: «Ребята, вы к нам в гости? Любо!» Мои товарищи: «А на коне покататься дашь?» Казак: «Да садитесь, хлопцы!» Один из наших, самый смелый и спортивный – ногу в стремя, и в седло, и вот уже понёсся незнамо куда. И ведь вернулся, подлец, чтобы передать скакуна следующему. И я понял: так дело и до меня дойдёт! Я, конечно, к казаку: «Мы, наверное, утомили вашего коня, ему на водопой пора». А тот: «Да ничего – мой Секрет ещё хоть целую роту перекатает!» Пришлось лезть! Как бы вам передать ощущения… В детстве отец иногда сажал меня на плечи, и то мне это не шибко нравилось. А тут – конь!.. Шепчу: «Милый, ты только стой смирно. Меня катать не надо!..» Вот хорошие в казачьих станицах животные, послушные. Спасибо тебе, Секрет!

25.
«...Через несколько минут кольцо белых вокруг красного командира разомкнулось, но в эти секунды казачьи офицеры окружили будённовца. Упал зарубленный подъесаул, но сбоку подвернулся сотник. Будённовец успел закрыться от смертельного удара сабли левой рукой с карабином.
Острая боль пронзила тело бойца, а из перерубленной руки потоком хлынула алая кровь. Припав головой к гриве коня и зажав обмотанную полой шинели руку, Василий тихим шагом выехал из лавины сражающихся конных».
Вот так лишился мой дед своей руки. Но не жизни и комсомольского задора, побывав и агитатором в Юрьев-Польском уезде, и секретарем завкома Кольчугинского завода цветмета, и одним из вожаков райкома комсомола. Здесь-то он, я полагаю, и познакомился с бабушкой Таней. Это я её запомнил бабушкой. Тогда она была, судя по фотографиям, просто красавицей. Да и дед был – на загляденье.
Окончив совпартшколу, в 25-м году дед Василий был утверждён первым красным директором владимирской бумаготкацкой фабрики «Пионер».

26.
Дед был родом из Александрова и носил фамилию матери, а не отца. То есть, говоря языком того времени, был незаконнорождённым. О его папаше ничего не известно. Кто-то из нашей родни считал, что его фамилия была Фрокт. Георгий Фрокт. Звучит интригующе. Но ничего утверждать не могу. Уж на что Яндекс всё знает, но даже ему не известно такое сочетание букв.
Про детство Васи Забабашкина никто ничего не знает. Известно лишь, что в 14-летнем возрасте он уже служил ямщиком земской почтовой станции на тракте Александров – Москва. Факт интересный. Ведь именно летом 16-го года Марина Цветаева жила в Александрове, а значит, именно мой дед возил ей письма из Москвы да и вполне мог встретить на улице идущей под ручку с приезжим Мандельштамом. Думаю, всё так и было, а иначе с какой стати я, начинающий иронический поэт, был приглашен на первый Цветаевский праздник поэзии?.. Видимо, его организаторы интуитивно чувствовали мою родовую связь с Мариной Ивановной.

27.
Поклонников цветаевской поэзии тогда собралось немного. Но были. Над сценой висел баннер, на котором Марина Цветаева походила на пани Монику из популярного в то время телекабачка «13 стульев». В моём репертуаре стихов, посвящённых Цветаевой, не оказалось (да их и сейчас нет), и я прочёл публике «Любовь кашалота». Потом мы сидели узким кругом в кафе, и местный поэт Женя Викторов пел под гитару запрещённого тогда Галича. Хороший получился праздник. Душевный.

28.
С дедом Василием мы в этой жизни так и не встретились. Зато во Владимирской энциклопедии (издание которой я курировал в департаменте культуры) оказались рядышком – на букву «З».
Вот цитата из статьи о деде оттуда: «...утверждён директором бумаготкацкой фабрики «Пионер» (бывш. фабрика Белова). Меры по выполнению производственных заданий стремился сочетать с решением социальных проблем: строил жильё для рабочих, открыл при фабрике одну из первых в городе школ ликбеза, ясли «Первое мая», заложил основы производственного обучения, открытый при фабрике клуб для рабочих просуществовал в течение 50 лет». И всё это он сделал за четыре года, потому что уже в 29-м был назначен партией наркомом торговли Якутской АССР.

29.
Уже после завершения дедом его директорства на фабрике «Пионер» в городе случилась забавная история. Новый производственный корпус, построенный преемником деда, оказался непригодным для предприятия: проектировщики просчитались, и его перекрытия не могли выдержать тяжёлое бумаготкацкое оборудование. Даже не знаю, расстреляли этих врагов народа тогда или нет. Скорее всего, нет. На их счастье, в городе начинали создавать Грамзавод и подыскивали для него место. Тут кто-то и подсказал: «Берите новый корпус фабрики «Пионер», он им всё равно не нужен». Так под боком этой фабрики стало расти и развиваться новое производство, в конце концов, как это часто бывает, поглотившее саму родительницу. В конце концов Грамзавод переименовали в «Точмаш» и стали писать его историю. А ведь когда пишешь историю, всегда хочется залезть в неё поглубже. Так мой дед стал первым красным директором уже всего «Точмаша», и один из музейных стендов на заводе был посвящён ему.
Директриса заводского музея однажды пришла к нам на Производственную: «В.Г. Забабашкин – ваш родственник?..» В общем, познакомились, какие-то фото ей дали. И то, что я – внук их первого директора – ей запало. Поэтому к стенду, посвящённому деду, она ловко подверстала мою фотографию со стишком из «Комсомольской искры». Сперва мне об этом знакомые стали говорить, потом я и сам сходил в этот музей. Приятно, конечно, и за деда, и за себя.

30.
Старик в фетровой шляпе, до этого дремавший, приоткрыл глаза. Может, заговорить с ним от делать нечего? Но он обязательно начнёт рассказывать о своей жизни. По всему видно, она его изрядно потрепала: сморщенный, сгорбленный, немощный...
Внутренний голос:
– Хочешь быть таким?
– Нет!..
– Значит, желаешь умереть молодым?
– Нет, ты что!..
– Тогда тебе всё-таки придётся стать сморщенным и немощным.
4 часа 25 минут.

31.
Нет, нет, нет! Я никогда не состарюсь, а жить буду вечно. И жизнь этого старика мне не интересна. Мне свою первую любовь надо вспомнить!
Кольчугино. Всё тот же 3-й класс.
Любовь к однокашнице Наденьке С-кой пришла во сне. Наденька приснилась мне с распущенной косой, полощущейся на ветру. Т.е. я ходил каждый день в школу, но у меня и в мыслях не было обращать на эту девочку внимания. И вот – сон, и я просыпаюсь, поняв, что влюблён. Никто мне не объяснял, что это такое. Я и книжек кроме «Человека-амфибии» про любовь не читал, а она, как поётся, «нечаянно нагрянула».
Вот, собственно, и всё. Если вы думаете, что я стал искать с Наденькой каких-то сближений, пытался поднести ей портфель после уроков, то вы меня плохо знаете. За все месяцы совместной учёбы у нас состоялся лишь один разговор:
 Наденька: – Завтра родительское собрание. Твоя бабушка придёт?..
Я: – Да-не-о-у-ю...
И почему она меня тогда спросила про бабушку, а не про Гагарина, скажем, слетавшего в космос? Уже не узнать.
Теперь я думаю: «Может, и не было никакой любви?»
Нет, во сне точно была.

32.
А о полёте Гагарина мы узнали прямо в классе на уроке. Слова диктора Левитана гремели на всю школу. Я с восторгом посмотрел на Лёню Шишигина. Странно: на его лице не дрогнул ни один мускул – как будто фантастика не врывалась в наши двери!.. Потом вместе с бабушкой мы ходили по городу, а из репродукторов звучало гагаринское: «Приземление прошло нормально. Чувствую себя хорошо. Травм и ушибов не имею».
Больше всего мне запомнилось это: «Травм и ушибов не имею».

33.
Кажется, в разговорах о первой любви и гагаринском полёте я забыл рассказать о первом написанном мной стихотворении.
Дело было осенью, поэтому выглядело оно так:

По полям я хожу
И картошку посажу.
Вырасти, картошенька,
Славна да хорошенька.
Я тебя соберу,
На базар отвезу.
Буду продавать там,
Буду торговать там.
Наторгую рублей пять
И поеду покупать
Водочки чуточек
И носовой платочек.

Мне не стыдно показать этот опус тебе, читатель, ибо стихотворение совершенно. Его четырёхстопный хорей проверен веками, рифмы точны, корневая система уходит в мощные пласты отечественного фольклора. Каждая из реалий – родовой архетип русского сознания. Поле (земля-матушка) – символ нашей широты, бескрайности, плодородия. Картошка (картошенька!) – хлеб насущный. Базар (рынок, торг) – круговерть юдоли. Деньги – змей-искуситель. Водка (водочка!) – мерило земной радости. Платочек – спутник горя. Тут ни убавить, ни прибавить.

34.
Интересно: когда и где этот девятилетний мальчик ходил по картофельным полям? В Германии? Нет, там – только лётные (недаром у отца и петлицы были голубые под цвет глаз). В Кольчугине? Так он тут кроме садиков-огородиков вообще ничего не видал. Ему картошку на тарелочке подавали в поджаренном виде. А вот написал ведь.
Я давно заметил: сперва напишу, и только потом это со мной происходит. Потому что потом картофельных полей в моей инженерной жизни была целая Швейцария!

35.
Дорасскажу о деде Василии.
В 33-м он окончил Академию снабжения. К этому времени с моей бабушкой его пути разошлись: появилась новая семья, родилась дочь по имени Зоя. Обосновался он в Челябинске, где работал до и во время войны на руководящих должностях, а с 45-го года – заместителем начальника комбината «Челябинск-уголь».
С бабушкой Таней у него велась переписка: «...мы с тобой разошлись, как и многие, но ведь не стали врагами, а продолжаем оставаться близкими, родными людьми. Скоро буду в Москве и хотя бы на день-два обязательно заеду к тебе». Однако болезни и прочие обстоятельства так и не позволили ему приехать в Кольчугино: «Слишком узеньким стал мир, в котором я живу. Перевозят меня из одной больницы в другую с завозом домой, как на узловую станцию. Поневоле на память приходят строки моего любимого Апухтина:

Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою:
Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!
Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,
Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,
Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея...
Эх, кабы вечер придвинулся!  Эх, кабы ночь поскорее!..»

Дед умер в 57-м.

36.
Из недр инета: «На базе ВПО «Точмаш» прошёл IХ отраслевой конкурс профмастерства среди предприятий Госкорпорации «Росатом». В результате упорного противостояния лучших рабочих отрасли призовые места распределились следующим образом: 1 место Павел Варковский, УЭМЗ; 2 место Алиберт Хамбиков, РФЯЦ-ВНИИТФ им. академика Е.И. Забабашкина; 3 место...»
Разумеется, в тексте опечаточка: следует читать «им. академика Е.И. Забабахина». Был такой советский ученый-ядерщик, имя которого носит этот РФЯЦ-ВНИИТФ (вот аббревиатурка!) в Снежинске. Но конкурс-то проходил во Владимире. А во Владимире разве могут быть Забабахины? Нет, только – Забабашкины!

37.
И всё-таки с одним Забабахиным я встретился во Владимире. Он вошёл в мой департаментский кабинет ясным летним утром в запылённых башмаках и видавшем виды костюмчике. «А мы виделись с вами на одном совещании работников культуры. Я сразу запомнил фамилию: Забабашкин. А я, значит, Забабахин. Моя мама была сестрой известного академика...» И он начал с увлечением рассказывать историю своей семьи. Потом перешёл к стихам. Этим-то он меня и подкупил. Меня легко подкупить стихами. «Только вот какая история, – неожиданно произнёс Забабахин. – Я тут от автобуса отстал. Ехал из пункта А в пункт Б. Вышел в Вязниках, извините за подробность, в туалет по причине расстройства желудка, да и задержался там. А автобус взял и – ушёл. Тогда я – во Владимир: у меня здесь дядя живёт...» «Тоже Забабахин?» – поинтересовался я. «Конечно, Забабахин. Только его дома не оказалось. Тут я сразу про вас вспомнил – про Забабашкина. Одолжите 400 руб. на билет». Я понял, что психолог он тонкий, в доверие вошёл самое плотное: почти родственником мне стал. Так что отказать будет верхом бестактности. Максимум, что я смог сделать, это сказать: «У меня нет 400, только 200». Смахнув с моей ладони две сотенных, Забабахин направился к двери: «Верну обязательно!.. Как только приеду – так вышлю».
Но не только не выслал, а спустя несколько месяцев ещё раз побывал в нашем заведении. На этот – в кабинете моей начальницы. Её он раскрутил на все 500. Впрочем, у неё и зарплата побольше.
Люди, будьте бдительны: не верьте Забабахиным!

38.
Но перенесёмся в 1960-й, когда я – в Кольчугине, а отец начинает готовиться к своему дембелю.
Отец был крепким человеком со своими принципами и взглядами. Когда в конце 80-х началась перестройка со всей своей антисталинской истерией, и я, начитавшись «Огонька», допытывался у отца: «Как же вы тогда жили?..», он отвечал: «Хорошо жили. Дружно». «Но ведь ГУЛаг, репрессии, чёрные «маруси» по ночам!..» «Ну, да – на Ленинском одного молодого человека арестовали: он на вечеринке «Интернационал» в ритме вальса сыграл, потом ещё директора завода... Вот, пожалуй, и всё». Я ему, конечно, не верил. Тогда.
У отца была муторная замполитская работа. В его бумагах я обнаружил «План политико-воспитательной работы с личным составом в/ч 10381 на июнь 1960 г.» В этом плане – и проведение собраний (партийного, комсомольского, офицерского...), и семинары какие-то, и подготовка докладов типа: «Американские империалисты – злейшие враги мира»... Лично меня только расчистка библиотеки от устаревшей литературы могла бы привлечь в этом перечне. Ещё вчера отцу надо было говорить, что Сталин – хороший, а сегодня (после ХХ съезда) – плохой.  Короче, осточертели ему все эти искривления линии партии, и попросился он на волю. Тем более, что время благоприятствовало. Как раз в 60-м Никита Хрущёв затеял провести массовое сокращение Армии. Тогда уволили почти треть (1300 тыс. человек) от общей численности военнослужащих в СССР. Среди офицеров была в ходу прибаутка: «Три раза по двести – суд чести – миллион двести». Иными словами, надо было принять на грудь три стакана водки, попасться на глаза военному патрулю и оказаться в комендатуре. Потом – суд офицерской чести и – командир части вносил тебя в список на увольнение...
У отца, кажется, обошлось без пьянки: подал рапорт – и свободен. 17 лет в Армии, капитан, без пяти минут майор (как там у Высоцкого: «Я сказал, капитан, никогда ты не будешь майором!..») – и никакой тебе военной пенсии.
Отец начал с нуля (и это в 35 лет!). Приехал во Владимир, где когда-то родился, устроился на завод «Электроприбор» учеником регулировщика радиоаппаратуры, поступил заочно в муромский техникум...

39.
Информация из недр инета о сегодняшнем дне моей кольчугинской школы. Пишут: «Сейчас мы собираем материал о наших выпускниках с необычной и интересной судьбой. Мы испытали чувство гордости, узнав, что выпускник нашей школы Петр Плонин стал участником конного кругосветного путешествия на лошадях породы «владимирский тяжеловоз». За это путешествие Плонин вместе с лошадьми (!) был занесен в книгу рекордов Гиннесса. Он был у нас в школе и рассказал о своём путешествии, во время которого приходилось даже голодать. Так, в «Мэдисон-сквер-гарден» они не погнушались кошачьей пищей, которой их угостили на одном из американских шоу».
И меня не забыли упомянуть: «Наш ученик Вадим Забабашкин является членом Союза писателей».
Хоть и не занесён в книгу рекордов Гиннесса.

40.
У бабушки Марии было двое детей: дочь Клара (моя мама) и сын Гера. Герой – это мы его так звали, а паспортное имя было – Гораций (а ведь звучит: «Мой дядя – Гораций!»). Клара – понятно: в честь Клары Цеткин. А вот Квинт Гораций Флакк – древнеримский поэт «золотого века», – он-то каким боком бабушке полюбился? Ужели эти строки когда-то запали ей в душу:

Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушат его...

Выходит, что запали.
Не в пример древнеримскому тёзке дядя Гера был живой и весёлый человек. Про таких говорят: душа компании. Как только он приезжал из Ленинграда, у нас на Октябрьской тонус жизни поднимался до уровня водонапорной башни, а то и выше.
Но чаще в эти детские годы я общался с его сыном – Андреем Горациевичем, или просто Андрюшей. Он был года на два меня младше, но своей кипучей энергией превосходил в энное количество раз. Однажды мы играли в снежки, и Андрюша запулил один из них в проходящего по улице милиционера. Сам сразу скрылся где-то за сараями, а я, растерявшись, побежал домой. И вот открывается дверь в нашу квартирку, и входит грозный милиционер. Конечно, бабушка, прошедшая медсанчасти гражданской, движение двадцатипятитысячников и работу в горкомах партии, нашла нужные слова для обиженного стража порядка, и я был спасён.

41.
4 часа 34 минуты.
Объявляют посадку на какой-то поезд. Старик в фетровой шляпе поднимается и уходит. Замечаю, что под его сиденьем что-то белеет. Всё-таки я любопытен, потому что достаю это что-то и рассматриваю. У меня в руках пачка писем в конвертах – десятка два – перевязанная тесёмкой. Старик выронил, или она ещё там до него лежала – не ясно. Да и не важно уже: старика ищи-свищи.
Понимаю, что читать чужие письма нехорошо. Но если нельзя, но очень хочется, то можно. Да ещё в моей ситуации, когда...

Текст курсивом:
 ...Прошедшая неделя была совершенно занята: работа, институт, домашние дела... Устала уже.
Что-то ты долго не писал, я волновалась, хотела идти звонить Тане. Да ещё брат, получив твоё письмо, целый день проносил в кармане. Знаешь, мне совершенно не хватает времени, я вечно спешу. Пиши мне, пиши чаще, и стихи пиши, и фотографии присылай, не одну, а много: хочу видеть, как ты ходишь, стоишь, сидишь...
Чувства и настроения всё время меняются. Может быть, сказывается большая загрузка дней. Легче всего вечером, после занятий. Я иду домой, всё ясно и хорошо. Большие кленовые листья лежат на асфальте, и мне нравится по ним ступать и думать о тебе.
Вообще, в первые дни после нашего расставания я самопроизвольно оценивала всё с твоей точки зрения: как бы ты на это прореагировал, что бы сказал... А чаще мне страшно, что всё непрочно. Я не уверена ни в себе, ни в тебе. И тысячи людей кругом...

42.
Отец с мамой местом своего гражданского проживания выбирают Владимир. Снимают частную квартиру, и одна из бабушек везёт меня к ним из Кольчугина. Путь долгий – на горбатеньком «Пазике» со скоростью километров 20 в час мы проезжаем Стенки, Сукманиху, Дубки, Ельцино, Павловку... Делаем остановку в Ставрово. Продолжаем путь дальше: Бабаево, поворот на московскую трассу, Юрьевец, Владимир. Целых 4 часа в дороге. Впервые въезжаю в город, где мне предстоит жить не одно десятилетие. Вот и Золотые ворота. Первое куда попадаю – квартира Бориса Петровича Горбунова на тогдашней улице Ленина (ныне – Гагарина). Дядя Боря – младший брат моей бабушки Тани. В его квартире живут два кота: Густя и Барсик. Сидят на шкафах, где-то под потолком, наблюдают за нами. Я разглядываю книги на этажерке… Вдруг – грохот: это Густя, спрыгнув на спинку кресла, опрокинул его на пол.
Дядя Боря – журналист и писатель. Его первую книжку «О друзьях-товарищах» помню с детства: она стояла на этажерке у бабушки с надписью на титульном листе синими чернилами: «Дорогой сестре Тане от брата Бориса. 26.VIII.53.»
Какими-то эпизодами дядя Боря прошёл через всё моё детство. Вот один из них: сидим в бабушкином вишнёвом саду за деревянным, вкопанным в землю столом, дядя Боря читает нам в рукописи новый рассказ про заядлого рыболова Николая Николаевича. Рассказ собравшимся нравится. Правда, кто-то высказывает сомнения по поводу момента, когда главный герой, зачерпнув алюминиевой кружкой речную воду, залпом выпивает. «Уж больно вода в наших реках грязная…» Но автора эти замечания не смущают. Наоборот, он добавляет в рассказ ещё уточняющую фразу: «По реке плыли опилки, пряжа с соседней фабрики. Вода была бледно-жёлтая, словно плохое пиво».

43.
Как-то в годы моей литмолодости дядя Боря решил мне помочь. «Давай, – сказал он, – пошлём твои стихи Мише Дудину». С этим известным поэтом его связывала литературная молодость. Я принёс всё, что у меня было на тот день. Отослали. Приходит ответ. Дядя Боря как-то нехотя мне его показывает. «Боря! – пишет Дудин. – Что тут скажешь. Да, стихи. Но судьбы-то нет!»
Зато я могу похвастаться, что хорошо знал одного из персонажей Бориса Горбунова. Правда, он (персонаж) меня почему-то недолюбливал. Рассказ назывался «Тузик». Тузик – это пёс моей бабушки Тани. Почему у нас возникла взаимная неприязнь – сейчас трудно сказать. Но Тузик просто с цепи срывался, увидев меня. А рассказ грустный, там ломают бабушкин дом, и пса отводят к новым хозяевам. Но он каждый день прибегает на то место, где была его конура. «Отсюда ему хорошо видны два рябиновых толстых пенька, одинокая яблонька со сломанными ветками, на которой когда-то давно так хорошо пела знакомая серая птаха с длинным тонким клювом, удивлённо приподнятым вверх…»
Дядя Боря был прекрасным рассказчиком. А вот когда садился за письменный стол – весь его шарм куда-то улетучивался. Он это, видимо, и сам чувствовал, поэтому написал за жизнь немного. А лучшим у него оказалась дюжина рассказов, созданных в годы войны – с фирменным горбуновским юмором и улыбкой. Работая в департаменте культуры, к одному из юбилеев Великой Победы я собрал их и переиздал за счёт средств областного бюджета, ощутив при этом редкое чувство – удовлетворение от сделанного.

44.
Один из летних месяцев 61-го, ещё окончательно не осев во Владимире, я провёл на частной квартирке моих родителей на ул. Зелёной. Дом был небольшой, деревянный. Мы жили на первом этаже, и я пристрастился вылезать во двор прямо через окно. Мама работала на швейно-трикотажной фабрике, и я ходил с ней обедать в ресторан «Клязьма» (увы, давно снесённый). Отведав своих любимых биточков, возвращался на Зелёную – сперва вниз по Ленинской, потом через дурновато пахнущую Лыбедь – вверх на Горького и Сакко и Ванцетти. Во дворе дома у меня завёлся приятель – мой тёзка, Вадик. Он был старше меня лет на 7, но в силу имеющихся в его психике отклонений разница в возрасте сглаживалась. Общались мы с ним душа в душу, пока однажды я Вадика не обидел, покрутив пальцем у виска: мол, ну и дурак же ты!.. Я потому-то так и сделал, что считал его полноценным человеком. Но он этого не понял и, схватив кирпич, начал гоняться за мной. Пришлось срочно улепётывать в родное Кольчугино.

45.
Наконец, отцу дали однокомнатную квартиру на Производственной. Эту улицу всё время переименовывали. В 1950-м она возникла как Стахановская, в 57-м стала Производственной, а уже после моего отъезда получила имя Каманина.
С этой квартиркой оказались связаны 25 лет моей жизни: и отрочество, и юность, и молодость.

На улице не имени меня
мне не прожить, казалось бы, и дня.
А вот живу: угрюмо, скупо, сиро.
Дом 22, 11 квартира.

А вошел я в неё впервые (и запомнил ведь дату) 1 ноября 61-го.
Аккурат только что в Москве завершил работу ХХII съезд партии. На нём, во-первых, было объявлено об усилении мер борьбы с «культом личности Сталина» (после чего имя вождя было стёрто с географических карт, все памятники уничтожены, а тело вынесено из Мавзолея), а во-вторых – объявлено о построении коммунизма в стране к 80-му году.
На первую новость я не обратил особого внимания, зато вторая – в душу запала. «Скорей бы этот 80-й год!..» – подумал я. Почему-то страсть как хотелось жить при коммунизме.

46.
Но пока приходилось обживать социализм. А точнее – среднюю школу № 29.
Читатель, видимо, заметил, что на страницах своего повествования я почти ничего не вспоминал о школьной жизни. Так и не вспоминалось как-то. Всё было (в Германии, на Урале, в Кольчугине) тихо, мирно и без эксцессов.  Иное дело – Владимир. Строгая школа: паркетные полы, сменная обувь, уроки танцев. Это после кирзовых сапог Кунгура!.. Особенно доканывали паркетные полы, которые надо было постоянно натирать мастикой. И всё время учителям казалось, что плохо блестит. Однажды мне сунули ведро с мусором и велели выкинуть. А куда – я не понял. Я его и кувырнул в мусорную корзину у входа. А в ведре-то на дне вода оказалась. Она, понятное дело, из корзины стала по полу разливаться в разные стороны. Я в панике чуть ли не собственным носовым платком начал эту лужу промокать и отжимать снова в ведро. Отжал, наконец. А куда выливать? На улицу? – там мороз за двадцать, а я раздетый!..
Очень я оказался неприспособленным к этой школе.

47.
На моё счастье, сразу же после приезда во Владимир недалеко от нашего дома открылась областная детская библиотека. Я в первый же день туда записался. Вплоть до девятого класса читал ежедневно. У меня была даже специальная книжечка, куда я записывал название прочитанного. Недавно библиотека справляла свой 55-летний юбилей. Но меня на него не пригласили – ни как первого читателя, ни как последнего поэта. Но я пережил и это (ну вот, опять в рифму сказал).

48.
Из блокнота «Прочитанные книги»: Азимов – «Путь марсиан», Андроников – «Рассказы литературоведа», Войнич – «Овод», Герман – «Рассказы о Дзержинском», Грин – «Блистающий мир», Гюго – «Бюг-Жаргаль», Дефо – «Робинзон Крузо», Диккенс – «Приключения Оливера Твиста», Дюма – «Сорок пять», Джованьоли – «Спартак», Жюль Верн (тут все 12 его томов), Збанацкий – «Морская чайка», Ильф и Петров – «12 стульев», «Золотой телёнок», Кассиль – «Кондуит и Швамбрания», Конан Дойль – «Записки о Шерлоке Холмсе», Купер – «Зверобой», «Последний из могикан», Кристи – «Загадка Эндхауза»...

49.
Вот зачем, спрашивается, десятилетнему человеку уроки танцев, да ещё бальных?.. «Ножку направо, ножку налево!.. А сейчас учимся приглашать даму на танец: кавалер подходит, кланяется, протягивает руку...» Вся мальчишечья часть класса при этих словах остолбенела, почуяв гендерную суть вопроса. Некоторые, конечно, поковыляли в сторону своих избранниц, но иных надо было, как бычков, подталкивать в спину. Я вспомнил, что хоть и в прошлом, но – сын советского офицера, и мужественно пошёл в требуемую сторону, поклонился и впервые в жизни положил свою ладонь на талию партнёрши. Её звали Инна Завёрткина.

50.
Текст курсивом:
Постоянно думаю о тебе. Убеждаю себя, что ничего страшного у тебя не случилось, но почему же ты не пишешь?..
Раньше, когда у меня что-то не ладилось, я говорила себе: «У меня всё будет хорошо, всё будет хорошо». Когда я приехала в Минск, моя жизнь складывалась удачно, всё получалось так, как я мечтала: и работа, и институт. И вот сегодня я, кажется, впервые за то время, как здесь, вновь говорю себе: «Всё будет хорошо, всё должно быть хорошо». Но самое страшное, что я не всё время в это верю. Да, Камчатка – это слишком далеко для того, чтобы съездить туда на выходные, узнать, в чём дело, а неизвестность меня мучает. Что с тобой, что?..
Уже скоро май... А перед этим твоё письмо было в феврале. Я не ответила тебе, и ты больше не писал. Теперь я раздумываю: о чём писать? Как ты там? Как тебе служится? Мечтаешь о возвращении? В твоих мыслях о возвращении мне, верно, места нет...
...Меньше, чем полгода назад я запланировала всё на год вперёд. Но жизнь, оказывается, планировать нельзя. Если случится так, что мы больше не увидимся, то в этом я тебя обвиню – твоё молчание. Я не хочу этого, и страшно, что так написала.
С тобой ведь ничего не случилось, правда?..
4 часа 45 минут.

51.
Со мной учится девочка Лариса. Наши отцы познакомились в военкомате, уволившись из Армии и начиная свои гражданские жизни. Стали дружить семьями: их трое: дядя Стёпа, тётя Зоя и Лариса, и нас трое. И живём на расстоянии одного квартала друг от друга. Так что они стали приходить к нам на телевизор (он в ту пору ещё не во всех домах был), а по воскресеньям – на лыжах (это тоже было массовое явление). Летом – на Клязьму.
А ещё у нас в классе – два лидера: Павел Сергеев и Женя Любимов. Их соперничество будет продолжаться вплоть до окончания школы. Женька станет хирургом, Паша – моим другом, в 28 получит тяжёлую болезнь, инвалидность...
А пока я сижу за партой с девочкой по фамилии Неряхина.

52.
Из блокнота «Прочитанные книги»: Лагин – «Старик Хоттабыч», Лондон – «Белый клык», «Морской волк», Лем – «Возвращение со звёзд», «Непобедимый», Марк Твен – «Приключения Тома Сойера», «Приключения Гекльберри Финна», Майн Рид – «Белый вождь», «Квартеронка», Мартынов – «220 дней за звездолёте», «Каллисто», Марриет – «Пират», Некрасов – «Приключения капитана Врунгеля», Немцов – «Золотое дно», Обручев – «Земля Санникова», «Плутония», Островский – «Как закалялась сталь», Прилежаева-Барская – «Как жили наши предки славяне», Рыбаков – «Кортик», «Бронзовая птица», Киплинг – «Маугли»...
На днях в районе помойки нашёл как раз одну из вышеперечисленных книжек 58-го года выпуска: «Каллисто». Не это ли издание я и читал когда-то?.. Открыл наугад: «…И вдруг пришелец, стоявший прямо против Куприянова, сделал несколько шагов вперёд и обнял его. Обнял так, как сделал бы это человек Земли, встретивший друга после долгой разлуки».
Да, любили мы когда-то инопланетян.

53.
Летом после 4-го класса родители решают (не всё же Кольчугино) отправить меня в пионерский лагерь, который называется «Республика Икар». На месяц становлюсь «икарликом». Впервые в жизни живу вне родных и близких. Вожатый заставляет мыть ноги на ночь холодной водой и рассказывает истории про пиратов. Проводим спартакиаду, и я прыгаю в высоту, взяв 95 см. Мальчишки рассказывают неприличные анекдоты и даже пишут на бумаге палиндромы типа: «Пара тебе улыбок». – А теперь прочти наоборот! Читаю: «Кобылу е...» – А что такое е...? Хохочут, пытаются объяснить, но получается плохо. Но в целом лагерная жизнь тянется тоскливо, жду выходных, когда приезжают родители.
Кончается смена большим пионерским костром на поляне. Нас всех туда сзывают, и я бегу, лавируя между деревьев – так легко, как будто какая-то сила меня несёт – едва касаясь земли ногами.

54.
В пятом классе начинается английский. Почему-то с тех уроков засели в голове: Lada and Lina. В жизни ничего не бывает случайным. Лада мне встретилась. Где Лина?..
Учительница (сейчас бы сказали – училка) пытается постоянно разговаривать с нами на своём языке. Первый раз в жизни не понимаю человека: говорит-говорит, а чего?

55.
Мама любила вспоминать слова отца, сказанные им при моём рождении: «До 10 лет ребёнок будет твоим, а после – моим». Честно говоря, я и после 10 оставался маминым. Но были всё-таки моменты, когда отец вспоминал свою историческую фразу и брал меня с собой на рыбалку. 
Неподалёку от с. Давыдова находилось озеро Войхра, а рядом с ним – Красное. Очень живописное, заросшее деревьями и кустарником. Вот на этом Красном у отца девочки Ларисы дяди Стёпы была лодка и любимое место для лагеря – на «острове». Вообще-то это был полуостров, но поскольку добраться туда пешим ходом через заросли и болотину было проблематично, то мы считали его островом и добирались всегда только на лодке. А лодка, как было сказано выше, у нас была.
Когда впервые я плыл с отцом на этот остров, кто-то с берега попросил проверить жерлицу. Самому рыболову, видимо, было лень спускать на воду для этой цели свою лодку. Отец начал вытягивать леску. Он даже поначалу не ощутил сопротивления, но потом разглядев что-то в воде, дёрнул изо всей силы: в воздухе возникла огромная щука, которая сделав пируэт, рухнула в лодку. И только удар весла её немного успокоил.

56.
Теперь – две жуткие истории.
История первая. Я захлопываю дверь в квартиру (видимо, это было уже в шестом классе, потому что – уроки с двух), а уже пора идти в школу. Попадается сосед с нижнего этажа – молодой мужичок: «Балкон открыт?» «Открыт». И вот он уже, как обезьяна, лезет по водосточной трубе. Конечно, дом новый, и труба не слишком ещё проржавела. Но всё равно – как не сорвался! А главное – как я ему это позволил?! И ведь долез, герой, до моего четвёртого этажа, открыл квартиру! Так что, к началу уроков я успел.
История вторая. У нас был немецкий топорик для кухни. Попался он мне как-то на глаза, я его схватил и, воображая себя индейцем племени делаваров, махнул в воздухе. Смотрю: а в руке только деревянная рукоятка осталась. Самого топора нет. Зато в кухонном заиндевелом окне (была зима) – дыра зияет. С тихим ужасом сую голову в неё, пытаясь разглядеть – что там внизу под окнами. В кого там угодил мой топорик?.. Но внизу вроде всё заснежено и никаких криков. Осторожно выбираюсь из дома. И впрямь: тишина и порядок. Долго ищу в снегу пробоину от топора, но тщетно. Видно, с таким ускорением махнул рукой, что мой снаряд, набрав третью космическую скорость, вышел на орбиту спутника Земли.

57.
Начало 60-х – это приоткрытая дверь в космос. Тут и книги: «Страна багровых туч», «Туманность Андромеды», «Магелланово облако»..., которые воспринимались не столько как фантастика, сколько как реальные перспективы ¬– прогноз на завтра. Тут и – первые полёты в космос. Газеты выходили с огромными фотографиями Гагарина, Титова, Николаева, Поповича... Казалось, ещё немного – и на Марсе расцветут яблони.
...Не расцвели. Люди перестали смотреть на звёзды и уткнулись в гаджеты.

58.
Прихожу из школы. Отец сидит у радиоприёмника, слушает: убит Кеннеди. Оказывается, это «Голос Америки». Оказывается, в радиоприёмнике есть и другие передачи на русском языке, не только из Москвы.
В старших классах школы и будучи студентом ВПИ, я пристрастился к этим голосам. По субботним вечерам «Голос Америки» выдавал свою фирменную «Танцевальную программу»: «Галя из Таганрога просит поставить песню её любимого американского певца Дина Рида. Извини, Галя, но мы не знаем такого американского певца и предлагаем тебе послушать композицию «My Way» американского музыканта Фрэнка Синатры».  По четвергам на «Би-би-си» Сэм Джонс раскрывал свой «Бабушкин сундук».
Причем, в 60-е передачи было слушать одно удовольствие. Увы, впоследствии глушить стали беспощадно, особенно невыносимо звучали литературные чтения.

59.
Под окнами нашей квартиры в доме напротив располагался единственный в городе магазин «Авто-мото-вело». По определённым утрам перед ним собиралась бурливая людская масса: шла перепись очередей на машины. Как-то отец, поддавшись общему поветрию, записался на «Запорожец». Не помню через сколько лет – пришла открытка: «Можете приобрести...». Отец, всегда такой уверенный, вдруг стушевался: «Ты, когда подрастёшь, сядешь за руль?» Я покачал головой. «И я не сяду...»
Оставалось только сделать из пригласительной открытки самолётик и пустить из окна – в сторону автомагазина.

60.
Зато у нас появилась моторная лодка по имени «Камбала». По Клязьме носились дюралевые, а наша – деревянная, да ещё с пенопластовыми крыльями для устойчивости – была самой тихоходной во владимирской акватории (и это несмотря на неплохой мотор «Москва» в 10 л.с.).
Теперь мы в летние выходные плыли вверх по течению (на случай, если забарахлит мотор – вернуться назад на вёслах), где-нибудь в красивом месте останавливались, ставили палатку. Ловили рыбу. Однажды у меня клюнул здоровенный язь. Я заорал: «Сачок!..». Но сачка у нас не было. У самого берега язь сорвался, я бросился и успел накрыть его своим телом.

61.
У бабушки Марии был садик размером чуть больше сотки. Но там было всё: и кустики малины, и пара вишенок, и яблоня, и груша, и грядка клубники, и куст жасмина, и георгины, и беседка с вьюнами, и столик деревянный со скамейкой...
Обычно, съев несколько спелых клубничин, я садился за столик с подшивкой журналов «Работница». Но не статьи о доблестных советских женщинах меня интересовали, а раздел «В часы досуга» с шарадами и логическими задачами.
Зато у другой бабушки (помимо уже названной книжки со дна комода) меня влекла подшивка старых «Огоньков». Была там одна картинка, которая меня ещё в более раннем детстве одновременно и влекла, и пугала. Я осторожно открывал журнал, добирался до цветных вкладок, а там меня поджидал страшный старик с пронзительно-голубыми глазами: «Пан» Врубеля. Встретившись с ним на мгновение взглядами, я бросал журнал и бежал вон из комнаты. Спустя много-много лет я оказался в Москве на большой выставке работ этого знаменитого художника. Независимо от подписей – пророки, ангелы, демоны... – с полотен на меня глядели бесы всех мастей, среди которых «Пан» выглядел ещё молодцом. Я походил по выставке какой-то час, и у меня разболелось сердце. Ладно, хоть рассудок не повредился, как у самого автора этих страшил.

62.
Текст курсивом:
Благодарю за поздравление с Днём рождения. Но мне почудился упрёк в пожелании определённости и постоянства. Особенно в пожелании постоянства. Или ты хочешь спросить о чём-то? Спроси, если так, лгать я не смогу. А заодно буду знать, думаешь ли ты обо мне, и что думаешь.
Я сейчас очень занята: скоро сессия. Из-за этой постоянной спешки на работе, в институте, дома я устаю и не могу сосредоточиться, подумать. Не могу остаться наедине с собой даже на 5 минут. Могу только перечислить какие-то факты из своей жизни. Но разве ты из их перечисления узнаешь что-то обо мне важное?..
Как ты там? Почему редко пишешь? Неужели не хочется хотя бы выяснить причину моего молчания?
4 часа 56 минут.

63.
Девочку Неряхину за партой сменила девочка Морозова. Милая такая девочка. Впрочем, её так и звали – Мила. Мы с ней очень хорошо сидели рядышком, иногда я у неё что-то списывал. Однажды эта Мила пригласила меня на свой день рождения. Как же всё благостно было на этих наших именинах! Бокал шампанского и немного твиста – и все утехи.
Зато в 9-м классе мы расселись по (говоря современным языком) гомосексуальному принципу: мальчик с мальчиком, девочка с девочкой. Моим соседом оказался Женька Любимов (я уже упоминал его как одного из лидеров класса). Зато разлучённая со мной Мила Морозова стала оказывать мне знаки внимания. Кончилось тем, что после одного из школьных вечеров я вдруг понял, что мне надо идти её провожать. Это была первая прогулка с девушкой в моей жизни, прошедшая в полуоцепенении и не кончившаяся даже поцелуем в раскрасневшуюся на морозе девичью щёку.

64.
Принято утверждать, что в литературе главное то, что между строк. В моём случае, видимо, ещё и – между главок: я ещё до старших классов толком не дошёл, а уже 65-я.

65.
Из блокнота «Прочитанные книги»: Стивенсон – «Остров сокровищ», «Чёрная стрела», Свифт – «Путешествие Гулливера», Томпсон – «Моя жизнь», «Рассказы о животных», А.Н. Толстой – «Гиперболоид инженера Гарина», «Аэлита», А.К. Толстой – «Князь Серебряный», Л.Н. Толстой – «Война и мир», «Отец Сергий», Уэллс – «Человек-невидимка», «Война миров», Феличе – «Клуб тётушки Сидони», Хаггард – «Копи царя Соломона», Цингер – «Занимательная зоология», Шейнин – «Военная тайна», Шульц – «Моя жизнь среди индейцев», Ян – «Юность полководца»…
И ведь все четыре тома Льва Николаевича осилил. После – сколько раз ни принимался – больше 10 страниц никак дело не шло. Не толстовец я, видно.

66.
В один из заплывов на своей «Камбале» по Клязьме мы увидели какую-то аппаратуру на штативах и людей на берегу. Догадались: фильм снимают.
Только много позже до меня дошло: так это был Тарковский со своим «Рублёвым» и сценой купальской ночи!..
А спустя ещё какое-то количество лет я, позвонив по долгу службы в оргкомитет фестиваля «Золотой витязь», попал на самого Николая Бурляева: «А давно я не был в вашем городе, с тех пор, как снимался у Тарковского...» – сказал мне знакомый, слегка заикающийся голос.

67.
Отдельная тема – советское кино. В кинотеатры ходили все. Дико было встретить человека, который не видел «Операции «Ы», «Парижских тайн» или «Брака по-итальянски». Одного действующего храма на город хватало вполне, но 10 кинотеатров было мало.
Как же сегодняшнему молодому человеку объяснить, чем для нас было тогда кино?.. Возьмём айфон. Вы сможете прожить без айфона?..
О, этот чарующий момент, когда в зале начинал ме-е-едленно (вот это очень важно, что медленно) гаснуть свет, потом шёл какой-нибудь киножурнал, и вот – титры фильма!..
А потом ты выходил из тёмного кинотеатра в солнечный мир. И не мог понять: то ли тебя изгнали из рая, то ли ты возвращаешься в рай?..
Спасибо, кино, за то, что ты – было!
Мир праху твоему.

68.
Может, кто-то из читателей не понимает моих заупокойных слов. Может, ему кажется, что развитие кинематографа идёт семимильными шагами: актёры блистают, спецэффекты умопомрачительны, фантазии сценаристов не знают границ, а режиссёры наконец-то говорят всю правду-матку об ужасах российской жизни.
А по мне так все эти «Звёздные войны» с «Левиафанами» никакого отношения к искусству не имеют. Это или киношка, или что-то находящееся по ту сторону добра и зла. Я когда случайно (в кинотеатре!) посмотрел «Возвращение» Звягинцева, долго не мог прийти в себя: как будто мне в душу засунули кусок льда.

69.
После окончания 8-го класса наш классный руководитель Нина Николаевна (или как мы ещё звали за глаза – Нинушка) предложила смелую идею: поездку всем классом на юг. Конечным пунктом путешествия было названо село Дивноморское близ Геленджика, а целью – черноморский отдых в сочетании с работой на виноградниках.
Предложение Нинушки было поддержано, и мы поехали. Обосновавшись на новом месте в армейских палатках, искупавшись в море (я это делал впервые), отправились на работу. Она заключалась в подвязке виноградных ветвей верёвочками. Трудились попарно: один находился с одной стороны виноградного ряда, другой – напротив, что создавало все условия для доверительного разговора. По условиям труда подростков наша рабочая смена не должна была превышать 4-х часов. И не превышала их. Потом купание, обед. Вечером – кино или телевизор в клубе (в это время как раз проходил лондонский чемпионат мира по футболу).
В летнем кинотеатре я испытал небольшое землетрясение. Поначалу ничего нельзя было понять: будто кто-то начал раскачивать врытые в землю скамьи, на которых мы сидели. Некоторые люди повскакали с мест и направились к выходу. Потом в газетах появилась информация: землетрясение в 3 балла. Сейчас попробовал уточнить этот факт в википедии и с удивлением прочёл: «12 июля 1966 в Новороссийске были зафиксированы сильные толчки продолжительностью 3-4 секунды. Эпицентр землетрясения находился в районе Новороссийск – Геленджик. Сила подземных толчков достигала 6 баллов по шкале Рихтера. Разрушений не было, лишь в некоторых домах появились трещины, осели перегородки».
Так всё-таки 3 или 6?.. Хорошо – пусть будет 6.

70.
И всё-таки я там заболел. Мы все плыли на теплоходике вдоль побережья, а я сидел, скукожившись, и понимал: дело неладно. На берегу смерили температуру: 39. Наутро положили в больницу в Геленджике и определили воспаление лёгких. Это при том, что через неделю мы должны были возвращаться домой. Времени на выздоровление было в обрез. Но я уложился в сроки: прямо из больницы наши подхватили меня и сунули в поезд – домой!
Это была первая больница в моей жизни. Причём не только в отрыве от мамы с папой, но и вообще от родных мест. Но ничего – лежал, крепился, подставлял разные оголённые места для уколов, даже следил за футбольным чемпионатом (СССР – ФРГ: 1:2).
Нинушка, конечно, меня навещала.

71.
В Кольчугино на летние каникулы я обычно приезжал с 20 рублями от родителей – бабушкам. Этого вполне хватало (при их пенсиях в 55-60 руб.), чтобы поить и кормить меня в течение всего срока. Если говорить о продуктах – всё тогда было. Причём качественное, дешёвое, вкусное. Ах, эти кукурузные хлопья по 14 коп. пачка или только что появившееся овсяное печенье! Свежие яйца с рынка, гречневая каша из русской печи!..
Ах!..

72.
После завтрака у бабушки Тани я шёл в сад. Перед этим она обязательно уводила своего пса Тузика на задворки, ибо, как уже было сказано, он меня недолюбливал. Аккурат рядом с его конурой я приладил на дом кастрюлю без дна, которая заменяла мне баскетбольное кольцо, и проводил чемпионаты мира по бросанию резинового мячика в цель. Я кидал то за Бразилию, то за Австрию, то за Канаду... Это не только развивало меткость, но и географические пристрастия. И если бы меня спросили тогда: кем хочешь стать ¬– баскетболистом или географом? – я бы выбрал географа.

73.
Текст курсивом:
Извини меня, я так долго не писала. А начинаю – и не знаю о чём. Все твои письма получила, никуда они не пропали, не надо винить почту...
Июль уже кончается. В августе я собираюсь в отпуск: хочу поехать во Владимир, потом в Прибалтику. Как прошёл месяц, я и не заметила: дни летят, жизнь идёт как-то бестолково. Устала я ужасно. И чем больше устаю, мне не отдыхать хочется, а, наоборот, куда-то спешить.
Недовольна собой и своей жизнью, поэтому и писать не хочется. Но ты не сердись и пиши мне чаще.
5 часов 05 минут.

74.
На базе нашего 8 «Б» надумали создать класс с математическим уклоном. Кому это взбрело в голову и зачем – неясно. Отсеяли троечников, призвали имеющихся отличников из других классов и соседних школ, и дело пошло под уклон. В том смысле, что – математический. Никакими особыми биномами и интегралами нам головы не забивали, – просто часов, посвящённых точным наукам, было раза в три больше, чем полагалось. «До конца уроков остаётся 5 минут, пишем контрольную работу», – вот традиционная фраза Веры Васильевны – нашей математички.
Как-то нас заставили клеить различные геометрические тела: додекаэдры, октаэдры, икосаэдры... Мой – не помню уж какой …аэдр ¬ – получился кривоват. Что ж, не каждому дано пространство посадить на клей.
И все-таки одну специальную дисциплину на нас повесили. Называлась она «Математические основы кибернетики». Там речь шла о некой двоичной системе с нулями и единицами... Перед самыми каникулами приходящий преподаватель вызвал меня к доске и пытал целый час, но я ничего не сказал. И даже смущения не испытывал при этом, ибо нутром понимал: все эти шифрограммы не про мою честь. Преподаватель, взглянув на меня как на последнего придурка, поставил двойку и велел прийти через неделю. Но ни через неделю, ни через месяц я к нему не пришёл: ведь сказано же – фак(!)ультатив.

75.
– А как же, – спросит читатель, – поэзия? Читал ли ты в то время стихи или всё только научно-приключенческое что-то?..
– А вот как раз-таки и начал, – отвечу.
Я ведь ещё лет в девять вдруг выучил наизусть лермонтовский «Парус», хоть мне в школе этого и не задавали. И до чего ж мне нравилось:

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

Но то был эпизод. А вот накануне 9-го класса в летние каникулы с этажерки бабушки Тани я взял томик Есенина и обалдел:

Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог?
Вы, любители песенных блох,
Не хотите ль пососать у мерина?

Конечно, в том издании последняя строка практически состояла из одних точек. Но тем загадочней! И дальше:

Полно кротостью мордищ праздниться,
Любо ль, не любо ль, знай бери.
Хорошо, когда сумерки дразнятся
И всыпают вам в толстые задницы
Окровавленный веник зари.

Там были и другие стихи про «костёр рябины красный» и про «скакал на розовом коне». Но в душу запали прежде всего эти «толстые задницы» с «окровавленным веником». Потому что неожиданно, потому что (я сразу понял!) поэзия – езда в незнаемое.

76.
Нашему 9 «Б» на роду было написано стать элитарным. Любой бы сказал: умненькие в нём учатся ребята и неглупенькие девушки. Прежде всего, нас натаскивали на поступление во втузы. В итоге 19 человек стали студентами владимирского политеха. Двое или трое пошли в пед. Уже упомянутый Женька Любимов окончил медицинский в Москве. Однако сказать, что кто-то достиг сияющих вершин в этой жизни... А впрочем, что значит «достичь вершин»? И что есть эти вершины? Вопросы – дискуссионного характера.

77.
Это было время расцвета игр КВН – ещё не как шоу, а как весёлых и находчивых, т.е. знающих. Дошли эти три буквы и до нашей школы. Почему-то я оказался среди играющих. Даже ответил на один из вопросов. А когда и на следующий («Столица Парагвая?» – «Асунсьон») – на меня посмотрели с восхищением. Т.е. до этого момента я в классе явно не блистал (после этого, кстати, тоже).
Подумаешь, диковина – столица Парагвая: зря я, что ли, бросал мячик в кастрюлю за все страны мира!..

78.
В нашем 9 «Б» случилась история, врезавшаяся в мою память на всю жизнь. Началось всё с появления девушки-студентки по имени Жанна. Она пришла к нам на учебную практику. Её наставницей стала наша учительница литературы Елизавета Денисовна, в толстых очках – подслеповатая, но зрящая (знающая) свой предмет. И вот однажды эта Жанна спросила нас доверительно: «Ребята, а хотите, к вам придёт мой товарищ и расскажет о русских декадентах?» Я уже говорил, что про додекаэдры мы знали, даже сами клеили эти штуки. А вот что (или кто) такое (или такие) декаденты?.. Худенькая и милая практикантша казалась нам хрупкой и беззащитной. Поэтому мы не стали огорчать её отказом и согласились. «Вот и хорошо, – сказала она. – Тогда в среду после уроков...»
Настала среда, уроки кончились. Мы – без обеда, сидим, ждём. В класс входит Жанна, пара молодых людей (свита) и ОН – высокий смуглый молодой человек с шарфом на шее. Меня, например, больше всего поразил этот шарф и ещё пиджак, застёгнутый на одну верхнюю пуговицу. Да ещё – длинные черные волосы!.. Нет, таких молодых людей мы ещё не видели. Это был штучный экземпляр, явно не из нашего мира.

79.
Его общение с нами длилось 4 часа (ещё раз напомню – без обеда) и носило довольно сумбурный характер. О себе (буду звать его Индийцем, которого он мне почему-то напомнил, а вот как его настоящее имя, я в тот день не расслышал) Индиец сообщил, что он учится на 2-м курсе педагогического, но, видимо, недолго уже осталось: скоро выгонят. А вообще, он поэт-символист. И с ходу прочёл свои стихи:

Я хочу иметь детей
От коробки скоростей.

(Спустя много-много лет я обнаружил, что авторство данного шедевра приписывается поэту-лианозовцу Генриху Сапгиру. Но кто там сейчас разберёт этих символистов-лианозовцев в их авторстве!..).
Следующие свои строки Индиец прочёл на смерть футуриста Давида Бурлюка:

Сижу: вот так ночка!..
Курю и курю:
В газете лишь строчка:
«Умер Бурлюк».

Мы опять ничего не смогли понять: Бурлюк какой-то!.. Но стихи завораживали.
Далее Индиец перешёл к чтению объявленных декадентов. «Вам кого прочесть, – спрашивал он. – Бальмонта, Гиппиус, Минского, Сологуба, Гумилёва?..» «Ананасы в шампанском», пожалуйста!»  – просила с задней парты девушка Жанна. «Ананасы будут на десерт!» – твёрдо отвечал индийский гость и читал:

Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жёстко-тупое, всегда безобразное,
Медленно рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное,
Явно довольное, тайно-блудливое,
Плоско-смешное и тошно-трусливое...

Мы слушали затаив дыхание.
Иногда он начинал выступать в роли литературоведа: «Война и мир» Льва Толстого – это недосолённый суп». «Почему?!» – вопрошали мы мэтра. «Видите ли, без текста под рукой мне будет непросто это вам объяснить». При этих словах одна из наших тут же полезла в портфель, и вот уже перед лектором лежали четыре тома бессмертного романа. «Хорошо, ¬– поглаживая с лёгким испугом книжные корешки, произнёс Индиец, – давайте поговорим об этом романе в следующий раз».
А в конце выступления прозвучали и «Ананасы в шампанском»:

...В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!

И это был триумф! Когда мы расходились по домам, от эмоций пол уходил из-под ног и стены кружились.
Именно в тот день я бесповоротно полюбил Поэзию.

80.
Уже через пару дней в нашем классе по рукам стала ходить «Хрестоматия для педагогических институтов. Дооктябрьский период», где в гомеопатических дозах были Бальмонт, Гумилёв, Саша Чёрный, Игорь Северянин... Стихи были переписаны в тетрадку и заучены наизусть:

На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель...

Вот я и говорю, что одна лекция таких людей, как Индиец, даёт слушателям в сто раз больше, чем курсы, прочитанные самыми добросовестными преподавателями. Не обязательно в плане знаний (знания человек может и сам приобрести), а в смысле приобщения к литературе.

81.
Дорасскажу историю с Индийцем до конца.
Как-то мой друг Павел Сергеев спросил: «А помнишь, к нам в класс приходил Игорь Авдиев?» Так я узнал имя индийского гостя. А спустя какое-то время и что-то большее о нём. Оказывается, это был ближайший товарищ самого Венедикта Ерофеева (или просто Венички), проходивший в его бессмертной поэме «Москва – Петушки» как черноусый:
« – А... Разрешите задать вам один пустяшный вопрос, – сказал черноусый сквозь зубы и сквозь бутерброд в усах; он опять обращался только ко мне. – Разрешите спросить: отчего это в глазах у вас столько грусти?.. Разве можно грустить, имея такие познания! Можно подумать – вы с утра ничего не пили!»
Веничка учился во Владимирском педагогическом в 1961-1962 гг., подрабатывая грузчиком и рабочим ЖКХ стройтреста. Из института его быстро выгнали за то, что, не стесняясь, носил под мышкой Библию и, как магнит, притягивал к себе молодёжь. Почему-то начальство особенно возмущали его белые тапочки. В апокрифах владимирского жития Ерофеева была такая прокурорская фраза: «Раньше нашу землю попирали сапогами фашистские захватчики, а теперь её топчет своими тапочками Венедикт Ерофеев». И ещё одна: «Был вывезен за пределы города в 24 часа на милицейском мотоцикле с коляской».
В перестроечные годы были предприняты попытки по увековечению памяти автора «Москвы – Петушков» на владимирской земле. На въезде во Владимир со стороны Москвы появилась стела: «В этом г. жил писатель Венедикт Ерофеев», но простояла она недолго. Чуть позже на средства партии любителей пива была открыта мемориальная доска на старом здании педагогического института: «Здесь учился…». В Петушках, «где не умолкают птицы, ни днём, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин», открыли музейную комнату, посвящённую Веничке.

82.
Во второй половине 90-х во Владимире был создан фонд «Москва – Петушки – Владимир», президентом которого был избран мой хороший знакомый и замечательный писатель Анатолий Гаврилов.
Вот на одном из собраний этого «фонда» я и встретился вновь с Игорем Авдиевым. Он по-прежнему походил на индийца, но только ужасно бородатого. Я подошёл к нему и поинтересовался: помнит ли он своё выступление перед учащимися 29-й владимирской школы? Авдиев развёл руками: «Увы...».
Спустя непродолжительное время мне сказали, что черноусый погиб в автокатастрофе.

83.
Видимо, поездка на черноморское побережье Кавказа оставила свой след в душах моих однокашников, потому что к концу 9-го класса заговорили о новой.
На этот раз был предложен более увлекательный вариант: все поедут в школьном фургоне. Только для этого этих всех надо отобрать, ибо фургон не резиновый – больше 20 человек не поместятся. Была избрана наиболее демократичная форма отбора: голосованием самого класса – без всяких посредников со стороны учителей. И вот зазвучали фамилии: Любимов, Сергеев, Шингарев, Машичин, Сибирёва, Сазонова, Захаров... И только когда была подведена черта, встала моя давняя, проверенная в походах подруга Лариса и, удивлённо обведя класс глазами, вопросила: «А Вадик Забабашкин?!.» Да, не попал Вадик Забабашкин в золотой список, не удостоился столь высокой чести.
Был ли я огорчён? Тем, что не поеду на юг – нет. Кольчугино мне всегда милей югов было. Тем, что в родном классе занимаю предпоследние места?.. Да, это неприятно. Но не так, чтобы уж в петлю лезть.
Подошёл срок отъезда. И тут как всегда: один отказался, второй не может... В общем, места вакантные в фургоне появились. Сразу и про меня вспомнили: «Собирайся, Вадик, поехали!..» Но тут этот Вадик показал свою гордость: «Вы тогда не захотели меня в свой список вписать, а теперь я не хочу с вами в одном фургоне ехать!..»
Молодец, Вадик! Именно в этот момент ты стал Вадимом. 

84.
Текст курсивом:
...Здесь очень мило и уютно в этой Паланге. Да ещё тихо и спокойно – к чему мне теперь трудно привыкнуть. Вечером все ходят к морю на мол. Я пришла в первый раз: не понравилась мне эта холодная Балтика. Подумала о тебе: по этой обжигающей холодом воде ты бы тоже заставил меня бегать – хотя бы в мечтах?..
Сегодня ветер, и на море волны. Когда они разбиваются о мол, то напоминают мне (уж прости за непоэтичное сравнение) вермишель, бежащую из кипящей кастрюли. Бежит, бежит эта вермишель, пока вся не расползётся. А дальше – простор Балтийского моря, который не манит, и золотая дорожка от солнца. Когда смотришь на неё, то не чувствуешь себя одиноко.
5 часов 13 минут.

85.
Физкультуру со спортом я всегда недолюбливал, а они меня. Особенно гимнастика была мне поперёк каната. Я на этот самый канат ну никак влезть не мог, даже на метр. Так ещё и перекладина! Хоть и низенькая такая – школьная, а всё равно переворот сделать было боязно.
Как вдруг к нам в школу прислали тренера по волейболу – Макса Михалыча. Я возьми и запишись в его секцию. Сам не знаю, что меня дёрнуло. На первом занятии тренер, говоря сегодняшним языком, мастер-класс показал: и мячи неподъёмные в ласточке брал, и нападающие удары в пол вколачивал, и подачи планирующие подавал... В общем, показал своё мастерство во всём блеске.
И стал я в эту секцию ходить. Условие Макс Михалыч выставил одно, но строгое: кто пропускает занятие без уважительной причины, того он отчисляет. Я и не пропускал. Он уже полнабора отчислил, а я хожу. Тренер мне: «Забабашкин, что ты к мячу подкрадываешься – резче и всю силу в удар!..» Любому волейбольному мячу ясно: не подходил я тренеру по стилю своей игры, а как отчислишь – хожу!..
Начались у нас соревнования на первенство города. Мне тоже футболку с номером дают. Но на площадку не выпускают. Не доверяет мне Макс Михалыч. Одну игру не доверяет, вторую, третью... До самого полуфинала не доверял. А на финал я сам не пришёл: гордость пробудилась. Тренер, конечно, меня сразу с радостью из команды отчислил, но грамоту чемпиона города среди школ – мне потом принесли: ведь в списках-то команды я числился. Да и футболка с номером «8» осталась на память.

86.
10-й класс прошёл в физико-математическом напряге, да и химия с её валентностями и нашей классной руководительницей Ниной Никифоровной (или, говоря проще – Кефировной) радости не доставляла.
У одного из наших появилась кинокамера. В итоге получилось некое кино, которое мы всем классом уселись смотреть. Меня на экране, можно сказать, не было. Лишь однажды некая сутуловатая фигура прошла на заднем плане. «Как! это я?..» – обожгла мысль.
 С тех пор я не люблю смотреть на себя со стороны. Разве что в зеркале. Впрочем, в последнее время и зеркала всё меньше стали нравиться: «Неужели вон тот – это я?..»

87.
В инете сообщается, что последние звонки в СССР стали звучать с 70-х годов. Значит, у нас в 68-м его не было? Странно, мне всегда казалось: что-то звенело. Значит, в ушах.
Может, и экзаменов не было? Нет, экзамены были – это я хорошо помню. Волновался, сдавал, снова волновался... Сдал!
И вечер выпускников был. Мне новый костюм купили – великоватый. Ходили до утра по городу, клялись, что будем ежегодно собираться – вот на этом месте. Но у каждого началась новая жизнь, заботы с проблемами... Так что собрались лишь через 30 лет (как раз на 40-летие самой школы).  Сначала сидели в актовом зале, слушали речи. Потом пошли в свой класс и сразу стали выставлять на стол бутылки коньяка. Оглядели друг друга – вроде узнать ещё можно, выпили. Потом снова оглядели и снова выпили. Потом выпили без оглядки... И тут я понял, что перебрал. Вышли на улицу – вроде ничего, жить можно. Смотрю, а мои друзья расходиться не спешат. «А пошли, – говорю, – ко мне». Пошли, посидели на кухне, опять выпили. И тут я в конце концов понял: а хороший у нас был класс – замечательные ребята!

Конец I части