Конец века. Борьба за свободу. роман, первая книг

                Конец века. Борьба за свободу. (роман)
               
         (Роман  «Конец века. Борьба за свободу» является продолжением романа «Цикл Сатурна». Главный герой – Евгений Кобрин, попадает уже в другие ситуации и для него начинается новый этап жизни…
               
                Книга первая.


                У тебя есть враги?
                Хорошо. Значит в
                своей жизни ты что-то
                когда-то отстаивал.
               
                Сэр Уинстон Черчилль.
               
               

                Часть 1.          

                Буза.

                Покой нам только сниться…
               
               
                А. Блок.   


                - Вот какую подлянку подстроила нам Зоя Вениаминовна, - так говорила заведующая по воспитательной работе училища своему директору Терентьеву Виктору Федоровичу.
                - Какую подлянку? – не понял директор.
                - Как какую? Подсунула нам этого бузотера

Кобрина.
                Так разве его сразу раскусишь? Чужая душа – потемки.
     Валентина Михайловна говорила быстро, с незаметными запинками и немного пришепетывала.
     В своем деле она была, мы не побоимся этого слова – великолепна, хотя, надо признать, - соответствующей фактурой не обладала.
     Её фигура представляла  нелепо вылепленную форму. Иногда складывалось впечатление, что скульптор с громадными и неловкими руками вылепил из глины первобытную фигуру женщины, какие находят в древних курганах. Потом его оторвали от дела, и ему пришлось прервать работу по дальнейшей отделке. Глина так и засохла не получив дальнейшей обработки: об изящных формах приходилось только мечтать.
    Вдобавок ко всему, эта скульптура была на редкость безвкусно одета. Её платья имели форму прямых балахонов, перехваченных посередине поясом.  Как ни странно, такой фасон наиболее подходил для первобытной фигуры, а пояс  намекал на талию.
   Косметикой Валентина не пользовалась по причине: а) во времена ее учебы, студенткам – будущим педагогам -   это категорически не разрешалось, (можно было попасть в стиляги) да к тому же параллельно шла борьба с мещанством; б) даже нам неудобно признаться, что сорокалетняя незамужняя женщина,  пользоваться косметикой не умела, вернее – умела, но как-то по топорному. Её губы, подкрашенные помадой, казались разрисованными, веки, подведенные синим цветом, как-то резко выделялись и заставляли думать о цирке. А потом, случайно подслушав такое мнение о себе – полностью забросила эти неуклюжие попытки исправлять ошибки незадачливого скульптора.
    Но этот факт имел и полезное значение: завуч без зазрения совести могла укорять молодых, размалеванных дур и их родительниц в отсутствии эстетического вкуса.
  И, в конце-концов -  посмотрим правде в глаза: рожденные в последний, победный год Великой войны, росли в такой нужде, что не будем это неумение ставить им в вину.
   Можно возразить: учиться никогда не поздно. Кроме того, нужда ушла в прошлое и поросла травой забвения, а зарплата завуча и советские пенсии бабушки и матери, с которыми жила, обеспечивали очень приличное существование.
   Нет, нет -  дорогой читатель, Валентина Михайловна не такой человек, чтобы изменять идеалам своей юности. Это только в известном фильме «мымра» превращается в изящную и привлекательную женщину: правда жизни расходится с искусством кино.
   Наряду с этим, завуч догадывалась, что именно такой хочет видеть её директор. О, она была великий дипломат и политик, а способность к мимикрии у нас не имеет пределов.
   Лицом Валентина Михайловна тоже не взяла: нежный в юности овал -  к сорока годам -  превратился в нечто рыхлое, неочерченное:  нос несколько крупноват, лоб узковат, от прямой верхней линии лба, шла такая же прямая линия волос, которая гладко зачесывалась назад
   Сзади волосы не подстригались в скобку, на манер комсомолкам 30-х годов, (что наиболее подходила таким мужиковатым особам) а рассыпались какими-то мелкими, неухоженными кудряшками, и это, -  делало ее похожей на деревенскую простоволосую бабу.
    Общий впечатление: перед нами причудливая советская смесь строгой учительницы, грубоватой чиновницы и простой заводской работницы.
    Как ни странно, это вполне соответствовало занимаемой должности завуча профессионально-технического училища, в котором работала с самого основания.
    В чем же великолепие?! -   воскликнет читатель: в её непревзойденном умении манипулировать людьми. Именно, – не командовать (она командовать не любила), а подыскивать такой момент и высказывать приказ, который имел форму просьбы. И, когда ты уже готов возразить, набрал в рот воздуха – неожиданно догадаешься: отказаться невозможно. Ну, -  нельзя: неудобно, неэтично, потом вспоминаешь, что недавно тебе пошли навстречу, на педсовете похвалила, грамотой отметили…

    Кобрин не сразу заметил эту особенность, а когда понял, то только крутил головой и восхищался: « А, это же надо! Как она выбирает такой момент? Это высший класс!».
    Да и сама просьба высказано так ловко, доверительно - даже красиво, что соглашаешься, даже с каким-то воодушевлением. И зла не таишь, только удивляешься этой великой способности.
    Но, как замечал Евгений Валерьевич, так добродушно она себя вела не со всеми. С теми, кто послабей характером – не церемонилась и доброту из себя не изображала.
   Женя, не сразу, но нашел способ избегать такой унизительной (это он так считал) манипуляции. Об этом еще будет сказано.
    Ей бы полками командовать, но она предпочитала держаться в тени своего начальника и особо не высовываться (хотя также манипулировала и директором, только он этого не замечал).
    Еще одна черта привлекала к ней внимание и делала её очень колоритной фигурой советской педагогики: она не признавала иерархию. Это, как сами понимаете, самый страшный грех для системы, построенной на принципах безоговорочного подчинения.
    Почему же этот грех ей прощался? Ну, не совсем прощался, - выше завуча, она, при её способностях к манипуляции и умении «пускать пыль в глаза», и незаурядной энергии – не поднялась,
и именно по этой причине.
     Кроме того: олицетворением порядка являлся сам директор.
     Виктор Федорович Терентьев, был ограничителем её беспредельных устремлений, и, стало быть, спасителем всей властной училищной структуры, которой грозило впасть в космический хаос.
      Если окинуть взглядом высокую, подтянутую фигуру директора, его официальный костюм, бесстрастное, трезвое лицо с аскетическими впадинами щек, -  невольно хотелось вытянуться и почтительно пропустить мимо. Да, мимо, потому как заговорить с ним не было никакой охоты.
     А он, именно, втайне, жаждал общения со своими подчиненными, хотелось узнать их мысли и скрытые желания, по крайней мере, об этом говорили его живые коричневые глаза.               
      Наверное,  все же – карие, - господин, пишущий эти строки, вы ошиблись. Ничего подобного – у него были собачьи, коричневые глаза, которые смотрели живо и неотрывно, без всяких оттенков. Они как будто пытливо выспрашивали: « О чем ты думаешь? Как ты ко мне относишься? Правильно ли я поступаю?» 
        Но, к сожалению, не умел разгадывать тайны человеческой души: он всех равнял, как гайки и болты, которые точил на токарном станке в годы своей молодости.
   Карьера его была пряма и незамысловата. Карьера, именно – карьера, мы не побоимся этого слова, потому как, путь от простого ученика ремесленного училища до директора СПТУ в таком городе, как Тешинск,  это ни что иное как – карьера…
    Начальство номерного завода, на котором работал, направило его -  хорошего токаря, мастером производственного обучения в подшефное училище.
     Там, Виктор Федорович, закончил вечернее отделение технического вуза и настолько нравился директору, что его рекомендовал на освободившееся место руководителя строительного  СПТУ. Замечу, что никто из заводских руководителей не изъявлял желания занять это место:  хлопотно, при небольшой зарплате…
    Ради справедливости, скажем, – он был отличным мастером производственного обучения (его ученики занимали призовые места на городских соревнованиях токарей), был неплохим спортсменом – волейболистом.
     Соответствующие органы, куда всегда делали запрос из горкома партии (таков порядок) дали «добро».
      Как тут не дать?  Крестьянское происхождение, армия, номерной (секретный) завод, опыт работы мастером, сорок лет, член КПСС…
      Кто, как не такие,  как он, могут руководить педагогическим коллективом и воспитывать смену рабочему классу?
    А как насчет интеллекта и общего кругозора? Здесь дело обстояло сложнее.
     Почему сложнее? Нигде, ни в каких инструкциях государственных и партийных не говорилось об обязательном высоком интеллектуальном уровне руководителя учебного заведения.
      Предписывалось наличие высшего образования, о обязательном членстве в партии…  А разве этого мало?
       Нет, не мало…  Но, когда после очередного выступления перед учащимися и коллективом педагогов, которое происходило в большом актовом зале, в заключении,  Виктор Федорович махал рукой, одновременно призывая и направляя, громко изрекал в виде напутствия: « Ну, теперь с песнями, пошли выполнять поставленные задачи!» - все бы ничего, только неправильно поставленное ударение в слове «песнями» ( на втором слоге) – сразу портило всю картину.
       Вообщем, не будем придираться - это не  очень существенно, а то, что не любил книги читать и познавать больше…  так это в советском государстве не считалось большим грехом, хотя любили повторять откуда-то взявшийся миф, что «мы самая читающая страна в мире»…
    К тому времени, когда состоялся этот памятный разговор между директором и завучем, стаж работы Виктора Федоровича в этой должности составлял десять лет.
    Почему так подробно рассказано о трудовом пути? Многие прошли такой же путь и заняли более высокие и ответственные посты. Согласен. Дело в том, что сам Виктор Федорович, считал это назначение главным событием своей жизни.
     Никакие другие факты его биографии: женитьба, рождение детей и т.д. не могли сравниться с этим. Даже через десять лет, он, садясь за солидный, двухтумбовый стол с громадным телефоном, думал про себя: «Неужели я – директор?»
    Терентьев приходил в училище за час до наступления рабочего времени. Размеренно, широкими шагами обходил по периметру пятиэтажку общежития и «П» - образное здание учебного корпуса, в одном крыле которого размещались учебные классы, в другом – мастерские. Кроме всего, в торце спортзала -   двухэтажная пристройка или, как называли – пристрой. Первый этаж пристроя занимал учебный класс – столовая, а во втором этаже были расположены пять квартирок, в которых проживали работники училища.
    Вот этот пристрой и сыграл определенную роль в судьбе Евгения Кобрина… Но об этом позднее, сейчас вернемся к началу разговора завуча и директора.
    Слово – «бузотер» - прозвучало не случайно. Валентина Михайловна знала, что это любимое словцо Терентьева. Он, еще со своих далеких ремесленных времен, помнил – так называли несогласных с мнением начальства.
   Хулиганов, нарушителей дисциплины, - так никогда не называли,  их просто прорабатывали на собраниях, наказывали, т.е. этот контингент был просто – несознательный.
    А бузотер – это другое. Это уже – политика, такие люди могли влиять на коллектив, возбуждать протестные настроения.
    Поэтому, употребляя это слово она, как бы заранее, определяла линию, которую должен вести директор по отношению к Кобрину.
    Сам директор -  колебался, и завуч это понимала, поэтому и пыталась внушить Терентьеву мысль, что со стороны историка исходит опасность.
       Какая опасность? -  не  проговаривалось, почему-то считала – все и так понятно.
      На самом деле было ничего не понятно, хотя в училище произошло чрезвычайное происшествие, и, мало этого, - история получила огласку в виде статьи в областном партийном органе, которую поспешила перепечатать местная, городская газета.
     Не будем томить читателя и расскажем все по порядку.
     В эти темные, слякотные ноябрьские вечера всегда чего-нибудь происходит. Так и в этот раз: из столовой училища украли продукты.
     Читатель удивится – да что за «ЧП»? – так, - пустяки, да и кто гарантирован…  Не спешите, все не так просто…
   

     За углом пятиэтажного училищного общежития стояла в засаде группа людей, - это были работники ОБХСС ( в советские времена был такой отдел борьбы с хищением социалистической собственности),  с ними два милиционера и журналист из области.
     Задняя, наружная дверь столовой открылась, полоса яркого
света вырвалась в ноябрьскую темь и дверь захлопнулась.
     На бетонной площадке с двумя нагруженными сумками стояла зав. производством училищной столовой. Неторопливо, боясь поскользнуться, двинулась вдоль стены и была задержана милиционерами.
    Её отвели за угол и попросили стоять смирно. Ждать пришлось недолго. Дверь опять хлопнула и была задержана повариха  с полными сумками.
    Осталось подождать работницу, которая мыла посуду и уходила последней. Через короткий промежуток времени, она была задержана и тоже – нагруженная.
    Тружениц столовой попросили вернуться  в помещение  и там, при ярком свете оформили факт воровства. Похищенные продукты:  сахар, масло, мясо, колбасные изделия – взвесили, составили акт, в котором указали стоимость продуктов.
    Как и следовало ожидать, - брали «по чину» ( на самом деле зав производством сама распределяла – кому и сколько) и все это классифицировалось как мелкое хищение. Фигурантов ждал штраф и увольнение.
     Та самая гласность, которую усиленно навязывали центральные власти, на этот раз – сработала. Публикация по этому случаю в газете появилась.
      Но…  Статья была написана суконно-бюрократическим языком партийной журналистики и была на редкость беззуба.               
     Уныло, без  эпитетов и восклицаний описана процедура задержания с поличным, по-бухгалтерски скрупулезно указаны вес и денежный эквивалент ворованного. Ни возмущения, ни выводов, ни призывов хоть к чему или кому-нибудь.
    Даже не особо искушенному читателю становилось понятно, что это просто отписка, обусловленная требованиям момента…
    На самом деле местная партийная власть не хотела, да уже и не могла, и не понимала, что от неё хочет центральный партийный ареопаг, т.к. сигналы от него исходящие, носили довольно противоречивый характер и воспринимались как очередная краткосрочная компания, на которую можно формально отписаться.
   А довольно бодрую песню, которую постоянно звучала на всех партийных мероприятиях центра и утверждала, что «веют над страною ветры яростных атак и сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди! – воспринимали, как дань истории.
  Зато местные «твердые хозяйственники» прекрасно понимали, о какой революции идет речь…
   
   Евгений ни сном,  ни духом не ведал об этих делах. А получилось, что попал в самый эпицентр событий.  Вот уж действительно –  время выбрало нас…
 … Когда масса людей чего-то желает, и желает немедленно, то тут и слов много не нужно, - достаточно многозначительной тишины. А учебная группа, которая ждала, когда он вернется из учительской, после звонка на урок, – именно – желала.
    Евгений это сразу понял, обладал он такой психологической чувствительностью, да, в принципе – это было понятно и без этого. Когда он вошел в свой кабинет, девушки (их было большинство, т.к. это была группа контролеров ОТК) мгновенно замолчали.
      Это уже было удивительно, так как, подходя к двери,  слышал  перевозбужденные голоса. Автоматически отметив про себя что-то необычное в поведении учеников, но еще ни о чем, не догадываясь, прошел к столу, открыл журнал и спросил:
                - Дежурный, назовите, пожалуйста, кого нет в классе?
     Девушка встала и назвала две фамилии. Евгений Валерьевич уже собирался объявить тему урока, взял в руки мел и приготовился писать тему на доске. Дежурная по- прежнему стояла с вопросительным видом, как будто на что-то решаясь.
                - Евгений Валерьевич, - начала говорить, держа в руке газету, - вот в газете статья про наше училище…
     Евгений перебил.
                - Это чем же мы прославились?
  Класс загалдел сразу. Учитель замахал руками, успокаивая группу и, понимая, что начало урока пошло насмарку, взял газету и стал читать. В классе установилась напряженная тишина.
   Евгений быстро прочитал текст и спросил:
                - Ну, чем вы возмущаетесь?
     Ученики, перебивая друг друга, начали высказываться.
                - Как же, Евгений Валерьевич, это ведь у нас украли!
    Евгений, стараясь направить энергию возмущения в конструктивное русло, начал говорить.
                - Вероятно,  их наказали, по крайней мере, - штраф,  уж точно – заплатили.
   В ответ услышал.
                - А что – штраф, они на этот штраф украли и еще украдут!
   Учитель продолжал.
                - В принципе, конечно, их должны уволить. Это деяние под эту статью трудового кодекса подпадает.
   Лучше бы он этого не говорил. Поднялась настоящая буря возмущения, -  кричали:
                - А вот и нет, все трое работают, как ни в чем не бывало!
      И тут разговор неожиданно повернул в другое русло, и это уже впрямую касалось его.
                - А вот вы нам говорите, что надо уметь постоять за себя, нужно бороться за справедливость, - как же так!?
       Да, наступил момент истины.  Он всегда так наступает, - этот момент,  и тут решается много, да чего там много – все решается.  И в первую очередь проверяется человек на свою, как в народе говорят – вшивость, а точнее и приличнее – подлинность.
        Евгений сразу понял, что если сейчас спасует, найдет какую-то нейтральную отговорку, то навсегда потеряет свой авторитет у молодых людей, как педагог и как человек.
        Но этого мало, что потеряет что-то в глазах этих девушек и парней,  догадался  -  себе этого не простит.
        Произойдет что-то непоправимое с ним самим: он сломается и тогда на своей самостоятельности можно поставить крест.
        Изнутри уже поднималось тяжелое чувство и  в голове мелькали пульсирующие выводы: « Правы молодые люди, по всем статьям правы, - нечем им возразить.  Ну и гад, этот Терентьев, а такого праведника из себя строит.  Почему я должен принимать этот удар на себя, это ведь его дело. Он, в первую очередь, должен собрать все училище и использовать этот факт в воспитательных целях.  К нему на поклон мне идти, объяснять, отчего возмущаются учащиеся. Нет, он вообще хочет скрыть это, не только от учеников, но и от коллектива педагогов.
 Но статья-то вышла, на что он надеется? Сейчас ему и карты в руки, а он молчит…»
          А вслух проговорил, разделяя слова:
                - Можно попробовать изменить ситуацию.
                - А как? – раздались голоса.
                - Собрать подписи со всех учеников и таким образом высказать  мнение, - то есть свои требования.
         Класс выдохнул:
                - Это правильно, - потом раздались голоса, - ну, соберем подписи, а что дальше?
                - А дальше посмотрим, как отреагирует наш директор, - и продолжил, - есть инстанции и повыше.
    Толчок был дан, идея понравилась, осталось придать этому делу организационные формы. А вот и вопрос прозвучал:
                - Евгений Валерьевич, от имени кого писать?
                - От имени кого?  Ну, давайте назовем это комитетом по защите прав учащихся. От имени этого комитета и напишем.
                - А вы нам продиктуйте…
     Что ж, назвался груздем – полезай в короб. Учитель с ходу, не задумываясь, продиктовал текст, который начинался словами –  « в газете была опубликована статья…» и заканчивался – «требуем увольнения…» - тут Евгений остановился и спросил:
                - А что, всех троих увольнять?
     Класс рассудил мудро.
                - Вся вина лежит на зав. производством, она всем командовала.
                - Хорошо, согласился учитель, - и советовал, - пусть сейчас каждый возьмет по развернутому тетрадному листу. На листах напишете этот текст, укажите  номера групп и собирайте подписи, - добавил,- обязательно указывайте фамилии и инициалы.
       Зашуршали тетрадями, готовя листы и в этот момент наступившей тишины, самая активная – Лена Щеголева – спросила учителя.
                - Евгений Валерьевич, а с мастеров и учителей собирать?
      Про себя Евгений рассудил:  « Молодец девушка, я как-то об этом не подумал, -  из своего чистоплюйства не хотел никого вмешивать. Вероятно, многие знали о статье, но никто в учительской не заикнулся.  Это хорошо «моралю» на уроках читать, пусть покажут свое лицо». Вслух сказал:
                - Конечно, со всех собирайте, -  неожиданно для себя добавил, - к директору тоже сходите, только не кто-нибудь один, а хотя бы трое. А к Шевцову Геннадию Александровичу – обязательно, - он парторг училища и к Валентине Михайловне Городовой, - посмотрим на её реакцию.
 

     В училище началось невиданное и неслыханное…
     Девушки, как пламенные большевички, явили бешеную активность: носились по этажам, приходили в классы, объясняли суть дела. На переменах в коридорах собирались группы, шли жаркие дискуссии…
    Евгений и сам не ожидал такой самодеятельности. К концу уроков к Кобрину начали поступать первые листы с подписями, - листы складывал в отдельную папку.  Думал: « Сколько говорено о развитии ученического самоуправления, - вот оно в действии, только не такое, как мыслилось педагогическим начетчикам».
     После уроков, когда зашел в учительскую, его с ходу спросила Соболева Татьяна, - учительница химии.
                - Это ты, что ли посылаешь учеников подписи собирать?
     Соболиха, - как её про себя называл Кобрин, была с ним на короткой ноге, считались приятелями, но тон, - менторский и безапелляционный, не понравился историку, и он довольно
резко ответил:
                - Татьяна Александровна, почему вы считаете, что наши учащиеся не могут сами организовать этот сбор подписей. Разве они не правы? – в свою очередь задал вопрос.
    Химичка, мгновенно сменив тон разговора, -  смягчила.
                - Ты сам-то понимаешь, - куда влез?
                - Понимаю, что это не мое дело, а как мне надо поступать? Я ведь не химию у них преподаю, а обществознание и  правоведение. Вам прекрасно известно – чему я должен учить.
                - А тебе что – больше всех надо?
    Впоследствии, много раз слышал Кобрин этот сакраментальный вопрос…  И никогда не находил на него, хоть что-то объясняющий ответ. Только, несколько позднее, когда прочитал Гумилевскую теорию возникновения этносов, понял, что он, - этот самый пассионарий и есть. А еще позднее – догадался: в этом вопросе кроется ответ, который проливает свет на характер и особенности нашей, русской власти. Вот почему, у Пушкина в знаменитой драме – « народ безмолвствует»: никто не хочет возразить на явное беззаконие, никто не хочет брать на себя ответственность…
    Дальнейший диалог с коллегой продолжать не хотелось. Убеждать никого не желал, так же и агитировать.
    Кобрин предполагал, что эту инициативу учителя встретят без энтузиазма. Особо правдолюбивых у нас не любят, - да он и сам не стоял за какую-то «правду».   Было, конечно, одно – «но».
     Сам того не ведая, тем не менее, он ставил человека в мучительное состояние выбора, заставлял сомневаться.
     Но,  самое поразительное Кобрин услышал на следующий день.  К нему решительным шагом подошли две мастерицы производственного обучения и одна из них ничего не объясняя, выпалила ему в лицо:
                - Это не педагогично!
    Евгений  разозлиться не сумел, -  конечно, все понял, но такой примитивной безграмотности даже от таких «педагогических работников» -  не ожидал. В голове промелькнуло: «Господи, кто этим дурищам сказал это. Ведь они и понятия не имеют, о чем говорят?».
     Спокойно, хотя хотелось рассмеяться, - вежливо спросил:
                - Это вы о чем, -  Нина Анатольевна?
     Мартынова не ожидала такой спокойной реакции на брошенное обвинение. На самом деле услышала это в кабинете Городовой,  которая собрала группу «верных» и вовсю пушила историка, и объясняла, как противостоять «этому умнику».
                - Как о чем? Не педагогично вмешивать учащихся в разбор этого дела! - с тем же напором выпаливала мастерица.
     Эх, напрасно она ввязалась, но уж очень хотелось выслужиться перед начальством.
                - А вам это кто сказал? Вы прямо в учебнике педагогики это  прочитали? – вопросы историк вбивал, как гвозди.
    Ну, не круглой же дурой она была, поняла, что попала в очень щекотливую ситуацию. Но Кобрин не хотел давать отповедь «верным», да и унижать их не хотелось, так как вокруг стали останавливаться воспитанники. Просто добавил миролюбиво – наставительно:
                - Прежде чем употреблять какой-либо научный термин, нужно хорошо понимать его значение, и применим ли он, например, к данной ситуации.
    Историк, с видом профессора, который изрек научную истину перед  профанами, двинулся к столовой.
   Тем не менее, в душе остался горький осадок. Неприятные мысли лезли в голову: «Для кого это все нужно? Эти люди абсолютно безапелляционны, они даже своей педагогической безграмотности не стесняются. Натравила их Городова на меня, даже не посчиталась с тем, как они будут выглядеть перед другими мастерами, - ведь не все такие».
    На самом деле среди мастеров, давно уже складывалась своеобразная «фронда»  против Городовой.
    Дело в том, -  профессиональное училище так устроено, что наиболее полную власть над ними имеет зам. директора по воспитательной работе. Учителя в основном имеют дело с замами по учебной работе. Эту своеобразную фронду негласно возглавляла мастер группы контролеров Караева Нина Владимировна, -  именно её группа собирала подписи.
    Конечно, ни о какой фронде Евгений тогда не знал, -  все
случайно совпало.
   В перемену девушки принесли очередные листы с собранными подписями. Просматривая бумаги, Кобрин спросил:
                - Лен, а к директору ходили?
                - Ходили, Евгений Валерьевич, - он не подписал.
                - Вот как? Как же он отговорился? Расскажи, как все было.
                - Мы трое пришли – я, Ольга и Света. Говорим, Виктор Федорович, в газете написали о хищении продуктов из столовой училища, мы собираем подписи, чтобы приняли меры против расхитителей, - вы подпишете? Он сказал, что, как администратор подписать не сможет.
     Евгений уточнял:
                - А как вел себя, как выглядел?
                - Хмурый был, -  какой-то заторможенный.
    Историк думал: « Ну, понятно, что не подписал – это равносильно собственному приговору. Но неужели ничего не понял?»
     Евгений догадывался, что директор ничего не подпишет. Он не на это рассчитывал. Кобрин мог предполагать, что Терентьев вызовет его, и они поговорят откровенно. Вообще-то настоящий мужчина так бы и поступил, и тогда они могли стать хоть не приятелями, по крайней мере -  поняли бы друг друга.
     Но эффект получился обратный: не друга-приятеля или союзника приобрел себе историк, а нажил врага, который будет думать, что Кобрин «копает» под него, с целью занять его место.
    Другой цели, кроме этой, Терентьев  даже предполагать не мог…
     С  Городовой получилось еще занятнее. В ответ на просьбу учениц поставить свою подпись она разъярилась. Шепелявя больше обычного и брызжа слюнями, - заявила, нисколько не заботясь о собственном имидже:
                - Нечего лезть в это дело. Есть руководство – оно разберется, - и пригрозила, - к защите дипломов надо готовиться, а не по этажам бегать народ булгачить!
     Девчонки пришли понурые к историку.
                - Евгений Валерьевич, нам ведь могут разряд понизить при выходе из училища.
     Евгений успокоил:
                - Руки у ней коротки, разряды понижать. Она к разрядам никакого отношения не имеет. Вопрос о уровне квалификации относится к компетенции мастера и от экзаменационной комиссии, в которой сидят инженеры, а не завучи по внеклассной работе, -  и продолжил, - в училище, между прочим, есть ученический профком, который должен защищать ваши интересы.
    Девушки загалдели:
                - Есть даже освобожденный председатель профкома – Марсакова Татьяна Ивановна.
                - Ну, вот, - к этой Марсачке и сходите! – с каким-то сердцем высказался историк.
    Евгений не случайно заговорил о ученическом профсоюзе. Буквально перед этим разговором с ученицами, к нему подошла эта самая Марсакова и попросила:
                - Евгений Валерьевич, я прошу тебя, - прекрати ты это дело.
     Кобрин не ожидал такой просьбы от неё. С Татьяной они были приятели. Его товарищ-коллега  Максим Георгиевич Петриков находился в любовной связи с Марсачкой, так за глаза называл её Кобрин.
    Петриков, разведенный, тридцатилетний мужчина преподавал в училище право. В первый же год у них завязался роман, - оба были свободны от брака, Татьяна вообще замуж не выходила, хотя была ровесницей Максиму.
    Немного странные были у них отношения. Евгения они считали, каким-то посредником в их делах,  товарищем, -  «не глупым и чутким». Женя был согласен на такую роль.
     Марсакова жаловалась Кобрину:
                - Евгений Валерьевич – он меня бьет.
     Женя поражался, удивлялся и пробовал возражать:
                - Тань, да не могу я поверить этому. Максим, умнейший, грамотнейший и интеллигентный человек – это совершенно к нему не подходит.
     Марсакова, ни мало не смущаясь, хотя при разговоре присутствовал и сам виновник, и разговор происходил на тротуаре перед входом в училище, задирала короткую кофточку выше лифчика и показывала синие пятна на ребрах.
     Кобрин морщился и обращался к товарищу:
                - Максим, ты что -  с ума сошел?
                - Она сама виновата, - я тебе потом все объясню.
     Потом, уже оставшись наедине, Максим обиженным тоном объяснял:
                - Ты понимаешь, Евгений Валерьевич, я с ними сопьюсь.
                - С кем это – «с ними?» - интересовался Женя.
                - С Марсачкой  и Надькой  Мареновой.
                - Это как, непонятно что-то?
                - Так я с ними, чуть не каждый день в ресторан хожу! – повысил тон товарищ.
                - В какой ресторан? – не понимал бестолковый коллега.
                - Как в какой? – в «Колос» или «Березку», - у нас в городе всего два ресторана.
                - А где деньги берешь?
                - Нигде, - они меня приглашают, -  я их не прошу.
                - А у них откуда?
                - У Марсаковой всегда деньги есть, ей отпускают на всякие профсоюзные мероприятия.
    Женя только качал головой и удивлялся, хотя все понял.
                - Ну, Бог с ними, а под ребра, зачем кулаками тыкать?
                - Ну, сам посуди. Приходим в ресторан, садимся за столик, заказываем закуску, выпивку, - поправился, - Марсачка заказывает, - играет музыка, пары выходят танцевать. И, что ты думаешь? - к нашему столику подходит какой-то военный и приглашает Татьяну танцевать, - тут Максим повышает голос до возмущенного тона – и она идет танцевать с ним! – сбавляет тон до обиженного, - а я сижу, как дурак
.                – Зачем она так поступает? – в свою очередь удивляется Кобрин.
                - Ты спроси её, -  говорит, что ей неудобно отказывать, а я с ней, зачем пришел? - Максим передохнул и уже спокойнее, - ну, я не выдерживаю…
      Женя улыбается и думает: « Девушка, конечно интернациональная…» А вслух:
                - А потом вы миритесь и идете заниматься любовью, только куда? У неё мать дома, у тебя – тоже.
                - У Татьяны есть комната в трестовском общежитии.
      Женя опять удивляется:
                - Богато живет девушка, ну ты все же руки не распускай, такими кулачищами можешь ребра переломать.
      Максим на самом деле был плотный, широкоплечий парень с густой шевелюрой вьющихся темных волос.
       «Да, точно, - век живи – век учись распознавать людей, - размышлял Евгений, - никогда бы не подумал, что этот молодой человек способен на такие выверты, а ведь внешне – никакой агрессии…»
       Кобрину нравился этот парень:  был по настоящему образован и начитан, что встречалось все реже и реже, даже в учительской среде. Женя нашел в нем умного грамотного и талантливого собеседника, который понимает с полуслова.
       Как всякий незаурядный человек, Петриков не боялся учиться и сразу, в свою очередь, оценил по достоинству Кобрина, признав его лидерские качества, правда, очень своеобразно, -  высказался откровенно.
                - Евгений Валерьевич, если бы ты попал в тюрьму, то  точно был в авторитете.
        Женя смеялся и говорил:
                - Ну, ты даешь Максим, хотя согласно русской пословице, - от сумы и от тюрьмы не отрекайся.
      Он прекрасно понял, что хотел сказать товарищ…
   
      Петриков закончил филологический факультет местного пединститута. Вместе с молодой женой, дочерью крупного районного начальника, преподавал в сельской школе, но семейная жизнь не заладилась, и он вернулся в родной город, к маме.
      Максим объяснял причину своего развода, но Евгений по настоящему,  так и не уяснил истинное основание, - удивлялся, что никогда не говорил о маленьком сыне, который остался с матерью.
     Только впоследствии он догадался, что виноват был все же его новый друг, и этот случай с Татьяной только укрепил его предположения. 
     Марсакова же, была из тех шустрых и пробивных комсомольских активисток, которые обладая смазливой мордочкой, чувствуют себя как рыба в воде среди массы народонаселения, имеют громадное количество знакомых, жмутся ближе к начальству и в более зрелом возрасте составляют костяк заводских профсоюзных комитетов.
      … И когда Татьяна попросила «прекратить это дело» он немного опешил.
                - Татьяна Ивановна, - официальным тоном начал он, - ты какое отношение имеешь?
                - Зав. производством – моя подруга.
      Не такая простачка, эта профсоюзная работница, знала на какую болевую точку нажать.
      Женя понимал то, что никак не уясняла Марсакова. Во-первых, - камень, который сорвался и летит с громадной скоростью, остановить нельзя. Во- вторых, - тот ученический порыв, тот энтузиазм, та жажда справедливости, которую проявляли эти молодые люди – это и есть тот камень.
      Нельзя их останавливать, мы же сами хотели воспитать именно такую молодежь.
      Поэтому он холодно ответил, пытаясь смягчить отказ:
                - Таня, уже поздно,-  ничего остановить нельзя, - и напомнил, стараясь сохранить дружеский тон, - между прочим, вот для таких случаев и существует ученический профсоюзный комитет.
    Марсакова резко прервала разговор, развернулась и пошла, ускоряя шаг.
    Женя  сразу про себя отметил, что дружеских отношений с ней больше не будет, -  истинно: скажешь правду - потеряешь дружбу.
     Смотрел в спину удаляющейся  Марсаковой и думал: « Э, подруга, это ведь тебя Городова ко мне прислала.  Боже мой, на какой же змеиный клубок я наступил, как это все мне не по сердцу…»
    Евгений понимал всю тяжесть истины, и всю мощь системы, на которую замахнулся…
    «Остался еще Геннадий Александрович, -  размышлял Евгений, - если уж он не подпишет…»
     Шевцов был его соседом по общежитию, - их маленькие двухкомнатные квартирки располагались по левую сторону общего коридора.  На правой стороне еще три комнаты с жильцами, - тоже работниками училища. В конце коридора, прямо на лестничной площадке, дверь в общую кухню, которую держали открытой. В туалет нужно было спускаться на первый этаж, там находился учебный кабинет, где учились будущие повара.
    Проживание в «пристрое» считалось привилегией: нет унизительного контроля вахтерш, порождающего сплетни, малочисленность обитателей приносило относительный покой, - было меньше шума, детского крика…
    Но, дружба у них не сложилось. Сложились ровные, соседские отношения, без намека на какие-либо трения.
    У них даже дети не дружили, хотя у обоих по девочке и по мальчику.
    Надо думать, что виной тому закрытость парторга и, как считал Евгений, его серость и незаметность. На самом деле, Кобрин, как всегда – ошибался. Не так уж он был сер и незаметен: не блистал талантами – согласен, не стремился выделиться и не строил каких-либо карьерных планов – тоже верно;  был ленив, тем не менее, успевал выполнить задание в срок.
     Именно таких – негромких и незаметных -  любит начальство и берет себе в заместители, - и это было у него впереди.
    Кроме того, Геннадий Александрович являлся самым обаятельным мужчиной в коллективе. Его просто обожали женщины педагоги и мастера.
    Он располагал людей своей улыбкой, общительностью, никогда не говорил колкости, тем более в глаза и ни с кем не спорил, не интриговал.
     Имел соответствующий антураж: плотненький, с круглым смугловатым лицом и круглыми плечами, среднего роста, - сразу вызывал симпатию, - ему хотелось верить.
    Нужно отметить, Шевцов за версту чуял грядущую неприятность и умел ловко уклоняться, не нанося при этом ущерба собственной репутации.
     Вот и сейчас он с радостью подписал листок, поданный девушками,  хорошо понимая от какого неприятного общения с директором спас его историк.
    Ведь в противном случае, именно парторг обязан был отреагировать на заметку в партийной областной газете.
       Его круглая, как у кота,  физиономия изображала удовольствие и что-то похожее на воодушевление, как будто он ловко выпутался из сложной ситуации.
     Даже ученицы сразу заметили и его готовность подписать, и его радость.
                - Евгений Валерьевич, он так быстро и даже с удовольствием подписал – мы сами удивились!
     Евгений, не изобразил удивления, только буркнул:
                - Ну, - еще бы…
     Девушки переглянулись: они ничего не поняли. А Кобрин злился на такого «счастливчика», за которого, как он понимал, придется расплачиваться ему…
   
 Помощь Евгению пришла, откуда не ожидал. После уроков к нему обратилась Марицкая Людмила Петровна, - преподаватель экономики. Без обиняков спросила:
                - Евгений Валерьевич, ты помнишь, что являешься моим заместителем по народному контролю? – и, не дав ответить, - продолжила, - сколько у тебя завтра уроков?
      Немного опешивший  Женя, - ответил:
                - Четыре подряд, -  начиная с первого.
                - Завтра пойдем с тобой в трест столовых и там все выясним, - и, утвердительно, - согласен?
                - Да, -  сказал историк, не вдаваясь в подробности о тресте столовых.
     «Какая муха её укусила, - думал Кобрин, - что-то раньше такой активности не проявляла».
     Сорокалетние современники не знают систему и структуру любого советского учреждения и не догадываются, что советская власть была действительно – народной, в отличие от нынешней. При любом предприятии или организации существовал набор низовых контролирующих органов: парткомы, профкомы, комитеты народного контроля, комсомольские органы…
     И Евгений помнил, прекрасно помнил, что является одним из представителей этого самого народного контроля.
      Почему же он, прежде чем поддержать инициативу учеников, не обратился к Марицкой?
      Беда состояла в том, что эта сложная система народного, т.е. демократического контроля – «не работала», вернее работала в холостую.  Проводились собрания, заседания, писались отчеты -  это была фикция, блеф и представляла издевательскую пародию на истинный контроль, да и на саму народную власть.
     Но… были моменты, когда действовал, как сейчас говорят, - личностный фактор.
     В нашем случае именно это и произошло.
     Марицкая Людмила Петровна, - неразговорчивая, строгая женщина  бальзаковского возраста (в современном толковании), - последней его половины, но осанку и величественность не потеряла.
     Как потом понял Женя, она являлась самым свободным человеком в коллективе, то есть – не боялась начальства.
                - Почему? -  удивится современный читатель,     но ни за что не догадается.
                - И что – она единственный свободный человек в коллективе?

                - Да, единственный!
                - Какие-то туманы наводите, господин пишущий.
                - Ларчик просто открывается: Марицкая была женой директора местной швейной фабрики. Поэтому она имела некий, негласный советский иммунитет: ей не грозило увольнение, её не критиковало руководство и т.д. и т. п. Марицкая не нуждалась ни в чем, что бы она могла иметь от работы, - ни квартиры, ни приличной зарплаты. По сегодняшним временам, как выразилась моя хорошая знакомая, - «она была – богатая».
     Трест столовых находился в центре старого города и занимал помещения бывшего храма Благовещения, когда-то самого большого в городе. Здание имело очень непрезентабельный вид: кресты и купола срезали еще в 30-е годы, облетала штукатурка со стен, но, тем не менее, прежняя величественность еще ощущалось.
     Председатель народного контроля оказалась очень осведомленным человеком.
     Пока они добирались на автобусе до центральной площади и немного шли пешком до здания бывшего храма, Марицкая объяснила наивному историку, что трест столовых одна из влиятельных городских структур в советской системе распределения материальных благ.
     Кобрин не стеснялся задавать вопросы.
                - Людмила Петровна, а что мы должны выяснить в тресте?
                - Нам необходимо выяснить, по какой причине не уволены работники столовой.
                - А разве их не наш директор увольняет?
                - Нет, - все работники столовой являются работниками треста и там же получают зарплату.
                - А я то, считал, что трест только поставляет продукты.
                - Как видишь, не только продукты, -  продолжила просвещать и объяснять наивному педагогу сложную систему советского снабжения, - трест обслуживает детские сады, больницы, школы, то есть фактически распоряжается материальными средствами и имеет для этого подготовленный персонал.
                - А… вот почему он называется – трест, - вникал историк.
                - Да, трест государственная организация. На государственные деньги закупает продукты, распределяет и изготавливает конечный товар, - профессионально объясняла Марицкая и неожиданно спросила.
                - Евгений Валерьевич, какое самое важное учреждение в городе? 
    Кобрин, не задумываясь, ответил:
                - Горком партии.
    Людмила Петровна, видимо решила провести своеобразный ликбез по экономике, - опять задала вопрос.
                - А как ты считаешь, - какое главное учреждение в капиталистическом городе?
       Кобрин уверенно ответил:
                - Наверное, мэрия, - какая -нибудь.
                - Ошибаетесь, коллега, главное учреждение в капиталистическом городе – банк.
                - Банк, почему банк? – бормотал несколько смущенный Евгений.
                - Потому, что банк распределяет денежные потоки, а это – кровь экономики, - образно выразилась Марицкая.
                - Так, - настроился на полемику Кобрин, - а что же распределяет горком?
                - Вообще-то через городской комитет партии идет распределение товаров, - супруга директора фабрики немного запнулась, но продолжила, - и должностей…
                - Разве? – удивился Евгений, - про кадры – это я знаю, а вот про товары…
                - Да, и товары распределяются, а еще вернее – должности, то есть те, кто товары распределяет,– это не менее важно.
      Евгений, естественно, не только читал главную книгу – «Капитал», - но сдавал по ней зачеты, экзамены… и ему казалось, что понимает  все эти формулы про «Деньги – Товар – Деньги», но сейчас перед ним рисовалась какая-то другая картина.
      Он выглядел несколько растерянным. Марицкая попыталась объяснить более популярно.
                - Евгений, в известной кинокомедии, какие профессии называют, через кого достают товары?
      Женя оживился:
                - Как через кого? – «через завсклад, завмаг…» - процитировал, подражая акценту актера.
                - Точно, - удостоверила Марицкая, - именно, люди при этих должностях сидят, условно говоря, на потоках товаров. Что же получается? Делай выводы, - потребовала строгая учительница.
      Сообразительный ученик тоже попал в струю её намеков.
                - Так, значит, капиталистический банкир «сидит» на денежных потоках и распределяет деньги?
                Ну, конечно, - удовлетворенно констатировала Людмила Петровна, и опять озадачивала, - какие же цели у людей, живущих при капитализме и какие цели у советского человека?
      Женя, неожиданно для себя, сделал вывод, который и для него звучал – откровением.
                - Люди буржуазного общества желают одного – иметь деньги.
                - Точно, - подхватила умная собеседница и поправила, - вернее – заработать деньги.
                - Тогда получается, что у нас главная цель – достать товар? – продолжал делать открытия историк.
                - Вот, именно – достать, а не купить, - и разъяснила, - а достать можно там, где они лежат.  В этой организации, к которой подходим, и сидят люди, имеющие отношение к товарам, - и заключила, - поэтому эта контора – важнейшая, по крайней мере,  важнее, чем сберкасса, которая у нас заменяет банк.
     Они действительно уже стояли у внушительной и расхлябанной двери бывшего храма. Женя даже пожалел, что такой интересный разговор закончился. Ему хотелось еще о
 многом спросить преподавателя экономики.
       Внутри, громадное, двухъярусное помещение ничем не напоминало о своем прежнем назначении. Росписи замазаны слоем известки, которая местами даже осыпалась от собственной тяжести. Доски некрашеного пола, были отполированы подошвами посетителей.
    Всюду были видны двери, за которыми маленькие, серые кабинетики. Бесшумно шныряли какие-то невзрачные, незаметные люди. Веяло скукой, канцелярщиной и неуловимым духом меркантильности.
    Кобрин сразу почувствовал свою чужеродность и ненужность: он заранее отторгал этот мир и понимал, что если даже захочет, -  никогда здесь не станет своим.
    Людмила Петровна хорошо ориентировалась в хитросплетениях  переходов, коридорчиков и кабинетов.
     Нашли нужного человека, который на прямой вопрос, к удивлению Евгения, ответил прямо и честно.
                - Что значит -  не уволили? Так от вас была бумага с просьбой оставить их на прежних рабочих местах. Они заплатили штраф, получили по выговору с занесением…
      Женя, сразу обо всем догадавшись, даже не дослушав, - перебил.
                - Кем была подписана бумага? – и достал из внутреннего кармана записную книжку и ручку.
      Трестовский кадровик, не ожидавший такой безапелляционности, - уже осторожно ответил:
                - Как обычно, - всем треугольником,- и покосился на Евгения, который стал записывать.
                - А можно эту бумагу посмотреть? – так же напористо попросил Кобрин, продолжая что-то писать.
     Он потом догадался, что поступил опрометчиво с этой записной книжкой  (чиновник, имеющий дело с бумагами, пуще всего бумаг и боится, - понимает их силу).
     Собеседник понял, что далеко не доброжелатели спрашивают, поэтому стал страховаться и увиливать.
                - Ну… её у меня нет, наверное у начальника, - там разбирали это дело, - сказал таким тоном, что стало понятно, - бумагу эту не покажут и, предваряя вопрос, - добавил, - Иван Николаевич не у себя, - он в командировке.      
      В принципе, - этого было достаточно.
      Людмила Петровна, сделав свое дело -  молчала. Понятно, что с директором она на конфликт не пойдет, но Женя был ей благодарен и за это.
       Кобрин весь кипел от внутреннего возмущения, - тоже не хотел продолжать прерванный разговор. Он понял, что в тресте никто не собирался выгораживать работников столовой: место было настолько престижно, что о никакой солидарности не могло быть речи.
       Евгений не рассказал своим «юным большевичкам» о посещении треста столовых и сведениях там полученных. В первую очередь ему хотелось проверить «на излом» двоих из этого советского «треугольника»: председателя «взрослого» училищного профкома – Колосову Татьяну и Шевцова Геннадия – парторга училища.
       Татьяна Александровна была связана с училищной столовой, так как преподавала технологию в группе поваров и вела практические занятия с учащимися. Зав. производством отпускала ей продукты, необходимые для этого.
    С профсоюзным лидером столкнулся в коридоре училища на следующий день…
      У Евгения, отношения с Колосовой были почти приятельские, но это -  «почти», - многое вмещало.
       Начнем с того, что выглядела она – безупречно:  достаточно стройна, достаточно изящна, -  взрослая кукла Мальвина, прилично и со вкусом одета. Но внутри такой куклы «сидела» строгая инспекторша, и проявляется довольно грубая и волевая сущность, которая может тебя растоптать, не задумываясь и не раскаиваясь.
      Тем не менее, к Кобрину она явно благоволила. И сбивало с толку, что наряду с явной строгостью и стремлением к педантизму она любила шумные, коллективные вечеринки (корпоративы), которые устраивались, в основном, в её кабинете-лаборатории.
    Но один случай многое объяснил Евгению.
    Надо сказать, что если бы этой «мальвине» добавить чуть-чуть интеллекта и умения чувствовать и понимать людей, то на выходе получилась довольно интересная и интеллигентная женщина бальзаковского возраста (в толковании классика французской литературы).
     Но, всегда так выходит: кому даны воля и упорство никак не могут избавиться от недостатков воспитания…
     А время наступало такое, что этот недостаток в тактичности, мог обернуться преимуществом.
      Кобрин плохо чувствовал время  и никак не мог предполагать, что впереди грядут времена, где в «чести» будут не порядочность и честность, а хамство и нахрапистость, и тонкий слой культуры начнет сдирать с людей агрессивная пошлость.
    Произошло следующее: в большую перемену, когда в учительской находятся почти все учителя, быстро вошла возбужденная Колосова и стала нарочито громко рассказывать своей подруге – Нине Николаевне,  какую-то веселую историю.
         Кобрин не прислушивался к разговору, который, судя по уровню децибел, рассчитан на окружающих, но слух резанула фраза:  « …- я ссана валяюсь». Евгений переспросил нарочито уважительно:
                - Какая, какая – вы валяетесь?
       … Мгновенно наступила тишина, Колосова сразу поняла, что своему имиджу она нанесла непоправимый урон. И ответить Кобрину резкостью, на которую была способна – нельзя, - получится еще смешнее.
      Такой отпор, на этот раз, получила  эта самая агрессивная пошлость, которая еще только обретала свой язык, но Евгений навсегда потерял расположение Колосовой. Такие уроки не прощают…
      То, что эта «мальвина», не задумываясь, подписала документ вместе с директором, - Евгений мало сомневался. Ошибался только в инициаторе.
      Поэтому, кроме злобной реакции на свой вопрос о подписи на бумаге, Кобрин ничего не получил.
      Колосова была похожа на оскалившуюся лису. Она шипела, и мелкие капельки слетали с губ.
                - Нашелся тут праведник, всем указываешь, а когда надо что-то для училища сделать, -  никого нет.
                - Не путайте разные вещи, - в свою очередь резко ответил Кобрин и прекратил бессмысленный разговор.
      С Шевцовым получилось яснее и проще. На прямой вопрос Кобрина, Геннадий Александрович, удивленным тоном клялся, что ничего подобного не подписывал. Евгений ему поверил.
     На самом деле, недюжинную волю Терентьева сломили, вернее,  уговорили две «ближние» дамы: Городова и Колосова.
    
     Настоящий подвох может произойти только от самых близких людей.
     Директор собрал их сразу по выходе статьи. Терентьев в этом происшествии увидел только одно: событие нарушает раз и навсегда заведенный порядок, который он не хотел менять.               
     Считал, (и не без основания) что этот порядок создал сам и в этом видел собственную заслугу.
     Признать свою оплошность, - значит усомниться в собственной значимости. Потом, Виктор Федорович догадывался, что этот рейд дело рук какого-то тайного недоброжелателя.  Это и сыграло решающую роль…
     Разговор начала Городова.
                - Виктор Федорович, - шепелявя и проглатывая слова, торопилась высказаться, - этот рейд организовали у нас не случайно. Кто-то написал, сигнал был, кому-то нужно было облить нас грязью, - и, возвышая голос, - нет такой столовой, где бы понемногу не брали!
      Её поддержала Колосова.
                - Я разговаривала с Тоней – это были излишки, которые остались, так как одна учебная группа вне графика была на практике, да вы сами это знаете, -  Виктор Федорович.
       Терентьев сидел и молчал, на бесстрастном индейском лице никаких явных мыслей не прочитывалось.
       На самом деле он внутренне очень напряжен. Во-первых, внешние силы вмешались в его пространство, где он должен иметь непререкаемую власть. Во-вторых, Виктор Федорович
много бы дал, что бы как-то разрешить эту ситуацию.
        Но… при всей его расчетливости и умении достигать результата он не мог ни на что решиться.
        Его бесило, что он выпустил ситуацию из-под контроля. Требовать увольнения? Это означало -  признать свою несостоятельность. Вся его строгая и системная натура восставала против этого.
        Никаких особенных связей со столовой у него не было, кроме того, что ему готовили отдельный обед и накрывали в отдельной комнате.
       Одетый в чистейший и хорошо отутюженный халат, похожий на индийского раджу, величественной походкой, Терентьев следовал в столовую.
        Вообще, все было похоже на какой-то магический ритуал, который повторялся каждый полдень. Директор проходил через зал, где обедали воспитанники, проходил мимо стойки, где орудовали повара и скрывался в глубине кухни, таинственной и недоступной посторонним.
      Это не считалось каким-либо нарушением, так как он имел право контролировать процесс приготовления пищи. 
       Поэтому он ухватился за слова Колосовой.
                - Точно, -  это были излишки, Татьяна Александровна? – уточнял Терентьев.
                - Да, конечно, Виктор Федорович, - поняв, что попала в поток рассуждений директора, затараторила Колосова, - никакого ущерба ученикам не было, да и случайно это получилось, - добавила доверительно, - вы же знаете, какие у них зарплаты.
       Городова подхватила:
                - Что же, если кто-то настучал на Антонину, то нам требовать её увольнения? Она прекрасный работник, - сколько раз выручала – не сосчитаешь, - и предложила, - нужно написать в трест столовых бумагу, в которой мы просим оставить зав. производством на прежнем месте.
      Терентьев не знал, что эту идею подала Марсакова, которая хорошо знала бюрократическую кухню принятия подобных решений. Директору это показалось той соломинкой, которая поможет « сохранить лицо».
      Виктор Федорович сразу определил технологию этого дела.
                - Для такой бумаги нужно три подписи. Две мы поставим, - он посмотрел на Колосову, - та согласно кивнула головой. -  Надо будет посоветоваться с Шевцовым, - заключил директор.
      Тут опять взяла слово Городова.
                - Сегодня пятница, -  бумагу нужно отнести сейчас, а Шевцов уехал к родителям, в деревню и до понедельника его не будет, - он отпросился и ему заменили уроки, - сказала, будто все продумала заранее.
       На самом деле она не оставляла директору время для раздумий, да и с Шевцовым все было неясно…
        Потом решительно добавила:
                - Я за него распишусь, и печать поставим, - уверенно, -  никто разбираться не будет.
        Никому из присутствовавших и голову не пришло, что они в первую очередь – педагоги (ведь не колхозом они руководят), что их воспитанники достаточно взрослые люди…
      
       …Сейчас этот план нарушался. Случилось то, что вообще даже не предполагали, вернее, - даже не могли предполагать.
       Среди коллектива учительского, да и среди мастеров произошел некий перелом.
        Нет, никто к Кобрину не подошел, не похлопал одобрительно по плечу, не высказал слова поддержки: у нас так не бывает, - против начальства в открытую – нельзя.
       Но, все чаще ловил Женя одобрительные взгляды, с ним старались заговорить, даже без особого повода, -  и интонации изменились.
        Евгений сам не желал противостояния со своим руководством, но так получилось, что он, -  вернее его ученики, показали свою самостоятельность.
        Сам Кобрин размышлял: « Почему за справедливость надо бороться? Почему необходимо доказывать то, что никаких доказательств не требует? Зачем созданы и существуют это многочисленные парткомы, профкомы, комиссии?» 
        И было ему не радостно, а горько как-то, и даже печально…
        А о самой виновнице всего этого шума, - зав. производством – Антонине, которую он вообще не знал, думал:  « Может она, вполне приличный человек, у неё есть семья, дети, - она потеряет работу…», - потом обрывал себя и начинал думать по-другому: « Зачем же всякие высокие слова говорим, с самых высоких трибун: двусмысленность какая-то, и что, в конце-концов, у нас творится?  И почему, все знают об этом и молчат? Какой в этом смысл?».
       Дело со сбором подписей уже на второй день подошло к концу. Собрав последние листы, Кобрин уверенно заявил «своей» группе:
                - Сейчас немного подождем, - реакция на это должна быть. А уж если, -  и добавил старинные слова, которые любил произносить директор школы, в которой закончил десятилетку – Кирсанов Николай Федорович, - паче чаяния, все останется по-прежнему – дадим им ход.
         Кто знает, какими неведомыми путями дошли его слова до Терентьева, но в конце уроков к нему подошла секретарша директора, -  Воронина Татьяна и сообщила:
                - Евгений Валерьевич, вас директор вызывает.
       У Жени в голове мелькнуло: «Вызывает? Да ему самому надо ко мне прийти и объясниться».
       Кабинет директора представлял собой большую, почти квадратную комнату. У противоположной стены стоял длинный, деревянный, двухтумбовый, старый и немного облезлый стол.
       За столом стояло тяжелое, деревянное кресло без обивки.
Бумаг на столе немного, стопочкой лежали черные и коричневые папки из дерматина и – громадный телефон с громадной же трубкой, - таких уже нигде нельзя было увидеть.
       Евгению, когда он бывал в кабинете, приходила в голову одна и та же мысль: « С такого телефона только Сталину звонить или почтительно снимать трубку и молча выслушивать указания вождя».
       В левом, переднем углу комнаты стояли разные, -  красные и кумачовые, тяжелые знамена с вышитыми буквами. На стене – портрет Ленина в деревянной облупившейся рамке.
       У задней стены – темные шкафы. К основному столу придвинут длинный стол оббитый зеленым сукном, вдоль обеих сторон , - стулья с высокими спинками.   
      Ничего радостного и позитивного в обстановке кабинета не было. Складывалось впечатление, что это какой-то революционный штаб. В спешке натащили  разнокалиберную мебель и начали раздавать указания и приказы, и вызывать по одному.
     Такое чувство испытал Кобрин и на этот раз, когда вошел в кабинет и поздоровался, -  весело:
                - Здравствуйте, Виктор Федорович!
      Развеселился Женя в последний момент, перешагивая порожек и открывая двойную дверь, - мелькнула мысль: « Ему бы красноармейца с винтовкой поставить у входа – вот было бы здорово!»
     Директор тихо поздоровался, но руки не подал и близко не подошел. Он и за столом не сидел, а стоял у окна.
      С трудом подбирая слова, он выдавил из себя утомленным голосом, как будто ни к кому не обращаясь:
                - Ваше требование выполнено, -  зав. производством уволена.
                - Виктор Федорович, это не мое требование, этого требовали ученики и для этого они собирали подписи.
        Говорил, а сам думал: « Ну, неужели у тебя не хватает ума или еще чего – я не пойму, -  пойти в эту группу и все объяснить? С кем ты борешься? Строишь из себя обиженного…».
        Кобрин уж собирался уходить, неожиданно Терентьев совсем слабым голоском произнес:
                - А что вы собираетесь делать с этими листками?
        Евгений спокойно, глядя в глаза директору, ответил:
                - Виктор Федорович, как выражался поэт – «интиндент исперчен», поэтому ничего с этими листами делать не будут.
        Развернулся и ушел.
        Только спускаясь в учительскую, - догадался: « А ведь он думал, что даже после увольнения зав. производством, я отошлю их в управление».
        Настроение сразу испортилось: Кобрин не терпел, когда про него думали плохо…
               
               
                29 декабря 2014г.
         

   С того времени, которое описываю, прошло много лет. Родилось и выросло целое поколение.
      Но, даже те, кто был тогда в сознательном возрасте, не всегда разумеют, что же произошло на переломе 80-х и 90-х годов.
      Наверное, каждый понимал это по- своему. Большинство просто «плыли по течению», наблюдая основную, поверхностную  направленность, не понимая подводной, скрытой части…
     Любой опыт должен быть осмыслен. Для этого я позволю себе поместить на этих страницах выписки из дневников Евгения Кобрина. Так как, запись по горячим следам, оценка событий  иногда бывает самая точная. 

                Из дневников Евгения Кобрина.



                25 мая 1990 год.

       Страна бурлит. Рыжков вчера выступил с программой правительства, которая включает такие жизненно важные положения, как увеличение цен на продовольствие, а главное на хлеб.
      В магазинах сразу стали «хватать» муку, макароны и др. продукты. По видимому, дело идет к полному распределению продуктов по карточкам.
     Правда, Рыжков обещает дотацию на хлеб, но люди уже никому не верят. Стране предстоит пережить горячее лето 90-го года. Боже, спаси Россию – не допусти кровопролития.      

               
               



    28 мая 1990 год.

        Я так считаю, что Октябрьская революция проходила в рамках общемирового революционного процесса и стоит в том же ряду, что и французская буржуазная революция.             
       Социалистического в ней было лишь абстрактное стремление народа к справедливости и равенству.      
       Провозглашенная социалистической,  она на самом деле таковой не была, да и не могла быть. Но название (лозунг) был воспринят с энтузиазмом, т.к. этим самым открещивались от несправедливого буржуазного строя.
      Сложилась парадоксальная ситуация: любое движение к более гуманному, более демократическому строю (сентябрь – октябрь 1917г.) возможно было только под лозунгом социализма.
     По всей видимости, народ воспринимал только лозунг, понимая под ним совсем не то, что понимали Ленин и другие образованные большевики.

                29 мая 1990 год.

    В Тешинске раскупили даже соль и спички. Введены нормы отпуска товаров и продуктов.
    На съезде н. д. РСФСР борьба за пост председателя Верховного Совета. Борьба ожесточенная.
     Командно-административная система не хочет Б.Н. Ельцина, -  большинство народа за Ельцина: он единственный человек, которому верят…
     … Сейчас по радио сообщили ( я,- в Кудеихе), что Борис Николаевич – победил. Это очень большая и первая, одна из первых побед демократии. Это и моя победа.
     Господь еще не «скинул с рук» Россию. Победа досталась 535 голосами, а необходимо 531, - четыре голоса сыграли роль. Так что не все просто, но Горбачеву поставлен большой знак вопроса.
      За все время прошедшее после октябрьского пленума ЦК КПСС 1987 года, когда Ельцин выступил с критикой ЦК,  его пытались убрать с политической арены, всячески дискредитировать, опорочить в глазах народа.
       Но, что удавалось без усилий раньше, с Б.Н. не прошло: наоборот – его популярность все более и более возрастала.
       Именно он, а не Горбачев становился знаменем реальной, а не плакатной демократии.








                Глава  вторая.
               
                Демократ и диссидент…
    
                На Руси не все караси -
                есть и ерши.
               
               
                Русский фольклор.
 
   
        В последнее время Виктор Федорович плохо спал, - мучила бессонница, если засыпал, то сон был неглубок и непродолжителен.  Он чувствовал себя утомленным и разбитым.
        Конечно, никто ничего не замечал, - директор не любил жаловаться на свое здоровье.
        Терентьев еще более стал похож на неутомимого робота, который с механической неизбежностью делает свое дело.
        Свое раздражение он не мог сорвать на других, - не та натура.
        Он чувствовал, что в стране, да и в его - ему вверенном  училище, начинают происходить такие вещи, которые не в состоянии осмыслить.
       И опять этот Кобрин… Правильно говорит Городова, что его нарочно к нам «подсунули».  А рекомендовала ни кто нибудь, а сама Зоя Вениаминовна, - третий секретарь горкома партии: именно она была зам. директора училища до Городовой.
      Сегодня Кобрин на педсовете сделал такое заявление, что в пору его зарезать.  Он посягнул на самое, можно сказать – святое, что было и есть у Терентьева.
      Давайте по порядку…
      Единственное действо, которое неизменно вызывало у Терентьева чувство воодушевления, такого, как сказал поэт – «хочется -  идти, приветствовать, рапортовать!».  И весь текст – в лесенку, то есть – все по отдельности, и одновременно -  разом.      
      Но, Виктор Григорьевич не интересовался поэзией, - считал пустым, никчемным занятием.
        Это действо – ежедневная училищная линейка. 
        Он, вообще, почитал её как главное дело, главная обязанность и еще Бог знает какое... но главное. Уже когда из хаоса, толчеи и гомона начинали вырисовываться ровные ряды учеников, выстроенных в составе групп, у него начинало подниматься настроение.
       Виктор Федорович всматривался в исчезающий хаос и вслушивался в распоряжения мастеров, следил,  как торопятся чуть опоздавшие, отмечал, - кто из учителей присутствует, и кого еще нет…
       И этот, так похожий на армейский, шум, -  вливал  в него свежие силы. Он светлел лицом, его жесткие унтер-офицерские черты, как-то разглаживались, глаза начинали блестеть…
       По внешнему виду, тем, кто близко не знал директора (а в училище у него близких не было) эти изменения были незаметны: так же -  молча, стоит он перед строем, ничем не выдавая себя, - углубленный, уверенный командир.
       Наступает эта заветная минута, - заканчивается тонкий ручеек опоздавших учеников – это значит, -  дежурный по училищу уже не пропускает из фойе на второй этаж, где сейчас начнется линейка.
       У задержанных записывают фамилии и номера групп, -  с ними будет отдельный разговор.
       А сейчас ряды выровнены, - перед ним прямоугольник строя учащихся. Между группами маленькие интервалы, мастера отступают в задние ряды, - там нужно поддерживать порядок особенно.
      Преподаватель военного дела – майор в отставке – руководит построением, - командует:
                - Училище! – Равняйсь! – Смирно! - строевым       шагом подходит к директору и докладывает, что училище на линейку построено.
       Терентьев делает шаг вперед, - все молчит и замирает, на минуту становится слышно бульканье горячей воды в батареях отопления.
                - Здравствуйте, - товарищи учащиеся! - раздается ровный, но твердый голос директора.
                - Здравия желаем, - товарищ директор! – оглушающе  гремят молодые голоса сотен пэтэушников.
        Звук, не находя выхода в замкнутом пространстве коридора, мгновенно гаснет. Опять на мгновение – тишина. Опять ровный голос Виктора Федоровича:
                - Слово для сообщения предоставляется заместителю директора по внеклассной работе, - Городовой Валентине Михайловне, - сказано торжественно, с полным перечнем должности и имени.
         Все, -  торжественная часть заканчивается, но начинается не менее важная – текущий момент.
         Городова сразу меняет тональность действа, переходя (по её мнению) на самое главное, а главное -  то, чем руководит она, - зам. директора.
         Переваливающейся уткой  выходит, держит в руках листы текста, и буднично, немного ворчливо начинает шепеляво бубнить:
                - В субботу, на заседании комиссии мы подвели итоги соревнования между группами по следующим направлениям…
         Городова, -  тоном, своей манерой, как будто дает понять, что главное дело и главный воз тяжелой работы по воспитанию не только учащихся, но и не совсем сознательного коллектива, везет она. Но, к сожалению, этого недооценивают, поэтому и слышатся в голосе нотки усталости.
        Ученикам сразу становится скучно, прежняя тишина сменяется все более и более нарастающим гулом. В задних рядах раздается шиканье и одергивание, - мастера безуспешно стараются навести порядок.
        Завуч невозмутимо и напористо зачитывает нудный текст, который уже никто не воспринимает.
        Директор смотрит на часы и что-то тихо говорит Городовой, - она поняла – время вышло. Быстро, быстро, проглатывая слова, произносит несколько общих фраз.
        Инициатива переходит к военному руководителю.
                - Училище, - равняйсь! – смирно! – передние ряды немного подтягиваются, звучит последнее, - разойдись! –  голос военрука заглушает звонок, который возвещает начало уроков.
        Терентьев доволен: он держит ситуацию в руках, - он видел всех, его видели все; текущий момент схвачен, итоги подведены.
        Чувство выполненного долга приносит ему не только удовлетворение, а даже – отдохновение. Да, ради этого стоит жить и работать. 
         Сентиментально, - скажет читатель. А что вы думаете, - сентиментальность и сокровенное всегда рядом…
 
          А этот «мутный» историк на педсовете взял слово и заявил буквально следующее, да ведь какую теоретическую базу подвел!
                - Уважаемые коллеги, - так Кобрин начал свое выступление, - в сложившихся общественно-политических условиях и в русле перестройки, которая охватила все стороны нашей жизни, - считаю, нецелесообразно проводить ежедневную училищную линейку.
          Сделал паузу, обвел взглядом кабинет военного дела, в котором проходил педсовет и задал вопрос ко всем.
                - Скажите, какую педагогическую нагрузку несет это мероприятие?
          Коллектив ошарашено смотрит на ретивого историка, но… мудро молчит, - ждет, что будет дальше.
          Евгений Валерьевич, разделяя слова, ответил самому себе:
                - Данное мероприятие не несет педагогической нагрузки, - эмоциональная пауза и усиление, - мало того, ежедневное построение сотен юношей и девушек – пустая трата времени и сил, - коротко передохнул и сделал сокрушительный вывод, - поэтому теряет всякий смысл.
          Все же голос из глубины кабинета раздался (конечно, все догадались – кто…), но человек не поднялся, желая остаться анонимом.
                - То, -  было необходимо, а сейчас уже – бессмысленно…
                - Хорошо, - спокойно продолжил историк, - попробую пояснить, - если в армии или в тюремном бараке постоянные построения и имеют какой-то смысл и оправданы особыми условиями и задачами, то, -  спрашивается – зачем превращать учебное заведение в казарму, где права солдат ограничены, опять повторюсь – особыми задачами, которые выполняет армия.
         Терентьев смятенно искал аргументы против такой наглости.  Лицо его сделалось пепельно-серым, зубы сжались так, что мышцы лица стали заметны.
         У многих на лицах уже рисовалось согласие,  и проглядывали радостные улыбки.
         Городова поняла, что симпатии вот-вот перейдут на сторону Кобрина, поднялась со своего стула и стоя вполоборота к коллективу и к директору решительно заявила:
                - На линейке объявляются основные планы, подводятся итоги, выступают представители милиции, комиссии по делам несовершеннолетних, выступают ветераны… - помолчала, вспоминая, все ли перечислила и неожиданно добавила, - линейка дисциплинирует, отмечают, -  кто присутствует, а кого нет.
       Историк нисколько не смутился, как будто знал все аргументы противников.
                - А зачем учителя на каждом уроке отмечают отсутствующих? Нам какой еще контроль нужен?  Загляните в любой классный журнал, и вы увидите всю картину с посещаемостью.  (Женя не знал, что кроме этого мастера групп сдают рапортички, где ведется учет отсутствующих). 
       Кобрин последовательно разбивал доводы Городовой.
                - Встречи с различными представителями должны организовываться по группам, а не с толпой в пятьсот человек, - для этого и существуют классные часы.
        Историк понял, что возражения ничтожны и старался доказать  коллективу абсурдность таких линеек.
                - Тот разбор, который устраивает администрация после этих линеек, приводит к напряженности и нервотрепки в коллективе, это разобщает коллектив, сеются семена недоверия между коллегами. – Вы, - историк напрямую обратился к директору, - так хотите управлять?
     Терентьев сидел уже не с пепельным, а сине-белым лицом и молчал.
     Кобрин понемногу начинал приходить в себя после столь резкого выступления. Он много чего хотел сказать, но увидев лицо Терентьева, не на шутку встревожился: « Не хватало еще того, чтобы его кондрашка хватила после моего выступления».
      Не только лицо Виктора Федоровича сбило решительный настрой историка. Он ясно почувствовал, что коллектив не готов принять решение о прекращении линеек, которое он собирался поставить на голосование.
       «Получиться холостой выстрел, - соображал Кобрин, - а это мне сейчас совсем ни к чему».
     Получилась, как говорят в среде военных – разведка боем. Она показало, что силы пока неравны…
      Через год, без особого шума, распадется Советский союз, рухнет «командно-административная система»…
      После педсовета Евгений высказал все, что оставлял в запасе.             
                - Максим, ты сам встречался не раз с этой маразматической штукой, - обращался Кобрин к своему другу.
       Петриков,  не понимая, что подразумевает товарищ, тем не менее,  внимательно слушал.
                - Я веду урок. Прошел организационный период. Записана тема на доске. Объясняю, рисую схемы сражений, работаем с картой. Ученики старательно ведут запись в тетради, - нормальная рабочая обстановка. Вдруг, неожиданно открывается дверь, не входит, а вваливается группа «балтийских матросов» - это дежурные по училищу: проверяют посещаемость. Для чего?! – Евгений повышает голос, доводя до драматизма. – Я отметил, кто отсутствует – этого мало? И как это все происходит: они не обращаются к учителю. Нет, - они – требуют: « Дежурный, назовите номер группы, и кого нет в классе». Пока называется,  и записываются фамилии, может завязаться диалог между одной из ввалившейся и её знакомой.                Все начинается с беспардонного вопроса: « Кать, а ты в новых сапогах?» Эта дура-Катя, довольная, что обратили внимание на её обувь, начинает подробно объяснять, - где и почем купила…
     Что в это время делает учитель?  И как он себя чувствует? Я объясняю: он чувствует себя пятым колесом в телеге нашего образования, – в голосе слышны нотки безысходности. – Ничего унизительнее  для учителя нельзя придумать. – Но, нужно продолжать урок. Не тут-то было, - настрой сбили, внимание, которого добивался в начале урока – улетучилось: все идет насмарку. Скажи, Максим – кто придумал эту антипедагогику? Я тебя уверяю – это «изобретение» советской педагогики, ничего подобного до революции не было! - все, историк выдохся и тот накал, тот напряг эмоций начал ослабевать, поэтому заговорил спокойно, даже равнодушно. – А самое интересное, - знаешь что? Нет? Я скажу, - самое интересное, что это коробит только меня. И это каждый день. Кто умом тронулся? Получается –  я сшибся разумом, а остальные – умные.
       Наивный педагог не учитывал одного психологического фактора, а он был решающим. Позднее, когда прочитал стихотворение нобелевского лауреата – «… и вдруг понять, как медленно душа заботиться о новых переменах», - догадался, почему он тогда не получил поддержки. Нельзя требовать от людей невозможного… 
      
      В год смерти Сталина Вите Терентьеву исполнилось пятнадцать лет.
      Насколько он себя помнит, везде и всегда ему приходилось ходить строем: в школе, в ремесленном училище, в армии.  Он не мыслил себя вне строя – вне коллектива.
      А что, -  строй и коллектив  - понятия идентичные? Нет, конечно, но только не для Виктора Федоровича. 
      Коллектив он не может представить, как только  - марширующая масса людей. Стройные ряды, интервалы, - у каждого своя задача, которая помогает решить одну, большую – коллективную.
      Когда-то отвечал за небольшую группу людей, сейчас – более тысячи. А что значит – отвечать за коллектив? Это означает отвечать за каждого человека, добиться, чтобы все одинаково понимали задачи, одинаково мыслили…
      Терентьев, без преувеличений, испытывал детскую радость, когда, наконец, государство нашло средства одевать пэтэушников в добротную, современную одежду-форму и ношение этой формы стало обязательным.
      Это было верх мечты. Система, как будто читала мысли Виктора Федоровича.
       Тотчас появилась возможность контролировать ношение этой одежды и спрашивать с мастеров и классных руководителей. Директор неколебимо считал, что добиться сознательной дисциплины можно только четким распределением обязанностей между всеми и постоянным неусыпным контролем всех и вся…
     Он поражал  Кобрина тем, что сам распределял ведра и веники, хотя завхоз училища, Марья Ивановна, без труда с этим справлялась.
      Женя только сокрушенно качал головой, когда в кабинете директора собственноручно расписывался в ведомости на получении ведра и веника для кабинета истории и получал искомое из рук директора.
      После этой процедуры он заходил к себе в пустой класс, садился за учительский стол и, невидящим взором упираясь в пустоту, растерянно думал, вспоминая строчки знаменитого романа  Даниеля Дефо – « бедный Робин, бедный Робин Крузо! Куда ты попал?»…
       …Но сейчас в кабинете директора говорили не о мифическом Робинзоне, а часто упоминалась фамилия историка.   
       Говорил директор, Городова слушала, иногда вставляла реплики. Разговор не на нервах, так – беседа, вроде размышления.
                - Что этому умнику надо? Я все для него сделал, - даже больше чем для других. Он только год проработал в училище, а уже получил квартиру из двух комнат в пристрое. У меня есть мастера, которые годами работают и просят комнату в пристрое, я им не дал, а ему – пожалуйста.
       Городова, в унисон, мысленно возражала: «Ну, положим, такая договоренность была у тебя с ним. Ведь он переводом пришел из 84 ПТУ и с условием – ему дадут двухкомнатную, как только освободиться. Иначе, зачем шило на мыло менять?»
       Валентина Михайловна понимала, что эти упреки не к историку, а к ней.
       Именно она, побывав на открытом занятии в 84 училище, которое давал Кобрин, рассказывала, что этот учитель очень толковый и мероприятие  проводит, не занудливо и шаблонно, а в  форме пресс-конференции, а это как раз в русле новой политики – гласности.
       А потом, когда в результате какой-то интриги, ему на следующий учебный год дали только голую ставку уроков – восемнадцать часов в неделю, он пришел в горком к их общей знакомой Зое Вениаминовне Кечиной, - третьему секретарю и она посоветовала перейти в 85 ПТУ, - к ним.
       Кечина позвонила ей – Городовой и – дело было решено: первого сентября он уже работал здесь. Далее рассуждала: « И тебе сначала Кобрин понравился, так как прежний историк  был вообще – ни рыба, ни мясо».  А вслух произнесла:
                - Он неблагодарный – добра не помнит.
      О, Валентина Михайловна – великий политик!  Если бы умел Терентьев разгадывать людей, он бы ужаснулся, узнав, кто главный разрушитель его системы воспитания. Недаром она носила ученическую кличку – Кабаниха. Горе тому, кто встанет на её пути!
      Терентьев сам не понимал, что «неусыпным контролем» ограничивает «кабанью» активность и не дает проявиться её яркой индивидуальности.
       Поэтому, далеко не союзницей она была. Только в этом проявилась везучесть Кобрина – его противники тайно соперничали, сами того не ведая…
      Виктор Федорович продолжал:
                - Я никак не пойму, я чувствую – многие готовы его поддерживать…
                - Он дешевой славы для себя ищет, ишь – знаменитость!
       Валентина опять поняла, что и этот камень, - в её огород. Это её упрекают, что не эффективно  работает с коллективом. Существовал негласное распределение обязанностей между ней и директором: она отвечала за внутренний климат и готовила почву для увольнения особо ретивых. Мысленно тут же парировала: « Нечего валить с больной головы на здоровую, я что ли виновата, что парторгом выбрали её противницу – Караеву, - с этого все и началось…»
       Да, так и было. Неожиданно умер зам. директора по производству – Николай Иванович, - не старый (чуть за сорок), но болезненный мужчина.
     На освободившееся место назначили Шевцова Геннадия, - настояла Валентина Михайловна.
      И никак она не ожидала, что на освободившееся место парторга  директор предложит кандидатуру Караевой.
     Уже через месяц Нина Владимировна собрала открытое партийное собрание, на котором главным вопросом повестки дня стояло: « Состояние дисциплины училище» и главным докладчиком должна выступать Городова.
      Да, не на ту напали. Ей вообще плевать на это собрание. Нет, не плюнула, конечно, но отчитываться не стала. Отговорилась, -  мол, тема обширная и у неё не было времени на подготовку, да еще заявила, что, мол. для этого дела надо создавать комиссию.
      Зато пришлось выслушать много неприятного про себя от мастеров из «фронды».
       Еще через месяц пришел черед Терентьева. По стране объявили выборы. Впервые на альтернативной основе, - настоящие выборы в местные советы депутатов трудящихся.
        Кто же мог предполагать, что эти выборы по» гамбургскому счету», введение поста президента СССР, пересмотр 6-й статьи конституции, то есть ликвидация монополии КПСС на власть ознаменуют не начало политических реформ, а покажут, что система не воспринимает новшеств и неспособна к реформированию. Получилось как всегда – революция.
     ( Истинно – неисповедимы пути господни…)
      Система сыпалась,  как изношенный двигатель. Начался обратный отсчет времени…
  По неизменной  традиции коллектив выдвигал кандидатом в депутаты в городской совет – директора. А на этот раз все пошло по-другому: выдвинули кандидатуру Кобрина. А председатель  участковой избирательной комиссии, как и положено – парторг, - то есть – Караева.
       И случилось непредвиденное. Четыре кандидатуры было по этому округу. Один кандидат даже из горкома, та самая – третий секретарь, - подруга Городовой.
        Она, между прочим, вылетела в первом туре. А во втором туре в тяжелой предвыборной борьбе с прокурорским следователем большинство набрал Кобрин.
      … Да, с этого все и началось.
           Терентьев продолжал говорить свое.
                - И кабинет ему оформили художники  – все с иголочки.
        Городова поддакивала директору  не совсем искренно. Она прекрасно понимала, что неформальное лидерство Кобрина, сильно  подрывает авторитет директора. Зато ускользающая от Терентьева власть переходит к ней.
       А директор начал говорить более решительно:
                - Надо признать, что мы сами многое прошляпили, и часть коллектива стала, -  пусть негласно, на сторону историка.
        Трудно дались эти слова Терентьеву. Он считал историка пронырливым выскочкой. И его пугала какая-то неуловимая, для него, способность Кобрина на непредсказуемые поступки.
                - Да, Виктор Федорович, - почуяв жесткость в голосе директора, подхватила завуч, - вам нужно было выдвигаться  кандидатом в депутаты.
                - Я,  не мог даже предполагать, что кандидатура горкома не пройдет, - слабо возразил директор.
      На самом деле Терентьев даже не понял, что новый состав горсовета, в условиях отмены 6-й статьи, будет органом настоящей власти, а не фикцией, чем на самом деле был. А роль и значение депутата будет стоять высоко.
                - Вы понимаете, что Кобрин нас везде опережает, он инициативу перехватывает, - продолжала Городова.
                - Да, - согласился директор, - как они сообразили быстро с выборами Совета училища, согласно новому закону. Ведь председателем Совета училища избрали опять Кобрина, - директор  сделал паузу и упрекнул помощницу, - Валентина Михайловна, ведь я не могу за всем уследить, у меня куча хозяйственных дел.
                - Ничего, мы ему не дадим почивать на лаврах и командовать, есть у меня кое-какие задумки, - заканчивала разговор завуч, - сейчас поздно – скоро все учителя в отпуск пойдут, а с нового учебного года и начнем…
         
          Новые «задумки» стали явными с первых дней нового учебного года.  И этому способствовало одно обстоятельство…
       Зам. директора по учебной части, - Людмила Павловна Алабина перешла работать в среднюю школу, на ту же должность.
     Так получилось, что три года назад, когда Евгений перевелся в это училище, Алабина – преподаватель математики, была назначена зам. директора по учебной части. 
     Об уходе завуча Женя узнал в первый рабочий день – двадцать шестое августа.  Сразу оценил это событие, как негативное.
      Даже сам не понял – почему? Как будто черный туман сгустился вокруг, - такая беспросветность… потом рассеялось, но чувство – осталось.
     Три года они работали вместе, и только с её уходом понял Кобрин, что она была единственным человеком, который серьезно пытался понять его, интересовалась его мнением.
     Сблизились они сразу. То обстоятельство, что у обоих родители были учителями, - действовало на Евгения безотказно.
      Многое бы могла рассказать Людмила Павловна своему коллеге, но понимала, что это только повредит историку, который оставался почти один, без её поддержки.
       Поэтому, на вопрос Евгения о причинах ухода ответила кратко:
                - Мне там,  рядом – два шага, я живу в том конце города и ежедневные поездки мне надоели, - продолжила с безнадегой в голосе, - эта давка автобусная…
      Сказала, но тон был не совсем уверенный и Женя подумал:  «Что-то недоговаривает, видимо есть и другие не менее важные причины: пятнадцать лет ездила…».
      Хотя понимал, по собственному опыту, что причина – уважительная, да и должность такая же.
      Не ошибся Кобрин, -  конечно было то, о чем трудно рассказать даже близкой подруге.
      Людмила Павловна знала, что главное – это её нереализованные возможности. Не математика была её главной заботой и не школьный класс. Она родилась руководителем, но не таким, который приходит на готовое место; в коллектив со своими, до неё сложившимися порядками и традициями. Нет, её уготовано другое: такие, как она, сами создают новую структуру.   
      Уже из-за этого нужно было уходить. Алабина быстро поняла, что Терентьева она не «пересидит» и место директора училища ей никогда не добиться. Хотя бы по той простой причине: женщин на такие должности не ставили. Ну, была такая традиция, что ли? Не принято было. Вообщем у нас много таких необъяснимых вещей.
     Она даже жалела о потерянном времени и о той сложной тайной войне, что она вела, борясь за должность завуча.
     В принципе, на этой должности она сразу и резко блокировала неумные и нахрапистые посягательства Городовой на сферу её деятельности. По крайней мере, никакой речи о снятии учащихся с уроков для разных смотров не могло даже идти.
    Есть знаменитые строчки Некрасова о русской женщине–  «коня на скаку остановит…» - да, именно к такому типу женщин относилась  Людмила Павловна.
     Но, ни коней останавливать и тому подобными вещами заниматься никогда не хотела, хотя, при необходимости – могла.
     Она хотела «сделать карьеру», но стать лидером в коллективе могла только в борьбе с конкурентами. Вот тут и проявлялись её незаурядные качества организатора и бойца.
      Подобрать друзей-соратников, направить их действия в нужном направлении, постепенно расширять свое пространство и влияние, - потом законно и уверенно занять место руководителя.
      Потом окажется, что вместо аморфной хаотичной, плохо организованной школьной жизни, вырисовывается хорошо отлаженный механизм новой структуры.  И в этой «новой» школе авторитет директора уже непререкаем, дисциплина – железная, без кавычек.
    При такой организации коллектив школьный может решать сложные и нетривиальные задачи, - вплоть до создания школы нового типа.
     Можно  возразить, - а разве школе это нужно?  Нет, не нужно. Школа предельно гуманное учреждение. Но, в определенных обстоятельствах это помогает.
     Все это ожидало Алабину в будущем, которое плохо просматривалось, вот почему тон её был не совсем уверен, что несвойственно таким организованным женщинам.
     Между прочим, другой русский поэт -  Коржавин -  перефразируя строки Некрасова, скажет, - сто лет спустя – « а ей бы хотелось иначе, - носить подвенечный наряд, а кони все скачут и скачут, а избы горят и горят…».
      Как раз наступало для страны экстремальное время, когда «избы горят», и это время требовало таких, как Людмила Павловна.
      А что же автор не обрисует эту незаурядную женщину, она же сразу должна привлекать внимание! А вот и нет, уважаемые, - ничего сверхъестественного во внешнем облике у ней не было.
       Все было естественно: крепкая, хорошо сложенная фигура, могла даже кому-то показаться изящной, но командорская поступь делала её немножко величавой.
       Одежда всегда добротна и немного склонна быть классической. Хорошее, открытое, чистое лицо, прямой и внимательный взгляд, который как бы внутренне говорил – « ничего не бойся, я тебя помогу, я не брошу в беде, не слушай, что обо мне говорят недоброжелатели, для друзей я готова на многое».
      Что могло случиться с её врагами,  лицо не выражало, это знали только враги Людмилы Павловны…
       Вот какого покровителя лишался Женя Кобрин, вот почему черный туман сгущался над его бедовой головой…
       Но и тут судьба была к нему благосклонна: новым завучем оказалась его старая знакомая, - Нина Ивановна Банова.
       С ней Женя работал в прежнем училище. Нет, особых, дружественных отношений у них не сложилось. Но и не было явной неприязни, что частенько случается между учителями, ведущими один и тот же предмет.
       Банова была достаточно закрытый человек и строгая
моралистка.
        Встречается у нас такой тип женщин, это очень выдающиеся женщины, но всегда остаются в тени и достаточно незаметны. Они этого и хотят, - не любят выскочек и сами не выпячиваются.
         Среди школьного руководства или вообще среди какого-либо начальства их нет. Не потому, что этого недостойны.  Они не хотят, так как понимают – это не их работа.
        А причина очень проста: эти женщины всегда защищают слабых, бедных обиженных. Всем сердцем ненавидят всякую мафиозность, - и явную и неявную.
         Согласитесь, что наше руководство, как и любое, -  немного смахивает на мафию, то есть организованную структуру, со своими целями и задачами, которые достаточно часто не совпадают с целями подчиненных им людей.
      Их симпатии будут скорее на стороне проигравшего, побежденного, чем на стороне победителя.
      Ну, какие из них руководители? Они не способны солгать, а о предательстве и говорить не стоит. 
      Тяжел и тернист путь этих достойных женщин.
      Да и время наступало такое, что ни о какой морали: ни государственной, ни общественной  - речи уже не шло. Все, что было плохо, стало – хорошо, - и наоборот. Если говорить о людях, то могу утверждать – именно такие женщины сохранили понятия об общественной морали в первозданном виде. Может быть, придет время, когда их представления будут востребованными…
       Вот к такому типу относилась их новый завуч. Позднее, историк это понял.
        Когда Евгений услышал фамилию нового завуча, то очень удивился, если не сказать больше.
       Первой мыслью по этому поводу было: « Странно, никогда бы не подумал, что Банова будет претендовать на место завуча. Сама ничем особым не выделялась. Близко к начальству не стояла,  склонностей заметных к руководящей работе не проявляла».
       Сам Кобрин прекрасно знал, о чем судил. Был он уже к своим тридцати восьми годам и заместителем директора по воспитательной работе и директором сельской восьмилетки три года отработал, - поэтому имел право так рассуждать.
      У него-то как раз «руководящего» зуда давным-давно не было. Евгению более существенной казалась работа с самими ребятами, заниматься «живой» педагогикой, чем думать о необъятных и не выполнимых, в наших условиях, школьных хозяйственных проблемах.
     Тем не менее, был искренне рад, что его старая знакомая будет работать в этой должности.
       При первой же встрече открыто и честно сказал:
                - Нина Ивановна, вы спрашивайте все, что сочтете нужным, - на меня всегда можете положиться.
      Она, в свою очередь, осторожно поинтересовалась:
                - Евгений Валерьевич, а какова обстановка в коллективе?
      Женя, прямо и не виляя, ответил:
                - Обстановка немного не такая, как у вас в училище, - здесь все сложнее. Вначале на вас никто не будет давить, так что спокойно начинайте  работать и потихоньку разбирайтесь, - потом поймете, - и добавил, - если что, я вам подскажу -  если захотите.
      По честному, он не просматривал перспективы её работы  в качестве завуча, - просто он хорошо знал ситуацию среди руководства, но не хотел заранее что-либо предопределять.
       Оказался прав, - ровно через год она уволилась и ушла на свое прежнее место.
       Но за этот год оказала неоценимую услугу Кобрину, за что Женя всегда вспоминал о ней с благодарностью и даже с каким-то восхищением.
        Все началось с того, что Женя сказал завучу:
                - Нина Ивановна, вы начните посещение уроков с меня, - так вам легче будет потом других посещать.
         Банова не последовала этому совету. Она хорошо знала Кобрина и понимала, что ей, как историку, не имеет особого смысла посещать его уроки.  Ей интересны другие учителя.
        В декабре, когда новый завуч вполне освоилась в должности и учителя поняли, что Нина Ивановна умеренно строга, но достаточно лояльна, - приняли и манеру и справедливость требований, её вызвал директор.
       Беседа носила деловой, рабочий характер. Надо сказать, что никаких затруднений в общении с директором Нина Ивановна не испытывала, - наоборот, все, что они говорили друг другу вызывало взаимный интерес и даже могло превратиться в небольшую дискуссию, на которую немногословный Терентьев живо откликался.
      Но, через три месяца Банова поняла, что эти совместные беседы-дискуссии ни к чему не приводят. Точки зрения не совпадали. Это вызывало обоюдное раздражение, которое постепенно накапливалось.
      Сам Виктор Федорович с неудовольствием стал осознавать, что новый заместитель смотрит на поставленные задачи под своим углом и выполняет по своему, что, конечно было для него недопустимо: он не мог её контролировать.
      Вот и сейчас Терентьев задал контролирующий вопрос:
                - Нина Ивановна, как обстоят у вас дела с посещаемостью уроков?
      Банова внутренне напряглась, ей претил такой мелочный контроль, который считала проявлением недоверия.
      Поэтому сухо ответила:
                - Я посетила уроки у всех учителей общеобразовательного цикла, кроме Кобрина. С января месяца планирую начать посещать уроки у преподавателей спецпредметов, -  график я вам представлю.
      Терентьев, молча, принял к сведению этот ответ и опять спросил:
                - А почему Кобрин оказался вне вашего контроля?
                - Виктор Федорович, я планирую посещение его урока в третьей декаде, точнее двадцать первого декабря. Потом, я знаю Евгения Валерьевича, как преподавателя, - у нас в 84-м училище практиковалось взаимопосещение уроков у преподавателей одной дисциплины.
      Завуч вышла от директора с чувством досады и ощущением
какой-то недоговоренности.
      В назначенный день, когда она, заранее предупредив историка, шла коридором к его кабинету, произошла непредвиденная задержка, - тут Нина Ивановна все поняла.
     Звонок вот-вот прозвенит и Банова хотела попасть в кабинет до начала урока, чтобы не причинять учителю лишних хлопот.
     Неожиданно из соседнего кабинета  вышел Басков, - преподаватель военного дела и заявил:
                - Нина Ивановна, согласно решению партбюро училища меня направили вместе с вами посетить урок Кобрина.
     Завуч пробовала возражать:
                - Юрий Михайлович, а вы с Евгением Валерьевичем это обговаривали?
                - Нет, но меня Виктор Федорович направил.
                - Вообще-то это не принято…
    В это время зазвенел звонок на урок, время на дискуссию не оставалось.
      Раздосадованная Банова входит в кабинет, в котором начинается урок, за ней ужом проползает военрук.
      Евгений, предупрежденный о посещении, спокойно взирает на завуча и удивленно на Баскова, который бесцеремонно сел на первый стол у окна. Нина Ивановна садится на другой стол, рядом с подвинувшейся ученицей.
     Женя начинает лихорадочно соображать: « Она мне ничего про Баскова не говорила, а так не должно быть… Если я сейчас потребую вытряхнуться из класса этого хмыря, то уж точно сорву урок и меня же обвинят». 
      Но все же не стерпел и спросил спокойно:
                - Нина Ивановна, мы с вами про Баскова не договаривались…
                - Он сам пришел, - не соврала завуч, тем самым, давая понять, что учитель имеет право попросить незваного покинуть кабинет.
     Кобрин не хотел причинять Нине Ивановне никаких проблем, и его неожиданно озарила мысль: « А, черт с ним, у меня как раз тема урока – «социалистическая идея», - вот я расскажу про эту идею и её воплощение».
     Эта мысль его вдохновила, - урок начался…
     Юрий Михайлович появился в училище недавно, и Женя отметил – « как черт из табакерки вылез». Где его Терентьев откопал, - непонятно.
     Обычный отставник военный. На офицера -  по внешнему виду и повадкам -  и близко не смотрелся.
      Небольшого росточка, ни выправки, ни твердого голоса, - какой-то скользкий. Маленькие свинячьи, безбровые глазки просверливали каждого, - какой-то неопрятностью от него несло.
      Кобрин сразу прозвал его про себя – хмырь. Глядя на него, думал: « Что такие хмыри в армии делают? По- моему, кроме пакости, они ни на что не способны».
      Ученики тоже этого майора невзлюбили, но почему-то побаивались.
       … Своим ходом шел урок. Женя провел опрос. Поставил оценки. Начал объяснять новую тему, в которой сделал упор на основные положения теории социализма, и как она претворялась в жизнь.
       А в конце объяснения открытым текстом заявил: « У коммунистической партии за время её правления находились деньги на войну в Афганистане, на помощь угнетенным народам, себя тоже не забывали, только на образование денег не хватало. Вот и влачит бедное существование  народное образование, - основа нашей культуры».
      Получилось немного по плакатному, но, подумал историк –  «пусть проглотит, он и понимает только такой шершавый партийный язык».
      Урок закончился. Девушки из тридцать восьмой группы продавцов покидали кабинет.
      Неожиданно Басков встал со своего места и обратился к учителю с претензией.
                - То, что вы говорили ученикам, не совсем соответствует правде.
     Женя сощурил глаза, ему стало весело, но вида не показал, спросил серьезно:
                - А вы знаете правду? Я вижу, вас ходоком от «Правды» ко мне прислали.
     Нина Ивановна прервала:
                - Евгений Валерьевич, давайте, не теряя времени, - в упор посмотрела на Баскова, - кратко разберем ваше занятие.
     Во время разбора, завуч быстро-быстро проговорила, что методика проведения выбрана правильно, урок прошел в нормальном темпе,  все части урока были соблюдены, а объяснение соответствует историческим источникам, которыми пользуются учителя истории.
    Басков молчал, он, как догадался Женя, ничего не понял из всего этого разбора.
    Опять прозвенел звонок, в класс входила другая группа учащихся и учителю нужно продолжать запланированный рабочий день…
     Закончились уроки, дежурные убрали кабинет, но невыраженная злость на директора не проходила. «Так, решил этого динозавра против меня использовать. Но ты его только подставил. Неужели непонятно, что на моем поле, со мной – ни тебе, ни ему – не тягаться. Ладно, посмотрим, как на это среагируешь» - так думал Кобрин, а руки сами доставали из дипломата листок бумаги.
      Быстро написал заявление на имя директора, с просьбой разобрать на коллективе это вопиющее нарушение учительской этики.
      Отдал заявление секретарше, - от души как-то отлегло.
       Вечером, упоминая этот случай, записал в своем дневнике:
« Боже мой, старый человек, (военрук, вообще был не старый, только-только минуло пятьдесят…) офицер, а поступил элементарно по-хамски. Так низко пали партийцы. Не объяснил, - зачем пришел, для чего? Тьфу, так противно, мерзко, что писать об этом не хочется»
  В ближайшее время никакого ответа не получил, да и забыл об этом быстро. Как оказалось напрасно…
   
      
         Самой главной задумкой Городовой было то, что с первого сентября Кобрина назначили классным руководителем группы с одногодичным сроком обучения, - слесари-жестянщики.
      Обычно один год учились те, кто уже закончил десятилетку, и к ним классный не назначался, - только мастер, а здесь – пятнадцатилетние…
       Женя сразу почувствовал неладное.  Когда ознакомился с личными делами -  все понял: вот как задумали натыкать его носом в чужое дерьмо. 
      В группе двадцать восемь юношей, из них десять сирот, которые прибыли из близлежащего дома-интерната.
      Начал с сирот. Наугад взял тонкую папочку личного дела. На обыкновенном тетрадном листке сверху было написано – объяснительная. И – далее: « Я, Гусева Евдокия, в 6 часов утра вышла на крыльцо родильного отделения. На верхней ступени лежал сверток. В свертке оказался грудной ребенок, мальчик…».
     Далее шло перечисление вещей, в которые ребенок завернут их цвет, количество…
      На следующих страничках прослеживался путь сироты: роддом, потом еще сиротский дом для самых маленьких и последний интернат, откуда поступил к нам на полное гособеспечение.
           Женя, пораженный прочитанным, потому, что это был не роман или какая либо повесть – это была самая жесткая реальность, с которой педагог не встречался, схватился за голову: « Боже мой, я ведь счастливый человек, - у меня было все, чего не было у этого подростка. Как мне с ними себя вести, ведь у остальных примерно такая же картина…» 
     … Через месяц в училище приехала Антонина Михайловна, - воспитатель с этого интерната. С ней Евгений сразу встретился, и состоялась памятная беседа.
       Воспитательница имела тридцатилетний стаж работы с сиротами, была очень доброжелательна, - на Евгения смотрела, как на сына и была рада, что незнакомый учитель интересуется всерьез её воспитанниками.
       Самое главное, что сразу вызвало доверие Кобрина, - ничего не приукрашивала и говорила правду.
       Первое, что историк спросил сразу:
                - Антонина Михайловна, почему сироты
ненавидят своих матерей?
                - Евгений, -  сразу стала называть по имени, как близкого человека, - так, ведь, по сути, их мамы совершили самый страшный проступок – предательство. Мы осуждаем детей, бросивших престарелую мать, а дети не осуждают, а судят своих матерей с колокольни подросткового максимализма, - неожиданно спросила, - а ты откуда узнал, что они своих матерей ненавидят?
                - На первом же классном часе попросил их написать об их отношении к матери. Просто спонтанно получилось. Я не ожидал такого результата. Глупо, конечно, поступил…
                - Нет, почему же, - они этого не скрывают – это их главный козырь в схватке с обществом.
                - Какой такой схватке?
                - Простой, -  посуди сам, если их предала самый близкий и родной человек, то кому они будут верить?
                - А какие меры воздействия вы применяете к своим воспитанникам?
                - Никаких мер особых. Только ласка, только доброта, только уговоры и посулы. А иных нам не положено.
                - А они не обманывают вас?
                - Обманывают постоянно, своевольничают, не хотят заниматься, не хотят себя обслуживать, да ведь и многие домашние дети этим грешат.
                - Почему? Я смотрю на них, проверяю комнаты в общежитии: беспорядок, грязь…
                - Евгений, пойми – они на полном государственном обеспечении, на всем готовом. Наши дети очень хорошо знают, что им положено.  Не беспокойся, - свое они потребуют. Дома, дети видят, как непросто родителям обеспечить семью, а наши считают, что это виртуальный старик Хоттабыч все дает и, что самое плохое – думают -  так будет всегда.
                - А от них может быть хоть какая-то отдача благодарность?
                - Нет, вы этого не ждите. А кого, конкретно им благодарить, - разве только Хоттабыча. Сироты считают – им все должны, они несчастные, обездоленные…
                - Но, ведь они на самом деле – несчастные…
                - Кто же спорит, но чувства ответственности у наших, увы, нет. Нет, они благодарны, по своему, нянечкам воспитателям, но у них свой мир. Мы не можем заменить маму, - вот в чем дело. Мы работаем в интернате, а родители вместе с детьми – живут, - улавливаете разницу?
                - Я смотрю, среди них нет особых грубиянов, хулиганов, они никогда не спорят с учителями. Почему?
                - Ну, Маряшин, к примеру, может и выпить и даже побуянить. Калмыков – тихий, но на самом деле жесткий лидер. Они давным-давно поняли, -  нахрапистым требованием у нас мало чего добьешься. А потом с ними никогда не поступали жестоко. Лучше подольститься, притвориться… Жестоки те, кто прибыл в интернат из пьяных, буйных семей и не в маленьком возрасте. Многие повидали такое, чего нам за всю жизнь не увидать.
                - Антонина Михайловна, почему же так? Все окружающие желают добра, а на самом деле получается…
                - Женя, это тот случай, про который говорят –
«дорога в ад устлана благими намерениями».
                - Так, чего же я еще не спросил?
                - Ты не спросил главного. Для чего ты затеял эту беседу? – умная женщина улыбнулась, - как тебе поступать с ними, как найти общий язык?
                - Да, точно, - смутился историк.
                Единственное, что ты должен и обязан делать – ты должен их защищать. Как угодно, но защити, -  в данный момент у них нет никакой защиты – ты главный защитник. А в остальном поступай, как с обычными учениками.
                - Так, кое- что прояснятся, - спасибо вам – Антонина Михайловна.
                - Погоди говорить спасибо, тебе с ними год работать. Но, имей ввиду, что кое-кто может попасться на мелком воровстве.
                - А разве воруют?
                - Есть такой грех, могут и на более серьезное
преступление пойти: они же растут, - сильными становятся…
                - А тогда, есть ли смысл учить какому-то ремеслу?
                - Смысл, конечно, есть. Они должны получить возможность, как-то в жизни опереться. У них единственная опора – это профессия. Хотя…
        Чего – «хотя» - Антонина Михайловна не договорила, её позвала пришедшая училищная медсестра, которой она привезла недостающие медицинские книжки детей.
      
             Когда Евгений познакомился с остальными юношами…
        Стоп, – здесь нужно объясниться с читателями.  Евгений не особый любитель заимствований из чужого языка, но и не ярый противник. Понимал, - во всем нужна мера.
        Почему остановились на слове  - юноши? Ну, никак нельзя этих ребят назвать юношами; тогда – подростки, - тоже не подходит.
        И тут Женю озарило – тинейджер! Именно так определяется подросток-юноша от 13 до 19 лет – это дословно с английского. А в американском лексиконе тинейджер определяется, как бунтующий подросток.
        Найдено словцо, - нет, никогда он не называл своих подопечных так. Про себя помнил, что они – бунтующие и, тем не менее – подростки.
        У нас есть просторечное слово, можно сказать, - аналог – пацан  (пацан – сказал, пацан - сделал ) но, все равно: тинейджер – точнее.
        Против кого бунтовали эти ребята? Да, если  сказали, что они – бунтующие, -  не поняли бы. Они просто не вписывались в современную школу. По разным причинам, но в основном по – неблагополучию в семьях.
        Отсюда конфликты с учителями, сверстниками, отставание в учебе…
        Что интересно, когда их собрали вместе: оказалось, что они, по каким-то неуловимым показателям – одинаковы: сразу исчезли многие проблемы, которые были в школе.
         А в остальном Евгений надеялся на молодого, двадцатипятилетнего Олега Малышева, которого уговорили перейти из заводской бригады жестянщиков,  мастером производственного обучения.
         Олег не простой рабочий от «станка», -  имел экономическое образование, но предпочел рабочую специальность.
         Кобрин размышлял: « Олег – классный специалист, - и увлеченный. К нему ребята потянутся. Как только они поймут, что у них кое-что получается по слесарному и жестяному делу, то можно сказать – не даром хлеб едим. Главная проблема, чтобы преступление, какое не случилось и посещаемость, посещаемость…»
       Конечно, Женя знал, что без эксцессов этот год не пройдет и понимал: за каждый промах его будут винить. Без вины виноватый…
              Гром грянул в начале второго учебного полугодия, вернее, - в последний день зимних каникул.
       По традиции, именно в этот день назначался педсовет, на котором подводились итоги полугодия и ставились задачи на новое.
       Женя вообще не воспринимал такие педсоветы. Итоги, то есть оценки за первое полугодие выставили в конце декабря. А ставить какие-то новые задачи перед коллективом? Помилуйте, есть учебные планы, программы, - там все расписано и по всем предметам.
      Только мало смыслящие в учебном процессе люди могли говорить о чем-то на таких «педсоветах».  Ничего позитивного, кроме ненужных «отчетах» и милостивой, или не милостивой реакции директора.
      Поэтому Кобрин ожидал очередную тягомотную канитель и даже принес интересную книгу.
      Книга называлась «Апокалипсис нашего времени» и автор, - В.В. Розанов, про которого только слышал, так как автор был под запретом и его произведения впервые после 1917 года были напечатаны.
    Но, не суждено было спокойно почитать, чтобы не слушать эту пустую говорильню.
     Все начиналось, как обычно: кабинет военного дела был заполнен до отказа. За ученическими столами сидели по трое. Мест всем не хватило, принесли стулья из других кабинетов и учительской.
     Начались отчеты заместителей. Отчитался Шевцов. Слово предоставили Городовой. Евгения настолько захватила книга, что он почти отключился от действительности, – неожиданно прозвучала его фамилия, и он уловил конец фразы: « …Кобрин не оказывает помощь своему мастеру Малышеву».
     Евгений взорвался сразу, его возмутил не смысл сказанного, тон,  каким был сделан столь категоричный вывод. В голове мелькнуло: «Вот, зараза, даже не потрудилась охарактеризовать группу. Не поинтересовалась у него, как идут дела, как решаются проблемы…», а вслух ляпнул не совсем впопад, перебивая докладчицу:
                - Я оказываю помощь мастеру Малышеву регулярно, - ваше заявление голословно!   
         Городова не ожидала такой резкой реакции, - ей на педсоветах никогда не возражали: знали, что злопамятна.  Она, сразу закончив выступление, села на свое место, - этот выпад у ней был подготовлен на самый конец. Довершить дело должны другие, - согласно её плану.
       Женю выручил Олег, иначе его запальчивое заявление не имело бы никакого смысла.
       Этот молодой парень оказался неробкого десятка, выйдя  в проход, заявил:
                - Я хочу задать три вопроса, первый, - какую помощь оказали мне вы, - Валентина Михайловна? Второй, - что сделал Шевцов для снабжения моего кабинета инструментами и материалами? Третий, - когда я могу увидеться с Кобриным, если я постоянно мотаюсь по заводу в поисках необходимого материала и инструмента.
       Неожиданно слово берет Кобрин и заявляет:
                - Не все в нашей группе плохо: сложился здоровый костяк коллектива, есть лидер, есть такие, кого мы сумели вытащить из дерьма, есть мастер, которого ребята уважают, - а это не мало, учитывая состав группы, - добавил для напоминания, -  с ними школы не справились, а мы работаем.
А уж если случится, что все двадцать восемь благополучно окончат училище, - и добавил для хохмы, - то Олегу надо давать звание героя соцтруда, а мне присваивать звание член-корреспондента Академии педнаук, - все засмеялись.
       Тут Олег подошел к Шевцову и что-то ему сказал. Геннадий Александрович вскочил, как ошпаренный со словами: « Я терпеть это уже не могу» - быстро вышел из кабинета. Педсовет все больше превращался в цирк.
       Тут же завязалась некрасивая перепалка Городовой с историком, можно было разобрать отдельные выкрики.
                - Не нужно проводить с Олегом командно-базарной педагогики, - выпаливал Женя, - его слова в ваш адрес, просто критика.
                - Это не критика, а критиканство, а ты выступаешь, как паяц, - её уже несло, и сбивалась с мысли, - ты один такой уникальный!
                - Да, двойников у меня тут нет. И если мы будем искать козлов отпущения, то дело действительно будет страдать, - и сел на место.
       Педсовет пошел обычным рутинным порядком. Выступил старший мастер, завуч, - Нина Ивановна, физрук… и тут,  неожиданно, и вне всякой логики, слово берет Басков.
       Никто особо и внимания не обратил, когда заговорил о какой-то политико-воспитательной работе. Звучит, который раз фамилия историка и он начинает «докладать», как он посетил урок обществоведения у Кобрина, как он его плохо провел, «гнул не такую линию и не упомянул последние работы Ленина».
       Евгений еле-еле сдерживал себя, только в лице сильно переменился и стал по-настоящему страшен. Но, дождался, когда военрук кончит читать по бумажке, - задал вопрос, стараясь не выходить их рамок приличия.
                - Скажите, пожалуйста, как вы попали ко мне на урок?
      Вопрос был, конечно, с подвохом и той тонкостью, которую никак не мог усвоить отставной военный: к учителю на урок могут приходить только те, кто имеет право –  директор, завуч, а остальные просят разрешение, если только это не открытое, заранее спланированное занятие.
                - Я пришел к Виктору Федоровичу и сказал, что я хочу посетить урок у Кобрина, -  сдал директора военрук, - он мне сказал, ссылаясь на какую-то бумагу, что общественные организации могут проверять работу учителей.
       Кобрин продолжал спрашивать, получалось, как будто он вел допрос, что со стороны выглядело довольно забавно.
                - Так, какую же общественную организацию вы представляли? И почему вы об этом не сказали?
                - Как, какую, -  удивился отставной майор и с гордостью, - коммунистическую партию!
                - Да, -  саркастически заметил историк, - прямо всю КПСС? –  у вас большие полномочия, только это не общественная организация, а политическая партия, в которой я не состою с августа прошлого года. Проверяйте своих партийцев, - добавил многозначительно, - я выясню, что за подпольные решения вы принимаете.  Потом, я же сразу дал вам понять, что вы – нежелательный элемент на занятиях.
                - Я этого не заметил, какие сигналы вы мне подавали, - начал признавать свою ошибку военрук.
      Тогда историк, обращаясь к завучу, спросил:
                - Нина Ивановна, разъясните, как было дело?
      Завуч честно и без утайки рассказала:
                - Басков, неожиданно подошел ко мне, когда я шла на урок к Кобрину, и увязался за мной.
      Женя внутренне даже возликовал: вот точное слово – увязался. Всем стало понятно, чьих рук это дело.
      Историк продолжал спрашивать, и создавалось впечатление, что это он вел педсовет.
      Директор сидел на месте председателя, как парализованный, только становился все бледнее, и натягивалась кожа на скулах, выделяя кости лица.
                - Нина Ивановна, объясните педсовету, каков был ход урока и соответствовал ли он требованиям, - в чем меня, довольно странно обвиняет дилетант Басков.
      Отставной майор непонимающе таращил свиные глазки, не осмысливая сути происходящего и терминологию. По его прежнему опыту, сейчас в роли обвиняемого должен быть историк, а оказывался он.
      Завуч спокойно и твердо заявила:
                - Урок был разобран тогда же, в присутствии Юрия Михайловича. Занятие прошло на должном методическом уровне и соответствовало современным требованиям.
       Вот тут историк получил свободу действия и дал волю эмоциям, не щадя отставного майора и не соблюдая субординации.
                - У тебя хватило наглости прийти ко мне на урок без разрешения! Кто ты такой? – гремел Кобрин, - я закончил историческое отделение университета и работаю преподавателем пятнадцать лет. Ты пришел в училище без году неделя, ничем себя не проявил и решил, что можешь контролировать всех! – добавил, обращаясь к председательствующему, - у меня еще будут вопросы к директору по этому поводу.
       Во время этой горячей тирады, его мастер – Олег, даже выкрикнул: «Правильно!»: педсовет грозил превратиться в революционный митинг.
      Коллектив все это время просидел простым зрителем, но чувствовалось, что симпатии на стороне рядовых игроков, а не администрации…
      На этом бы директору нужно было закрывать заседание, так слишком сильные эмоции Кобрина могли способствовать тому, что у многих могло прорваться накипевшее.
      Умный руководитель это давно бы понял, но только не Терентьев. У него же «повестка дня не исчерпана…»
      Отчеты продолжались: отчитался мастер группы сварщиков, - Сергей Владимирович, руководитель подросткового клуба – Антонина…
       Историк сидел спокойный и опустошенный, размышляя:  «Ну, и зачем Терентьеву эти скандалы? – именно, базарная склока, в которую превращается все, к чему прикладывает свою руку Городова. То ли заранее все так бездарно спланировано? (он был недалек от истины).
  А директор сидел как базарный зевака и разыгрывал из себя роль непонимающего идиота. Интересно, понимает ли, что такой педсовет и ему не делает чести? Вряд ли… Кстати, этот хмырь – Юрий Михайлович, мое заявление на имя директора, назвал кляузой! Интересно, как он об этом узнал? Завтра с директором будет крупный разговор».
      В заключении, Виктор Федорович еще минут пятнадцать бубнил какую-то тягомотину, - никто не слушал…
      У себя в дневнике Кобрин записал вечером: «Наши педсоветы превращаются в театр одного актера, самое печальное, что этим актером является – ваш покорный слуга.
    Борьба за свободу начинается с битвы за собственное достоинство. Видит Бог, ничего такого Женя не хотел, да и не для борьбы он был рожден.
    Просто хотел свободно думать, свободно рассуждать… Какое там! Пришлось встать на защиту собственного достоинства, - достоинства учителя, – в первую очередь.
    Сейчас, когда Евгений отдал мне свои дневники и сказал:  «Знаешь, бери эти мои записи. Я уже и так много тебе рассказал. С момента, когда меня выбрали депутатом горсовета, я начал вести дневник или как хочешь их назови: конечно – дневник, так как даты поставлены, иногда даже время. Я думаю, что они мне больше не понадобятся. Кому я их оставлю? Да и кому это интересно? Эти записи моим детям ни к чему, - у них своя жизнь. Я считаю: свой опыт нельзя передать. Потому, как никогда не повторятся те ситуации, в которых я оказывался. Потом, многие были в «моем времени», но ведь каждый поступал, как считал нужным. Вот почему никто не может судить людей и оставлять после себя злобу и ненависть, пусть даже и в книгах. Я честно пытался понять свое время: конечно -  ошибался, конечно -  сомневался, но никогда не мстил и не таил зла. Хотя зла мне делали много: почитай записи за декабрь 90-го года и начало 91-го, и поймешь, как сильна была система».
     Я спросил Евгения: « А что ты понимаешь под системой?»
« Под системой я понимаю систему взглядов, на основе которой строился порядок управления, то есть – власть. Она по форме была народной, а по истине – волчьей, особенно к тем, кто осмеливался ей возразить».
               



                Из дневников Евгения Кобрина.

                13 июня 1990 г.

      Россия – суверенное государство! Вчера съезд РСФСР принял декларацию о суверенитете. Против -  13 человек. Влияние Ельцина уже чувствуется…
              ---------------------------------------------------------
      Вся страна перешла на талоны и выдачу по паспортам (Москва). На талоны дают: сахар – 1,5 кг, чай – 100 гр, колбаса – 600 гр, растительное масло – 300 гр, крупа – 0,5 кг, макароны, мыло и стиральный порошок. В магазинах исчезают другие товары, - нет даже гвоздей.
      У нас в училище распространяют облигации с выигрышем, который можно получить через два года, но деньги – отдай сейчас. 1000 рублей – цветной телевизор.

                14 июня 1990 г.

       Кто мы? – поколение, родившиеся в начале 50-х  годов: обманутые или разочаровавшиеся? Скорее всего – второе, хотя обмануть нас пытались.  Съезд КПСС (1961г – 22-й по счету) объявил о переходе к непосредственному строительству коммунизма и его первых результатов к 80-му году. Но у нас хватило здравого смысла или еще чего – не знаю, но мы не поверили, несмотря на нашу доверчивость. Не было веры, чего не было, того не было.
     Видимо, настолько разителен был контраст между действительностью и рисуемой картиною коммунизма, что, даже доверчивые молодые русские -  не поверили: 60-е годы, все же не 30-е…
                ----------------------------------------

Была ли вера в справедливость нашего строя, руководства? Да, была. Была и вера и желание работать, как тогда говорили на благо народа, а не на благо себя. Как-то разделяли свое собственное благо от блага народа, считая, что добиваться что-то для себя – стыдно…
                ----------------------------------------------

     На самом деле, много людей «гребли под себя». В то же время зародились у меня сомнения насчет коммунистов, я увидел, что многие из них не отвечают тем высоким требованиям, каким, по моему мнению, должен быть коммунист. Еще лет в 19-ть, я написал в записной книжке: « Я много видел ненастоящих, позорящих - имя и честь её, и ленинский голос на ноте звенящей, и откинутое чело»…
                -----------------------------------------------

      Поколение мое, много и рано начало пить. Правительство этому способствовало. Водка и вино было сравнительно дешево и легкодоступно (вино продавали в заводских буфетах, -  у проходных, у вокзалов с 6-и утра). Много спилось, погибло….
                -------------------------------------------------

     Нас не обманули, обманутый тот, кто поверил: мы – не поверили. Но молодости свойственно считать, что впереди будет лучше. Последние 10 лет становилось все хуже и хуже, - в этом  главная причина разочарования. Мы – разочарованное поколение, но не потерянное. Те, кто остался, не потеряли способности работать, а значит – творить. Не потеряли веры в жизнь: может этому способствовал 1985 год?..
     Но работать мы будем, уже только для своего блага. Эгоистическое устремление:  да -  эгоистическое, но безнаказанно обманывать людей долго нельзя, и нельзя требовать от поколения невозможного.
      В этом главная причина, что призывы правительства к затягиванию поясов, энтузиазму, да и к милосердию не находит отклика у нас. Мы предпочитаем синицу в руке, чем журавля в небе…





                17 августа 1990 год.

       Говорят – социализм, мир социализма, как о какой-то реальности. Говорят о достижениях социализма, потом, -  уже сейчас, заговорили о социалистическом выборе, дескать, нас с этого пути, с пути строительства гуманного, демократического социализма – не свернуть. Я считаю, что это не очень честное словоблудие и двойственный характер действий наших нынешних руководителей, кроме Ельцина.
      Надо иметь смелость признать, что с «магистрального пути развития», как любили выражаться наши идеологи, не они свернули, а мы сбились на тропку, ведущую в никуда, в небытие.
       Оказалось, что они, к социализму, как к некой данности -  не стремились,  но делали все, чтобы экономическая система работала на человека, на удовлетворение его потребностей.
        Они не насиловали себя надуманными реформами и не спорили, - какой форме собственности надо отдать предпочтение, они исходили из реальности и преодолевали свои противоречия, исходя из реальности.
       Сама великая идея социализма потеряла свою привлекательность не оттого, что она не верна, а от того, что её использовали, да и сейчас используют для обмана народа. Любая развитая страна ближе к социализму, чем Советский Союз, т.к. они не вымучивали из себя новый строй, как это делали мы. Они идут естественноисторическим путем.

                27 августа 1990 год.

       Из партии ухожу, не хочу даже формальным присутствием поддерживать командно-административную систему: именно партаппарат – тормоз демократизации и радикальной перестройки.
                ------------------------------------



        Солженицыну, Аксенову и др. вернули гражданство СССР, отнятое у них при Брежневе. Конечно, вернуться окончательно вряд ли смогут: человек к хорошему очень быстро привыкает. Приезжать в СССР – будут, но постоянно жить – вряд ли…

                ------------------------------------

      Сейчас узнал, что  г. Горький, ( хотел написать – переименован) нет, не переименован, а обрел свое настоящее, природное, родовое имя – Нижний Новгород. Боже мой, неужели возродиться Россия?  Как хочется  в это верить, и как трудно поверить, когда смотришь на тот разор материальный, - я уже не говорю о моральной деградации, об унижении личности.
     Стыдно признаться: само понятие – народ русский, пытались подменить понятием – советский народ. Этнос пытались подменить политическим  термином. Можно это расценивать как геноцид против русских, да и против других народов СССР?

                6 сентября 1990 год.

      Рынок нам нужен не для того, чтобы вернуться к капитализму, а для того, чтобы обрести нормальную экономику. Ту экономику, где цена соответствует стоимости; экономику, которую возможно прогнозировать и планировать: рынок, который один способен противостоять государственному монополизму, что является не чем иным, как государственным империализмом.

                ---------------------------------------


      Разговор о социалистическом выборе не случаен, он является ярким свидетельством, что никакого реального социализма мы не построили. И ничего, кроме социалистической терминологии, не имеем.

                -------------------------------------

         Начинают обвинять Горбачева, что он вернул страну назад, к капитализму. Ну, это уж совсем не умно. Нет в стране человека, который бы прилагал столько усилий, сколько прилагает Горбачев, чтобы спасти социализм, именно социализм.

                -----------------------------------------

       Простому народу безразлично, как назовут тот или иной строй, лишь бы более или менее нормально жилось.
        Отсутствие товаров и начавшиеся перебои с хлебом, да и нескончаемые дожди, поставили страну на грань бунта. Отдельные бунты уже были – «колбасные», сейчас – «сигаретные».  Возможен стихийный взрыв, горючего материала уже достаточно. Конечно, ни к чему хорошему это не приведет.


               


                Глава 3.
               
                Кавказ подо мною…

                Кавказ! далекая страна!
                Жилище вольности простой!
   
                М. Лермонтов.               
               

       С чего началась эта «политика» для Евгения Кобрина?
       Когда он стал сомневаться в справедливость власти?
       Женя, впоследствии, рассказал мне свою эпопею.
                - Как я попал в Тешинск? Да, все – просто. Родители Насти, ведь, в Тешинске жили. В тот год, когда я университетский диплом получил, неожиданным образом мы уехали их Языкова.
   Уехать то – они уехали, только не в Тешинск…
 
     Калейдоскопом счастливых событий началось то лето, - олимпийское -  между прочим -  лето. Как читателю известно, он должен писать дипломную работу, -  зимой наступил последний учебный семестр.
     Женя не стал готовить диплом. У студентов был выбор: или дипломная работа, с правом на преддипломный оплачиваемый отпуск или сдача государственных экзаменов. Какой у него можем быть отпуск – а кто будет уроки за него вести?
     Потом, Евгений понимал, что настоящее, толковое историческое исследование возможно только в хороших библиотеках и архивах. А в их глуши…
      Нет, многие находили выход. Их общий с Володей Константиновым друг – Коля Царьков писал историю партийной организации Челябинского тракторного завода в годы войны.
       А ему – что? -  исследовать историю колхозной парторганизации? – несерьезно это…
        Он выбрал -  государственные экзамены. Это, кстати, считалось труднее, чем написание и защита дипломной работы.
                - Все «госы», а их было четыре – сдал на «хорошо». Я даже сам этого не ожидал. Брал билет, и оказывалось – хоть не все, но кое-что – помню. А Володя Константинов тоже госэкзамены сдавал, но - «удовлетворительно. Как-то вяло реагировал на мою радость,  - рассказывал Женя, заново переживая те, уже далекие, моменты…
      Да, прошли экзамены, отгремело праздничное курсовое застолье, которое проходило в известной читателю «Бурлацкой слободке». Эта вечеринка запомнилась только поздравлением, которое произнес их товарищ – Коля Царьков. Коля встал с бокалом в руке и предложил: « А сейчас, давайте выпьем за наш справочный аппарат» -  и указал на преподавателей университета, которые сидели вряд за праздничными столами: грохнул мощный раскат, веселого, освобожденного смеха…
     Выдали дипломы, нагрудный знак получил университетский. Такой эмалевый ромб фиолетового цвета, посередке не книга раскрытая и не перекрещенные молоточки, и не какие-то другие символы: просто во всю ширину ромба золотистый герб СССР.
   Женя гордился этим знаком,  даже носил первое время, что и говорить – честно заработал.  Многие называли значки вузовские – поплавками, -  мол «плавать» по жизни помогают.      
     Так никогда не считал, помнил один момент из их студенческой жизни…
      Учились еще на втором курсе. Приехали на летнюю сессию, а в общежитии ремонт. Поселили в полуподвальное помещении человек пятнадцать с разных курсов. Помещение это – студенческий клуб, там даже было что-то наподобие сцены.
   Стулья сдвинули в один конец, поставили кровати и тумбочки. Через несколько дней более или менее перезнакомились и в один из летних вечеров решили выпить вскладчину.
   Сидели за сдвинутыми учебными столами, пили красное вино, закусывали пирожками, сырками…
     Разговор обыкновенный – про жизнь, историю, экзамены. Никто особо не чинился, не сторожился, поэтому матерок русский срывался с языка то у одного, то у другого…
     В компании этой находился один парень, - Женя его сразу отметил: худощавый, хорошо сложенный, крепышом не смотрелся, но и слабым не назовешь, - бледное, почти белое лицо с правильными чертами. Серые глаза, как будто пылали невидимым светом; одет, как обычно – свитер, рубашка. Говорил мало, не повышая голоса. Суждения короткие, но весомые, - уверенные.
      Те студенты, которые его знали раньше, относились к нему  уважительно. Учился  на пятом, предпоследнем курсе и, как Женя определил, - лет на пять старше…
      Спросил знакомого старшекурсника про него, тот быстрой скороговоркой пробормотал, что мол, этот студент взял академический отпуск на год и уедет лечиться от туберкулеза.
     Кобрин удивился про себя: « Вот это да, а пишут, что болезнь эту в нашей стране победили. Это после войны от туберкулеза много умирали, - у меня отец умер от этого».
     Евгений потом долго сожалел, что не познакомился поближе с ним, сбило с толку известие о его отъезде…
     … Когда уровень ненормативной лексике грозил пересечь степень дозволенного, -  тут и выпитое вино действовало, неожиданно общий разговор прервал голос этого парня.
                - Ребята, вы разговаривайте нормально, - без мата. Помните – вы будущие русские интеллигенты. Вы же в университете учитесь, - поэтому надо себя контролировать.
      Сказал, и на короткое время тихо стало за столом. Никто не возразил, как будто не услышали:  разговор возобновился, но матерных слов старались не употреблять.
      На всю жизнь запомнил Евгений эту картинку, запала в душу. Больше всего удивило, то, что сказал свой брат, такой же студент.
      Укори так, человек в два раза старше -  внимания бы не обратили. А тут, даже стыдновато  стало, -  мол,  взрослые, а ведете себя -  дети малые.  Но главное было в другом: сказано  -  не советская, а русская интеллигенция – именно это произвело впечатление.
       Вообще, странное ощущение, непривычно и ново:  будто какую ответственность это парень на плечи твои возложил, да так – не скинешь.
       Женя, будто очнулся: « На самом деле, и чего материмся, не замечаем за собой. Правильно сказал, - какие мы к черту будущие интеллигенты – выражаемся, как сапожники».
       Только тогда понял Кобрин, что интеллигент – это не просто слово или знак социальной принадлежности, а нечто большее…
       
        Как же получилось, что Евгений и Настя не уехали в Тешинск, хотя именно туда и была их дорога. Все складывалось весьма удачно.
        Тесть Кобрина  - Павел Петрович получил квартиру однокомнатную. Выделили в старом фонде, как ветерану войны и инвалиду третьей группы.
         Квартира оказалась малогабаритная, но со всеми удобствами: ванна и санузел – совмещенные. В ней проживала семья комсомольского заводского секретаря, - вот он и переехал в полногабаритное жилье. А тестю сказали:
                -  Ладно, Петрович, - поживи пока в этой, дом достроим очередной – получишь новую квартиру с лоджией.
         Павел Петрович вначале заартачился:
                - Не поеду я в этот дадан (даданом он называл любую пятиэтажку).
         Всю жизнь гордился, что живет в деревянном доме, на свежем воздухе и луга рядом.
          Но потом – догадался, надо брать, пока дают…  До пенсии оставалось три года: а тут ни дров, ни за водой ходить в колонку – не надо.
          На семейном, общем совете решили: ( Настя и Женя приехали в гости) увольняйтесь с Языкова, прописывайтесь в старой нашей квартире, пока еще у нас только ордер на руках и мы не переехали.
          Закрутилось дело: Настю, как дочь прописали, а Евгения, как мужа дочери – тоже. Удача! Да еще какая!
         Только почему-то Женя, ну, никак не мог себе представить, что он, в этом деревянном, двухэтажном доме, в двухкомнатной квартире будет жить, -  чужим все казалось… 
         Начинался месяц август, к концу подходил отпуск. Его величество случай, изменит планы молодой семьи.
      Рейсовый автобус, в котором ехал Кобрин, мчался по известной нам дороге из райцентра в Языково. Рядом с Женей сидел директор Наватской восьмилетки - Михаил Александрович и мягко уговаривал окающим говором:
                - Евгений, переходи на мое место директором восьмилетки: пороботай – ты еще молодой, опыта наберешься.
      Кобрин вяло возражал:
                - Михаил Александрович – перспективы нет никакой. Учеников все меньше, школа малокомплектная…
                - Жень, - переходя на доверительный тон, продолжал Курзанов, - у меня квартира кооперативная в Казани, я и супруга – больные. Будешь жить в нашем большом пятистенном доме, - колодец рядом – под окном, и банька имеется.
     Женя уже и не возражал, плохо представляя, что его ждет, в случае согласия.
     Через несколько дней Кобрина попросили приехать в районный отдел образования и заместитель заведующего РОНО – Галина Евдокимовна Репова - женщина обходительная, поговорила с ним, да так, что Евгений не сумел отказаться. А может и сам втайне желал какого-то нового поприща, хотел испытать себя, - на него это было похоже.
    Впоследствии рассказывал:
                - После этого разговора с Реповой, было ощущение какой-то неправильности моего согласия, не было облегчения от этого, а только непонятная тревога в душе. Может и приобрел за три года работы директором опыт, но он носил негативный оттенок, - вера моя в государственную справедливость там рухнула, - и добавил, - мало позитивного за эти годы…
     Настя согласилась только потому, что не хотела опять встречаться с деспотичным и пьяным отцом.
    Она, впоследствии, будучи в плохом настроении, выговаривала Евгению:
                - Отец мне всю жизнь испортил. Из-за него не поехала в Тешинск. Ты тоже хорош, уперся, как бык – не свернешь. Мама целый год квартиру держала для нас, только по суду отобрали, - сколько здоровья потеряла…  Конечно, дураки были: жилье в городе проворонили. Расскажи кому – не поверят.
      Евгений, молча, выслушивал и вспоминал…
      Все, в реальности, оказалось не таким, как описывал Михаил Александрович.
      Дом, на самом деле был большим, но неухоженным и холодным и не было огорода. Вернее, рядом был раскопан участок, но мал по площади и затенен разросшимися сорными деревьями, - так Женя называл американский или канадский клен.
     Кроме того, бывший директор никак не мог добиться, чтобы колхоз выделил машину для переезда, и два месяца им пришлось ходить на работу пешком. Это было не совсем удобно и тяжеловато, хотя молодые не жаловались, - в какой-то степени даже нравилось. Молодость все преодолевает!
    Это неуважение к Курзанову, который  двадцать лет проработал директором восьмилетки: в ней училось, в большинстве своем, нынешнее колхозное руководство и по сей день учатся их дети, - как-то настораживало Евгения.
     Он гнал от себя эти тревожные мысли. А потом: новый коллектив, смена обстановки всегда воодушевляет.
     Во второй половине октября пошли частые осенние дожди, и Настя все чаще задавала вопрос -  когда же мы переедем? -  произошла встреча, которая вдохновила молодых.
     Как принято выражаться: «в один прекрасный день», когда Евгений и Настя только-только выбрались на трассу с раскисшей проселочной дороги и двигались в сторону Языкова, неожиданно около них, взвизгнув тормозами, остановился райкомовский газик.
      Открылась дверца, и вышел первый секретарь райкома – Миколин. Среднего роста, в сером, мягком плаще, достаточно моложав, хотя ему уже было за пятьдесят.
      Секретаря знали все, - занимал этот пост более десяти лет – активен и энергичен и не очень жаловал кабинеты.
      Поздоровался, и -  сходу, будто кто-то ему доложил:
                - А вы разве не в Наватах живете? – обратился к обоим.
                - Нет, пока, - чуть виновато ответил Женя.
                - А почему? – удивлялся секретарь.
                -  Михаил Александрович еще не освободил квартиру, -  машину хлопочет, для перевозки вещей.
                - Это не дело, директор должен быть всегда на месте. Я разберусь.
      И, уже открыв дверцу газика, неожиданно спросил:
                - А ты не в партии?
      Женя смутился и стал скороговоркой бормотать, что он весной хотел подать заявление, но школьный парторг рекомендацию не дал.
      Миколин, пропустив эту скороговорку мимо ушей, будто не слыша, твердо заявил:
                - Так, чтобы твое заявление, в ближайшее время, лежало у меня на столе.
      Женя намеревался еще что сказать или спросить, но уазик уже мчался по мокрой и грязной трассе.
      Евгений удивленно крутил головой и высказывал Насте:
                - Вот дела! Дмитрий Григорьевич почему-то весной уперся, когда я об этом речь завел, - потом, как будто вспомнил, - ну и штукарь этот Григорьевич, он ведь Сашке Пономаренко дал рекомендацию в партию.
     Наивный Женя даже не связывал отказ парторга с тем случаем, когда его вызывал в военкомат лейтенант госбезопасности. И не догадывался, что связь: Пономаренко – Альбина – Дмитрий Григорьевич – не случайна. А если бы догадался, то только порадовался, что покидает Языково.
     Настя знала Пономаренко, - только по рассказам Евгения. А школьного трудовика воспринимала, как достаточно скользкого человека.
     Секретарь слов на ветер не бросал. Курзанову вскоре дали транспорт и он уехал, оставив Жене ключи от школьного, вернее бывшего поповского дома, в котором во время оно жил наватский батюшка, а рядом стояла церковь: от неё достался  школе маленький, звонкий колокольчик…
     Переехать в Наваты, было, как выражался Кобрин – «дело техники» и добавлял: « Настя, у нас, что – вещей много: нищему собраться – только подпоясаться».
     На самом деле набралось целая тракторная тележка, - даже сами удивились. Оказывается, за три года семейной жизни они приобрели: двуспальную кровать, раскладной диван, холодильник, стулья.
    Это кроме постелей, белья, посуды и приличного количества книг, которые Женя неустанно покупал, становясь заядлым книголюбом. 
     Евгений, как далекое прошлое, вспоминал тот серый предзимний день, сани, свернутый в рулон матрас, на котором сидела Настя, держа на коленях коробку с посудой и понурую колхозную лошадь, тянувшую средневековую повозку по замерзшим кочкам…
      Незадолго до отъезда, Михаил Александрович предложил Евгению:
                - Жень, покупай у меня газовую плиту с баллоном.
      Приобрели эту плиту, так как в Языкове готовили на хозяйской, и этажерку с книгами по истории, среди которых несколько томов серии « Библиотека директора школы».
     Разместились, стали обживаться и привыкать к новому окружению и положению руководителя.
     Все было совершенно таким, как рассказывал Сашка Пономаренко. Коллектив школы состоял из учителей, которые годились им в родители.
     Евгений этим нисколько не смущался, понимая, что командовать директору восьмилетней школы некем, а надо самому впрягаться в хозяйство, учитывая, что школьного завхоза не полагалось, - школа перешла в разряд малокомплектной и насчитывала сто тридцать пять учащихся…
    В его распоряжении оказались два деревянных здания. В меньшем –  начальная школа и столовая, в большом – учились остальные, там же находилась учительская и крохотный кабинет директора. 
       Немного в стороне, через дорогу – громадный, дощатый сарай, на треть заваленный партами, которые складывались каждый год за ненадобностью.
       Когда Курзанов показывал  этот сарай, объяснил:
                - Евгений, эти парты для растопки не вздумайте использовать.
       Кобрин наивно спросил:
                - А для чего же их хранить, учеников все равно не прибавиться.
       Бывший директор сурово посмотрел и -  назидательно:
                - На случай войны: сюда эвакуированные прибудут с детьми -  вот для чего.
        Женя промолчал, но удивленно подумал: «Он, что – серьезно так думает? Случись большая война с применение ядерного оружия – ничего уже не понадобиться».
       И мелькала крамольная мысль: с кем воевать собирается? – такие школы, наверное, только в Африке сохранились.
       На самом деле, главной головной болью была школьная кочегарка. К этому времени печки-голландки были сломаны во всех таких школах. Проведено водяное отопление и рядом воздвигли небольшие кирпичные помещения, внутри которых смонтировали отопительные котлы из чугунных секций, а над – высокие металлические трубы.
      Неизвестно по какой причине (по крайней мере – Женя так и не понял, скорее сего – конструктивная недоработка) но, тяга была слабой, уголь горел плохо, да и был отвратительного качества.
      Приходилось ставить электромоторы, которые нагнетали воздух внутрь топки. Все сделано было довольно примитивно: моторы часто перегорали, достать их негде, да и не на что. Сельский совет, на бюджете которого находились школы, денег на эти нужды не выделял.
      А самое главное – кочегары: «человеческий фактор» был пьян и ненадежен. В результате приходилось думать не столько о теплых классах – как бы систему не заморозить.
      Только с наступлением холодов Женя по-настоящему понял, в какой переплет он попал. Оказался – один в поле воин…
       Два светлых воспоминания у Кобрина за это время: рождение дочери и туристическая поездка на Кавказ.
      Девочка родилась крепенькой и здоровенькой, назвали – Катей. Через год она уже уверенно топала толстенькими ножками и всюду совала любопытный нос…
      После рождения дочери Евгений добился, чтобы колхоз купил ему нормальный дом, - с усадом, двором и баней.               
          Дом был меньшего размера, но теплый и участок – тридцать соток. В первую же весну усад заняли под картофель, в огороде Женя соорудил маленький парничок под огурцы, и, естественно посадили все огородные овощи.
      Перед самым отпуском предложили молодому директору туристическую путевку на Кавказ, - путешествие – на двоих.
       Маршрут: Грозный – Батуми и часть пути -  недельный, пеший поход вдоль реки Асса. Далее, – выйти на Военно-Грузинскую дорогу, там уже автобусом  - турбаза на Базалетском озере, – трое суток, потом, – старинная столица Грузии – Мцхета, - четверо суток. А уже потом – поездом до Батуми и там, – неделя на турбазе – Чаква, что на самом берегу моря, ввиду батумского порта с громадными океанскими кораблями на рейде.
      Выручила теща – Нина Ивановна, как-то договорилась на работе, приехала из Тешинска и согласилась посидеть с годовалой Катей.
      Кавказ не произвел на Евгения особого впечатления. Он вспоминал Пушкина, Лермонтова…
      Впоследствии, делясь впечатлениями со знакомыми, много рассказывал о поездке. Непонятно где лукавил, -  или сам до конца не осознавал, что на самом деле, Кавказ запечатлен в памяти не поверхностно, а глубоко.
      Кобрин не особо цепкий наблюдатель. Глаз, сознание выхватывало какую-то необычную картинку: пейзаж, явление природы, случай из бытовой жизни кавказцев, который приходилось видеть: сравнивал, делал выводы…
     Из этого получается: Евгений не простой турист-зевака, - нет, он хотел понять особенности природы и жизни на этой, необычной для равнинной России, части Советского Союза.
       В Москве они делали пересадку, пришлось задержаться почти на сутки. Приютила их Настина знакомая, у которой останавливалась еще в студенческие годы.
       Появилась возможность побывать на Красной площади. Женя третий раз в столице и все проездом. Первый, как известно читателю, когда ехал из армии, второй, -  с другом Володей Константиновым, когда еще учились на третьем курсе…
       Из той поездки один случай запомнился:
                - Ишь, нашли место, где выпивать – здесь вам не пивнушка! - так орала крепкозадая баба, одетая в зеленую спецовку с метлой в руке.
        Баба схватила, лежавшие на чахлой траве скверика у самого входа в ГУМ, узкие туфли, которые снял Женя, так как они немилосердно жали ноги, и со всего маха выкинула на брусчатку Красной площади.
        Кобрин, не ожидавший такой выходки, в свою очередь заорал на нее:
                - Ты чего делаешь – дура! Разве нельзя по-нормальному сказать!
         Он вскочил и выбежал в проход между этим сквером, где они собрались немного посидеть и успели выпить по стакану красного вина,  и Историческим музеем.
         Выскочил в носках на площадь, схватил туфли и возвратился к товарищу.
                - Пойдем отсюда, Володь, а то эта заполошная еще милиционера позовет, - и неожиданно продолжил, что-то непонятное для Константинова, - вот и сбылась мечта идиота – выпил на Красной площади…
         Сейчас, - с Настей,  все было по-другому. Не спеша обошли площадь, внимательно осмотрели лобное место: оно казалось незаметным – терялось от своей малости на огромном пространстве.
         Далее, прозеленевший и неухоженный памятник спасителям России – Минину и Пожарскому: эта заброшенность Женю удивила, он даже подумал в оправдание: « А может быть это специально – древность событий отметить?» Не хотелось верить, что и на это все – наплевать…
           Решили войти внутрь Покровского храма. Насколько красочно и игрушечно наряден был собор снаружи, и настолько же темен и тесен внутри.
           Маленькие, полутемные помещения, сводчатые потолки, узкие переходы – совсем не впечатляли, а придавливали посетителей,  они становились тенями прошлого…
          Подумалось: « Как же это правильно сообразуется со средневековым временем Ивана Грозного: восточное великолепие и красота напоказ, и мистически-темные закоулки русского быта внутри. Вот за что Петр I не любил Москву».
        Уходя с площади, почему-то вспомнил: « А почему же к мавзолею не подошли?». И, к собственному удивлению, сам про себя отметил: неинтересно, не хочется…
 
     … Мимо вагонного окна потянулся уныло-однообразный, безлесный пейзаж: холмы, покрытые зеленой травой и на маленьких остановках, женщины с нерусскими лицами и как-то не так повязанными платками предлагали купить вязаные вещи.
        Показалась полоса белого тумана на горизонте. Женя спросил соседа, который ехал с ними:
                - А что это за туман такой?
                - Евгений, - (все уже перезнакомились, так как ехали вторые сутки), - это не туман – это Кавказ, - с пафосом ответил попутчик.
       Приехали в столицу Чечено-Ингушетии, откуда начинался пеший переход, и по адресу нашли гостиницу. Тут они должны переночевать одну ночь, отправить почтой, в указанное место -  вещи, чтобы не тащить с собой лишнее.
       Необычное началось с утра следующего дня.    
       Женя один вышел из гостиницы: хотелось просто немного посмотреть на людей, на погоду.
       Раннее утро, редкие прохожие: невдалеке – плотина, перед ней приличного размера водоем.
       Солнечное утро, обещало жаркий день, но приближающей  духоты не чувствовалось. «Хотя, какая духота, еще рано», - подумал Кобрин и двинулся к перекрестку перед плотиной, у которого,  как заметил, образовался небольшой базарчик.
         Когда подошел близко – понял: нет, не базарчик, - просто сидят на низеньких скамеечках несколько женщин и перед ними

на газетах  разложены пучки зелени, редиски, морковки.
         Узкие лица, замотанные наглухо темными платками; быстрые, недобрые взгляды, - неразговорчивы.
         Жене, который на таких торговых точках, привык к другой обстановке, почему-то показалось, что появление чужака нежелательно. Стало как-то обидно.
         Спросил, стараясь быть приветливым:
                - Скажите, пожалуйста, сколько стоит пучок моркови? – хотя, покупать ничего не собирался, -  спросил из простого любопытства.
        Ответ его ошеломил:
                - Один рубль.
        Женя остановил, вертевшую на языке ядовитую фразу:  «Вы, что – с ума сошли?». Но лицо все же выдало: ледяной неприязнью повеяло на него.
       Евгений, вернувшись, рассказывал Насте:
                - Ты, понимаешь, когда я услышал цену, хотел сказать – вы с ума сошли, один килограмм сахара столько стоит, а тут пять морковок? Добро, хоть -  это в мае или на худой конец в начале июня, а сейчас, - июль на дворе, да у нас скоро такую морковь продавать будут.
        Настя, молча, слушала, - она никогда не торопилась с выводами: странности только начинались.
        Им выдали кусок серой материи и попросили зашить в него вещи и написать адрес и имя получателя.
        Настя быстро собрала лишнее в небольшой тюк, зашила и написала адрес. У них остался только свой дорожный рюкзак, который Женя предусмотрительно взял с собой.
         Только они собрались отнести посылку на почту, - Женю крикнули помочь разгрузить продукты, которая их туристическая группа должна взять с собой в поход. Он сказал Насте: « Ты иди, я тебя догоню».
          Через пять минут, Кобрин уже догонял, шагающую по узкому тротуару жену.
          Рядом с кромкой тротуара, по которому шла Настя, тихо ехала легковая машина и черноволосая голова, высунувшего человека, что-то говорила Насте.
          Когда Женя подошел и взял из рук жены тюк с посылкой, автомобиль сразу прибавил скорость и скрылся за углом.
          Евгений только услышал непонятный отрывок разговора и спросил:
                - Насть, чего эти джигиты подъезжали?
          Настя, расплываясь в улыбке, рассказала:
                - Спросили, почему такая хорошенькая женщина, такую поклажу несет, и предложили подвезти.
                - Да! Смотри, какие уважительные, - кавалеры хреновые, - с досадой выразился Кобрин.
         Его удивило поначалу не это. Он высказал Насте свое удивление:
                - Понимаешь, что удивительно: ты, буквально только отошла, а они – как караулили!
         Женя догадывался, - тут что-то не так. (Если бы он знал, как он близок к разгадке такого поведения!)
                - У нас не принято просто так подходить к женщине: подойдут, -  когда попросит сама.
         Эта бесцеремонность коробила его.  Но, вместе с тем отметил: если женщина с мужчиной, - никто, никогда не подойдет – это нравилось. 
         Часов в десять всю туристическую группу собрали вместе. Выдали рюкзаки, как необходимый атрибут похода. Разложили консервы, крупу, макароны, буханки хлеба: продукты на недельный поход, - даже картонную коробку с потрошеными курами, которые не стали раскладывать по рюкзакам, решили: с автобуса сойдем – разложим.  Поклажа получилась довольно увесистая.
        Женя смотрел на попутчиков. В основном молодые девушки и женщины…  Две семейные пары, - кроме них – Юхины, -  из Иванова. С мужчиной познакомился, когда машину с продуктами разгружали. 
       Володя Юхин оказался достаточно разбитным мужиком, похожим на цыгана, лет на пять постарше. Впоследствии рассказал, что дед -  цыган. Его супруга – Нина, по секрету рассказала Насте, что Володя был женат и любит заглядываться на молодых женщин.
           Удивило то, что новые знакомые отправляли по почте два фибровых чемодана с вещами. Когда он поинтересовался:
                - Володь, зачем столько вещей взяли?
           Юхин в сердцах ответил:
                - Ты думаешь, что там?
                - Откуда я знаю.
                - Там Нинкины наряды и платья!
                - Платья? А для чего?
                -  Как для чего. На выход, на танцы.
                - Какие танцы? В турпоход идем!
                - Жень ты её спроси. Эти чемоданы и так уже мне все руки оборвали!
         Количество туристов в группе оказалось оптимальным – восемнадцать человек. Одна женщина, - за сорок, поехала до конечного пункта – автобусом: оказывается так можно, кто горного перехода боится.
        Настя тоже на минутку задумалась, но решила не отставать от коллектива.
        После призналась Евгению:
                - Я тоже хотела автобусом поехать и уж собиралась с тобой посоветоваться, да передумала. И правильно поступила, все самое интересное в походе было, - немного помолчала и добавила, -  а вот во второй раз – не пошла бы.
         Старший группы, - он же проводник – Валера, ровесник Жене. Только, когда представлялся, почему-то добавил, что он – русский.  Потом стало понятно, для чего это подчеркнул, но Евгений запомнил эту оговорку.
         Прошли инструктаж, погрузились в автобус, который должен отвезти к началу маршрута.
         Пазик вез их по довольно широкому и пустынному шоссе, потом свернул на более узкую и уже каменистую дорогу. Никаких гор и красот из окна не просматривалось. Довольно уныло, хотя солнечно и ветрено. По сторонам дороги даже кусты не росли, окрест никаких полей колхозных не наблюдалось, как и стад.
          В окне замелькали дома аула, и автобус остановился у
 невзрачного сельмага и Валера объявил:
                - Все, - Галашки! Это последний магазин. Здесь можно купить водки, если захотите.
         Захотели. Быстро скинулись и купили несколько бутылок.
Только потом Женя догадался, -  на самом деле выпивку можно было купить только здесь: держали ради туристов. Они не понимали, что находятся в мусульманской республике .
          Женя, выходя из автобуса, мельком оглядел окрестность. Аул не был похож на русское село. В селе дома стоят плотно друг к другу, так как сельская община ценила землю, а в ауле – наоборот. Кроме того, сама улица шириной в несколько сот метров, даже для города не подходила. И такой скукой повеяло на Евгения! Он даже подумал: « Как неприветливо, как подозрительно смотрел на меня продавец, как же здесь скучно жить».
        Впоследствии, его теория о «кавказской скуке» - подтвердилась, и он развивал её в беседах с Настей, но об этом позже…
       Через десять минут автобус остановился и Валера объявил:
                - Выходим, - забирайте вещи!
       Вышли, построились извилистой линией. Автобус скрылся их глаз.
                - Так, спокойно положите рюкзаки и слушайте меня, - звучал уверенный голос проводника, - вы все проходили инструктаж, но, конечно, ничего не поняли. Объясняю еще раз: горы шутить не любят и ничего не прощают…
        Только в конце перехода Евгений  убедился в правоте этих слов. Им на самом деле предстояло пройти довольно опасным маршрутом.
         Настя уже через полчаса пожалела, что не поехала автобусом. Все оказалось намного тяжелее и опаснее, чем представлялось. Хотя, что они могли себе вообразить?
         Эти дикие гору предстали  во всей красе. Далеко внизу, в ущелье виделась узкая полоска реки. Высота гор, для жителей равнин, казалась немыслимой.
         Переход по шатким мосткам оврингов, под нависшей скалой, а внизу, сквозь щели тонких досок умопомрачительная пропасть, - заставляло сжиматься сердце и затаивать дыхание. Да разве тут до красот!   
           Никто и не любовался величественной панорамой гор, - быстро поняли, что кроется за этим, захватывающим дух пейзажем.  Только тут Евгений догадался, за что любят горы, те, кто сумел преодолеть свой ужас и нашел силы сопротивляться этой природной мощи.
           Одна молоденькая девушка не выдержала очередного перехода через овринг, - с ней случилась истерика. Нет, она не билась в конвульсиях, не кричала: тихо и обессилено плакала и твердила, что дальше не пойдет.
           Никто не знал, - как с ней поступить. Было ясно, что и назад она пойти не сможет. Евгений тихо совещался с проводником:
                - Валер, а кто с ней назад пойдет?
                - Пойти должен я, но тогда вы дорогу не найдете.
                - Что, всем возвращаться?
                - Попробуйте её уговорить, только не укорять.
          Женя подошел к плачущей студентке:
                - Ну, все – перестань плакать. Ты здесь не одна. Посмотри, всем тяжело и страшно, - мы тебя не бросим. Дойдешь, ты -  сильная.
          Другие девушки поддерживали. Постепенно утихли всхлипы, высохли слезы – кризис миновал.
          Человек удивительное существо!  Эти молодые девушки и женщины, которые первый раз увидели горы, пересилив страх, - стали привыкать к высоте и к тяжелому рюкзаку за спиной. Женя с тревогой вглядывался в лицо Насти и замечал, как ей тяжело, но она – молодец – держится. У самого рюкзак был забит под завязку, взял, что влезло из мешка жены…
           Часа через четыре, этот самый тяжелый и страшный переход – закончился…  Горная тропинка привела путников к самой реке, на берегу которой стояли стационарные палатки, где их ждала предыдущая группа с готовым ужином.
           На следующий день они должны встречать путников и кормить ужином. Спало напряжение, прошел страх: смех и шутки слышались со всех сторон.
          Женя был доволен и удивлялся отсутствием комаров. Сосновый лес и кустарник покрывал склоны гор, река -  рядом, а
 привычных и надоедливых комаров не было! Блаженство.
          Но, спустившись к реке за водой, -  он все понял: вода была чистейшей и… ледяной. Асса берет начало на высочайших вершинах Кавказа, где никогда не тает снег…
          Спали на деревянных настилах, которые находились внутри палаток, забравшись в спальные мешки.
          Женя не чувствовал никаких неудобств: все эти «тяготы» для него привычны, только немного злился на проводника…          
       …   Валера, после ужина позвал желающих посмотреть водопад  «Девичьи слезы» и рассказал одну из бесчисленных кавказских легенд о девушке, которая потеряв любимого, так обливалась слезами, что превратилась в скалу, а из её слез образовался водопад.
         Настя не хотела никуда идти и предусмотрительно осталась в лагере, -  Юхины тоже остались.
         Тем не менее, желающих набралось достаточно, -  дошли, но ничего примечательного не увидели: множество маленьких струй чистейшей воды, действительно вытекали из скалы, свисали длинные корни деревьев и кустарников, делаясь похожими на длинные волосы легендарной девушки.
         Потом проводник стал карабкаться на вершину скалы и остальные за ним. Тут и понял Евгений свою оплошку. Когда  вершина была близка – догадался: назад этой дорогой пройти невозможно, по ней -  только к вершине.
         Ему показалось, что Валера тоже об этом подумал, но вида не показал. Кроме того, Кобрин видел, что никакой проторенной тропинки на вершину -  нет, -  так, еле заметная наметка. Поэтому подумал неприязненно: « Форсит, что ли перед кем?».
         Забравшись на скалу,  увидели: далеко-далеко внизу их лагерь и почти неразличимые фигурки людей.
         Он внимательно смотрел на Валеру и заметил, что и он уже пожалел, что повел их на самую вершину, - достаточно было полюбоваться водопадом.
         Подошел к проводнику и тихо спросил, стараясь утвердиться в своем предположении:
                - Валер, а мы назад этой же тропинкой не вернемся.
                - Почему?
                - Там есть место, когда идешь к вершине – прижимаешься к скале, а назад -   качнет в пропасть. Нужно быть очень тренированным или иметь снаряжение.
                - Да, ты прав, -  сразу согласился проводник, - будем спускаться по другому склону. 
          По противоположному склону спускались почти на животах, держась за кусты и камни, которые могли сорваться.
         Женя кипел в душе: « Чудак этот Валера, что – не соображает: люди равнины – гор не видели.  Зачем этот ненужный риск».
         На собственное удивление, в горах  Кобрин чувствовал себя хорошо и быстро привык к высоте и опасности.
        На следующий день Евгений увидел, как одна туристка уже прижимается к старшему группы: «А, вот перед кем Валерик форсил, стараясь добиться взаимности: видно, – преуспел» - констатировал успокоившийся Женя.
        Кстати, из этого случая понял одно: иногда подняться на вершину легче, чем спуститься.
       На следующий день встретили новую группу, готовили им ужин, и тут выяснилось, что забыли ящик с курами в автобусе. Женщины нашли выход, - были консервы.
       Заготавливали дрова для костра, разрабатывая упавшие и сухие деревья. Пилы и топоры были настолько тупы, что Женя только удивлялся.
       На рассвете второго дня их группа двинулась в следующий переход.  Все отдохнули и уже не так страшили трудности и опасности. Настя весело сообщала Евгению:
                - Я уж не так боюсь перехода, а с ужасом вспоминаю, как по моему спальному мешку мыши бегали. Один раз по лицу пробежала, - думала, с ума сойду – чуть не закричала.
                - Да, не надо их бояться, - убеждал Женя, - это не такие мышки, как у нас. У них и шкурка не серая, а светло-коричневая, лапки – мягкие.
                -  Хорошо тебе говорить, а я – знаешь, как мышей боюсь.
         Женя с удивлением замечал, что в условиях горной местности крепко спит и встает отдохнувшим, а дома у него частенько бывала бессонница…
         Переход на самом деле дался группе легче, чем прошлый. Только впервые пришлось перебираться через ущелье  по висячему мосту, который смотрелся, как достаточно ненадёжное сооружение: поперечные доски тонки и ненадежны, а некоторых не было, и сквозь широкие щели просматривалась, захватывающая дух глубина…
        Впоследствии, уже дома, рассматривая карту Кавказа, Евгений догадался и чуть не крикнул:
                - Насть, а ведь мы тогда переходили главный кавказский хребет!
        Жена флегматично заметила:
                - А нам разве про это не говорили?
        Женя честно признался:
                - Может,  и говорили, но я что-то не помню, - и продолжил рассуждения, - я уже тогда пожалел, что с собой карту не взял.
                - Карту, - удивилась Настя, - где же тогда такую карту можно было купить?
       Кобрин, разочарованно:
                - Да, это точно…
       В советском государстве никогда не было в продаже подробных карт местности. Никто не мог объяснить – почему?
       Летали спутники, фотографировали земную поверхность. Все враги державы имели подробные карты нашей страны. А её граждане не могли… Слепые поводыри слепых…
       …Когда неожиданно вышли на палатки очередного кемпинга, старший  остановил группу и сообщил:
                - Приведите себя в порядок, сейчас нас торжественно встретят три предыдущих группы. В этом лагере мы пробудем четыре ночи. Сейчас нас покормят ужином, - все будет, как прежде.
       Женя смотрел на эти ритуальные игры, как на детскую забаву, покорно соглашался наряжаться каким- нибудь диким туристом, импровизировал. Остальные принимали эти игры прямо с детским восторгом: сочиняли сценарий, разрисовывали тело…
        Лагерь располагался в живописнейшим месте, на границе леса и альпийских лугов. Раскрывалась громадная панорама гор: выше альпийских лугов торчали голые и неприступные пики Кавказа; внизу, в ущелье, переходящем в зеленую долину – Асса.
       Тут же от реки поднимаются крутые берега-горы, на плоских, каменистых полянах, на противоположном берегу торчали грозные, серые пирамиды боевых башен, покинутых еще в древности аулов.
        Женя спросил проводника:
                - Валер, а известно, как назывался этот аул?
                - На Кавказе известно какие современные роды вышли из того или иного брошенного аула. Это поселение называется – Таргим. Посмотри правее, - там, видишь - еще два аула, только более древние: тут жили три рода, вернее, как говорит предание – три брата. Младшего звали – Таргим.
         Далее последовал привычный рассказ, который в разных вариациях существует в легендах и мифах разных народов.
         Евгения поражало не это, хотя древность развалин впечатляло – двенадцатый век…
         Он вслух размышлял:
                - Чем же занимались здесь люди? – тут одни камни и земли-то нет.
         Валерий неожиданно показал на приличную отару овец, которые паслись у самой кромки реки, незаметные в тени гор:
                - Вон, видишь, - тем и занимались, а больше здесь ничем не займешься.
         Потом, как бы, между прочим -  заметил:
                - Это отара одного ингуша, который живет в ближайшем ауле, мы его будем проходить. У него можно купить барана и приготовить шашлык.
         Кобрин стал догадываться, что в горах просто так ничего не говорят, - принял это к сведению.
         Народу в этом кемпинге набиралось до восьмидесяти человек:  утром провожали одну группу, а вечером встречали
другую…
         Оказалось, -  баран стоит сто рублей. Кавказские цены сбивали с толку. Этого Женя не понимал, так как знал, что зарплаты в Союзе везде одинаковы, кроме северных районов, но к Кавказу это не относилось.
         Он толковал Насте, которая понятия не имела ни о ценах на баранину, ни о весе барана:
                - Самый крупный баран, не тяжелее пуда, то есть – шестнадцать килограмм свежеванного мяса. Красная цена этого, - максимум – сорок рублей, а с нас берут два с половиной раза дороже, - добавлял с издевочкой, -  нормально.
         Женщины посоветовались и решили пригласить несколько человек из другой группы, с которыми познакомились на первом привале. Получилось по четыре рубля с человека.
          Отдали деньги старшему этого лагеря. Им оказался молодой и гибкий чеченец с умным лицом и сверкающими глазами, – Ахмат.
           На второй день, после обеда Ахмат лихо прискакал на лошади в полном снаряжении: блестящая уздечка, седло с двумя луками и узкими стременами.
           Все любовались наездником: гибкий, с тонкими, благородными чертами лица на тонконогой, выносливой лошади, с маленькой и сухой головой и небольшими, торчащими ушами.
           Через переднюю луку седла перекинута, умело свежеванная туша барана, а сзади поместилась снятая шкура.
           Ахмат, демостративно-небрежно держа тушу за заднюю ногу передал мясо женщинам и таким же небрежно-величественным жестом бросил к ногам пританцовывавшей лошади тяжелую, сырую баранью шкуру.
           Женя, во все глаза смотревший на невиданный им кавказский шик, только успел подумать: « Смотри-ка, одет по- современному: черные джинсы и черная рубашка, а впечатление такое, как будто на ним кавказский бешмет и пояс с кинжалом, только, зачем он шкуру с собой не взял?».
          И тут же забыл про это. Его заставили готовить дрова для жарки шашлыка, а остальные принялись разделывать мясо, рвать
кислую алычу для замачивания за неимением соуса. 
              Кобрин разделался с дровами и носил охапки сухих палок к костру, - тут и заметил необычное.
             Около палатки Ахмета, в которой ночевали все старшие групп, в полукруг, обращенный к лагерю, сидели все чеченцы-проводники, кроме Валерия.
             Глаза их сверкали, раздавались гортанные и громкие голоса. Женя сразу понял – что-то не то. Чуть ли не в центре лагеря на коленях стоял турист и солью натирал внутреннюю часть бараньей шкуры.
             Про этого молодого мужика, который путешествовал с женой, слышал от своих женщин, что он военный – подполковник.
            Мужчина держался обособленно: тренированное, мускулистое тело, которое постоянно демонстрировал, хорошо сложен;  но, как сказано в одной песне  - «педальный конь», то есть, тренирован не в походах и лишениях, а в спортивных залах.
           Кобрин неприязненно подумал: «И куда ему эта шкура, он что, собирается её через горы тащить? Ну и офицеры пошли – крохоборы какие-то».
           Подошел к своему старшему и спросил:
                - Валер, проводники чего волнуются?
           Он показал глазами на крутой склон за палаткой Ахмата. На теневой стороне склона, растянутые на колышках, сушилось множество бараньих шкур.
            Евгений сразу все понял и, кипя негодованием, подошел к мужчине:
                - Ты что, на самом деле решил эту шкуру через горы тащить? А ты знаешь, сколько таких шкур надо на полушубок, -  язвил Женя, - шесть штук, а на тебя даже больше. Её нужно отдать этим ребятам: они работали – барана зарезали, шкуру сняли, освежевали и нам привезли.
            А сам, стыдясь за этого придурка, неприязненно думал:
«Ну и позорник, надо же, как он нас, -  русских, выставил перед этими чеченцами, что они о нас думают?»
            Наклонился, поднял шкуру и понес  к проводникам.
Положил шкуру перед ними и сказал:
                - Ахмат, ты не думай про него, он просто бестолковый.
             Чеченец картинно встал и гордо заявил:
                - Нэ надо.
             Женя, примирительно и деловито:
                - Нет, нет – берите, он просто ошибся.
             Тогда Ахмат, так же торжественно проговорил:
                - Хасан придет, Хасан - принесет.
             Женя так и не понял из этой фразы  ничего: кто придет, чего принесет?..
             Все стало ясно на следующий день.
             Ждали очередную группу туристов. Построились в неровную линейку, готовые произнести наскоро импровизированные тексты, двое держали плакат с шутливым приветствием.
            Из негустого леса медленно выползала цепочка людей. Вместо усталых, но веселых и улыбающихся путников, все лицезрели искаженные возмущением и отчаянием физиономии.             
           В конце цепочки, – двое мужчин вели под руки вдрызг пьяного проводника – Анатолия. Голова низко опущена, ноги заплетаются.
           Вот тогда Евгению стала понятна оговорка их проводника: еще на первой ночевке они предлагали Валере выпить с ними, но он отказался, сказав, что не пьет совсем.
            Ленинградцы (из города на Неве они прибыли), скопом окружили вышедшего Ахмата и стали требовать:  немедленно сообщить об этом руководству маршрута, и чтобы заменили проводника. Наперебой рассказывали, как им пришлось самостоятельно угадывать дорогу, так как Толик периодически засыпал мертвецким сном, и они ждали, - когда проснется.
            Чеченец вел себя спокойно, не вступал в пререкания, не оправдывался, только кратко изрек:
                - Завтра разбэремся.
             За всей этой суетой никто не заметил маленького, чернявого и пухленького юношу, который шел вместе с группой и нес в руках две пятилитровые металлические канистры.
             Пьяного Толика отвели спать
             В лагере все вошло в привычную колею. На волейбольной площадке образовалось две команды, и Женя встал на подачу. Другая часть туристов училась при помощи специального снаряжения по натянутому тросу перебираться на другой берег реки Ассы.
             День был субботний и объявили, что сегодня будут танцы. После ужина Валера сказал Кобрину:
                - Жень, зайди в палатку к Ахмату.
             Евгений, не понимая, зачем понадобился старшему приюта, двинулся к палатке, отодвинул полог: вкруговую сидели чеченцы-проводники. Посередке стоял низенький столик, на котором алюминиевые кружки и раскрытые банки мясных консервов.
            Все подали руки и познакомились. Ахмат изрек, он, как показалось Кобрину, вообще не мог произносить длинных речей и разговоров:
                - Эвгэний, я сказал, что Хасан придет, вот, он пришел, - и показал на пухленького и чернявого, - и принес: выпей с нами.
           Чеченец взял кружку со стола и подал Жене. Кобрин, держа налитую на четверть посудину, поинтересовался:
                - А что это? – так как не увидел ни бутылок, ни каких-либо фляжек или графинов.
                - Это спирт, - Ахмат показал на новенькую металлическую канистру.
                - Что, не разведенный пьете? 
           При этих словах,  показалось Жене, чеченцы будто смутились и дружно замотали головами, и указали на стоящий в стороне полный котелок с чистейшей горной водой.
          Всем налили в кружки, и каждый развел, как хотел. Спирт, к удивлению Кобрина, оказался чистым, медицинским: русский гость в этом хорошо разбирался.
          Заедая выпивку мясными консервами, Женя с удовольствием думал: «Неплохо живут абреки – медицинский спирт канистрами дуют».
          Кобрин не случайно мысленно называл собутыльников –абреками, он знал значение этого кавказского термина и уже догадывался, что тут какие-то свои порядки, которые не имеют ничего общего с принятыми у русских. Как ни странно – это ему нравилось, - понимал, что здесь свобода, трактуется в своем, каком-то истинном смысле.
        Думал: «Вот, уж точно, здесь ни о каких политзанятиях речь не идет, как и о политике партии и правительства, ни о мировых, глобальных проблемах – это просто неуместным кажется».
        На Кавказе, по крайней мере,  в Чечено-Ингушетии, не думали о будущем, то есть - не «строили коммунизм» - этого всего, вообще не понимали. Жили настоящим, и, что поразительно: никто не «делал карьеры», занимались своим делом и уважали стремление и проблемы других. И, как ни странно, не забывали о коллективном, только это коллективное ощутимо приносило пользу конкретную, а не абстрактное –
«повышение благосостояния народа». Получалось неплохо: по крайней мере, таких лачуг, которых множество в умирающей русской деревне, на Кавказе – не было. Не наблюдалось упадка и деградации…
         На следующий день состоялось примирение ленинградской группы со своим проводником. Толик оказался обаятельным и компанейским парнем, -  принародно извинился и покаялся. 
        Кобрин, глядя на его опухшую физиономию, с заметными следами хронического алкоголизма, мысленно отмечал: « Э, нет парень, процесс слишком далеко зашел, ты уже не раз каялся…».
        Ахмат, с серьезным лицом, показывая на провинившегося, - объявил:
                - Он отведет и покажет желающим  все замэчательные места.
       Тем не менее, группу туристов сопровождал и  Валера, так как на похмельного Толика плохая надежда.
       Спустились в долину реки, здесь вода вырывалась их теснин и образовалась небольшая пойма, где паслись овцы.
        Под зоркими взглядами лохматых, громадных овчарок, которые сторожили отару, перешли по камням Ассу, - так мелка оказывалась в этом месте.
         Поднялись к развалинам древнего аула, осмотрели боевую башню, развалины прежних жилищ.
         Экскурсовод-проводник рассказывал о назначении башен, а Кобрин размышлял, не спрашивая ни о чем: « И кому надо было штурмовать эти аулы, и что тут можно было взять? Скорее всего, между собой враждовали…».
         …Все же перед ними открывались красивейшие места Кавказа: долина реки, покрытая изумрудной травой и могучие горы, и остроконечные, на недосягаемой высоте, горные пики. Казалось – на них невозможно забраться.
         Для жителей русских равнин, - все необычно. Но, одновременно появилось ощущение замкнутости пространства, какой-то зловещей тишиной веяло от этого мрачного величия.
         Еще по дороге в аул, им стали попадаться странные, плохо обтесанные каменные столбики, явно неестественного происхождения.
                - Валер, а что это за столбики? – спросил Евгений проводника, остановившись у очередного столбика, на котором были заметны следы птичьего помета.
                - На этом месте был убит кровник. – спокойно и равнодушно, как будто о чем-то привычном, сообщил экскурсовод.
         Женю это поразило: « Оказывается, -  так просто. Подкараулил - и убил: или случайно встретились?»
                - Да, я уж таких знаков здесь полно видел, - продолжал изумляться Кобрин, - и все – кровники?
                - Да, кровники, - кратко буркнул Валера, давая понять, что ничего удивительного здесь нет, - обыденность.
       « Какие же страсти здесь кипели?!  Какие горячие головы и безумные сердца!» - горячечно рассуждал турист.
        Спустились ниже, опять к пойме, здесь показали наглухо закрытое строение, а внизу, -  в отверстие были видны кости и даже человеческие черепа. Проводник объяснил, что это древние склепы-могильники, куда складывали умерших еще в доисламские времена.
       Опять Евгения поразило ощущение какой-то безысходной скуки и тоски, -  подумалось: « Все же не случайно отсюда люди ушли, - тяжело жить в такой замкнутости и сжатости – простора
хочется, - свободы».
         Экскурсовод сказал, что сейчас подойдем к  замечательному месту – христианскому храму. После, Женя не мог себе объяснить или говорил, что произошла у него какая-то аберрация зрения: увидел на холме белоснежный храм. На фоне серых гор церковь смотрелась сказочно.
         Рядом, никаких следов древних жилищ не было и в помине. Строение стояло на плоской вершине достаточно крутого каменистого холма. Путники с энтузиазмом карабкались по крутому склону, - хотелось рассмотреть поближе.
       Поднялись по крутому холму: перед ними предстало продолговатое здание, совершенно не похожее на русские церкви: ни купола, ни крестов, двухскатная крыша, стены  искусно сложены из разномастного известняка, сохранились  развалины древней ограды.  Первоначальное волшебное впечатление, как-то рассеялось.
       Над входом непонятный барельеф, на котором угадывалась фигура человека и рука, лежащая на кинжале.
       Внутри все оказалось не так сказочно: дверей не было, пол покрыт толстым слоем овечьего навоза, - туда многие столетия загоняли овец на ночь и в непогоду.
       Довольно мрачные каменные своды и каменный, равносторонний крест посреди храма. Рядом, громадная, выдолбленная из цельного камня – купель, в которой, наверное, можно было крестить не только младенцев.
        Валера объяснял, что этот храм – попытка соседней Грузии распространить христианство на язычников-вайнахов, предков нынешних чеченцев и ингушей. Попытка оказалось неудачной: вайнахи приняли ислам, -  храм забросили, но сохранили.               
        Шагая обратно, заметили, -  какие-то непонятные туманы ползли с низовьев Ассы, вдоль ущелья, цепляясь за вершины гор, постепенно заполняли северную сторону долины.
       Валера объяснил:
                - Большая вероятность, -  завтра будет дождь.
                - Почему ты так считаешь? – поинтересовался Евгений.
                - Вот этот туман заполнит всю долину, тогда дождь будет лить не менее двух суток.
                - Почему так долго? – спрашивал турист.
                - Здесь всегда так: будет лить, пока запас влаги в облаке иссякнет, - горы не дают ветру разогнать тучу.
                - Значит, завтра мы под дождем будем совершать переход?
                - Не должно, - поглядев на небо, уверенно сделал прогноз проводник, - скорее всего, -  дождь, пойдет после полудня, а мы к этому времени пройдем перевал, а там -  другая долина.   
         На следующий день, хорошо отдохнувшая группа двинулась в очередной переход. Все было, как обычно, только рюкзаки не оттягивали плечи, - запас продуктов заметно истощился.
        С ними шел знакомый ингуш, тот самый, который принес канистры спирта.
        Хасан оказался довольно словоохотливым и доброжелательным собеседником. Женя был рад новому человеку, поэтому расспрашивал обо всем, что интересовало.
                - Хасан, а ты откуда родом?
                - Мой родители живут в Назрани, а я работаю в колхозе зоотехником, - и добавил, - я не женатый.
         Евгений не стал вдаваться в подробности, - почему выбрал такой странный путь, чтобы попасть домой.
                - Хасан, а вообще, мне не очень понятно – вы водку пьете?
                - Нет, молодежь вообще алкоголь не употребляет.
                - Как не употребляет, а кто в палатке спирт пил?
         Собеседник вынужден объяснить:
                - Мы пьем только за городом, когда нет старших. Купим вина, выедем за город и там – пьем. И возвращаемся, только когда проспимся.
                - А что будет, если немного под шафэ приедете?
                - У нас, если хоть раз увидят молодого парня пьяного, то он на всю жизнь прослывет пьяницей, - все так и будут говорить – пьяница, - сообщал Хасан.
        Парень говорил совершенно правильно, без обычного кавказского акцента. Неожиданно, без наводящего вопроса продолжил тему:
                - Такому будет сложно невесту найти.
       Кобрин не хотел спрашивать о девушках, понимая, что ни о каких совместных компаниях или вечеринках тут вообще понятия не имеют, вернее, -  этого не допускают.
       Женя удивлялся не этому. Он рассуждал: « Никакая советская власть не повлияла на порядки и традиции. Они остались совершенно ненарушимыми. Какое же противоядие они нашли?»
      Евгений опять допытывался:
                - Хасан, а невест на Кавказе воруют или это уже – фольклор?
      Парень абсолютно серьезно ответил:
                - Бывает, но редко.
      Женя оживился:
                - Ну и что же – если украдут?
                - Да, так – ничего. Он ведь её в аул увезет, к родственникам. Приедет родня невесты, постреляют из ружей, - будут требовать возврата девушки.
                - Ну и как – возвращают?
                - Нет, потом договорятся.
                - И что? На этом все кончается?
                - Да, - свадьбу играют.
                - Свадьба? А если она не хочет?
                - Кто не хочет?
                - Как кто? – Невеста!
                - Причем тут невеста, - родители ведь согласились.
         Кобрин устыдился своих прежних, наивных представлений. Здесь действовали какие-то другие правила и эти правила отодвигали  и обессиливали государственный закон. 
         Между тем тропинка вела их выше и выше. Солнце припекало.
         В одном месте Валера попросил Женю, чтобы он остался на месте и предупреждал проходящих туристов, если вдруг сорвется камень. Камни действительно срывались и пролетали в опасной близости.
        Подошли к полуразрушенному загону, возле которого паслись несколько небольших коров.  Загон был заполнен коровьим навозом. Сверху образовалась твердая корочка, а внизу навоз представлял довольно жидкую консистенцию. Городские девушки стали возмущаться:
                - Неужели нельзя обойти?
        Валера уверял, что -  нельзя, нет больше никакой дороги. Пришлось туристам, скрепя сердце, и содрогаясь от брезгливости, идти по этому месиву, зажимай нос.
       Настя потом долго вспоминала такое преодоление коровьего стойла под открытым небом и уверяла:
                - Это они нарочно проложили тут маршрут! – при этом брезгливо морщилась
       Евгений, вообще не обратил на это никакого внимания и только интересовался:
                - Валер, они что – круглый год здесь пасутся?
                - Нет. Выпадет снег и может лежать неделю или больше.
                - Так, им же сено нужно?
                - А вон – посмотри, –  указал на крутой, зеленый склон перед горными отрогами.
       На склоне точками виднелось несколько человек и сметанные, небольшие копешки сена.
                - Это что – сам хозяин заготавливает?
                - Нет, в основном русские пьяницы у него работают.
                - Нанимаются, что ли?
                - Как сказать, - замялся проводник, - не нанимаются: он их кормит, ну и выпить дает всякую дрянь…
        … Подъем продолжался, тропа поднималась все выше и выше. Сели отдохнуть в тени какого-то высокогорного кустарника, похожего на нашу вишню. Валера объяснял:
                - Подъем будет продолжаться, даже станет круче. Прошу вас, – только не останавливаться, если кто сядет, то поднять, -  не сможем - проверено, - добавил утвердительно, - терпеть надо.   
        Женя сидел рядом с Настей и с тревогой смотрел ей в лицо: она сидела бледная, и молчаливая, вымученно улыбаясь. Евгений забрал её полупустой рюкзак.
        Отдохнули, но уже не было прежнего задора и энтузиазма, - чувствовалась предельная усталость.
        Тяжелый подъем продолжался: стало заметно холоднее.
Очередной поворот и вдруг идти стало легче, не так тянула земля -  и ноги, как будто сами зашагали.
        Подул сквозной холодный ветер, полетели снежинки. Валера остановился, подождал, когда отстающие подтянутся и объявил:
                - Все – это перевал! Сейчас дорога пойдет вниз.
        Устали так, что даже не очень обрадовались, но спуск оказывался намного легче подъема. Стало заметно теплее и… темнее: пошел дождь.
        Это не тот дождь, который собирался в долине реки Ассы. Это -  другая долина, но и здесь туристы не миновали, не просто дождя, а настоящего тропического ливня.
        Под такой ливень Евгений еще ни разу не попадал. Казалось, путники идут под водопадом, который не обрушивается на них всей тяжестью мощной струи, а рассеян на отдельно текущие струи. Эти струи заслоняют всю окрестность, и еле различаешь только свои непрерывно разъезжающие и скользящие по каменистой тропинке ноги…
      
     Впоследствии, Женя, вспоминая об этом переходе, – объяснял: «Радовались, когда перевал перешли, что дождя миновали, а на самом деле вот как получилось…».
         …Насквозь промокшие вышли на поляну, где стояли палатки туристического приюта. Незадолго до выхода дождь неожиданно закончился, -  как отрезало, сквозь поредевшие облака пыталось выглянуть солнце.
       Как только движение прекратилось,  у всех застучали зубы от холода. На месте костра лежала серая куча, прибитого дождем пепла. Евгений, предвидя проблемы с добыванием огня, наудачу разгреб пепел и, к удивлению всех, обнаружил непотухшие уголечки
       У кого-то нашлась непромокшая в брезентовом рюкзаке бумага, наломали тонких веточек, - костерок разгорелся. Теперь
нагреть воды и напиться горячего чая!
       Воду вскипятить не удалось. Женя смотрел в ведро с водой, которую зачерпнул из ближайшего ручья и изумлялся: жидкость имела цвет дегтя.
       Вопрошал проводника:
                - Валер, она – вообще – отстояться может?
        Старший группы отрицательно качал головой. Тут, кто-то из женщин пожелал:
                - Сейчас бы по сто пятьдесят, - согреться!
         Все вопросительно посмотрели на Валеру.
                - А до ближайшего аула – далеко? – задали вопрос женщины.
                - Часа полтора ходу.
                - И что, там водку продают?
                - Да, можно успеть, но я не пойду.
        Кобрин, не задумываясь:
                - Я пойду, но мне нужен еще один человек.
        Юхин отказался наотрез, да и видно было, что он не ходок, - раскис: оставался Хасан.
        Потом Женя догадался: парень пошел с ним, так как кавказская гордость не позволила ему остаться.
        Расспрашивали проводника про дорогу, стараясь запомнить, хотя надежда была только на то, что тропинка туда – одна.
        Уже в дороге Евгений понял, что в горах заблудиться так же легко, как в лесу, - если не легче. На камнях незаметны следы и наличие тропинки приходилось угадывать, кроме того путники понятия не имели, - в какую сторону нужно идти. Хотя Женя догадывался, что знание направления и компас, в данном случае, мало что значат.
       Когда дошли до реки, о которой упоминал проводник, стало видно, какие разрушения принес ливень. Деревянные мосты, сложенные из крепких сосновых плах и укрепленные на сваях, были разрушены.
       Спадающая вода обнажила громадные валуны, которые нес мощнейший поток, - они в щепки разбили переправы. Выручили висячие мостики, по которым давно никто не ходил.
       Прошли два таких мостика и остановились перед скалой. Вдоль скалы виделась накатанная дорога, которая вела к очередному мосту, который тоже оказался разрушен.
      Поток воды так силен, что и нечего думать его переплыть, но дорога, на которой угадывались следы автомобильных шин, указывала – аул близок. Но как в него попасть?
      Хасан дороги не знал, но Женя считал, что может, знает какие-либо указатели, - поэтому спросил, указывая на три камня, уложенные столбиком:
                - Хасан, видишь эти камни, скажи, что это может означать?
                - Откуда я знаю, может, вообще, ничего не означают.
          Евгений возражал, размышляя:
                - Нет, тут, что-то не так. Явно эти камни специально уложили, - решаясь, предложил, - давай мимо камней поднимемся на эту скалу.
          Когда они преодолели больше половины пути крутого подъема, навстречу попался человек, - возник, как призрак, - неожиданно.
          Женя, широко раскрытыми глазами смотрел картинку из девятнадцатого века: в лохматой шапке, в длинной кавказской бурке, с широкими плечами, медленно и величаво спускался горец, держа руки за спиной.
          Он, так же величаво и молча, прошел мимо них, но Кобрин спохватился и спросил, - далеко ли аул.
                - Нет, рядом: поднимитесь – увидите.
          Выйдя на вершину, сверху увидели не больше десятка добротных построек, расположенных по обеим сторонам дороги. Дома, с плоскими крышами, лепились вдоль высоких скал: аул выглядел довольно живописно. А мост, который находился по другую сторону скалы – уцелел.
          Спускаясь с вершины, договорились:
                -  Хасан, сейчас купим восемь бутылок водки и одну красного.
                - А для чего красного?
                - Выпьем прямо в магазине, - снимем усталость, а то ноги не дотянем до лагеря, -  Женя спохватился и спросил, - ты будешь пить?
                - Да.
        На краю дороги – небольшой домик с вывеской – Сельмаг. Вошли. В маленьком магазинчике за деревянным, широким прилавком стоял толстенький, низенький, еще не старый ингуш в среднеазиатской тюбетейке, – больше – никого.
        Под горца он не смотрелся. Женя сразу вспомнил есенинское – «сам чайханщик с круглыми плечами…».
        Продавец маслеными черными глазами живо оглядывал туристов и говорил, не умолкая. Когда Женя уложил товар в рюкзак, оставив на прилавке бутылку портвейна, спросил стакан, - «чайханщик» бойко забормотал:
                - Я стаканов не имею, - и держал паузу.
         Уставший Женька,  довольно резко ответил:
                - Что, нам из горлышка пить?
         Пауза быстро закончилась:
                - Стаканов нет, а вот пиала – есть, -  дополнил подробностями, - я её из Таджикистана привез, -  и хотел, видимо, рассказать, кто из родни там живет, но турист перебил:
                - Ну, и добро, давай нож и пряников.
         Бутылку открыли, Женя налил полную пиалу и подает спутнику:
                - Держи, Хасан.
          Товарищ неожиданно качает головой и отказывается:
                - Я не буду.
          Кобрин, не вдаваясь в подробности, выпивает и опять наполняет посуду: предлагает – держи. Опять отказ.
          Женя выпивает вторую пиалу, (не выливать же обратно в бутылку) закупоривает посуду с вином, закусывает пряником, благодарит продавца, и туристы покидают магазин.
          Когда миновали обратный подъем и спуск со скалы, Кобрин поинтересовался:
                -  Хасан, ты чего пить вино не стал?
                - А зачем, ты меня в магазине -  Хасаном назвал? Я же тебе говорил: зови меня – Сашей.
          Евгений недоумевал: « И когда он мне это говорил, может я не понял?»  А вслух:
                - Ну, хорошо, тебя, что, - этот продавец – знает?
                - Нет, - помолчал и поправился, - у нас в республике,  все друг друга – знают.
                - Это как?
                - А так, все равно узнают, что проходил тут такой Хасан, - и время назовут, - добавил уверенно, -  в любом случае до Назрани слух дойдет. 
        Женя был поражен услышанным: он не представлял себе такую степень социального контроля.
                - Ну, бог с ними или – Аллах с ними: сейчас-то – выпьешь?
                - Нет, - у нас, между прочим – пост.
                - Ах, вот оно что – так бы и говорил.
       Кобрин прекрасно помнил встречу со своим сослуживцем – Фяруком Нуримановым, четыре года назад, когда покупал мотоцикл…
        До лагеря добрались без приключений.

         
        …  Последний день похода Настя вспоминала с ужасом.
         Маленькие горные речки, которые в обычное время представляли небольшие ручейки с хрустально-чистой водой, превратились в бурные потоки и за прошедшую ночь не успели войти в берега.
         Речки переходили по пояс в воде. На середине, где вода доходила до груди, этот поток грозил снести оступившегося туриста. Мужчины вставали цепочкой: на другом берегу – проводник, Женя посредине потока,  далее – Хасан. Переходя от человека к человеку, женщины перебирались через опасные места.
          Во время очередного перехода, молоденькая студентка, боясь воды, оступилась и неуклюже толкнула, стоявшего по грудь в воде -  Кобрина. С другой стороны девушку подхватил проводник:  Женя не удержался на ногах, качнулся на спину и поток подхватил путешественника.
          Он силился перевернуться, но тяжелый рюкзак тянул книзу.
           Настя, вспоминая этот момент, рассказывала:
                - Когда увидела эту картину, меня объял ужас.
Я понимаю, что Женя не может ничего сделать, еще немного и его понесет на камни, или он захлебнется.
           Только один Хасан не растерялся: сходу прыгнул в воду, схватил Евгения за рукав и помог выбраться.
           А Евгений рассказывал:
                - Да, ничего особенного, еще немного и я бы сам выплыл.
           Прошли мимо известного нам аула и через два часа сидели в автобусе, который доставил туристов в Грузию…
         

          Вспоминая Грузию, Женя без всякого выражения рассказывал:
                - В Грузии, мы никаких особых красот и пейзажей не видели. То, хорошо, - там удушливой жары нет и воздух такой бодрящий, -  горный воздух. Купались в Базалетском  высокогорном озере, - там три ночи ночевали. Пейзаж невыразительный: горное плоскогорье без особо пышной растительности, так – какой-то кустарник редкий: ни тебе тучных нив и пастбищ, ни стад многочисленных…  Пустынно и скучно.
          Как! – удивленно  воскликнет знающий читатель, -  а старинная столица Грузинского царства – Мцхета?  А Тбилиси?      
         Женя улыбался, вспоминая пребывание на турбазе под Мцхетой…
         … Сидел на скамеечке напротив выхода их турбазы, рядом – Володя.  Юхин плохо переносил горы, но, в обычной обстановке обрел уверенность и чувствовал себя превосходно:  веселые, черные глаза не пропускали ни одной женской фигуры.
        Женя наблюдает такую картину: За ворота турбазы вышли две девушки. Идут по тротуару, явно в сторону города. Двигается легковая машина, поравнявшись, сбавляет ход,  (вспоминает похожую ситуацию с Настей) высовываются черноволосые головы и что-то спрашивают. Девушки отрицательно качают головами. Машина, отъехав от тротуара – развертывается и движется в противоположном направлении.
       Кобрин, ничего не понимая, обращается к Юхину:
                - Ты видел эту картину? Грузины хотели подвезти девушек до города, - они не согласились: и  почему-то развернулись, -  ведь они тоже в город ехали? – так я понимаю?
      Володя, широко улыбаясь и сверкая цыганскими глазами, повернулся всем туловищем, и, показывая вправо, сказал бестолковому товарищу:
                - Смотри!
       Женя глянул в ту сторону и опешил: с правой стороны  турбазы выстроилась цепочка легковых машин: та машина, на которой хотели подвезти девушек, -  пристроилась в конец цепочки.
      У каждого автомобиля стоят сытые, молодые грузины, -  явно не парни. Блестят на солнце черные головы, круглые мясистые плечи, легкие рубашки с короткими рукавами, волосатые руки, блестящие лица, со здоровым цветом кожи, плотоядные улыбки, -  в руках вертят брелоки с ключами от автомашин…    
          Кобрин задохнулся от возмущения:
                - Ну и гады! Ведь они караулят девушек и женщин, - предлагают, якобы, подвезти. То-то я смотрю, - к мужикам не подъезжают. Это же – охотники за русскими бабами! И это в рабочее время?
          Впоследствии, размышляя об увиденном на Кавказе, говорил Насте:
                - Ты понимаешь, я никак в голову себе не возьму: почему на улицах, - девушек и молодых местных женщин почти не видно. А в Тбилиси, на всех перекрестках кучками парни стоят. Ты заметила?
                - Заметила, ну и что?
                - Как что? Спрашивается – зачем они стоят? – я не понимаю, и с ними девушек – нет? Удивительно!
                - А что тут удивительного?
                - Да, ничего. Вот почему ощущение скуки и какой-то тоскливости жизни меня на Кавказе охватывало: без женщин жизнь неинтересна! Ты согласна?
                - Конечно, согласна. Они своих дочерей и жен позапирали, а сами ухлестывают за русскими. Да еще как красиво ухаживают!
                - Ухаживают? Я что-то не заметил.
                - Плохо знаешь, только им в лапы не попадайся! Они женщину за человека не считают, - и добавила, - помнишь случай с девушками в Мцхете?
          Женя очень хорошо помнил…
        …Та женщина - Нина, которая не захотела по горам ходить, уговорила своих соседок по комнате купить предварительно билет на самолет. После Мцхеты группа отправлялась поездом до Батуми, а через неделю – в обратный путь – по домам.
         Понятное дело, - лететь быстрее, и по цене -  разница небольшая.
         Приехали в Тбилисский аэропорт, подошли к кассам предварительной продажи… Очередь, и на нужный день билетов нет…
         Стоят опечаленные,  настроение упало. Подходит немолодой грузин, смотрин на Нину, - и предлагает:   
                - Могу вам помочь. Я, Герой Советского Союза и показывает удостоверение. Давайте деньги – сейчас билет будет у вас.
        Нина отвечает:
                - Я не одна, нам нужно четыре билета, - и на своих спутниц показывает.
        Грузин поморщился, -  то ли вправду, то ли играл, - кто их разберет, но – согласился. Подходит к другой кассе и приносит четыре билета. Передает, и, с вежливой улыбкой благородного мужчины – предлагает.
                - Только уговор: вы с нами поужинаете в ресторане.
        Девчонки ничего не поняли: рады, что билеты приобрели.
Нина, конечно, все сообразила: знала, что если пойдет с ним в ресторан, то придется расплачиваться не деньгами, и обаятельными улыбками тут не обойдешься…  Взгляд этого «героя» очень был красноречив, -  сильно она ему приглянулась.
        Решила схитрить: объяснила девушкам, что в ресторан идти нельзя, надо им спрятаться в других домиках, у знакомых, а сама решила «стоять до конца».
        Вечером, в сумерках, - появился этот грузин и с ним еще трое – помоложе. Стучат в дверь, Нина говорит, что девчонок нет, а одна она никуда не пойдет.
        Тут поднялась ругань, посыпались угрозы, требовали открыть – они проверят. Открыла, -  «кавалеры» все просмотрели, -  правда – нет.  Обещали вернуться позднее.
         Нина, перепуганная, прибежала в комнату к Кобриным и просила:
                - Евгений, если они придут и начнут ломиться, -  ты хоть выйди, может они свидетеля поопасаются.
         Ночь прошла спокойно, а утром Настя объяснила:
                - Здесь, как рассказывала мне знакомая – она на Кавказе живет – просто так ничего не делают, а с женщин за услугу они требуют одного…
          Первобытность мышления кавказцев поразили Евгения. Они берегли своих женщин и девушек от чужих, непрошеных взглядов, но, с ловкостью и упорством, и настойчивостью охотились за женщинами и девушками других народов, пользуясь другим менталитетом.
          Это своеобразное фарисейство Востока прямо бросалось в глаза. Они считали себя вправе на общение и близость с другими женщинами, не признавая такого же права за своими женами и девушками.
        Поэтому, главной ущербностью Кавказа, была именно эта черта, которая выдавалась за традицию и освящалась религией, но уши, - по названию – патриархат, - торчали наружу.
        Женя не знал, что во внутренней, домашней жизни Кавказа, роль женщин велика, но исключение женщины из общественной жизни, для Кобрина было неприемлемо. 
   

         Поезд на Батуми отправлялся из Тбилиси в воскресенье  поздно вечером. Проводники-мужчины выдали не очень простиранные и сырые простыни. В вагонах темно и прохладно, кроме того состав болтало, как на расхлябанной узкоколейке.
         Зато Евгений увидел настоящую провинциальную Грузию.
Впечатления окончательно рассеяли розовую дымку, которая туманила сознание и сложилась под влиянием советских фильмов.
         Ближе к полуночи вагон стал заполняться молодыми, наглыми грузинам. Проводник объяснял, что это возвращается на побережье молодежь, которая приезжала в села на выходные.
         Заросшие черной щетиной физиономии (у русских юношей в молодости не бывает такой густой и черной щетины) делало этих парней похожих на пошлых мужиков.
          Неряшливо одетые и дурно пахнущие, они бесцеремонно подсаживались на расправленную постель девушек, которые уже устроились на ночь и заводили фривольные разговоры, плохо владея русским языком. Они явно считали себя неотразимыми кавалерами и вели себя, как оказавшие великое снисхождение к «жэнщынам».
          Городские, русские девушки-студентки с содроганием, омерзением и страхом смотрели на такое безапелляционное хамство. Они даже не понимали, как себя вести.
          Кобрин еле-еле сдерживался и уже начинал недобро переговариваться с аборигеном, но, видимо проводник понял, что дело может дойти до плохого, что-то громко крикнул по-грузински: ухажеры быстро ретировались…
          Кобрин понимал, что лицо этноса определяют лучшие представители. Про них: поэтов, писателей, ученых, народных героях слагаются легенды, пишутся книги, им ставят памятники…
          На этих достойных представителей смотрит мир и судит о народе.
          Но и другие, так называемые – простые люди, должны помнить – на них тоже смотрит мир…
         Это относится не только к Кавказу…   
         …Рано утром путешественники увидели море…
В Аджарии, на побережье туристы прожили неделю. Комната, в которой жили Кобрины, самая крайняя к кромке прибоя. Женя вставал рано утром, надевал шлепанцы, бегом пересекал десятиметровую полоску пустого пляжа и с разбега бросался в теплое и ласковое море.
        Он сразу понял две вещи, и об этом рассказал Насте. Она была с ним согласна.
        Первое, - море не может надоесть. Надоедят горы, лес, - только не море.
        Второе, - самое интересное на нашем юге – это море: единственное, к чему Евгению и Насте хотелось бы вернуться…
        Последнее впечатление от путешествия: моросит мелкий дождь, Володя Юхин, согнувшись под тяжестью двух чемоданов и проклиная все и вся, трусится по шпалам, торопясь к поезду Батуми – Москва.
         Они спокойно ждали этого поезда на переезде Чаква, ближайшем к турбазе. Неожиданно объявили: состав остановится, не доезжая этого переезда. Нужно было бежать, что бы успеть. Правильный вывод делали авторы знаменитого кинофильма:   Восток – дело тонкое…


               

   
                Это Ленин на портрете…
               
                Глава 4



                Гражданин второсортной эпохи, гордо          
                признаю я товаром второго сорта               
                свои лучшие мысли, и дням грядущим               
                я дарю их как опыт борьбы с удушьем.

                И. Бродский (1971г.)
   

…В обратном порядке мелькали в окне картины и виды огромной страны.  В открытые окна вагона впорхнул медово-пряный воздух Украины. Какие-то древние пласты памяти приоткрывались под влиянием этого сладковатого на вкус воздуха. Будто далекий предок вдыхал этот зовущий запах и видел эти высоченные пирамидальные тополя…
          Поразительно менялась картина, чем ближе поезд подъезжал к столице, тем больше бесхоза: сломанные и неубранные  постройки, кучи какого-то металлического хлама, груды гнилых шпал, неухоженные станции, бедные дома… Это явно бросалось в глаза, особенно после того, что видел на Кавказе.
         В Москве, Настя успела купить два килограмма колбасы, которой уже не было на прилавках провинциальных магазинов, -  это мясное изделие можно было возить не только как продукт, но и в качестве подарка.
         Женя даже этой московской остановки не запомнил, ему казалось, что просто перешли с одной платформы на другую и поехали по знакомой дороге – на восток.
          Сошли на своей станции, и грязноватый, с поблекшей краской автобус вез их по трассе.
          Евгений упорно смотрел в окно и невесело думал, понимая, что не рад возвращению на родину: « Боже мой, насколько же неустроенна наша русская глубинка! Ну, что я вижу? Колхозные дворы, к которым не подойти – не подъехать: вокруг горы навоза. Крестьяне до революции навоз на поля вывозили, а сейчас и этого не могут сделать. На Кавказе ни одного поля засеянного не видел, и стад громадных нет, а живут лучше и постройка добротная. Почему?»
         Кобрин многое не мог объяснить себе. Именно – объяснить. Он ведь не какой-нибудь приезжий – вырос здесь.
        В памяти всплыли картинки прошедшей весны…
        В середине марта седьмой класс подготовил небольшой концерт для работников ферм. Их встретил бригадир, – приятель Евгения – Борин Михаил.
        Бригадир – энергичный мужчина, плотный, широкий – стоял у конторы фермы. Яркое, мартовское солнце:  вытаивал мусор зимы, - клочки сенажа, соломы, коровьего навоза, кое-где лужицы желтой воды.
        Поздоровались и встали у загороженной жердями площадке – карде, на какой,  опустив головы, стояли худющие коровы.
        Школьники с классной руководительницей зашли в помещение и начали готовиться к выступлению.
        Кобрин спрашивал приятеля, с которым был давным-давно знаком, - со школьных времен, когда в футбол играли село на село.
                - Михаил, ты посмотри на коров – кожа да кости, - почему так?
         Борин не называл друга по имени с тех пор, как он стал директором школы в их селе:
                - Евгений Валерьевич, так – кормить нечем.
                - Ну, послушай, вы ведь знали, что кормов вам не хватит на это поголовье, - зачем осенью на мясо не сдали?
                - Не сдали? Попробуй – сдай! Есть плановые показатели количества голов крупнорогатого скота: их уменьшить нельзя – категорически!
         Женя, поняв, что приятель переходит на повышенный тон, ответил,  миролюбиво:               
                - Так, ведь кормить нечем.
                - А ты попробуй это в районе объясни…
        Михаил Федорович все же немного лукавил. Кормов на самом деле не хватало, но была еще одна колхозная хитрость: поголовья коров, на самом деле, с осени было еще больше, чем указывали в отчетах.
        В отчетах указывали плановые цифры, - какие требовало районное начальство. Падеж от бескормицы начинался с весны и продолжался до начала июня.
         Вот эти лишние головы и восполняли убыль. Приезжай любая комиссия и показывай: поголовье крупнорогатого скота – налицо.
         В сущности, дело-то было не только в количестве скота, - в этом и пытался утвердиться Кобрин:
                - Ну, хорошо, - начали пасти: надоев-то все равно – нет.
         Борин, со вздохом – успокаиваясь:
                - Нет, конечно. Корова вес набирает до конца июля, а там уж и травы не такие…
         Разговор продолжался, - тема не исчерпалась. Евгений рассказывал бригадиру:
                - Михаил, в прошлую весну шел в сумерках с  утиной хоты. Я своим глазам не поверил: лежит в поле корова – живая корова, -  глаза открыты, уши шевелятся,  а на ней сидит ворона и долбит ей хребет. Это как?
        Михаил Федорович нехотя отвечает:
                - Выгнали рано – кормить-то нечем – вода в лугах по-хорошему не сошла, в низинах – топь. Коров догнали пастухи до сухого места, а назад вернуться -  у ослабленных сил нет. Ну, что с ними сделаешь, -  к ним и на тракторе не подъедешь.
                - Что, и в этом году такая же картина?
                - Да, какая разница. У нас сейчас уже несколько коров в стойлах привязанные стоят. Хочешь посмотреть?
                - Ты шутишь? Если иностранцу рассказать, - он не поверит. Объяснять будешь – не поймет. Это абсурд какой-то…
        Кобрин прекрасно понимал, что именно здесь, на этих колхозных дворах и фермах, решается судьба русской деревни. И не верил каким-то странным рассуждениям: нужно сохранять школы: закрой школу – исчезнет село. Дело как раз было не в
школах…
        Кобрин удивлялся не этому, он удивлялся тому, что его товарищ, непосредственно связанный с этими делами, покорно смиряется со всем этим безобразием.
        Все знают и… молчат, это был какой-то заговор знания и молчания, но однажды одного его собеседника – прорвало.
        Это был председатель сельского совета Павел Николаевич Микин. Они стояли в сквере между двумя зданиями: в одном – райком партии, в другом – райисполком.
        Сквер густо засажен березками и елочками. В географическом центре этой площадки стоял, покрашенный темной серебрянкой, памятник Ленину: кепка в кулаке, неизменное пальто, вытянутая рука, ноги в ботинках, - постамент невысок и местами облуплен – вождь близок к народу.
         Площадка перед памятником выложена стертыми, местами искрошенными плитами, дорожки – асфальтовые.
         Все торжественные районные мероприятия проходили в этом сакральном месте: пионерские слеты, прием в комсомол, возложение венков…
         Павел Николаевич, получив очередную взбучку в районном исполкоме,  находился в подавленном настроении и, указуя на здание райкома партии задушено-патетически воскликнул:
                - Вот, Евгений, они во всем виноваты! - перед этим, разговор шел о сельских проблемах.
         Кобрин ничего на это не ответил, только подумал: « Видно допекло. Павел Николаевич, человек, болеющий за дело. Даже он понимает, что непорядок идет от партийного руководства, - и дальше продолжил, - а ведь, – он – первый, кто про это мне сказал, до этого никто партийное руководство не винил…       


         Учебный год начался как обычно…
 Осталось в памяти: первые впечатления по приезду из путешествия:  ничто не веселило, исчезала внутренняя уверенность, энтузиазм, - все казалось скучным, как на юге, и вдобавок прибавилось чувство опустошенности и острое
одиночество. 
         Внешне, эти перемены никак не отразились. Только иногда проглядывала забота во взгляде Насти, она догадывалась, что с ним происходит и тревожилась.
         Кобрин опять оказался без друзей, которые бы его понимали. Правда, оставался Валера Могучев, но разделенные, хоть небольшим, но пространством и связанный многими нитями школьных и домашних забот, Кобрин не мог видеться с товарищем.
          Потом до него дошла сногсшибательная новость: физрук Языковской школы закрутил роман с десятиклассницей…
           Кобрин в сердцах говорил Насте:
                - Ну, вот – кого они сейчас станут обвинять?
                - Я бы на месте Людмилы, - сразу ушла от такого позора, - твердо заявляла Настя.
          На осенние каникулы Могучев пришел к ним в гости и Евгений, в свойственной ему манере, прямо высказывал другу:
                - Ты что, вообще разума лишился?  Это скандал на весь район, если бы вышел из стен школы!
          К тому времени в Языкове произошли большие перемены:  Мария Васильевна стала работать завучем.
          Антонина Ивановна вновь заняла свое законное место директора Языковской школы.
          Евгений продолжал пенять другу:
                - Скажи спасибо, что твоя мать тебя спасает.
         Валера спокойно и иронично улыбался, - миролюбиво и монотонно повторял:
                - Да, ладно тебе, Евгений Валерьевич, - ну, погулял немного.
                - Немного? – Женя возмущался, - ты зачем с ней на наватский ток приезжал, тебя там видели, -  ты хоть о девушке этой подумал? Мне ведь сразу все рассказали. Это же – деревня, - последнюю фразу Кобрин произнес раздельно, - как ты не понимаешь.
         Друг не хотел ничего понимать. Этим летом он купил автомобиль – Ниву и раскатывал со своей возлюбленной по всем полям и лесам. 
         Евгений выдохся и только поинтересовался:
                - Как же твоя Людмила себя вела?
                - Да, так, - не первый снег на голову, - как о чем-то посторонним сообщил товарищ.
         Женя внимательно смотрел на друга, как будто ждал подробностей. Валера вынужден дополнить:
                -   Были, конечно, схватки боевые, но – обошлось: сейчас все нормально.
         У Могучева произошла очередная любовь, без которой он вообще жить не мог. Этого не могла понять его супруга,  это и сам не мог объяснить.
         Кобрин после говорил Насте:
                - Чует мое сердце, эти вещи кончатся трагедией.
         Он, как в воду глядел, но до трагической развязки было еще далеко…
         
         Прошли осенние каникулы: радио и телевидение разнесли весть – умер Брежнев. Тут же позвонили из райкома партии и приказали организовать круглосуточное дежурство в школе и траурный митинг. Кобрин совещался со школьным парторгом, - преподавателем физкультуры – Коробковым Иваном Петровичем.
                - Иван Петрович, я что-то не понимаю – что даст это дежурство?
           Коробков, крепкий, пятидесятилетний мужчина, бывший спортсмен-лыжник, осторожно рассуждал:
                - Ну, как для чего, -  так положено.
           Молодой директор уточнял:
                - Перестраховываются что ли?
           Иван Петрович, бывший член сборной области по лыжным гонкам, человек тонкий и осторожный, стараясь попасть в тон Евгению, поддакнул:
                - В какой-то степени и это имеет место.
           Евгений решительно заявил:
                - Да, все понятно. Давай, договоримся, как распределим ночь, - нас ведь в школе только двое членов партии…
          Директор школы произносил на траурном мероприятии дежурные слова, потом ученики медленно и молча, прошли мимо большого портрета генсека.  Портрет, в черных, траурных лентах стоял на вынесенном в школьный коридор столе. Все было строго и чинно, и достаточно угрюмо. День похорон был объявлен неучебным.
         Население Страны Советов, впервые за шестьдесят пять лет наблюдали похороны первого лица в государстве, от начала до конца, в прямой  телевизионной трансляции, -  это, между прочим,  был знак, но только никто не обратил внимания. Брежнев, был четвертым по счету, руководителем Советского Союза.
          Процесс похорон «самого человечного человека» - Владимира Ильича Ленина, был полностью заснят на кинопленку.
           Когда телевизионное вещание стало массовым, все равно этот фильм во всей полноте не видели. Так, ничего не значащие отрывки и без крупного плана. После краха СССР – этот фильм показали, тогда стало ясно, - почему «держали под замком»: вождя хоронили ближайшие соратники, которые впоследствии оказались «врагами народа».
          Со Сталиным -  та же картина. Все повторилось, как под копирку, да еще к этому прибавили новое политическое понятие – « культ личности» и последующий вынос тела « вождя народов» из мавзолея.  Зачем же афишировать и лишний раз напоминать трудящимся о невосполнимой утрате. Ведь и через шестьдесят лет еще можно было услышать печальный вздох и зубовный скрежет: « Эх, Сталина бы сюда…»
          Третьего лидера государства – Н.С. Хрущева, видимо, за начальника не считали. Может, вспомнили бессмертную сказку Ершова, где вначале описываются последовательно –« у крестьянина три сына, старший – умный был детина, средний был и так и сяк, третий вовсе был…»  Вообщем, хоронили почти тайно, на московском кладбище, как простого и малозначащего смертного, и присутствовали только родственники. Тут уж ни соболезнований, ни делегаций…
         Смерть этих государственных деятелей носила таинственно-мистический характер. К этому времени почти не осталось тех, кто непосредственно присутствовал на похоронных церемониях. Поэтому, масса рабочих, колхозников и советская интеллигенция, - прильнули к экранам телевизоров.
         Никто ничего не загадывал и не пытался экстраполировать будущее, но тайная тревога заползала в души людей.
         И, когда с сухим, громким, деревянно-полированным лязгом сорвался гроб генсека в облицованную деревом могилу, многие вздрогнули и подумали: «Не к добру это…»
               
      
       …Евгений разговаривал со школьным кочегаром:
                - Иван Николаевич, я библию нигде не могу достать?
                - Зачем она вам?            
                - Почитать просто: просто – почитать, а то пытаемся опровергать религию, а что проверьгаем, как говорила моя бабушка – не знаем.
        Читатель удивится: с кочегаром, о библии? Э, дорогие мои – не судите опрометчиво.
        Школьный кочегар – замечательный человек, и чем больше с ним общался молодой директор, тем чаще в этом убеждался.
        Женя всегда стремился понять людей. Поэтому любой проблеск оригинальности вызывал интерес.
        Разница в возрасте у них небольшая – лет тринадцать, то есть, Иван Николаевич находился, как утверждали древние греки, в самом цветущем мужском возрасте.
        По внешнему виду он ничем не выделялся от других сельских мужчин, которые не имели специальности.  Работали – куда пошлют: сено косить, плотничать, ямы копать, мешки грузить, - мало ли чего…
        Когда Евгений спросил кочегара:
                - Иван Николаевич, ты в колхозе, чем занимаешься?
        Он, не моргнув глазом, отвечал честно, конкретно и равнодушно:
                - Да, так – мажусь.
        На его языке это означало: делать вид, что работаешь. Наивный Женя не понял:
                - Что значит – мажешься?
                - То и значит, - ходишь запачканный, кто скажет, что не работаешь?
        Внешне, самый заурядный колхозник, - глаз не может остановиться: среднего роста, крепкий, но телогрейка скрывала крепость его плеч и рук; нет и намека на живот. Лицо ничем не выделялось: у глубоко законспирируемых шпионов такие невыразительные лица. Серо-голубые глаза смотрели очень внимательно, но прямого взгляда старался избегать, как будто что скрывал. О таких говорят: себе на уме. Но, вместе с тем, почти всегда говорил правду и не юлил. Говорил все по делу, но молчуном не был, - часто вспоминал свое прошлое. Когда хотел выразить свое положительное отношение к человеку, то произносил, растягивая фразу: « О, он тонкий-тонкий человек».
Именно – тонкий:  не умный, порядочный, надежный, прямой, честный – нет! – тонкий!  Потом Кобрин понял, что значение вышеперечисленных эпитетов, Иван Николаевич Ильин – вообще не понимал, - они для него не существовали. А если бы и понял, то никогда бы не придал им положительное значение.
       Почему! – воскликнет читатель. А потому, что с этими качествами не вырастишь ( не впадая в нищету) четверых детей в колхозной советской деревне. К этому времени – все четверо: двое юношей и две девушки или учились или работали в городах.
        Могут возразить, - как это не вырастишь, да сколько угодно! Ну, положим, не сколько угодно: в 60-х годах двадцатого века, четверо детей в семье -  встречалось не часто.
         Но в нашем случае дело обстояло сложнее: Ильин ненавидел колхоз, поэтому его выражение – мазался, не совсем точно, но и без колхоза прожить не мог. Тем не менее, бригадиру довольно редко удавалось послать его по наряду на работу.
         Летом устраивался пасти общественное стадо. Много лет работал паромщиком. А по зимам – кочегаром в школе. Везде твердый заработок в денежном выражении. И, заметьте – не надрываясь.
          Он успевал везде: имея корову, овец, поросят на откорме, быка на мясо и, кроме того – пасека. Тридцать ульев по полой воде, переправлял  на своем большом ботнике, на высокий, незаливаемый пригорок в присурском лесу.
          Великой энергии мужик! Справедливости ради – скажем: вторая половина, то есть, жена – Татьяна, была ему под стать. Тридцать соток огорода и колхозная норма свеклы лежали на её плечах.
           Иван Николаевич с гордостью рассказывал Кобрину, как они с женой пилили лес на дом, как строились, и Татьяна работала за мужика. Потом, с каким-то сожалением добавлял:  «Сейчас у меня такого аппетита на работу – нет. Тогда, как хотелось свой дом заиметь и уйти от родителей».
           Несмотря, на нескончаемые работы по хозяйству, Татьяна смотрелась моложавой, интересной женщиной и не потеряла влечение к мужу, как и он к жене: любовь между ними явно ощущалась.
           Для того чтобы совмещать собственные заботы с колхозной работой, прибавьте к этому государство, то надо признать: Иван Николаевич, действительно – тонкий человек, по тонкой жердочке ходил, лавировал, пытаясь выжить и детей вырастить.
           По-сельски, школьного кочегара называли несколько необычно – Яша-Ваня. Учитывая, что село было мордовским, и язык предков еще не был забыт, это прозвище звучало – Яшо-Ваня
           В конце-концов Евгений спросил молодого грамотного парня, своего соседа ( дома были напротив) – Рябова Виктора.
                - Скажи, почему у Ильина прозвище странное, -  с двойным именем.
                - Нет, Евгений Валерьевич – это не совсем так. Яшо, по-мордовски – Яшин, - у него дедушку звали – Яков. Получается – Яшин Ваня, - понятно? - уточнял Виктор.
           Кобрину было понятно, что никаких особых примет у его кочегара – нет. Прозвище, связанное с личным именем деда, говорило только:  из множества «вань» выделялся один, чтобы не спутать с другими, но ничего о характере внука.
           Только потом пришла догадка: а ведь Яшо-Ваня сам не стремился выделиться. Женя понимал – это свойство хитрых людей, привыкших себя не выпячивать и лишний раз не мозолить глаза начальникам.
           Тем не менее, у него было громадное количество знакомых. Понятное дело – с начальством он не водился, но зато его знакомые могли что-то достать, чем-то помочь. Это: лесники, комбайнеры, шоферы, трактористы, городские прорабы. Прибавьте к ним -  приемщиков лука,  приемщиков мяса, заведующих складами, заведующих магазинами, инспекторов рыбнадзора…
         Особенно директор удивился и даже в чем-то  разочаровался, когда в ответ на вопрос, – где учатся его дети, получил исчерпывающий ответ:
                - А зачем им в институте учиться: девки замуж выйдут, а для парней, лучше специальности, чем – шофер, не найдешь.
          Это рассуждение ввело Кобрина в тупик, так как не укладывалось в его логическое представление о дальновидном человеке.
           Как всегда, молодой директор ошибался: кочегар был намного дальновиднее. Через десять лет, умение добывать хлеб насущный, да и хлеб с маслом никак не связывался с высшим образованием и с перечисленными выше положительными качествами…
           Тем не менее, Кобрин понимал узость кругозора Ильина, его приземленность. С другой стороны, наблюдал, как это ни странно покажется – свободного человека. Это и притягивало.
           Конечно, эта бесконечная борьба за свободу ему была не по силам, но – боролся, и выживал, используя праведные и неправедные способы.  Нужно учитывать: сама система принудительного труда была на излете…
           Размышляя о нем, Евгений начинал понимать силу свободного труда, которому не дают развернуться в полную мощь. 
       
           Чем же закончилась эта история с библией? Её  мне рассказал сам Евгений лет тридцать спустя….
                - Евгений Валерьевич, ты говорил, что пробовал читать библию еще в Наватах?
          Мой собеседник построжел и не торопясь, как будто пробираясь через дебри воспоминаний, - начал:
                -Да, мне принес библию школьный кочегар. Это было баптистское издание,  где взял – не знаю. В Наватах баптистов никогда не было. Это неважно: текст библии неизменен, кем бы ни издавался.
                -  Какое же впечатление от прочитанного? – нетерпеливо перебил я.
                - Да, начал её читать, - продолжил Кобрин, не обращая внимания на мое нетерпение, - устроил себе лежанку на сеновале: поднял туда матрас ваточный, подушку. Хорошо, - никто не мешает.
         Рассказчик замолчал и задумался. Я наблюдал за ним. Евгений, как будто забыл про меня, то ли нить рассуждений потерял, то ли ушел, как сейчас говорят, «в другое измерение». Потом, как будто встрепенулся, встретился со мной взглядом и, убеждаясь, что не из простого любопытства спрашиваю – заговорил:
                - Понимаешь, читаю – и ничего не понимаю: не понимаю прочитанного! – чуть не выкрикнул он, и уже спокойнее, - есть такое понятие – функциональная неграмотность. В нашей школьной педагогике я её не встречал. Это в США, ну, может и у нас сейчас стали применять…
        Спохватился и продолжил:
                - Читаю -  буквы, слова, предложения: смысл не понимаю. Прочитал несколько страниц – книга Бытие – хоть по новой  начинай:  не уясняю, как будто мой мозг потерял способность запоминать и понимать прочитанное, - опять замолчал, задумался.
                - Ну, и чем же дело изучения библии закончилось? – с намеком на веселость, тороплю собеседника.
                - Да, -  ничем. Недели две так: периодически забирался на сеновал, открывал книгу – все то же. Потом отдал книгу обратно…
                - А что же произошло? -  как ты считаешь?
        Евгений Валерьевич опять молчал, думал, потом
высказался:
                - Много позднее, лет через десять, когда уже просто впитывал тексты евангельские – как воду пил, прочитал где-то, что библия – особая книга и просто так не дается.
        Опять остановился, и, воодушевляясь -  продолжил:
                - Понимаешь, тексты библейские – это не новое знание. Она, как будто изначально «сидит» в человеке. Это, как вода, никто не собирается разбираться в химической формуле Н2О, но нуждаются в ней – все. Так же тексты и знания библейские. Я – атеист был и относился к ним, как к сказке, вымыслу, легенде. Но мое сознание отказывалось так её воспринимать. Оно говорило: «Нет, милок, здесь обычный способ чтения не подходит, нужно включать какие-то другие способы познания, то есть – надо верить, что было именно так, как написано. Только тогда откроется истинный смысл библейского текста, и будет все понятно. Вообще, библия – единственная книга, которая обладает способностью передавать опыт, накопленный за весь период существования человечества.
Христос недаром сказал апостолам: « Будьте как дети», то есть верьте по-детски, тогда обретете иную способность и получите поддержку светлых сил.
       Собеседник, как будто выдохся от долгого монолога и только добавил:
                - В принципе, это не противоречит науке, - просто разные способы познания божьего мира.
       Не хотелось прерывать эту беседу, казавшейся мне интересной.
                - Евгений, а что же ты – атеист, библией заинтересовался?
                -  Как сказать, - не любил воспринимать все на веру. Помнишь, как обсуждали роман «Доктор Живаго»: « Я эту книгу не читала, но осуждаю автора», - примерно так выступала какая-нибудь заранее подготовленная работница: и все воодушевленно хлопают. Так не хотел. Хотел истину узнать…
                - Ну и что, для какой практической цели нужны были тогда эти знания?
                - Сейчас-то я понимаю, что никак эти знания не мог применить, только себе проблему создавал.
        Евгений резко вскинул голову, и весело продолжал:
                - До школы я в основном с бабушкой находился. А моя бабушка – Вера Васильевна была человеком замечательным. 
                - Чем же она была замечательна?
                - Ты, вообще, видел женщину, которая родила восемнадцать детей?
                - Что-то не припомню… по телевизору, раз показывали, как будто…
         Так вот, -  она столько родила, но выжили только четверо, тем не менее, дожила до девяносто двух лет, и умерла не от болезни какой – от элементарной старости. Когда она умирала, вызвали  скорую: рядом стоял врач, и он говорит:  «Удивительно, она уже мертвая, а сердце еще сокращается».
                - Да, это редкость.
                - Бабушка – человек девятнадцатого века, по мироощущению, по культуре: она не воспринимала ни радио, ни кино, ни телевизор, ни политики…
                - Темная старушка…
                - Э, нет, как раз темной она не казалась: все, что касалось человеческих, семейно-воспитательных отношений – могла дать фору даже моей маме, которая была награждена знаком «Отличник народного образования».
                - Какие-то удивительные вещи ты говоришь…
                - Ничего удивительного, хотя для сегодняшнего времени – удивительно. Ты можешь привести пример, когда сноха жила со свекровью после смерти мужа, и рядом, на этой же улице проживала -  одна, её родная мать?
                - Нет, конечно.
                - А мама жила со своей свекровью, то есть, с нами -  детьми, дай бог памяти – более двадцати лет. А моя мама была очень не простой человек, - тем не менее – уживались, находили общий язык, хотя никто никем не командовал. Только за несколько лет до смерти её взяли к себе дочери, которые в Засурске  жили: их у неё было трое. Бабушка, можно сказать – вынянчила меня и сестру. Так что, я по счету – девятнадцатый ребенок: она меня за сына считала.
                - Ну, читать она, все равно – могла?
                - А вот и нет: ни читать, ни писать – не умела.  Так и выражалась – «не умею», - она, по моему, слово – «могла» даже не употребляла или очень редко, хотя говорила на чистейшем, незамутненном, народном  русском языке, только без бранных слов. А  уж матом – Боже упаси!
                - Это я согласен: старые люди вообще матом не выражались. По крайней мере – не как сейчас: мат – как «господи помилуй».
                - Да, -  соглашался со мной Евгений, - а ведь правильная речь – это высокая культура: словами мысль выражается.  Вот, и подумаешь…
                - Что подумаешь?- грамота не нужна, без образования можно обойтись? – я защищал век просвещения.
                - Я не об этом, - давай проведем сравнение.
                - Давай.
       Я заинтересовался, это с чем он сравнивать собирается: свою неграмотную бабушку с высокой культурой?
                - Вера Васильевна родилась в 1890 году: когда я появился на свет божий, ей шел шестьдесят первый год. Через десять лет, с пионерским задором, я пытался научить её грамоте по букварю. Только из моей затеи ничего не вышло.
       Слушаю с удивлением: чего замечательного нашел Кобрин в человеке, который не умеет ни читать, ни писать?
       Он, как будто угадывая мои мысли – объяснил:
                - Многие считают: долгое отсутствие у нас обязательного образования, одна из причин нашей отсталости от Европы. Так ведь?
                - Конечно так, - уверенно начал я.
                - Я тоже так думал, - помолчал и продолжил, - да раздумал…
                - По- моему, это нигде и не обсуждается, - уверял я своего собеседника.
                - Погоди, выслушай меня.
       Евгений не спорил, но говорил очень уверенно. Я знал, что Кобрин, ничего -  просто так, для красного словца, не говорит. А если пытается, что-то утверждать, то только после  долгого
размышления.
                - Без письменности опыт передается вербально.  Исторические знания, традиции, приемы производственной деятельности заставляли заучивать и запоминать наизусть. А это -  согласись, очень качественное образование, и – заметь – всеобщее. Есть еще преимущество: не теряется связь времен, не разрывается связь между поколениями и руководят – старшие и более опытные, и более справедливые, то есть – знающие. О таком отборе, в современном обществе приходится только мечтать. Есть возражения?
          Я молчал, несколько озадаченный: о такой постановке вопроса как-то не задумывался. Проговорил сокрушенно:
                - Ну, есть доля правды, - спохватился и привел свои аргументы, - но особенности эпохи технической революции, таковы, что сумма знаний растет громадными темпами, да и усложнения социальной организации общества…
         Евгений не дослушал, - понял направленность моих мыслей.
                - Вот, тут ты прав, уже ничего наизусть не запомнишь. Поэтому, как выражается мой знакомый вундеркинд, без бумажных, а сейчас – электронных носителей информации, не обойдешься.
         Остановился и сам задал новое направление беседы:
                - Я ведь не об этом. Просто говорю, что старый способ передачи информации существовал более сорока тысяч лет,  и он не привел людей к катастрофе и, в конце концов, подвиг людей к развитию науки и техники, и общества. Именно того общества, которое описывает библия, указывая и на недостатки. Я, вообще, думаю, что эта книга появилась на заре нового времени, абсолютно не случайно:  предупреждает и предостерегает о будущих грядущих опасностях. А мы, за каких-то двести лет, успели поставить мир на грань ядерной катастрофы, породили глобальные проблемы, но не нашли способ их решить. Не создали новую систему жизни. А в старое время – она была. Мы сейчас по краю ходим… И кроме того, при старом способе, мудрость поколений усваивали все и это делалось – автоматом, то есть – сама жизнь заставляла усваивать знания, а сейчас нужно усилия применять: в школу ходить, книжки читать…
         Я внимательно слушал и, наконец, задал свой вопрос:
                - А причем тут твоя неграмотная бабушка?
         Он посмотрел на меня и улыбнулся:
                - А притом, что бабушка Вера, лет двадцать пела на клиросе в озерской церкви и запомнила все проповеди, библейские тексты и молитвы, что там звучали…
          Я, немного язвительно:
                - Ну, я эту песню знаю, сейчас про Арину Родионовну начнешь…
                - А почему бы не начать? Между прочим, если кто по- настоящему и любил Пушкина, - так это именно его няня, и – заметь, не за то, что он гениальный поэт, просто – любила. Моя бабушка меня также любила, и была истинно верующим человеком.
                - Что, ты это в детстве понял?
                - Нет, да и понять не мог. Только сейчас я это понимаю.
                - Да, сейчас полно верующих…
                - Вера Васильевна Библию не читала, но абсолютно избегла фарисейства, которым многие современные воцерковленные верующие кичатся, отдельной кастой себя считают. Посты соблюдала, да как-то незаметно. Она же главная у печки была во времена моего детства. А мы с сестрой – Ларой не замечали, что она поститься: просто отдельно для себя готовила. Молилась потихоньку утром и вечером у себя в спаленке. Почитала воскресенья.
                - Что ты хочешь этим сказать?
                - То и скажу, что истинная вера – большая сила, она не дает распоясаться человеку и не дает низко пасть: человек верой крепиться. А с библией, дело интересно закончилось…
                - Так ты же её не понял тогда и книгу отдал.
                - Все верно – отдал, но в начале сентября меня вызвали в райком партии и предложили поступать в университет марксизма-ленинизма в Горький. Это заведение тогда давало высшее политическое образование. Там учиться два года – заочно, две сессии в год. Я уж в партии состоял, и политзанятия с сельскими коммунистами вел. Отказаться нельзя, да я и не хотел -  только спросил, какие там отделения, - мне назвали. Выбрал отделение научного атеизма. Думал: « Может, там про библию объяснят». Наивный был, до безобразия…
         Мой собеседник, как будто утомился, задумался и завершил беседу:
                - Видимо, надо было дойти мне до какой-то крайней точке: вот она – библия-то и не «давалась» мне…
      

         Против Кобрина на широкой гостиничной кровати с деревянными спинками сидел мужчина средних лет. Постоялец при знакомстве назвался – Борис Иванович и подал мягкую ладонь.
         Евгений пожал руку и сказал о цели приезда в областную столицу:
                - Я на сессию приехал, в университет марксизма-ленинизма.
        Год назад,  Кобрин целый месяц провел на курсах директоров школ. Жили в гостинице на окраине города, - четверо в комнате, туалет в конце коридора – все как в общежитии, даже столовой не было.
       Так получилось, что поселили двоих – Женю и еще одного директора школы из соседнего района, а еще две койки не занятые. Через день приходилось среди ночи просыпаться, - очередных постояльцев поселяли.
       Неприятные воспоминание от этих курсов остались: познакомились с соседом, смотрит Женя и ему кажется, что где-то это лицо видел. – спрашивает:
                - Слушай, лицо твое мне знакомым кажется, как будто тебя раньше видел? Ты в горьковском университете учился?
                - Нет.
                - Где же я тебя видел? Ты в армии служил?
                - Да.
        Кобрину бы обратить внимание на эти очень короткие ответы, -  он опять свое:
                - А где часть стояла?
                - В Воскресенске.
                - Стройбат на Лопатинском руднике?
        Тот,  удивленно:
                - Да.
         Женя, уже догадываясь:
                - Ты ведь год служил и мобилизовался в семьдесят втором году?
                - Да, в июне месяце.
                - Понятно, где я тебя видел. Мы карантин проходили, а ты дембеля ждал, так как на тебя отдельный приказ должен прийти.
        Сосед немного оживился:
                - А, так -  это вас по плацу гоняли строевой, я тогда целую неделю в части находился, ждал приказа. В нашем пединституте военной кафедры не было, пришлось год служить рядовым.
        Поговорили, вспомнили командиров, -  общие знакомые -  только они. Понятно, что Женя по наивности своей, проникся к нему особой доброжелательностью.
        Каждый день занятия, лекции. В конце курсов каждый должен реферат написать.
        За несколько дней до конца занятий, сосед попросил.
                - Евгений, дай мне твой реферат посмотреть, он у тебя готовый?
                - Готовый, только чего его смотреть, темы у всех разные.
                - А мне общую часть и список литературы.
         Подозрительно как-то показалось, поэтому сказал:
                - Ты списывать не вздумай, сразу заметят.
         В последний день вызвали на собеседование по реферату, преподавательница говорит Евгению: «У вас реферат одинаковый» и называет фамилию соседа. Жене так неудобно стало,  и разозлился на этого мелкого жулика и не стал покрывать: « Как вы думаете, Наталья Алексеевна, кто у кого списал? Вы же видели, как я занимался, а этот сидел, и все время молчал – тихушник. Я ему только посмотреть дал, а он списал все точь- в точь. Преподавательница говорит: «Я вам верю».
         Пылал Женя, когда в гостиницу возвращался, да того уж и след простыл. После того, как гнев прошел, думал печально:
« А ведь он учителями командуем, детей воспитывает. Да как он в институте учился, - элементарный реферат написать не может?».
         Не знал молодой директор, что системе не нужны -  умные и грамотные, нужны – хитрые и изворотливые: за ними было будущее.  Система, ведь бездушна, действует по своей логике. но сбой уже произошел и незаметно изменилась целевые установки, изнутри рождались разрушительные силы. Хитрые и изворотливые должны были окончательно подорвать доверие к системе. А чем же должны заняться умные и грамотные?..
          …Сейчас все было по- другому. Уже готовясь к этой поездке,  Кобрин понял, что быть слушателем партийного университета  престижнее, чем директором школы.
         В райкоме партии получил приличную сумму денег – командировочные.  В деканате университета дали направление в лучшую гостиницу, а в ней спросили, какой он хочет номер – одноместный или двухместный. Женя выбрал двухместный, - с туалетом, ванной, телевизором и телефоном.
          Его сосед – человек из Москвы, приехал на какой-то семинар по филологии.
          Москвич проявил неподдельный интерес  к Евгению, вернее, к его работе. Ему все было интересно, - спрашивал:
                -  Евгений, вот ты в селе остался, а какие перспективы у тебя?
         У Кобрина как-то сжалось, заныло под ложечкой, он сам себе этот вопрос  боялся задавать. Невнятно заговорил:
                - Так,  о реформе сельского хозяйства в газетах пишут… надеемся…
        А сам думал смятенно: « Чего молочу, какая реформа, - наоборот – все хозяйства  валятся. Уехал Курзанов – бывший директор, а почему уехал? Что он будет в селе делать на старости лет? Кому он нужен, кто ему поможет? Недавно встретил Кирсанова Николая Федоровича – директора школы, где десять классов кончил, тоже на пенсии, и уезжает к дочери.
А уж как старался молодежь в селе оставить. Разные бригады молодых животноводов организовывал, -  через год молодежь разъехалась…».
       Ясно встала перед глазами эта картина: встретились с Николаем Федоровичем на кустовом семинаре пропагандистов в Медяне. Кирсанов – настоящий сельский интеллигент, более тридцати лет проработал директором школы. Супруга  преподавала историю. Во многом, благодаря Елене Михайловне,  Кобрин стал школьным историком. Они даже корову никогда не держали, троих детей вырастили. Никаких интересов и забот, кроме школьных… Смотрел Евгений на постаревшего  директора и сжималось сердце, как- то жалко его стало. Уезжать из села, которому отдал все свои силы, где тебя знают и любят, это как? Вспомнился последний разговор:
                - Жень, ты возьми в колхозе лошадку, да приезжай ко мне, - говорил Николай Федорович, окая, - у меня много книг по истории; выберешь, что понравится, я дорого не возьму, -  десятитомник по всеобщей истории есть, редкое издание.
                - А вы когда уезжаете, - интересовался Кобрин.
                - Сейчас январь, где-то в конце февраля.
        Пообещал приехать, да разве выберешься. Всю жизнь жалел Евгений, что не приехал к нему…  Да, вот какие  перспективы…
        … Перестал говорить о каких-то реформах и начал прямо:
                - Борис Иванович, нет у меня никаких перспектив, - все в тумане…
         По изменившему лицу молодого директора, понял москвич, что лучше про другое спросить.               
                - Евгений, а как – крестьянские дети, все такие же, как их Некрасов описывал? – и процитировал наизусть:  «…Все серые, карие, синие глазки – смешались, как в поле цветы. В них столько покоя, свободы и ласки, В них столько святой доброты!».
        Кобрин слушал и смотрел на собеседника с удивлением: какой-то наивной доброжелательностью веяло от этого ученого человека…
                - А что же за сто лет измениться? Характер народа не изменяется так быстро, - и добавил, - если вообще – изменяется.
                - Да, ты так мыслишь? Молодец! – сказал не с высокомерием, все знающего, а как будто единомышленника встретил и продолжил беседу. – Но, все же – революция, колхозы, всеобщая грамотность, кино, телевидение – наконец... - потом, как споткнулся -  и в задумчивости, - правда, грамотность – это еще не образование…
                - Это – да, - кино, телевидение, но порядки в селе, да, как я подозреваю - и в городе, во многом патриархальны, и это, -  не всегда – плохо, - сказал задумчиво Кобрин. – А дети? О, у нас прекрасные дети: живые, любознательные, внимательны ко всему новому…
                - Ну, вот, - сразу оживился Борис Иванович, - а вы говорите – «патриархальны».
                - Так, это не дети патриархальны, - улыбнулся Евгений, - а наша действительность, она, какая-то застывшая.
                - Так, значит за этим поколением будущее?
                -  Борис Иванович, я тоже из этих «детей некрасовских», и мы были живые и любознательные…
                - Ну, так что же – сейчас?
                - А сейчас, смотрю на своих ровесников, им уже за тридцать, а они – потухли, - но уже тише добавил, - но не все, не все, - потом усилил тональность, - как говорила моя бабушка: пропал – запал. А ведь и в произведениях русских писателей встречаются такие суждения, как у Тургенева: на большие дела был рожден Базаров, а получилось вон как…
        Собеседник задумался, как будто перед серьезным выводом и начал:
                - Это ты правильно заметил, так ведь еще в русских народных сказках есть такая мысль, только понять надо.
                - Да, это интересно..., - протянул фразу Женя.
                - Давай, попробуем с другой стороны разобрать, -  москвич не заметил, как перешел на «ты», так ему нравился этот порывистый молодой человек, - вот такую сказку – «По щучьему веленью, по моему хотенью», где главный герой -  Емеля. Какое  ключевое слово в этой сказке – помнишь?               
                - Как какое? -  Неохота.
                - Верно подметил характер народа, тот, неизвестный талантливый человек, что сказку сочинил. У нас – русских, это очень важно: наше желание, то есть – «охоту» -
надо разбудить.
       Евгений подхватил:
                - Понятно, - пообещать «златые горы…»
       Собеседник увлекся и вел рассказ дальше:
                - А как ты считаешь, почему Емеля щуке поверил?
       Женя, неуверенно:
                - Вера в чудо…
                - Точно, русский верит в чудо, и не надо думать, что, мол, это в древние времена было: «мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – это про нас – современных.
         Кобрин, в свою очередь, задал вопрос:
                - А почему, Емеля, имея возможность исполнить все свои желания – лежит на печи?
         Московский филолог стал серьезен и грустен:
                - Вот тут, Евгений, и есть главная проблема русского народа.
                - Какая же? – Женя таил дыхание.
                - Неумение или нежелание использовать свой могучий потенциал, по мелочам растрачивать свои силы: это в русской литературе описано. Ты заметь, русские народные сказки заканчиваются, когда герой добивается исполнения своих желаний. У нас – мечта не должна сбываться, иначе – быстро на печь ляжем.
        Кобрин слушал внимательно, понимая, что эти рассуждения очень условны: так всю русскую историю, можно через русские народные сказки объяснить. Хотя, как говорят: сказка ложь, да в ней намек… Неожиданно поинтересовался:
                - А как объясните, что Емеля на печи ездит?
                - Что можно сказать, - собеседник задумался, - печь – это символ верности традициям, старым традициям. Я знаю многих моих сверстников, которые выросли в деревне, так они до сих пор с удовольствием вспоминает русскую печь. А, как-то, лет десять назад, мне пришлось ночь провести в настоящей избе, на теплой печке, - ничего позитивного: жестко, жарко…
         Через день Борис Иванович укатил в свою Москву, и остался Женя с кучей вопросов, которые хотелось задать ученому человеку…
        …Актовый зал областного дома Политического просвещения был заполнен наполовину, - шли занятия по научному атеизму. Женя с интересом рассматривал слушателей. Народ в самом соку, - молодые, серьезные мужчины, женщины: все уже солидненькие, многие при должностях.
        Впервые подумал: «Да, всерьез партия занимается политическим просвещением, - вон какой дом отгрохали, не то, что областной Дом учителя».
        Дом учителя – деревянное, дореволюционной постройки, здание, - тесные, маленькие комнаты-классы, в которых проходили куры повышения квалификации учителя.
         Еще работая в Языкове, Кобрин был на таких курсах школьных историков. Запомнился один яркий эпизод, когда в перерыве,  учителя-мужчины выходили покурить на лестничную площадку.
         Евгений был самым молодым, так получилось, что большинство «курсантов», были мужчины в годах, многие, в свое время, занимали партийные должности, участвовали в войне.
        Женя слушал их беседы, разиня рот, - еще бы – это не сельский ветеран-орденоносец, который не мог подчас и двух слов связать. Они если и рассказывали о войне в приватных беседах, под хмельком, -  только плакали и страшно ругались матом.
        А эти – грамотные мужики, рассказывали такие вещи, о которых в учебниках не писали. Он услышал рассказ о том, что было с тем оружием, которое получала советская армия по ленд-лизу.
                - Я в комиссии такой состоял, - рассказывал пожилой историк, - мы собирали американское оружие по воинским частям и сдавали американцам.
       Ему задали вопрос:
                - А что с ним американцы делали?
                - Чего? Под пресс и грузили на свои корабли, - отправляли к себе, -  помолчав, добавил, - только, то оружие, с которым погибли наши солдаты, оставалось у нас. 
       Женя мысленно задавал вопрос: «А кто определял, - погибли или нет? -  кажется за двадцать миллионов погибших, могли и все оружие оставить – крохоборы» ( тогда еще цифру – 27 миллионов, не озвучили).   Но, молчал: спорить с ветеранами не решался.
        А вот рассказ, похожий на анекдот, о посещении областной столицы Н. С. Хрущевым в 1957 году, слушал с нескрываемым любопытством.
                - Хрущев, небольшого роста, как колобок, лицо красное – очень живой, за ним свита внатруску бегала. На второй день, он должен Соцгород посетить, который только-только заселили.  Я тогда на одном заводе парторгом работал, позвонил в обком знакомому секретарю и попросил, чтобы он меня в свиту включил. На следующий день сидим мы в «пазике», собираемся  в Соцгород ехать. А Никита, не захотел на «Волге», - говорит – «я с народом». Тут дожди прошли, апрель месяц – раскисло все, а у нас, как обычно, после стройки благоустройство не провели, - везде грязь, битый кирпич, кучи песка. Хрущеву резиновые сапоги дали, так он в этих сапогах и сел к нам в автобус. Приехали, а там… ну, как обычно, рабочих заселили,  уже сараюшки дощатые у домов построили, многие там поросят держали, кур… Он в одну квартиру забегает, в другую, - все нормально, ему нравится. А дальше – котлован, из которого песок брали, а засыпать не успели, - полон воды: по берегам поросята хрюкают. Никита остановился перед котлованом, как вкопанный и показывает пальцем – «а это, что?» - у всех сердце замерло, спасибо – третий секретарь обкома не растерялся и говорит – « А это, Никита Сергеевич – пруд, - карпа разводим». А сам ждет, что же будет, – не дай бог… Хрущев к нему повернулся, хлопнул по плечу – «правильно, - рабочий класс кормить надо»: перевели дух… А потом на митинг поехали, на стадион. Посреди поля футбольного -  трибуна, - выступил рабочий, студентка, солдат (у этих молодых людей и не было никаких облигаций) – ничего не слышно, все хлопают – поддерживают. А дней через десять выходит постановление: по почину трудящихся города Горького, отсрочить на двадцать лет выплату по послевоенным займам – вот он зачем приезжал.
        Евгений – мед пил, слушая такие разговоры. Так получалось, что спадала пелена какая-то с глаз, которая не позволяла взглянуть на высших руководителей, как на обычных людей…
      
       
        …Подходила к концу учебная сессия в университете марксизма-ленинизма. Евгений слушал лекции, прилежно все записывал, участвовал в дискуссиях, но уже начинал понимать и думал: «Эти занятия – не в коня корм. Верующего человека, такими утверждениями, что, мол, материя первична, а сознание вторично – не убедишь: он просто верит, как древние греки «в неведомого бога».
        Сам себя Кобрин пытался убедить, что он атеист и в бога не верит, только никак не мог объяснить возникновение такого явления, как совесть… 
      Не выходил из головы один случай…
      В то самое время, когда Евгений Валерьевич соглашался работать  директором школы, заведующего отделом народного образования – Знаменского, назначили заместителем предрайисполкома, а на его место – бывшего инструктора райкома партии – Бобина Геннадия.
     Бобин «прошел школу комсомола», школу «партийной выучки», и, как посчитали, -  вполне «созрел» для самостоятельной и ответственной должности – заведующего образованием в масштабе района  (да простят мне читатели советский партийный сленг).
      Надо сказать, что «комсомолец» - так его стали называть директора школ, по прежней работе никогда не сталкивался с проблемами образования, но зато хорошо знал другое…
      Когда Кобрин стал хлопотать, чтобы колхоз купил другой дом, взамен старого и получил разрешение в райисполкоме, и уже нашел продавца, и договорился по цене – три тысячи рублей, - к нему приехал Бобин.
        Разговаривали в крохотном кабинете директора. Заведующий, с дружеским участием, спросил:
                - Евгений Валерьевич, договорился с хозяином, который дом продает, о цене?
                - Да, договорился – за три тысячи рублей отдаст.
                - Вот, слушай – скажи хозяину, что договор с ним напишут на три с половиной тысячи: деньги переведут по безналичному расчету ему на сберкнижку, и он тебе отдаст пятьсот рублей. Получишь эти деньги от него – мне позвонишь.
       Женя опешил, ему никогда не приходилось участвовать в таких делах. Это, видимо, отразилось на его лице.  Бобин поспешил  доверительным тоном, заверить, что, мол, это в интересах дела:
                - Понимаешь, мне уазик райкомовский ремонтировать надо, а денег на это не выделяют. Вот и приходиться выкручиваться.
        Говорил, как о каком обыкновенном мероприятии: стало ясно, что для бывшего инструктора райкома партии – это дело привычное.
По его выходило, что это обычная практика – так всегда и все делают. Конечно, Кобрин прекрасно знал, что это не так.
        Мелькнуло в голове: « Отказаться, да как откажешься? К нему же придется ездить по разным школьным делам, - просить».  Сказал просто:
                - Хозяин-то, уж в Засурск переехал, я даже адреса его не знаю.
                - Узнаешь, наверняка в селе родня осталась.
       На том и расстались.
       Евгений рассказал об этом разговоре Насте. Жена испуганно посмотрела на него. Супруг, -  рассуждающе:
                - Нехорошо, конечно, но у меня такое ощущение, что в районе этими делами постоянно занимаются, помолчал и сам себе задал вопрос, - только, зачем меня втягивают?
       Понимал молодой директор – зачем: с волками жить -  по- волчьи выть, - эта русская пословица точно отражала ситуацию…
       … Когда Кобрин позвонил Бобину и сказал, что деньги у него, он не ожидал никакого подвоха, просто спокойно стало, что развяжется с неприятным для него делом.
       К приезду начальника Настя приготовила обед – уху из свежей рыбы. Сидели за столом, пили водку, хлебали уху, - разговор не клеился: еще мало были знакомы или, что вероятнее всего, чувствовали себя «ягодами с разных полей».
        Когда встали из-за стола, Евгений отдал деньги и пошел проводить, вышли на крыльцо и тут Бобин достает из пачки двадцатипятирублевку и дает Кобрину:
                - Это тебе за хлопоты.
        Женя машинально взял, понимая, что отказаться – нельзя, - таков не писаный порядок. Одновременно понял, что никто «уазик ремонтировать» не собирался. Стало обидно, что стал винтиком в нечестной игре.
        А еще горше стало, когда через три дня стало известно, что Бобина уволили с должности: на его место назначили порядочную женщину – Галину Евдокимовну Репову, которая давно работала в системе образования.
       Женя только сказал Насте:
                - Вот почему, он так скованно вел себя за столом: знал, что приказ на него написан и только опасался, что я тоже знаю…
       Через десять лет, на уроке обществознания Кобрин читал лекцию на тему нравственности и вместо прежнего объяснения норм коммунистической морали, объяснял взгляды на нравственность и сам же отвечал на поставленный вопрос: как измерить уровень нравственного начала в человеке?
                - Великий, русский христианский философ В.С. Соловьев отмечал три уровня нравственного начала в человеке.
      Первый, - это когда тебе стыдно. Человеку может быть стыдно, не только за самого себя, но он может испытать чувство стыда за другого человека, если он поступает безнравственно.
      Второй, - это когда тебе жалко, и ты помогаешь человеку или даже животному, попавшему в беду или в неприятную ситуацию.
       Третий, - это когда у человека есть ценности, перед которыми испытывает чувство благоговения, и может даже жизни не пожалеть ради них.
       Тогда услышал вопрос:
                - А какие же это ценности?
                - Какие?  Это может быть любовь к матери, к семье, к родине… Но, это высший уровень, он присущ высоконравственной личности. В принципе, достаточно первого уровня, чтобы понять, что совесть у человека не потеряна…
         Учитель знал, о чем говорил…

         Тогда же, на лекциях по атеизму, начинал понимать Евгений, что спор о первичности материи и вторичности сознания, очень похож на бесконечное и бессмысленное рассуждение о курице и яйце.
           Преподаватель приводил средневековое утверждение: верую, ибо абсурдно. Но и научные предположения поначалу кажутся абсурдными. Молодой человек начинал догадываться, что кроме научной картины мира существует и мистическая, - она тоже имеет право на существование.
          В основе науки и в основе религии лежит одно основание – интуиция. Только наука проверяет свои предположения опытным путем, а религия – верой, которая переживается, как встреча с Богом.
           Именно, о таком рассказывал Евгений Насте, когда прочитал книгу С.Н. Булгакова «Свет невечерний», а до этого он всегда «носил это в себе».
                - Знаешь, когда десять лет тому назад, когда слушал лекции по атеизму, я никак не мог объяснить случай, который произошел со мной примерно в это же время.
        … Колхозный грузовик, в кузове которого стоял Евгений, держась за деревянную решетку перед кабиной водителя, мчался по узкой трассе по направлению к Сергачу.
        Кобрин должен был погрузить вещи сестры Лары, которая прислала их в железнодорожном контейнере.
        С грузовика открывался обыкновенный вид: чуть холмистая местность, зеленеющие июньские поля, низенькие посадки вдоль дороги, и – чувство простора. Редкие облака, лучистое солнце, теплый ветер в лицо…
        И тут, с одиноко стоявшим в кузове грузовика молодым человеком, что-то произошло. Кобрин потом рассказывал жене:
                - Понимаешь, накатило, именно – накатило, не могу найти другого слова, такое чувство: люблю весь мир. Я един с этой природой, со – всем, что есть и такое блаженство и -  нечеловеческая любовь. Трудно передать словами это состояние, как будто попал в другую ауру или место не на земле. А грузовик мчится, кузов трясет, а я ничего не замечаю, и – начинаю говорить стихами. Откуда слова взялись, как будто не из моего сознания. Ветер в лицо, а я вслух читаю стихи о любви не своего сочинения. Так хорошо, так уверенно себя чувствовал: в мире -  ни беды, ни печали, - ничего такого нет: одна всеобъемлющая любовь неземная. Я понимал, что на земле такая любовь – невозможна. Она возможна только вот так, на какие-то мгновения. Одновременно у меня свои мысли проскальзывают, думаю: «Откуда такие слова у меня берутся, неплохо бы записать. Да, нет – не забуду». И такая радость, такая радость – словами не передать и не было чувства одиночества. А слова стихов – забыл, - как отрезало: значит, это не мои стихи – это, как во сне пригрезилось, а потом сон исчез из памяти. Но только слова стерлись, а чувство осталось во мне навсегда. Я вообще, про это никому не рассказывал, да и не хотелось рассказать, понимал, что не поймут…
      Женя пояснял Насте:
                - Это я сейчас понимаю, что примерно так, только более убедительно, описывал христианский философ Булгаков встречи с Богом. Такие «встречи» происходят с каждым человеком, только об этом надо догадываться. На этом, на реально переживаемом опыте, а не на словесном убеждении строится вера христианская. А от нас – атеистов требовалось, что бы выступали против этого живого религиозного опыта: бессмысленное дело…
 

         …За столом у Кобриных сидел несколько мужчин. Ворота двора – распахнуты. У палисадника стоит грузовик, в кузове – все вещи директора школы. Вернее, Кобрин уже сдал все дела молодому парню, которого прислали из областного центра,  и был свободен, как птица. Только это, грело его измученную душу.
        Евгений понимал, что рано или поздно должен покинуть  свою родину, где родился и вырос. Как далеко время, когда он, по непонятному зову, возвращался после армейской службы домой.
       В последний месяц написал стихотворение: « Скоро вновь я увижу родные края, ту сторонку, где жил я и рос, возвращаюсь опять, дорогая моя, в край метелей и летних гроз…».  Дорогая моя – это о матери. Мама и сторонка – навсегда связались в сознании.
      С тех пор прошло девять лет… Настя с дочкой уже в Тешинске. И ему осталось только перевезти вещи. Найдена работа и выделена комната в общежитии. Кончалась его последняя, непонятная ему попытка – пригодиться там, где родился.
       Этот выбор, несомненно, изменит его судьбу. Что приобрел и что потерял за это время? Опыт был негативный – это угнетало.  Потерял перспективу жизни, то, что называют – смыслом…
        И сейчас, когда угощались его знакомые, помогавшие грузить и укладывать вещи, взгляд Евгения блуждал по стенам пустой комнаты и останавливался на большом фотопортрете Ленина. Этот портрет принес из школы, прикрепил простыми кнопками к перегородке, которая отделяла комнату от небольшой кухни.
       Ему всегда казалось, что сквозь хитрый прищур, глаза вождя смотрят ласково и ободряюще. Приходили на память строчки детского стиха: « Это Ленин на портрете, в рамке зелени густой, все его любили дети: был он добрый и простой».
       Но, в момент отъезда, когда он обостренным зрением вглядывался в знакомые черты на глянцевой фотографии, неожиданно пронзила догадка: « С чего взяли, что Ленин на этом ретушированном фото – добрый и простой?»
         На него смотрел, жестко и требовательно, неумолимо жестокий человек. Наклон головы и туловища – чуть влево и вниз, как будто вождь желает приблизиться к собеседнику, понимает его и требует выполнения какого-то страшного, кровавого дела. Что-то подобное хитрой улыбки таилось в уголках губ. Брови – вразлет, широко расставленные глаза с прищуром  выдавали наличие восточной крови и неукротимой жажды власти. Высокий лоб мыслителя, говорил о силе и изворотливости ума.
       Фотограф поймал редкий момент, когда выражение глаз и все лицо, на какой-то короткий миг, отражает истинную сущность этого человека: волю, жестокость, неумолимость и непреклонность. Казалось весь ужас происходящего на земле насилия, - прошлого, настоящего и будущего, отразил бездушный объектив фотоаппарата и запечатлел на фотопластинке. Потом этот облик перешел на бумагу и художник, применив технику ретуши, попытался сгладить, -  притушил эти черты, сам испугавшись правды.
       У Кобрина, как будто спала пелена с глаз, и увидел все в истинном свете. Неожиданно подумал: « Если бы художнику понадобилась натура, для написания облика дьявола, - лучше лица нашего вождя – не найти».
       Он вспомнил документальную ленту, где показан редкий момент, когда Владимир Ильич, шагая, - туловище чуть внаклон, неожиданно повернул голову в сторону оператора, и кинопленка запечатлела дьявольско-синий высверк его глаз. Именно – синий, так тогда подумал Евгений и содрогнулся, как будто увидел маленькую частичку адского пламени.
      Сквозь шум мужских голосов услышал вопрос соседа – Виктора Рябова:
                - Евгений Валерьевич, возьмешь портрет-то, - видимо заметил направление его взгляда.
      Кобрин, как очнулся и ответил коротко:
                - Нет, - и добавил, - хочешь – возьми себе.    
      …Через десять минут грузовик отъехал от дома. В пустой комнате, ставшей неуютной,  на стене одиноко белел фотографический портрет вождя…

               
                Из дневников Евгения Кобрина.


                4 октября 1990 год.

         В ранней юности своей, думал, что если все получат образование, то кто же будет выполнять черновую работу?
         Святая простота и наивность! Даже малейшая подвижка в деле повышения образования народа, дело невероятной трудности. За истинную грамотность и образованность надо платить, и платить не мало. Учитель гимназии, до 1917 года, получал гонорар (как за творческую работу) – 70 – 80 рублей, который превышал зарплату высококвалифицированного рабочего – 30 рублей,  более чем в два раза. При этом один фунт мяса (400 грамм) в Костромской губернии стоил 10 копеек.

                6 сентября 1990 год.

     Любая школа стоит на фундаменте знания. В современной школе нет культа знания, нет культа образованности, а потому нет школы, в настоящем её понимании. То, чем мы занимаемся – это игры в знание, самообман.
      Первое и главное требование к ученику – стремиться получить реальные знания и уметь их добывать.
      Первое требование к учителю – иметь эти знания и уметь их передать.

               
               

                8 октября 1990 год.

       Может быть «организованная толпа», как явление? Да, может – это стадо. Оно организовано, но оно – толпа, т.к. – бессознательно. Вот таким организованным стадом и была, и сейчас есть -  КПСС.

                10 октября 1990 год.

     Мы увидели в пустыне мираж: прекрасный, сказочный замок с парками, садами, прудами и т.д. Решили: давайте, согласно миражу, построим такой же в реальности. Стали строить. Оказалось, что  нужных материалов не хватает, нет таких умельцев…
     По ходу строительства, знающие архитекторы стали понимать, что с имеющими ресурсами, ничего похожего на этот мираж не построишь.
     Сумели построить только грязный общий барак, так и живем в бараке, посреди строительного мусора, пыли, камней, кирпичей, щебенки, оставшихся от неудавшегося строительства.

                17 октября 1990 год.

       Страна в разрухе, накануне хаоса и голода…. Становится страшно жить, впереди неясность. Деньги обесцениваются, цены растут. Мясо в Тешинске 10- 15 рублей кг. В продовольственных магазинах лимонад и пока еще есть хлеб. Молока уже не достать, как и яиц.
      Народ обозлен, волнуется. Терпение, знаменитое русское терпение – кончается. Страшны люмпены, их за годы Сов. власти расплодилось великое множество.

               
               
               
                19 октября 1990 год.

       Возможно ли в нашем движении (перестройке) откат назад (контрреволюция)? Сейчас вряд ли, дело сделано. Чья в том заслуга – история потом разберется. Переход к рынку совершится и совершенно не важно (конечно для движения в целом, а не для различных слоев населения)  по чьей программе: Горбачева или Ельцина.

                26 октября 1990 год.

         
       Идет урок обществоведения. Я рассказываю тему: «Товар и товарное производство». На последней парте девушка вынула из пакета вязание и спокойно вяжет. Я попросил убрать атрибуты вязания. Она удивилась: « Я же вас слушаю». Когда я объяснил, что это не совсем этично. Она все равно не поняла и продолжала вязать. Тогда я более настойчиво повторил, что она этим действием оскорбляет учителя. Девушка убрала работу, но выражение недоумения, обиды и досады не сходило с её лица. Она ничего не поняла.

                --------------------------------------

     Перемена. Посреди класса стоит девушка и громко кричит. Кричит просто так, ни к кому не обращаясь. Что кричит – непонятно, но очень громко. Подхожу, прошу, чтобы она прекратила кричать. Она мне отвечает: « Хочу и кричу, я свободный человек». Я ей -  соответственно: « А я хочу тишины, я тоже свободный человек». Замолчала. Стоит, несколько озадачена. Видимо, удивилась, тому открывшемуся ей факту, что, кроме неё, есть еще свободные люди.               

               


                27 октября 1990 год.

      Начало урока. Шум невообразимый. Девушки настолько  громко разговаривают, что, по-видимому, уже плохо слышат самих себя. Дверь из класса распахнута настежь. Вдруг из всего этого гама вырывается взвизг-крик: « Закройте дв-е-ерь!» Мгновенно стало тихо… В этом весь человек: каждому хочется казаться лучше, чем он есть на самом деле.

                30 октября 1990 год.

     По всей видимости, бывают периоды в истории, когда наступает массовое помешательство на революции, именно на революции и ничто другое (реформы, например) не воспринимаются. Мало того, о них и слышать не хотят.  Более того, сознательно обостряют обстановку, готовя почву для гражданской войны.
    Носителями бациллы массового помешательства революцией являются первоначально единицы. Но достаточно достичь критической массы носителей, как начинается цепная реакция.
     Я считаю, что вся наша история после 1917 года, достаточно красноречиво говорит, что революции России противопоказаны. И горе нам, если сознание народа за 70 лет не выработало иммунитет против революции.
  ( Написано под впечатлением прочитанной статьи Р.Люксембург « О русской революции».)


                23 марта 2015 год завершена работа над               
                первой книгой романа.