de omnibus dubitandum 100. 11

ЧАСТЬ СОТАЯ (1869-1871)

Глава 100.11. ЗАТЕЯТЬ СТУДЕНЧЕСКИЕ ВОЛНЕНИЯ…
      
    Не знаю, кому первому пришла идея затеять студенческие волнения, вероятно, многим сразу [Зачеркнуто: "но несомненно, что"] в таких-то кружках, о которых я только что говорила, пишет далее Вера Засулич, в особенности являвшихся в Петербург на второй год и уже успевших разочароваться в нем, идея студенческих волнений должна была встретить живейшее сочувствие.

    Конечно, это не «дело», не работа для «блага народа», не «революция», но хоть, «что-нибудь», какая-нибудь «жизнь». Уже в начале [Зачеркнуто: "сент."] осени 1868 года [Зачеркнуто: "как только собрались студенты"] во многих студенческих кружках можно было слышать, что [Зачеркнуто: "в этом году"] к рождеству непременно будут студенческие волнения, что будут требовать касс и сходок.

    Кассам то, собственно, несмотря на крайнюю бедность, придавалось лишь второстепенное значение: добьемся их — хорошо, но если не добьемся — тоже хорошо; сходки привлекательны сами по себе.
   
    Они, действительно, сами по себе, независимо от цели, должны были удовлетворить реальную действительную потребность в движении, в общественной жизни. Некоторые инициатору движения на сходки возлагали и другие, более определенные, надежды: на них ознакомятся между собою лучшие люди из молодежи, образуется и сплотится кружок из наиболее определившихся людей, выдвинутся и выработаются способные деятели [Зачеркнуто: "личности"].
   
    Всю осень шла агитация, и в декабре, действительно, начались сходки [Большое впечатление на студенческую массу произвел проникший в Россию осенью 1868 г. № 1 журнала "Народное Дело", изданный в Женеве при ближайшем участии М.А. Бакунина.

    Обращаясь к русской молодежи с призывом отдать свои силы на освобождение народа, Бакунин указывал на бесплодность мирных средств и на невозможность улучшения участи трудящихся путем культурно-просветительной работы.

    "Путь освобождения народа посредством науки, - писал он, - для нас загражден; нам остается поэтому только один путь, - путь революции".

    Полученное в сентябре "Народное Дело" усердно переписывалось от руки студенческими кружками и распространялось, как в Петербурге, так и по провинции.

    "Мы нашли, наконец, в печати, - вспоминает В. Черкезов, - ясно формулированными наши мысли, наши заветные стремления". Эти мысли и стремления вылились в форме краткого лозунга: "В народ!..", сделавшегося предметом горячего обсуждения на студенческих сходках и в кружках.

    С.Л. Чудновский, бывший в то время студентом Медико-хирургической академии, вспоминает: "Вопрос ставился в резко категорической и крайне односторонней форме: "наука или труд", т.е. следует ли отдавать себя (хотя и временно) науке, заниматься ею, добиваться дипломов, чтобы потом вести жизнь привилегированных интеллигентных профессионалистов или же, помня свой долг перед народом... мы, учащиеся, должны поступиться своим привеллигированным положением, добытым целыми веками несправедливости и эксплоатации, бросить науку, расстаться с высшими учебными заведениями, заняться изучением ремесла, а затем в (качестве простых ремесленников и даже горнорабочих и батраков отправиться в самую гущу народную"...

    В громадном большинстве случаев обсуждавшийся на сходках вопрос решался в пользу труда, а не науки (С.Л. Чудновский. Из дальних лет. "Былое", 1907, IX, стр. 284-285).

    Во время этих сходок уже наметилось расслоение студенчества на две группы (о чем В.И. Засулич пишет ниже): "умеренную", интересовавшуюся исключительно вопросами студенческой жизни, и "радикальную", стремившуюся придать движению политический характер.

    Среди этой последней части студенчества, к которой примкнул и Нечаев, тогда же зародилась мысль об организации политического общества в целях подготовки в России революции. [См. 3.7 Ралли. Сергей Геннадиевич Нечаев. "Былое", 1906 г., VII, стр. 137]. Собирались эти сходки на частных квартирах, всегда на разных. Иной раз [Зачеркнуто: "иные либеральные барыни"], какая-нибудь зажиточная семья предоставляла по знакомству в распоряжение [Зачеркнуто: "студентов"] инициатора сходки свою залу, в которую и набивалось битком 2–3 сотни студентов.

    Иногда собирались и на студенческих квартирах, и тогда сходка разбивалась на две-три группы по числу комнат, так как в одной всем уместиться было невозможно.

    Всем приходилось, конечно, стоять, и теснота бывала обыкновенно страшная. На Рождестве сходки особенно участились [Зачеркнуто: "И каждые 2-3-4 дня где-нибудь да назначались сходки"]. Собирались студенты из университета и из [Зачеркнуто: "Медицинской"] технологического института, но самый большой процент составляли медики ["Медиками" - в Петербурге того времени называли студентов Медико-хирургической академии].

    На сходки ходило также человек 10–15 женщин; женских курсов в то время не было, приходили просто женщины, сочувствовавшие движению студентов [Факт посещения студенческих сходок женщинами отмечает в своих воспоминаниях и С.Л. Чудновский, перечисляя некоторых из них: Дементьеву (впоследствии жена П.Н. Ткачева), полковницу Томилову, привлекавшуюся по нечаевскому делу, сестру нечаевца Святскую, сестру Нечаева Анну Геннадиевну и др. (См. упомянутые выше воспоминания С.Л. Чудновского. "Былое", 1907, IX, стр. 285). Посещала эти сходки и сама В.И. Засулич].
   
    На самых больших и удачных сходках ораторы обыкновенно влезали поочередно на стул и оттуда произносили свои речи, вертевшиеся на первых порах на необходимости для студентов иметь кассы и право сходок. Никакое бюро при этом не выбиралось, а раздачей голосов заведовала группа инициаторов, достававшая также квартиры, оповещавшая о месте сходок и т.п.
   
    В числе этих инициаторов [Зачеркнуто: "Скоро всем сделалось известно одно имя, прогремевшее впоследствии на всю Европу"] был и Нечаев. Во всеуслышание он говорил редко; на стуле почти не появлялся [Зачеркнуто: "Тем не менее, в организации входил и принимал деятельное участие"][С.Г. Нечаев, бывший в то время учителем Сергиевского приходского училища, одновременно состоял вольнослушателем университета. С.Л. Чудновский (цитированные выше воспоминания, стр. 284) отмечает, что Нечаев лично появлялся лишь на менее многочисленных и более интимных собраниях, устраивавшихся "радикальной" частью студенчества] воля его чувствовалась всеми. Он заботился о достаточном количестве ораторов, в которых, в начале особенно, чувствовался недостаток.

    С личностями, чем-нибудь выдвинувшимися, отличившимися, тотчас же знакомился, уводил к себе в Сергиевское училище, где он занимал место учителя, и сговаривался, о чем говорить в следующий раз [Зачеркнуто: "На сходке"].
   
    Никакой тайны из этих сходок не делали, наоборот, на них старались затащить всех и каждого. На рождество несколько усердных пареньков взяли даже на себя обязанность, переписавши в конторах заведений адреса студентов I и II курса (остальные считались безнадежными, так как из них посетителей сходок не насчитывалось и десятка), обегать все квартиры и звать всех на сходки. Тем, кого не заставали дома, оставляли записочки с адресом ближайшей сходки и с несколькими упреками, зачем, мол, не ходит.
   
    Сведения о сходках начали появляться даже в газетах, а в одном фельетоне им было; посвящено одно довольно безграмотное юмористическое стихотворение, кончавшееся такою любезностью:
 
«Ах надо, как надо
Для этого стада,
Для стара и млада,
Лозы вертограда».
 
    Полиции сходки тоже были не безызвестны, и на одной, например, многие из входивших слышали, как два полицейских у ворот пересчитывали посетителей: 91-й, 92-й и т.д. Но пока никого не тревожили.
   
    В начале, когда речь шла о необходимости касс и сходок, никаких возражений не являлось, но как только заговорили о средствах для приобретения этих благ, начались разногласия.

    Группа инициаторов и часть студентов, склонявшаяся к ее мнению [Зачеркнуто: "Находившаяся более или менее под ее влиянием"], высказалась за подачу прошения за подписями возможно большего числа студентов министру народного просвещения (иные высказывались за наследника, некоторые предлагали удовольствоваться на первый раз университетским начальством); если же прошение не будет принято или ответ на него последует неудовлетворительный, необходимо будет устроить демонстрацию, для которой тоже предлагались различные проекты — (от сходок и криков в аудиториях) до шествия толпой ко дворцу.
   
    Противники этих проектов, главным оратором которых явился студент университета Езерский, возражали, что коллективного прошения, конечно, не примут, за демонстрации же исключат и вышлют, что к тому же, если бы даже подписались под прошением все бывающие на сходках, все же их было бы крошечное меньшинство, так как [Зачеркнуто: "В трех высших учебных заведениях"] студентов в Петербурге несколько тысяч, а на сходки ходят лишь сотни; рассчитывать же на подписи таких студентов, которые боятся прийти, было бы глупо; словом, что таким путем касс и сходок не добьешься.

    Сторонники демонстраций, — нечаевцы или «радикалы», как их начали называть в то время не совсем удачное название, только что введенное, приобретшее впоследствии право гражданства для обозначения членов революционных кружков), — возражали не столько опровержениями, сколько упреками в трусости, в неискренности, спрашивали: какой же путь могут они предложить с своей стороны для приобретения касс и сходок? Противники отвечали, уклончиво.

    На общих сходках и те, и другие, видимо, не договаривали до конца. Ha частных же собраниях, в кругу единомышленников, езеровцы говорили, что кассу можно устроить и без дозволения начальства; если не поднимать о ней большого шума, то на нее, наверное, посмотрят сквозь пальцы; сходки же можно заменить литературными, музыкальными и т.п. собраниями. И большинство, видимо, склонялось на сторону Езерского.
   
    Нечаевцы же в своих интимных собраниях говорили, что, конечно, демонстрациями касс и сходок не добьешься, да их и не нужно, они только [Зачеркнуто: "Удовлетворили"] развратили бы молодежь, облегчив, ее положение, но что демонстрации нужны для возбуждения духа протеста среди молодежи.
   
    С самым близкими, доверенными людьми Нечаев шел еще дальше и рисовал приблизительно такой план: за демонстрациями, конечно, последуют высылки на родину. Они отзовутся в других университетах, и оттуда тоже повысылают лучших студентов.

    Таким образом, к весне по провинциям рассыплется целая масса людей недовольных, возбужденных и, следовательно, настроенных очень революционно. Их настроение, конечно, сообщится местной молодежи и главным образом семинаристам, а эти последние по своему положению почти не разнятся от крестьян, и, разъехавшись на вакации по своим родным селам, сольются, сблизятся с протестующими элементами крестьянства и создадут революционную силу, которая объединит народное восстание, момент которого приближается. (Это приближение момента и говорившими и слушавшими принималось за аксиому, не требующую доказательств. Сомнение было бы принято за неуважение к народу: «Ведь он недоволен, обманут, так неужели вы думаете, что, так вот он и станет сидеть, сложа руки?»).
   
    Между тем, сходки принимали все более и более бурный характер, и многие из езеровцев уже перестали ходить на них. Становилось очевидным, что в прежнем виде движение продолжаться не может и должно или разрешиться чем-нибудь, или принять иной характер.

    Собралась еще сходка. В самом начале Нечаев взял слово и заявил, что уже довольно фраз, что все переговорили, и тем, кто стоит за протест, кто не трусит за свою шкуру, пора отделиться от остальных; пусть, поэтому, они напишут свои фамилии на листе бумаги, который оказался уже приготовленным на столе.
   
    Группа инициаторов подписалась первая, а за ними бросились подписывать и другие. На листе стоял уже длинный ряд фамилий, когда послышались протесты, что это глупо, бессмысленно, что лист может попасться в руки полиции. Подписи прекратились; послышались даже требования уничтожить лист, но он уже был в кармане Нечаева [Подписной лист, о котором пишет В.И. Засулич, был озаглавлен: "Подпись лиц, учащихся в высших учебных заведениях, протестующих против всех тех условий, в которые они поставлены, и требующих для изменения этих условий право сходок для всех учащихся высших учебных заведений вместе. Форма протеста примется по соглашению подписавшихся". Всего на этом подписном листе было собрано 97 подписей. Какими-то путями, выяснить которые не представляется возможным, подписной лист попал в распоряжение III отделения, что дало повод некоторым из давших свои подписи студентов подозревать Нечаева в предательстве].
   
    На следующий день среди знакомых Нечаева разнесся слух, что после сходки его и еще двух студентов призывали к начальнику секретного отделения при полиции, Колышкину, который заявил им, что, если сходки будут продолжаться, они трое будут арестованы и посажены в крепость [В последнее время в нашей исторической литературе можно встретить категорическое утверждение, что Нечаев перед отъездом его из Петербурга действительно подвергся аресту и, что ему удалось бежать. Внимательное изучение материалов, находящихся в архиве III отделения приводит к заключению, что утверждение это не соответствует действительности. В.И. Засулич права, когда она говорит, что Нечаев только был вызван для допроса к эаведывающему секретным отделением канцелярии петербургского обер-полицмейстера Колышкину и после допроса отпущен. В это время петербургской полиции роль и значение Нечаева были совершенно неясны; для нее Нечаев был рядовым участником студенческого движения. Вызов его к Колышкину объяснялся имевшимися у полиции сведениями, что он и студент Любимов, также вызывавшийся одновременно с Нечаевым к Колышкину, являлись организаторами студенческой сходки 28 января 1869 г., о которой полиции стало известно. Даже после исчезновения Нечаева из Петербурга III отделение не отдавало первоначально себе отчета в том, каким опасным для него врагом является Нечаев. На справке об его исчезновении, датированной 12-го февраля и хранящейся в делах III отделения, имеется резолюция: "Личность его едва ли заслуживает внимания". ("Красный Архив", т. XIV, 1926 г., стр. 148)].

    При этом прибавлялось, что Нечаев настаивает, чтобы сходки продолжались, что уступить перед такими угрозами было бы постыдно. Сходку действительно созвали, но после истории с подписями никто из езеровцев на нее не явился; оставшихся же верными насчитывалось не более 40–50 чел.
   
    При таком меньшинстве нечего было и думать, конечно, о демонстрациях, и бедные радикалы добранили вволю езеровцев: «Консерваторы, мол, подлые трусы этакие…» — не знали, о чем и говорить.

    Первого слова ждали от инициаторов, конечно, и главным образом от Нечаева, но он не являлся, а вместо него прибежал его сожитель Аметистов, — "адъютант", как шутя называли его некоторые [Евлампий Аметистов действительно был деятельным помощником Нечаева: Он сам писал о себе в записке к одному своему знакомому: "Близок я к Ср. Ген. и в настоящую минуту изображаю из себя "ejus alter ego"" ("Красный Архив", т. XIV, стр. 150)] — и объявил, что Нечаев арестован: он рано утром, когда Аметистов еще спал, ушел из дому и с тех пор не возвращался, а перед вечером одна из его знакомых [Знакомой Нечаева, о которой пишет В.И. Засулич, была она сама] получила по городской почте странное письмо [Зачеркнуто: "Конверт с двумя записочками: одна - на сером клочке бумаги, другая - на белой, пером в последней"], в котором говорилось: «Идя сегодня по Васильевскому острову, я встретил карету, в которых возят арестантов, из ее окна высунулась рука и выбросила записочку, причём я, услышал слова: Если вы студент, доставьте по адресу. Я — студент и считаю долгом исполнить просьбу. Уничтожьте мою записку…». Подписи не было. В записку была вложена другая на сером клочке бумаги; карандашом было написано рукою Нечаева: «Меня везут в крепость, какую — не знаю. Сообщите об этом товарищам. Надеюсь увидаться с ними, пусть продолжают наше дело».