Моя осень

 
  «Кому как кажется, так оно и есть»
- Протагор

     «Говорят, что лучше грезить  свою жизнь, чем  прожить  ее. Хотя  жить это  и есть грезить» - из моего прошлого и далекого будущего.
     …вот-вот налетит снег. Серолапое утро давно уже висело и царапалось на карнизе. Тупая батарея и равнодушный воздух остыли настолько, что я решил – "Сегодня поскандалю с Ноябрем! Ведь обещал же, напоследок, хоть недельку тепла!" – Стайка знакомых тараканов приветливо пошевелила мне усами из-за плинтуса. – "Доброе утро! – с достоинством кивнул я в ответ – Как дела у мамочки?" Мамочка – толстая тараканиха-аборигенка, с удивительной регулярностью и обилием рожающая потомков, вот-вот должна была разразиться очередной порцией тараканят.
     Обиженные Сумерки до вечера по-пластунски втянулись под кровать, схоронились в чулане и на книжных антресолях, оставив своих дозорных в кладовке старых валенок и во внутреннем кармане старого тулупа в прихожей.
     Я пошарил ногой за Тапочком и не нашел. - Опять слинял. Ну, пусть только вернется! – мысленно ругнулся  и побрел в направлении позавтракать. В кухне на подоконнике сидел Мышук и тоскливо смотрел во двор. При появлении он вздрогнул, но я сказал – "Сиди-сиди, не трону. И вообще прости за вчерашнее!" – "Ладно, проехали!" – ответил Мышук – "Ты бы зарядил в мышеловку хоть кусочек сыра! Жрать же охота!" – "Перетопчешься, – хмыкнул я, - и так уже в нору не попадаешь. Иди вон лучше тараканов погоняй, а то чужие появились. Глядишь, и потеряешь пару лишних граммов". Мышук  сполз по фикусу на пол и, грузно переваливаясь и попискивая «Mishelle», потащился на охоту. Подоконник облегченно вздохнул и проскрипел – "Слушай, посади Фикус на меня. Надоело, понимаешь, каждое утро выслушивать эту серую личность". – "Заткнись! – грубо оборвал я – Ты бы со Сквозняком своим разобрался, а то вон даже Штора скоро начнет чихать!" – "А что Штора, чуть что, сразу Штора, ты лучше Форточке рот закрой. Тошнит уже от ее туда-сюда всхлипов!" – заволновалась Штора.
     Однако мне надоела перепалка. Хотя со Сквозняком, в самом деле, нужно было что-то делать. Он постоянно шатался по комнатам, поскуливая, сморкаясь и воруя носовые платки и салфетки. А прошлой ночью, когда я, уйдя в себя, задумчиво листал сны, он щекотал мне пятку и украдкой даже попытался проскользнуть ко мне под одеяло.
     В окно воспаленным глазом уставился Рассвет. Во дворе на старых детских качелях сидел Ветер и наблюдал, как скачут по лужам голые клены-муляжи. Ему хотелось спать. Ночью Дождю вздумалось лечить ангину дворам,  и он устроил им ливневое полоскание горла. Небо обрыдалось, стало серым и шершавым, как фартук дворника, и норовило прижаться к земле. Ветер тоже простыл, промок и устал.
     Увиденное не обрадовало, было ясно, что Ноябрь безнадежно болен. Навалилась бессовестная приживалка, старая Скука. Брюзгливая, древняя, кутающаяся в засаленный допотопный шлафрок, старуха с гречневыми пятнами на цепких руках, обкусанными ногтями, вечно голодными глазами и без определенного места жительства. Когда Скука появлялась у меня, все мухи срочно дохли. От нечего делать, Скука начинала считать тараканов и хрипеть мне в ухо, чтобы этим, засыпая, занимался и я. Однако меня убедить было тяжело. Я всегда посылала старуху к Фигу, который со своей Фигой жил на фиговом дереве в Кудыкиных  Фигушках. Попасть туда было очень трудно, - большая очередь и все с записками-посланиями, т. е. по блату. Скука, как правило, застревала там надолго, на что я и рассчитывал.
     Ночью, закончив опись золотых звездных пиастров, я задумал связать себе из утреннего тумана вирша с летящими синими птицами и попрыгать на роликах с крыши на крышу. Дальше в моих планах было фехтование на остролистых астрах с метлой дворника. После победы надо было накормить шоколадом свое одиночество, совершенно случайным мотыльком наткнуться на щеку одной девочки, а к вечеру с нотных линеек осеннего парка послушать битлов. А еще за короткий день - успеть сочинить чью-то судьбу,  понять себя, объяснить все детям, обнять любимую все исцеляющую женьшеньщину, опрокинуть Вселенную, вытерпеть все и купить на ужин немного свежего бабьего лета. И, при этом, очень-очень хотелось побыть простым.
      Но прежде всего, требовалось упаковать нынешнюю погоду в ящик и послать ее куда подальше. Хотя бы в сырой туманный Альбион.
     Короче, заботы меня хватали.
        …уже надписывая адрес, я отметил, как посветлела оловянная посуда неба, заляпался солнечными пятнами хмурый двор, облезлая голова клена выстрелила букетом рыжих воробьев, а сырая кирпичная стена забора запахла свежим сеном. Да и Ветер, наконец, определился, - сидящий на крыше у чердачного окна, древний Ворон сжалился и впустил его под свое крыло, Потом вытащил из-под другого крыла саксофон и сыграл колыбельную в стиле фьюжн. Ветер пригрелся и уснул.
     Душа-кондрашка с кряхтением выпрямлялась. А потом, виновато шаркая,  вернулся Тапочек и перед тем, как выйти из себя, я снова подошел к окну. Я знал, что завтра все переменится и седой Декабрь начнет очередную главу. Взмахивая прозрачной метлой, Ветер погонит обрывки снежного мха. В облаках заблудится и умрет слабый зародыш утра. Дома низко нахлобучат теплые белые капюшоны, провода обрастут колючей шерстью, а деревья заломят тяжелые руки. Придавленные небом, коконы людей будут катиться по своим делам, не в силах поднять голову. Зима усугробит двор, развалится тяжелым холодным телом в переулках, а Ворон будет похож на кусочек, выплюнутой на снег, чьей-то черной боли.
    В углу маялся, расшатывая тишину, Маятник. А за окном уже вовсю дребезжал День. Пора было лететь.

СПАСИБО, ОСЕНЬ!

За муки частых сомнений,
за листьев златые россыпи,
за миг ночных озарений,
за стих, рожденный в недосыпе,
за всполохи позднего утра,
за изморось ранней проседи,
за всю мою жизнь беспутную -
в долгу я у мудрой Осени!

г. Винница
дилетант широкого профиля.