В штабе на Куйбышевском

Как-то весной, где-то еще в начале судьбоносного 93-го года, в штабе левого объединения «Трудовая Москва» на Куйбышевском проезде - составной части анпиловский «Трудовой России», сидели и пили водку три товарища: я со своей неизменной гитарой «Музима», старший лейтенант Дима Семенюк, представлявшийся всем как действующий боец спецгруппы «Каскад» Министерства безопасности России, и бородатый донской казак-монархист Андрюха Багров, ведавший отправкой наших добровольцев из России в Сербию.  Под видом туристов Андрей переправлял казаков в сербский четнический отряд «Бели орлови» Драгослава Бокана под Вышеградом, но мы с ним знали друг друга ещё по делам приднестровским с весны 1992 года.

Совсем недавно он как раз вернулся из очередной поездки, сопроводив в Вышеград группу добровольцев. И судя по горделиво поднятой выше обычного над уровнем моря бороде, ужасно гордился своим новеньким, как  с иголочки камуфляжем необычной темно-зеленой раскраски под цвет балканского вечнозеленого хвойного леса с такими же новенькими шевронами «Белых Орлов». Только с родной казачьей фуражкой сотник не пожелал расстаться. Кстати сказать, с выдачей обмундирования у сербов вообще-то было не ахти, и на положаях (позициях) народ одевался  обычно, кто во что горазд. Но Андрей был тот ещё щёголь.

В довольно просторном помещении, состоявшем из одной большой комнаты вроде зала или офиса и некоего подобия подсобки, непонятно на каком основании занимаемом под нужды оппозиционной ельцинскому режиму «Трудовой Москвы» - едва ли не под самыми стенами Кремля, вся полнота власти принадлежала нашей «маме Лиде», как с ласковой иронией называли ее казаки и ветераны войн в Сербии и Приднестровье –  Лидии Николаевне Моруновой.

О «прошлой жизни» ее мне было известно немного, только то, что накоротке рассказывали братья-музыканты Поповы, Вячеслав и Евгений, ветераны патриотического движения, в 70-х годах - артисты Симфонического оркестра Гостелерадио. С их слов я и узнал, что Лидия Николаевна приехала в столицу откуда-то не то из Сызрани, не то из Самары, где прежде работала в редакции одной местной газеты, занималась общественной деятельностью и даже учредила собственное  Всероссийское социалистическое движение женщин. Сама Морунова однажды обмолвилась мне, что довелось ей много лет руководить и целым производственным коллективом на заводе. Лидерские качества руководителя и организатора она в самом деле превосходно демонстрировала в своей работе как координатор штаба оппозиции.

Спустя уже много лет, интересуясь судьбами соратников из прошлой  жизни, и пытаясь найти в Интернете хоть какую-то информацию о Моруновой, я случайно наткнулся на воспоминания  поэта и писателя Анатолия Лугового-Давыдова, который в числе прочего упоминал, что в 70-х гг. судьба свела его с  начинающей актрисой  Лидией Николаевной Моруновой (в девичестве Бовт), которая стала его гражданской женой. Не знаю, быть может, «актрисой» он называл ее не в прямом, а в переносном смысле, как, случается, частенько называют своих бывших подруг покинутые ими мужчины. Но актерского мастерства «маме Лиде» в самом деле было не занимать.

 На заре 90-х, вдохновлённая идеями революционной борьбы, Морунова, оставив в Поволжье квартиру и троих сыновей, приехала в Москву, чтобы быть в первых рядах  «борцов с антинародным режимом». Все мы тогда в какой-то степени жертвовали своей личной жизнью и покидали родных нам людей... Будучи близкой сподвижницей генерала Макашова, она быстро влилась в водоворот столичной политической жизни того времени.

Проживая в Москве лишь на зарплату помощника депутата Московского областного Совета Анатолия Воронина, заняла под свое скромное обиталище вторую комнатку меньшего размера в штабе тогда ещё «Трудовой России» на Куйбышевском проезде, дом 3. Туда же впоследствии перекочевал мой чемодан, а спать в пору моего проживания в штабе мне приходилось на сдвинутых посреди помещения стульях, накрытых шинелями. Пол для этих целей совершенно не годился, поскольку по ночам там строем маршировали несметные полчища тараканов.

Насколько я помню, из всех вещей у Лидии Николаевны имелась всего пара каких-то небольших сумок - она, в отличие от многих,  была абсолютной бессребреницей.

Разумеется, походный гардероб ее тоже был совсем небогат. Но Лидия нашла идеальный для истинной революционерки выход: прогуливаясь по вечерней Москве, она совершенно по-хозяйски, не торопясь, мурлыкая под нос песенку про «десятый наш десантный батальон» и под аккомпанемент нашего сдержанного смеха снимала вывешенные на зданиях в самом центре ельцинской Москвы «власовские» триколоры и шила из них потом нарядные юбки и блузки. Аккуратно складывая и пряча в пакет очередной трофей, горделиво посматривала на нас с искорками смеха в карих цыганских глазах и приговаривала: «Учись, Молодая Гвардия!»

Увидев ее как-то в только что пошитой  бело-сине-красной блузе, один из братьев Поповых иронично заметил:

- Ну ты, Лид, прямо, как «Свобода на баррикадах» у Эжена Делакруа.

Несмотря на шутливый тон этой реплики, Лидия Николаевна приняла сравнение, как комплемент.

Роль, как минимум, современной Пассионарии в самом деле была бы вполне подходящей для нее в рядах антиельцинской оппозиции. В определенной степени этому образу способствовала и ее яркая «испано-цыганская» внешность. А с воткнутой в ниспадающие на плечи роскошные, черные с проседью вьющиеся локоны волос алой розой она вообще походила на оперную цыганку Кармен. Всё-таки спасшуюся от руки ревнивца Хосе и благополучно дожившую до пенсии.  Впрочем, невзирая на возрастные нюансы, женщина Лидия Николаевна была боевитая, энергичная и, когда нужно, весьма  крепкая на словцо.

Когда 22 июня 1992 года московский ОМОН «в 4 часа утра, без объявления войны…» дубинками и водометами жёстко разогнал анпиловский палаточный лагерь у телецентра Останкино, гордо именуемый «освобожденной территорией СССР», в штабе с утра закипела работа по организации манифестации протеста. Экстренно отпечатанные в типографии листовки, в которых сообщалось о как минимум двух убитых, пачками раздавались желающим помочь добровольцам.

Лидия Николаевна, впопыхах натянув какое-то спортивное трико небесного оттенка и повязав голову красной косынкой, схватила мегафон и сунула мне и ещё двоим смоленским мальчишкам - Пашке Градову и Мишке Игнатенкову по красному флагу в руки. В компании парочки незнакомых мне пожилых дам мы выдвинулись к музею Ленина - известному в то время месту тусовки продавцов оппозиционной атрибутики. Вокруг крыльца с аркой, служившего нам трибуной, быстро собралась довольно приличная толпа. Лидия стала говорить в мегафон о «зверском нападении ельцинско-фашистских  карателей на мирных советских граждан в Останкино» и «зверском  убийстве спящих и безоружных», призывая людей собираться на митинг протеста.

 Какой-то пожилой интеллигентного вида мужчина в очках, светлом плащике и шляпе, глядя снизу вверх через толстые стеклышки линз, вдруг выкрикнул:

- А трупы?! Трупы-то где? Куда трупы дели?

Лидия, не обращая на вопрошавшего ровным счётом никакого внимания, продолжала созывать всех на митинг. Зато длинный Мишка Игнатенков, резко наклонившись к очкарику, заорал прямо в лицо растерянно отпрянувшего интеллигента:

- Съели они их! Съели! Они всегда так делают, убьют, а потом едят! Ельцин – людоед, вы что, не знали?!

- Н-неет… - пролепетал, пожимая плечами, мужчина. – Что за ерунда… должны же быть трупы… Что значит, съели? Чушь какая-то.

Раздававшие листовки рядом с Лидией старушки стали махать руками на интеллигента в шляпе и кричать:

- Это же агент охранки! Ельцинский провокатор! – И вперив в него указательные пальцы, буквально припечатали несмываемым:

- Сионист!!!

Мужчина плюнул, развернулся и пошел прочь, оглядываясь и крутя у виска пальцем.

Мы с Пашей Градовым посмеялись. Какое-то время спустя этот случай был описан в одной московской демократской газетенке. Я притащил номер в штаб – показать Моруновой. Лидия Николаевна сердито хмыкнула:

- Что за чушь тут написана? Ты же знаешь, я никогда не выхожу на улицу в трико… А про трупы - это Мишка сказал? Ну, пропадлина. Жалко, что я не слышала. Получил бы там у меня.

Манифестация, к слову, тогда состоялась. В историю она вошла как «битва у Рижского вокзала».

Часто мы шли с Лидией Николаевной «работать» в переходы метро – она брала ящичек для сбора средств, пачки газет и листовок, я - свою гитару. Повергая в ужас и изумление местных музыкантов, бомжей и палаточных торговок в подземке, одетый в камуфляж со значками и наградами ПМР, пел я свои песни о войне в Приднестровье, Сербии, о сопротивлении ельцинскому режиму. Самое удивительное, что подходившие к нам сотрудники милиции, никогда, ни разу не предъявили никаких претензий по поводу этих импровизированных музыкальных пикетов. Наоборот, если проельцински настроенные и чаще всего пьяненькие московские обыватели пытались проявлять агрессивность, стражи порядка подходили и, крепко взяв дебошира за локоток, оттаскивали в сторонку.

 Лидия Николаевна обладала поистине удивительной способностью убеждать и разагитировать даже самых упёртых и твердолобых, а на милиционеров и военных вообще оказывала какое-то гипнотическое воздействие.

Однажды «мама Лида» затащила нас с Пашей Градовым на прямой эфир в «Останкино», где проводилась теледуэль между сторонниками ФНС и приверженцами «Демвыбора России».

- У вас в голове полторы извилины! - Кричали нам демократы.

- А у вас всего одна и та с прямой кишкой связана! - Не оставались в долгу оппозиционеры.

 Взаимный вал ругательств, гвалт и улюлюкание грозили перерасти в полномасштабную драку. Но Лидия свои мощным, перекрывающим всеобщий шум в студии, звонким голосом сдержала наш благородный порыв «пощупать им морду».

Благодаря ей, довелось мне побывать даже в закрытом Звёздном городке, повстречаться с космонавтом Германом Титовым, генерал-лейтенантом Степаном Микояном и другими. Везде Лидию Николаевну знали и принимали невероятно тепло и радушно, как старого друга и товарища.

 На всем протяжении нашей совместной работы при штабе нам удавалось всегда благополучно избегать «потерь» во всех стычках с ОМОНом, тогда как другим доставалось прилично. «Мама Лида» бесстрашно направлялась прямо к рядам омоновцев и заговаривала с ними. На удивление – ее слушали. Происходившему затем чуду я непосредственный свидетель: когда где-то по-соседству  начиналось настоящее «рубилово», напротив нас парни в латах  так и оставались стоять, не шелохнувшись. Известно, что такой же способностью преубеждать обладал ещё один человек на планете – Че Гевара.

Впервые же я увидел Лидию ещё во время Всенародного Вече в марте 1992 года. С огромным красным бантом на груди и такой же кумачовой лентой в волосах.  Восседая за покрытым зелёным сукном письменным столом с несколькими телефонами,  она зловещим громким шепотом внушала стоящим рядом с видом провинившихся школяров Анпилову и Илюхину, что «готовится очередная страшная провокация». А потом громогласно объявила на весь битком набитый народом штаб: «Товарищи! Будьте бдительны! Сажи Умалатова – это провокатор!»

Весной-летом того же года помещение было превращено в пункт сбора перевязочных материалов и медикаментов для последующей отправки в воюющее Приднестровье. Всю эту работу координировала сама Лидия. Занимавший большую часть комнаты длинный стол, помимо пачек оппозиционных газет и листовок, теперь был сплошь заставлен штабелями картонных коробок всевозможных лекарств и медпрепаратов. Москвичи, обычные люди, несли и несли все, что могли выделить из своих домашних аптечек. Собираемая гуманитарная помощь из других российских городов также свозилась сюда.  Не менее десяти наверное раз отправлялись КАМАЗы с грузами для Приднестровья.

 Очень пригодилась попавшаяся как-то раз упаковка промедола – видимо, из каких-то списанных запасов ГО: Лидия делала им уколы вернувшемуся из Приднестровья казаку - с застрявшим в коленной чашечке сердечником румынской пули. По понятным причинам обратиться за помощью в больницу, не привлекая внимание органов, он не мог. К тому же все защитники Приднестровья, российские добровольцы, были тогда объявлены президентом Ельциным «междунарордными террористами».

Я организовал в начале лета 1992 года отправку в Дубоссары через «моруновский» штаб установки плазменного скальпеля стоимостью 20 тысяч долларов. Новейшей по тем временем технической разработки, которую выделил смоленский авиационный завод, где изготавливали этот аппарат. Впоследствии председатель профкома завода Михаил Исаакович Ошеров был награждён за это медалью «Защитник Приднестровья», которая обычно давалась только участникам боевых действий. Но когда представители Совета ветеранов из Тирасполя привезли награду в Смоленск, Михаил Исаакович внезапно умер от сердечного приступа прямо в машине по дороге от вокзала, где встречал приднестровских гостей.

Именно в пору организации помощи Приднестровью и начали периодически зависать в штабе не только анпиловские сторонники, члены РКРП, приезжавшие со всей России, но и прочие представители многоцветной непримиримой оппозиции, казаки, приднестровские добровольцы и даже соратники РНЕ. Появлялись иногда и личности довольно мутные. Но таких быстро отсеивали постоянно обретавшийся при штабе спецназовец Димка Семенюк и занимавшийся сопровождением грузов для ПМР Олег Полещук.

Общаясь с казаками, Лидия Николаевна всегда подчеркивала, что неправильно называть нас «революционерами». Поскольку мы, наоборот, - против произошедшей в августе 1991 года капиталистической ельцинской революции. А следовательно – контрреволюционеры. Примерно то же самое говорил тогда и Александр Невзоров, сравнивая Рижский ОМОН, защищавший советскую Империю, с Белой гвардией. И именно эта контрреволюционность, по мнению Моруновой,  сближала и делала союзниками коммунистическую оппозицию и националистов с монархистами.

Из всех приходивших в наш штаб мне было особенно приятно снова встретиться накоротке с «красным прокурором» Латвии Андрисом Рейниксом. «Убежденным чегеваровцем», как называл он себя сам. Познакомились мы с ним ещё за год до этого – в редакции НТК-600 у Александра Невзорова. Ему я посвятил одну из своих песен.

Нам назад не пройти
Нашим прежним путем,
Мы чужими в родном доме стали.
Мы границу с тобой в эту ночь перейдем,
Унося в сердце горечь печали...

Андрис тогда всё ещё продолжал скрываться от латвийских спецслужб. Поэтому я пошел проводить его до арки входа в метро «Площадь революции». Шел он, слегка ссутулившись, натянув на лицо капюшон плаща и закрыв лицо шарфом. Но, обернувшись, всё-таки улыбнулся на прощанье – и вскинул к плечу руку со сжатым кулаком: «Рот Фронт!» В октябре 1993 года в последний раз его видели где-то на коммунистической баррикаде на Горбатом мосту.

Димка Семенюк появлялся у нас всегда в неизменном камуфляже со звёздочками старшего лейтенанта и орденом Красной звезды на груди. Из его рассказов о себе сложно было понять, где правда, а где обыкновенное мальчишеское вранье, но Лидия уверяла, что сама бывала у него дома, лично знакома с димиными сослуживцами по спецгруппе «Каскад» и что все его истории про военные подвиги, начиная с Афгана, правда чистой воды. Во всяком случае, если для прохода в Белый дом нам приходилось оформлять пропуска, Дима туда проникал совершенно беспрепятственно.А однажды провел меня в закрытый для посетителей Александровский сад к могиле Неизвестного солдата, шепнув всего два слова караульному в будке, когда к Вечному огню в сопровождении охраны и журналистов пришел возложить цветы со своей внучкой никто иной, как бывший президент СССР Михаил Горбачев. На шее у генсека красовался лейкопластырь, видимо, прикрывавший чирий или здоровенный фурункул. И мы, стоя за горбачевский спиной, громким шепотом отпускали по этому поводу разные шуточки. Судя по вспотевшей лысине и тому, как Михалсергеич покраснел и стал сердито на нас оглядываться, видимо, приняв за сотрудников ФСО (мы оба были в камуфляжах), он прекрасно все слышал.

И все были в общем вполне себе счастливы и довольны в такой прелестной компании во главе с нашей Кармен-Моруновой и черной боевой революционной кошкой Багирой, Уничтожительницей Тараканов.

 Обнаруживший как-то медицинский спирт в коробках с медикаментами, Андрюха Багров вообще пребывал в состоянии перманентной эйфории. Вопреки яростным протестам Лидии, что это предназначено раненым защитникам Приднестровья, тот резонно заметил, что к нам это тоже относится в полной мере.

- Ох, Лидия Николаевна, - говаривал ей казак. – У вас всегда так хорошо тут и душевно. Вот, ещё бы портрет государя императора над столом повесить на стену…

Ещё в начале нашего знакомства я по простоте душевной отвесил Андрюхе комплимент, который порадовал бы любого настоящего коммуниста:

- Ты со своей бородой вылитый Карл Маркс.

Багров поперхнулся, закашлялся и, оскалив зубы, покрутил головой:

- Ну, это вот ты сказал, вроде как в рожу плюнул…

Лидия Николаевна тут же подала голос из-за стола:

- Ты что, с ума сошел, Андрею такие вещи говорить, он же монархист.

Когда Лидия однажды отвлеклась, бородач улучил момент и стащил со стены портрет Ленина, которого иначе, как «Картавым», он не называл. К тому времени, как Морунова спохватилась отсутствием вождя мировой революции на прежнем месте, Ильичу были фломастером добавлены рожки, пейсы, очки и вместо носа нарисован поросячий пятачок. После последовавших препирательств относительно роли личности в истории, сошлись на том, что в целом был неплох Сталин, возродивший казачьи корпуса. Пострадавший портрет был отправлен в подсобку к Лидии – в надежде когда-нибудь отмыть андрюхины монархические художества.

Единственный, кого наше веселое штабное сборище повергало  в полнейшее негодование, был никто иной, как сам лидер «Трудовой России» Виктор Иванович Анпилов.

- Объясните мне, мать вашу,  что здесь делают какие-то ельцинские опричники в военной форме?! Вот, он, что здесь делает? – Кричал на Лидию вождь РКРП, тыча пальцем в сидевшего у стола Дмитрия, который смотрел на Анпилова из-под белесых бровей невинным взглядом пойманного с поличным возле опрокинутой урны с окурками уличного хулигана. Когда Димка волновался, он начинал сильно заикаться.

- У м-меня м-между п-прочим о-отец с-старый к-ком-мунист был.

Но Анпилов, с размаху швырнув ручку на столешницу, не обратил на его слова никакого внимания.

- А этот?.. – Посмотрел было на меня Виктор Иванович. Но, видимо, узнал и осекся. – Ну, этот ещё ладно, молодец, песни Сопротивления  у Невзорова поет. Но вы, Лидия Николаевна, черти во что превратили штаб! Так! Все! Мое последнее вам предупреждение! Освобождайте помещение и выметайтесь отсюда со всеми своими белогвардейцами к чертовой матери или с вами по другому будут разговаривать. Портрет Ленина здесь висел – куда, мать вашу, дели?! Может, вы ещё Николашку Кровавого на его место повесите? Совсем охренели?!

Если бы Анпилов вдруг узнал, что любимой песней, которую меня чаще всего просили спеть в штабе был белогвардейский романс питерского поэта Юрия Борисова «Все теперь против нас, будто мы и креста не носили…», он наверняка изменил бы свое мнение обо мне и моем творчестве.

- Не Николашки, а Его Величества Государя Императора! – Раздался позади Анпилова густой бас Андрея Багрова. Выходивший покурить на улицу казак вернулся в сопровождении двух ребят-прапорщиков со значками РНЕ.

Виктор Иванович обернулся и буквально потерял дар речи.

- Ну, знаете ли… Это уже вообще ни в какие ворота!.. Я вам обещаю, вы у меня попляшите! Устроили тут… - Пригрозил он напоследок и резко развернувшись решительным шагом вышел из помещения штаба. Но через минуту вернулся и стал шарить руками по столу:

- Где моя ручка?! Мне ее лично товарищ Ким Ир Сен подарил.

Я покраснел, но признаться, что анпиловская ручка уже перекочевала ко мне в карман камуфляжа, как-то постеснялся.

- Между прочим, Виктор Иванович, - подала голос Морунова, густо высморкавшись в уголок какой-то цветастой шали, - между прочим, у нас объединенная оппозиция. И эти ребята в форме, в отличие от ваших, кстати сказать,  за нашу советскую Родину свою кровь проливали. Вы к этому штабу отношения больше вообще не имеете. Так что, не смейте на меня голос повышать и матом тут крыть. Я могу только пальцем пошевелить, чтобы вас отсюда вон вышвырнули. Здесь - помещение «Трудовой Москвы» и Фронта Национального спасения, и мы рады всем, кто против режима. А вот вы с вашим яканием и разделением оппозиции на белых и красных только льёте воду на мельницу Кремля. Это очень подозрительно.

Анпилов был в бешенстве.

- Все! Хватит! Разговор окончен. Освобождайте помещение! Ишь, развела тут белогвардейщину… – Позабыв про ручку товарища Ким Ир Сена, повторил Анпилов.

Ручку эту я потом подарил своему папе, старому коммунисту.

Через какое-то время штурмовать штаб и «освобождать» его от «белогвардейцев» во главе целого отряда «Молодой Красной гвардии» в самом деле заявился бывший милиционер Серёга Беляев из ВКП(б), прозванный за глаза «Бегемотом Троянским».

Воинство его представляло собой расхристанную толпу каких-то придурковатого вида малолетних оборвышей и беспризорников в кепках, пилотках и буденновках.

 С ужимками и кривлянием беляевские «красногвардейцы» ввалились внутрь, построились в шеренгу, после чего Беляев своим зычным голосом объявил о переходе контроля над штабом в руки большевистского «Военно-революционного комитета». Кое-как выполнив команды «равняйсь», «смирно», «кругом» беляевская гоп-компания с красным флагом помаршировала прочь.

Мы с разинутыми ртами молча взирали на все это клоунское представление ряженых «красногвардейцев».

- Кого-то они мне напоминают, - наконец пробормотал Димка, пошевелив бровями. – Ну да! Вспомнил. Пионеров из мультика про крокодила Гену. Только у тех ещё барабан был.

- Во, - заржал Андрюха. – Точно! Надо этому бегемоту барабан подарить. Им его как раз и не хватает. Пионеры юные, головы чугунные.

- Пробитые они у них будут, если ещё раз заявятся, - мрачно пообещал Димка. – Я этому бегемоту Серёге Беляеву давно по рылу мечтал с ноги заехать.

«Большевик» Сергей Беляев (не путать с его тезкой Юрием Беляевым - известным питерским националистом) в сентябре 1993 г. был задержан за участие в тереховском «нападении» на штаб ОВС и с потрохами сдал своего командира: видеозапись его допроса тогда тут же прокрутили в проельцинской программе «Вести». Правда, соратники Бегемота Троянского заявляли, что видео было сфабрикованным. Но тип Серега все равно был малоприятный.

- Так, ребятки.– Раздался голос Лидии Николаевны. – Есть стопроцентная информация, что Анпилов – ельцинский провокатор. Поп Гапон, вот кто. Смотрите, если готовится вооруженное восстание, об этом не кричат на каждом углу. А он кричит. И его при этом никто не трогает. Все сходится. Ельцинистам только того и надо, чтобы ввести чрезвычайное положение. К тому же, - понизила голос наша Кармен, - обрати внимание, Андрей! Он ведь ещё и наполовину еврей…

- Ну, Лидия Николаевна, - рассмеялся Багров. – Еврей и провокатор в одном флаконе - это даже для меня перебор.

- Точно тебе говорю! Я-то уж наверняка знаю. - Рассердилась Морунова. – Уж от кого-кого, а от тебя я никак не ожидала.

- Вот, Лидия Николаевна, я ж говорю, портрет Государя Императора повесить нужно…

В самом деле, поведение Анпилова в некоторых ситуациях просто не могло не показаться по-меньшей мере странным. Во время той же «битвы у Рижского вокзала» 22 июня 1992 года вначале, возглавляя колонну протестующих, он призвал людей идти на прорыв омоновских заслонов, перекрывших улицу Мира. Но как только мы с разбега врезались в стену щитов, в воздухе замелькали резиновые дубинки, заколыхались, накренились древки флагов и заметались скомканные полотнища транспарантов, а из первых рядов сечи стали, шатаясь и держась за разбитые головы, вываливаться наши окровавленные товарищи, голос Анпилова, усиленный динамиком, вдруг раздался уже откуда-то сзади… Оказалось, лидер РКРП уже влез на крышу захваченного и развернутого протестующими троллейбуса, рога которого оторвали от проводов, и оттуда призывал начать сидячую забастовку прямо посреди Рижской площади. Атака захлебнулась. Анпилов в драке не получил ни царапины. Как из головы колонны он так быстро смог очутиться глубоко в тылу, мы так и не поняли.

Увидев внизу меня с гитарой, он замахал мне рукой: «Залезай!» Чьи-то руки подхватили мой инструмент и я вскарабкался на троллейбус. Анпилов сунул мне под нос микрофон. Взяв несколько аккордов, понял, что гитару просто не слышно. Петь через мегафон тоже оказалось не лучшей идеей. «Не слышно!» - закричали мне снизу. Поэтому я снова спрыгнул на землю и присоединился к своим.

Послушав Анпилова, народ, тем временем, расселся на асфальте по всей площади. Шеренги ОМОНа, лязгнув сомкнутыми щитами, сделали шаг вперёд.

Морунова в сердцах топнула ногой.

- Нет, вы поглядите, что он творит! Вот, скотина! Сейчас ОМОН пойдет площадь зачищать, никто даже встать не успеет. Кровавое месиво будет. Не слушайте его! Не садитесь!

Видя, что ее слова тонут в хрипе анпиловского мегафона и скандируемого толпой «Банду Ельцина под суд!», махнула нам с Пашей Градовым: «Пошли!» И решительно двинулась прямиком к омоновскому оцеплению. Переглянувшись, со вспотевшими ладонями и дрожащими коленками, мы неуверенно потопали следом за «мамой Лидой».

На импровизированной трибуне, между тем, творилось нечто невообразимое. Кому-то из протестующих сделалось плохо. Люди внизу у троллейбуса стали кричать, чтобы организаторы попросили милицию дать подъехать «скорой помощи», диабетику срочно нужна инъекция инсулина. Вместо этого Анпилов, что есть силы, начал орать через свой мегафон: «У этой оккупационной бандитской власти нет даже инсулина для народа! Нам срочно нужен инсулин! Дайте нам инсулин! Ин-су-лин! Ин-су-лин!» Люди на площади как-то неуверенно, но все же начали скандировать следом за оратором «Инсулин!»

Лидия состроила гримасу, изобразив лицо, как на картинах Иеронима Босха, пожала плечами и бросила: «Идиот…»

Подойдя к омоновцам, она вкрадчивым голосом заботливой матушки словно замурлыкала:

- Ох, ребятки, бедненькие, устали наверно весь день стоять на жаре, а у меня вот тут молочко есть и батон… кто командир ваш, дайте, я попрошу, чтобы разрешил хоть покормить вас. – Из своей хозяйственной сумки она, словно Дед Мороз из мешка с подарками, вытащила огромный ароматный батон и начала гипнотически раскачивать им перед мокрыми от пота физиономиями за забралами шлемов. Полуторлитровая баклажка с разливным молоком, заманчиво булькая, высовывалась из полураскрытой сумки. Подошедшие офицеры насторожились и прислушивались, навострив уши.

Лидия Николаевна прошлась вдоль всего омоновского заслона, «жалея» бойцов и предлагая покормить их булочкой, попутно увещевая не применять силу и не разгонять людей, сидящих сейчас на асфальте на площади «из-за этого дурака на троллейбусе».

То ли благодаря этому, то ли ещё по какой-то неведомой причине, но в этот день ОМОН действительно оставил протестующих в покое, и помитинговав, все просто спокойно разошлись.

- Вот вам наглядный пример «борьбы за войско» - подытожила тогда Лидия уже по возвращении в штаб. – Ленина читать нужно. Там все написано. «Уроки Московского восстания». Это как азбука должна быть.

Впоследствии такая тактика прекрасно срабатывала уже во время блокады Верховного Совета в сентябре-октябре 1993 года, когда женщины из числа защитниц Белого дома делились с бойцами в оцеплении бутербродами и чаем из термосов. В одном случае военнослужащие внутренних войск вообще побросали на землю свои щиты и дубинки и, развернувшись, просто ушли от баррикады в переулке Глубоком, напротив которой они стояли несколько дней к ряду.

Что касается Виктора Анпилова, то уже в конце 90-х, когда я со своими казаками приехал в Москву на учредительный съезд движения «Союз», он выступал на одной из секций в небольшом зальчике со сценой, предваряя коротенький концерт Иосифа Кобзона. И в числе прочего призвал немедленно начать подготовку революционного вооруженного восстания.

- Провокатор! – Выкрикнул, не удержавшись, сидевший со мной рядом на галёрке Саша Ахраров, бывший боец Рижского ОМОНа, состоявший в нашей станице в чине подхорунжего. – Под пули ты, что ли, полезешь?

В передних рядах сидений тут же вскочили на ноги какие-то анпиловские шестерки и стали порываться пройти к нам, потрясая кулачками. Но побледневший Анпилов вальяжным жестом остановил их:

- Не стоит обращать внимание, товарищи, это же ряженые агенты охранки.

Ахраров так и рвался в драку. Несмотря на свой небольшой рост и щуплое с виду телосложение, Саша был у нас инструктором по рукопашному бою и, случалось, запросто на наших глазах укладывал аккуратным рядком нескольких здоровенных пьяных хулиганов.

- Ты кого, сволочь, ряженым назвал? – Сашкины глаза побелели, и это не предвещало ничего хорошего. Но я всё-таки удержал своего горячего друга от необдуманных действий.

Самым несчастным в этой ситуации оказался Кобзон, которого зачем-то пригласили войти в состав учредителей нового оппозиционного движения. На лице Иосифа Давыдовича так и было написано «боже, что я тут делаю?!»

Авторитетов Лидия Николаевна не признавала. Запросто могла не просто общаться с любым представителем власти, но и раздавать ЦУ властям предержащим. Что уж говорить о просто известных людях. Например, когда перед митингом 23 февраля 1993 г  в гостиничном холле я познакомил ее с Александром Невзоровым: «Вот та женщина, которая собирала и отправляла помощь для Приднестровья», она ничтоже сумняшеся сходу набросилась на ведущего «600 секунд» с упреками, что он когда-то про что-то не сообщил в своей программе. Александру Глебовичу сразу стало скучно продолжать дальнейшее общение. Но Морунова была собой весьма довольна. Надо сказать, что доставалось от нее порой и лидеру ФНС Илье Константинову, и даже вице-президенту Александру  Руцкому, к которым она входила в кабинеты безо всякого смущения.

…В те весенние дни 1993 года в штаб трудороссов не раз наведывалась сотрудница ТАСС Леночка Семёнова, которая была буквально по уши влюблена в Руцкого, олицетворявшего тогда собой всю антиельцинскую оппозицию.

Лена была натура тонкая, увлекающаяся и романтическая. Писала проникновенные стихи – и я, будучи литредактором в издательстве «Палея» на Комсомольском проспекте, втайне от своего директора Николая Лукьяновича Мишина в нашей подмосковной типографии в Толбино самочинно выпустил ее поэтический сборник «Излучающая свет». Там же, к слову, тогда были напечатаны и мои «Песни Русского Сопротивления». В некотором смысле я чувствовал себя в долгу перед Леной: именно она запустила сообщение о моем аресте в ноябре 1992 года в телетайпную ленту ТАСС. Вместе с невзоровским выступлением в мою поддержку в программе «600 секунд» это сыграло определенную роль в моем довольно быстром освобождении.

Накануне означенного в начале моего рассказа вечера Лидия Николаевна, повстречав Лену где-то возле Белого дома, где та бродила в надежде случайно пересечься с предметом своего обожания в должности вице-президента, стиснула ее в радостных революционных объятиях и потащила к нам в гости.

Девушка очень правильного воспитания из весьма интеллигентной московской семьи, она, разумеется, водку с нами не пила, но Лидия Николаевна взялась угощать ее чаем, сушками и принесенным кем-то из помогавших нам женщин вишневым вареньем.

Девушка скромно сидела на стуле в нашей совершенно раздолбайской компании и гладила с мурлыканьем прикорнувшую у нее  на коленях Багиру.

Мы прикончили уже пару пузырей «Распутина», откупорили третий и поочередно травили байки и анекдоты из фронтовой жизни, смеясь над курьёзами, которые частенько приключаются, наверное, с каждым «солдатом удачи» на любой войне.

- …Переправлялись мы тогда прямо среди белого дня на правый берег через Днестр, но засевший на плотине снайпер нас засек, едва не подстрелил, зараза. Пришлось его снять аккуратненько, - рассказывал Димка.

Андрюха стукнул стаканом о столешницу, едва не расплескав содержимое, и перебил:

- Так это же был наш снайпер!

- Ну, извини… Он нам не представился. Не успел. Да мы и не спрашивали. Нам вообще наплевать, мы только напрямую Баранникову подчинялись.

- Эх, вот ведь горе-то... Ну, помянем его.

- Так он ведь живой, ты что, охренел, на фига его поминать.

- Как живой, коль его сняли?!

- Ты что, Андрей, совсем напился уже? Баранникова ещё никто не снимал.

- Да какого к лешему Баранникова? Я про нашего снайпера на плотине.

- А, про снайпера! Ну, так бы сразу и сказал.

Помянули казачьего снайпера.

- Ты расскажи лучше, что это за осколок у тебя в козырьке фуражки – хитро прищурился старлей.

Андрей снял с головы казачью фуражку и покрутил ее в руках.

- Дак, это от «Алазани». Под Григориополем румыны ракетами нас обстреляли. Вот, осколок в околыше и застрял. На память ношу.  Прямо ж в башку летел, стервец.

- Андрюх, так у «Алазани» же корпус бакелитовый, а у тебя там аллюминька какая-то торчит.

- Сам ты, люминька. Вот, сразу видно, что кадровый военный. Откуда воякам про устройство градобойной ракеты знать. Стабилизаторы же у «Алазани» из аллюминия. Да взрыватель ещё, головка…

- Так, при дамах про головку не стоит. Или не стоИт?

- Оой, да ну тебя... – пробасил, смеясь, Багров. - Все опошлил опять на хрен. Эх, Ваше благородие... Ты  как поручик Ржевский.

- Точно! Это мое погоняло в отряде. Наливай!

- Как в Афгане тоже… - поставив стакан и понюхав хлебную корку, продолжил разговор Димка. Мы с Багровым навострили уши в ожидании истории о боевых похождениях нашего товарища в Афганистане.

- Идут, короче, Винни-Пух с Пятачком по пустыне под Кандагаром…

Не дослушав димкин «афганский» анекдот, мы грохнули от смеха и долго ещё не могли успокоиться, вытирая льющиеся из глаз слезы.

Вернувшись из туалета, я застал уже конец андрюхиного рассказа Димке, причем, оба, смеясь, смотрели на меня.

- Короче, картина маслом. Заходим мы с ним в кафану, подводят нас к столу. Там воевода Драго сидит, командир, значить. Ракию пьет. Перед ним «Застава М-84» или «Шкорпион», иначе.  Я, как у четников принято, тремя перстами отсалютовал. У сербов ещё надо прямо в глаза при этом смотреть. «Здравлье вам желим, - говорю, господине команданте. Ратовать смо припутавали». Драго такой: «Зашто?» И глядит вприщур. Я стою себе спокойненько, думал, он ему про «српски народ», про православие баить будет. А этот как детоумный рот свой раззявил да как  начал какую-то жидо-марксисискую лабуду нести - про «совок», Югославию, партизан Тито... Драго ажна ракией поперхнулся, смотрит на меня, белюки  свои по сто динаров вылупил:

- Ты кого, - говорит – мне привез? Он же красный, коммуняка, на кой мне ляд коммуняки? Ему не к нам, ему к усташам надо. - Тито же хорват был. - А у нас таких к стенке ставят.

Андрюха, усмехаясь, покрутил бородой.

- Вот уж, подкузьмил так подкузьмил. Это, он мне говорит, все под влиянием «600 секунд» Невзорова. Тот все про Югославию баит. А какая уже Югославия? Сербы - они ж там все четники: «За Кралья и Отаджбину, с вером у Бога, слобода или смрт». Им Тито с его Югославией и коммуняками, что серпом по пяткам. Потом на обратном пути муслимы нас ещё и минами слегка накрыли, так,  пару раз всего жахнули, не шибко по нам попало. Только анчутке вот этому железяки кусок под колено впился.  Весь автобус кровищей удрызгал. Вишь, хромает теперь.

Багрова постепенно начало развозить. И, как происходило с ним всегда в таком состоянии, он враз помрачнел и угрюмо глядя изподлобья мутными глазами, хрипло спросил:

- Вот ты – сколько убил? – И не дожидаясь ответа, прорычал:

- А я – семнадцать…

Борода его опустилась на грудь. Казак захрапел.

- Не слушай его, - махнул рукой Димка. – Если б каждый в Приднестровье столько румын убил, сколько рассказывает, в Молдове бы людей не осталось.

В самый разгар этой веселой попойки Лена вдруг резко вскочила со стула и с возмущенным видом вышла, изо всей силы так хлопнув напоследок дверью, что та снова по инерции открылась. Лидия Николаевна выскочила из подсобки и кинулась было следом, крича:

- Лена, Лена!

Потом обернулась к нам, в растерянности так и земершим со стаканами в руках.

- Довели девчонку! Вы что ей такое сказали, негодяи? Надоело, наверно, ей похабень вашу слушать.

В это время Багира, Гроза Тараканов, шмыгнула в приоткрытую дверь и Морунова, позабыв про свою гостью, бросилась за ней вдогонку: «А ну, стоять, скотобаза! Ах, ты, пропадлина…»

Андрей от этого грохота проснулся и, вперив перед собой бессмысленный взор, начал шарить вокруг руками, крича «где  автомат, где мой автомат?!»

Димка отправил меня за Леной - узнать, что это с ней случилось. Входная дверь на улицу была заперта на ключ, и обе беглянки все равно бы далеко не ушли.

 Лена, вся вне себя, какое-то время просто смотрела в сторону, сердито сопя, а потом с негодованием выпалила:

- Война - это кровь, это смерть, ужас, слёзы и боль! А у вас все ваши войны - это какой-то сборник приколов и анекдотов! Над войной так нельзя смеяться! Да как вы можете! Вы все врете! Какой ещё на фиг Винни-Пух в Афганистане?! – Она расплакалась.

Удерживать и утешать ее я не стал.

Как нам было объяснить этой девочке, что, наверное, чисто физиологическое свойство человеческой памяти - отсекать и притуплять самые болезненные из воспоминаний, оставляя только то, что позволяет жить дальше, а не сходить с ума от пережитого... Поэтому для многих участников боевых действий их войны, как это не парадоксально, представляют порой самые светлые воспоминания в жизни... Те же, кто не сумел вылечить эту рану в своей душе, зациклился, скажем так, на увиденных ими смертях, потерях своих друзей и товарищей или на тех, кого самому довелось лишить жизни, чаще всего просто спились и сами не дожили до старости.

Не минула эта печальная участь и моего приятеля из сербских «Белых Орлов»  - донского казака Андрея Багрова. Его сердце остановилось в 2007 году.

Сами «Бели орлови» были обвинены в многочисленных военных преступлениях - и даже в Сербии, которую они и защищали когда-то, объявлены вне закона.

О спецгруппе «Каскад» в  интернете можно найти только информацию как о подразделении КГБ СССР времён войны в Афганистане. И никакого упоминания о такой боевой структуре в составе Министерства безопасности России в период правления Ельцина – с подчинением лично Виктору Баранникову, нигде  нет. Однако, спустя какое-то время после завершения войны в Приднестровье, там вдруг всплыло очень странное уголовное дело «о незаконной подрывной деятельности российского отряда спецназначения «Каскад» на территории Приднестровской молдавской республики в период вооруженного конфликта 1992 г.», находившееся на контроле самого президента ПМР Игоря Смирнова. Результаты расследования этого дела остались неизвестны, возможно, будучи засекреченными. Как неизвестна и дальнейшая судьба нашего товарища Дмитрия.

После расстрела Белого дома в октябре 1993 г. Лена Семёнова  встретила его в сквере у стадиона «Красная Пресня», где он бродил, как сомнамбула, с совершенно обезумевшими глазами, повторяя одну и ту же фразу: «Я не стрелял, я не стрелял…»

Сама Лена уволилась из ТАСС тоже сразу после октябрьских событий. Насколько мне известно, она стала учительницей в одной из московских школ, порвав все прежние связи и знакомства в среде бывшей оппозиции.

След Лидии Николаевны Моруновой также на долгое время затерялся после кровавых событий 1993 года. По словам встреченных мною на одном из конкурсов Песни Сопротивления в Москве братьев Поповых, «мама Лида» в ужасе от понесенных оппозицией жертв вскоре после расстрела Дома Советов вернулась в родное Поволжье. Лишь когда я уже заканчивал работу над своей историей о штабе на Куйбышевском, случайно наткнулся в интернете на сообщение младшего сына Лидии Николаевны - Константина, о том, что его мама после тяжёлой болезни скончалась на 84 году жизни 16 октября 2021 года.

Большинство упомянутых здесь мною людей также ушли из жизни. Нет больше молодых смоленских коммунистов, моих верных товарищей по борьбе - Мишки Игнатенкова и Пашки Градова.

«Умолкли навеки веселые хлопцы, в живых я остался один...»

Куйбышевский  проезд в Москве стал называться Богоявленским переулком, а цокольный этаж дома номер 3, где в начале 90-х в штабе «Трудовой Москвы» кипела и бурлила революционная жизнь, заняли какие-то турфирмы.

Но, как мне кажется, время, в которое мы тогда жили, боролись, верили, любили, пьянствовали и мотались по горячим точкам было все же и вопреки всему не просто чертовски интересным, но и достаточно весёлым, чтобы теперь, по прошествии целых десятилетий, вспоминать о нем не со слезами на глазах, а с иронией и улыбкой.