Алпамыс. Народный героический эпос

Авторизованный перевод

            
                Гимн тенгрианству

               


               
                Светлой памяти Ерзата Тукеева. Ты был похож на него
                и мог бы вырасти таким же батыром!

   

Байбори и Аналык*(1)

                1


Послушай, друг мой, чудное сказанье,
Что донесли нам мудрые века.
Сдержи в груди горячее дыханье,
Пылает истиною каждая строка!

Во глубь времен с тобою мы заглянем.
Я расскажу, как много лет назад
Свершали предки славные деянья,
О племени великом конырат*(2).

Несметные стада паслись на воле,
В краю с названьем Жидели Байсын*(3).
Столь табунов, что их окинуть взором
Сумел бы только Неба властелин.

Богатством щедро наделил Создатель
Того, чье имя будет Байбори.
Обласканный Небесной благодатью,
Жил бай, приняв Всевышнего дары.

Имел он девяносто тысяч только
Верблюдов среди золотых песков.
И табунов немало было вольных,
Сплошь необъезженных и диких жеребцов.

Там за рекой одни лишь вороные
Пасутся кони в пойменных лугах.
Вдали саврасые, здесь пегие, гнедые,
А белогривые на ближних берегах.

О том кругом немало говорили,
Что был на зависть всем его удел.
От бед что аруаки*(4) оградили,
Коль день за днем он только богател.

Но слухи эти вздорные не слушал,
Про главную кто знал его беду.
Бай Байбори к богатству равнодушен,
Со счастьем мнимым был он не в ладу.

Уж много лет, как воздевая руки,
Творца на небе аксакал молил.
Сквозь жаркий шепот, маету и муки
Наследника у Неба он просил.

"Нет ничего прискорбней моей доли.
О Жараткан*(5), за что казнишь меня?
Увяло сердце от саднящей боли,
Что путь свой завершу, судьбу кляня.

Один, как перст, и брата в этом мире
Нет старшего в помине у меня.
Не стал бы утопать в тоске-кручине,
Мне сына б отдала моя родня.

И младшего не знал вовеки брата,
Ах, как бы я, Творец, ему был рад.
Он дочь отдал бы, что дороже злата,
Как повелел бы нам степной адат*(6).

Исполнилось мне восемьдесят ныне,
Жизнь прожита, но так же одинок.
С мечтой напрасной, зыбкою о сыне
Ужели заберет на Небо бог?

Несметные стада кому оставлю,
Кому вручу трудов усердных плод?
Чужие руки всю казну разграбят
И недруги угонят вдаль мой скот.

Немало тех, познал кто твою милость,
Кого детьми ты щедро одарил.
Царит в душе отчаянная сирость,
Взор видеть их насмешливый нет сил.

Нет сына у меня, Творец, нет сына!
За что проклятью тяжкому подверг?
Кровь медленно и верно в жилах стынет,
И круг друзей меня давно отверг.

Я слышу за спиною шепот жаркий
Своих же многочисленных гостей
О том, что шанырак*(7) положат старцу
Поверх истлевшей горсточки костей*(8).

Мне лучше бы на свет и не рождаться,
Не знала б горькой участи душа.
И роду не пришлось бы вырождаться,
Не ведали бы слез мои глаза".

И днем, и ночью Байбори лил слёзы,
И каждый ведал про его печаль.
Плач старца продирал людей до дрожи,
Но как ему помочь, никто не знал.

Раба Култая, черная тихоня
Вертелась целый день у очага.
Молва пошла, среди скота в загоне
От господина сына понесла.

Култай добряк был родич баю дальний,
Сказал он Байбори наедине:
- И нам, поверь, досадно и печально,
Твоя беда рвет сердце всей родне.

Надежда есть, сумею что утешить,
Малец как будто для того рождён.
Все ж не чужой, никто не наклевещет.
Уж сколько лучших ждать тебе времён?

Смирился бай с насмешливой судьбою,
Забрал новорожденного к себе.
Устроил той*(9) с кокпаром*(10) и байгою*(11)
И, став отцом, злословия избег.

"Хоть неродной, как будто бы в утеху
Судьбою мне ребенок этот дан". –
Бай Байбори вознес молитву Небу,
Назвав ребенка именем Ултан*(12).

Пропахшие навозом сняв пеленки,
В парчу, атлас одели и в шелка.
Взамен тяжелой доли ждет ребенка
Счастливая и светлая стезя.


               2


Балуют мать с отцом его, лелеют,
Души не чают старики в сынке.
Но год от года все глупей, грубее
Тот, ниспослал кого Творец рабе.

Таким вот оказался их наследник,
Рабы презренной кровь и плоть Ултан.
Нет никого сварливей и зловредней,
Чем этот бестолковый горлопан.

И редко кто признал без содрогания,
Что вырос непригляднейший урод.
При встрече люди в страхе замирали,
Кривые зубы видя, хищный рот.

Как клешни паука Ултана руки
И грудь, как грубый, кованый сундук.
А злые глазки от безделья, скуки
Сверлили насквозь всех и вся вокруг.

В утробу ненасытную Ултана,
В неутолимый и клыкастый рот
Вмещалось мясо целого барана,
И таял день за днем отцовский скот.

Житья не стало от Ултана людям,
Творил одно насилие и зло.
Его могли избегнуть только чудом,
Наглец был вездесущ и меднолоб.

Дубиной угостить умел с размаху,
Любого встретив, будь он стар иль млад.
И ни стыда не ведал он, ни страха,
Пинки, удары сыпались, как град.

Жалели люди старика с женою,
От слухов ограждая о сынке:
"Уж как-нибудь, да справимся с бедою,
Нет баю счастья в этом босяке".

Приемыш подтверждал все эти слухи.
Где он, там драка, свара и скандал.
Собравшись в день один со злобным духом,
Отцу Ултан безжалостно сказал:

- Эх, голова твоя, старик, пустая.
Коль сочтены дни, для чего стада?
Тебе дорога на тот свет прямая,
В богатстве молодому мне нужда.

Хватались люди в ужасе за ворот*(13),
И слезы набегали на глаза.
А сердце Байбори заполнил холод,
До крови душу ранили слова.


Култая, что примчался на подмогу,
Взашей из юрты изгоняет прочь.
И одному отцу он, и другому
Готов дубиной истину втолочь.

Для Аналык весь мир как будто замер,
На пасынка глядит полужива.
Невмоготу с седыми волосами
Услышать столь жестокие слова.

Спокойна и мила была когда-то,
Теперь же от нее осталась тень.
За что такая тяжкая расплата
Для них двоих настала в этот день?

Два старца, две несчастных горемыки
В унынии гадали, как им быть?
Судьбы своей немилосердной, зыбкой,
До дна готовы чашу всю испить.

К Всевышнему с горячею мольбою
Тянули руки Аналык и бай:
"Живем одной надеждой и тобою.
Творец, последней веры не лишай".

-  Лишь чистые мечты владели мною,
Когда переступила твой порог, –
Сказала мужу Аналык* (см.1), - женою
Была тебе я верной, видит бог.

ТенгрИ*(14), я знаю, милосерден к людям,
Даны небесной волей жизнь и смерть.
Об этом мы вовеки не забудем
И путь тернистый сможем одолеть.

Пойдем, мой шал*(15), к священному ущелью,
Молитвы вознесем УмАй-анА*(16).
У родника святого чистой верой
Наполним горемычные сердца.

Преодолеем степи и пустыни,
Вершины снежных гор увидим мы.
Узрят пусть аруаки*(см.4), что о сыне
Одном-единственном у стариков мечты.

Во взоре Байбори вмиг промелькнули
Сомнение с надеждой пополам.
Сжимаясь, сердце вдруг захолонуло,
Внимая тем живительным словам.

Велел он лунорогого, белее,
Чем снег в горах барана привести.
И, кровью землю окропив, скорее
Творцу на небе в жертву принести.

Созвав народ, бай Байбори устроил
Пред дальнею дорогой пир большой.
Всех почестей великих удостоив,
Коней велел готовить им с женой.

Под шум и гвалт чету сопровождали
На расстояние дня всего пути.
Так далеко достойных провожали,
Как повелось уж издавна в степи.

В лучах багровых солнца на закате
Проститься у холма собрался люд.
Бай Байбори всех взором не охватит,
Тех, кто всегда был сердцу его люб.

- О, халайык! *(17) Сородичи степные!
От сердца благодарность вам моя.
Ждут испытания нас впереди какие,
Дано ли знать? Желаю всем добра.

Надежда в сердце крепнет с каждым часом,
Она вести нас будет с Аналык.
И хоть с женой давно мы седовласы,
Достичь надеюсь радостей земных.

Мечту тая, отправились в дорогу,
Народ, прощаясь, вслед чете смотрел.
В ту сторону, где высятся отроги,
Где сил небесных праведный удел.

Там, за житейской суетой в спасенье,
В удачу верят стариков сердца,
Где Каратау*(18) священное ущелье,
Молитву вознесут Умай-ана*(см.16).

               
              3


Который едут день степной дорогой,
Холмы тянулись длинной чередой.
Сойдя с коней, чтоб отдохнуть немного,
Их иногда вели на водопой.

Отвесных гор, немых и величавых
С трудом достигли старцы наконец.
Ковром стелились у подножия травы.
"Не пожалей удачи нам, Творец"!

Темнеет вход в глубокое ущелье.
Журчит вблизи загадочный родник.
Старик, согласно древнему поверью,
К струе губами скорбными приник.   

А рядом, шелестя листвой тенистой,
Береза гнула ветки над водой.
Был слышен шепот кроны шелковистой
И ствол сиял жемчужной белизной.

Платок свой белый, утирая слёзы,
На лоскуты разъяла Аналык*(19).
Дары приняв у путников, берёзы*(20)
Волной кудрявой крона шелестит.

"О, духи гор, примите милосердно
Нижайший и земной от нас поклон! -
Молились терпеливо и усердно,
Небесный чтили сердцем всем закон.

Черту владений ваших преступая,
К подножию явились Каратау.
Нас привела сюда мечта благая,
Для верности надели мы бельбау*(21).

Позвольте, ваш покой не нарушая,
В горах удел священный посетить.
Течет по жилам кровь немолодая.
Как далее в печали дни влачить?

О, духи, дайте нам благословение,
Удачей, счастьем одарите нас!
И от земных избавьте заблуждений,
Знамением пусть будет ваш наказ.

Прими дары сердечные, хозяйка*(22)
Прозрачных вод, озер и родников.
Нет помыслов дурных, мы обещаем
Чтить чистоту священных берегов".

Торсык*(23) сняла с луки седла, налила
Струею пенной в чашу молоко.
Вокруг с молитвой землю окропила.
Спокойно стало на сердце, легко.

Встал Байбори на левое колено,
На правое*(24) садится Аналык.
И вознесли Тенгри они моление,
К нему смиренный обращая лик:

"Благослови, Творец, родную землю,
Народ, живущий здесь, благослови!
К молитвам предков, что звучат издревле,
И наши просьбы присоедини.

Склоняемся покорно пред тобою
И мысли направляем к Небесам.
Не справиться нам с этою бедою,
Дай толику надежды старикам".

Бай убелен густою сединою,
Прожив на свете восемьдесят лет.
Дрожа, обвел вокруг себя рукою:
"Проникни воля в мой спинной хребет.

Наполни сердце вновь упругой силой,
Дай влиться свету чистому в нутро.
Пускай они сольются в пуповине,
Чтобы дышалось ровно и легко.

К тебе взываю, о ТенгрИ, с мольбою!
В неразрешимый всё сплелось клубок.
Живу на свете лишь одной мечтою,
Чтоб скрасил старость мне родной сынок.

Утешь же своей волею всезрящей.
Да снизойдет Небес к нам благодать!
Избавь от боли, сердце бередящей,
Чтоб жизнь могли без бед мы доживать".

Рукой дрожащей скалы окропила* (25)
Вокруг себя из чаши Аналык.
И властная вела вперед их сила,
Таинственно журчал вослед родник.


        Дары богини Умай

            
              1


Их гулким эхом встретило ущелье.
Здесь кроется небесных сил удел.
Ждут бай с женою чуда, сердцем веря,
Что божий глас меж скалами гремел?


Огонь два старца разожгли священный
И пламя окропили молоком.
Узрели в тишине проникновенной,
Дух жрицы пляшет над святым огнем.

Бай с Аналык упали на колени:
"О посети же нас, Умай-ана!" -
По скалам темным бродят полутени,
Как будто грива вьется скакуна.

Пронесся по ущелью звук утробный,
Рычание зверя слышно, крики птиц.
Взлетают искры, бликам звезд подобно,
Перед огнем два старца пали ниц.

Трехрогая корона*(26) ввысь взметнулась
И зыбкой тенью смотрит со скалы.
Земля под ними с гулом содрогнулась,
Задвигались со скрипом валуны.

В божественное впали упоение,
Дрожь унимая, бай и Аналык:
"Мы просим, мать Умай, благословения,
К нам обрати божественный свой лик"!

Туманит взор. Как будто птицы крылья,
Летят, взвиваясь, языки костра.
Глаза смыкаются внезапно от бессилия,
Объял их свет белее молока.

В размытой дымке прояснились тени,
В просветах мглы стал виден солнца свет.
Клубится воздух серебристой пеной,
В лазури неба плещется рассвет.

Где кружевные облака, как в танце,
Бегут вослед друг другу табуном,
Плывут по небу синему два старца,
И снится им один и тот же сон.

На дне вселенской чаши слышен бубен,
Взмывает гордо ввысь орел степной.
Мир многолик во сне их непробудном,
Пронзает синь луч солнца золотой.

Простор безбрежный стелется под ними,
Вдали белеют цепи снежных гор.
Как время бесконечные равнины
И Небо вечное их отражает взор.

Исчезли вдруг и облака, и солнце,
На небе звездный кружит хоровод.
Их песня стала задушевней, звонче,
Луну встречает темный небосвод.

Молочной зыбью лик луны струится,
Внезапно сердца стук замрет в груди.
Спускаясь плавно, звездочка садится,
Небесный кут*(27) в ладонях заблестит.

Прекраснее быть разве может что-то,
Чем жизни продолжение на земле?
То в ведении одного лишь бога,
Кто счастья метку ставит на челе.

Коснулся глас певучий старцев слуха:
"На радость вам родятся дочь и сын". -
И внемлют они шепоту*(28) чьему-то,
Как будто Неба вздох:
                "КуттЫ болсЫн*(29)"!

Овеял сон их сладостный надолго,
Угас огонь, ушла луна, темно.
Увидел бай, немея от восторга,
У изголовья лук с веретеном*(30).

- Проснись жена, услышаны молитвы,
Даруют боги радость старикам!
С серебряной во сне, как видно нитью*(31),
Мечты попали наши в Небеса.

"Да будет дар святой благословенен,
Знак щедрости твоей, Умай ана!
Всех радостей земных плоды смиренно
Приму, на то коль воля есть твоя.

Надежда поселилась снова в сердце,
Позволь вернуться нам с женой домой.
Мечтой заветной жили о младенце.
Тебе мы благодарны всей душой»!

Молчания исполнена природа,
Лишь где-то капля точит край скалы.
В безмолвии торжественном невзгоды,
Упорству старцев уступив, ушли.


              2


Легко, светло на сердце, в путь собрались.
Клубился легкий пар над родником.
К полудню на высокий холм взобрались,
Сияло солнце в небе голубом.

Деревьев ветви на ветру трепещут,
На них лоскутья*(см.19) вяжет Аналык.
Глаза от счастья искорками блещут,
Вернулась стать годов к ней молодых.

Неумолимо солнце продвигалось
К закату, мир озолотив вокруг.
Охватывает стариков усталость,
Луны стал виден в небе полукруг.

Под летним небом сон одолевает,
Уснули, как коснулись лишь земли.
Вот жаворонок где-то запевает,
Ночь коротка, как рукоять камчи*(32).

Смутилась Аналык и улыбнулась:
- Как видишь, мне не совладать с собой.
Десница вышняя твоей жены коснулась,
Тому предчувствие неясное виной.

КаблАна*(33) жажду я отведать мяса,
Ведь радость ощутима, как и страх.
Сильнее сердце бьется час от часу,
Хоть седина клубится в волосах.

От слов жены душа затрепетала,
Не в силах счастье старец пережить.
"О мать Умай, прими же благодарность!
Чем щедрый дар успел я заслужить"?

Коней бай Байбори, спеша, седлает,
Неведомый ждет путь их впереди.
Степную даль со вздохом озирает
И, с мыслями собравшись, говорит:

- Исполню неуемное желание,
КаблАна*(см33) раздобуду для тебя.
И есть пока в груди моей дыхание,
Познает радость светлое дитя.

К степным озерам двинемся с тобою,
Где обитает царственный сей зверь.
Как в жажде устремится к водопою,
В него послать успею тучу стрел.

Вдруг очи обрели былую зоркость,
И руки стали, кажется, сильней.
Забытая проснулась в сердце гордость,
И кровь бежит по жилам все быстрей.

На островах семи озер маралов,
Косуль и антилоп не сосчитать.
В руках покоя тетива не знала,
Охоты лучшей трудно пожелать.

Но полон взор жены щемящей грусти,
Добычу мужа отвергает вновь.
В ней видится одно ей лишь безвкусие:
- Я леопарда возжелала кровь.

Вглубь островов собрался на охоту,
Колчан берет с собою, полный стрел.
След лап кошачьих увидал в болоте.
Известно, на ловца бежит и зверь.

Кугу*(34) густую с шорохом раздвинув,
Могучий барс явился перед ним.
Пасть хищную в рычании разинул,
Взор злобный его был непримирим.

Все в нем дышало яростною силой,
Охотник лишь на миг оторопел.
И со словами:
                "Жараткан*(см.5), помилуй"! –
Дрожь в старческих руках преодолел.

В широкую грудь хищника направив,
Стрелу рывком уверенным метнул.
В прыжке свой гнев неистовый убавив,
Зверь лапами беспомощно всплеснул.

Страсть мясом леопарда утолила,
Отведала двенадцать все частей*(35).
И Небеса за то благодарила,
Что сыну быть ее царем царей.

Походка стала легкой и парящей,
К щекам кровь молодая прилила.
И голос стал веселым и звенящим.
Теперь домой дорога их вела.


             3

Как незаметно время пролетело!
Дарованный Творцом небесным срок.
Ковром волшебным степь весной зардела,
И счастья миг для бая недалек.

И вот оно в конце концов свершилось,
У Аналык родился сын-крепыш!
Все в жизни бая вихрем закружилось,
Дает он сыну имя – Алпамыс.

Невиданный доселе той*(см.9) устроил
Бай Байбори на радостях таких.
Великой чести каждый удостоен,
Явились гости из родов других.

Бай преисполнен гордости, в честь сына
Велит заклать неисчислимый скот.
И ради столь прекрасного почина
Одних баранов только девятьсот.

Без колебаний выставил в придачу
На праздник девяносто жеребят.
Скот жертвенный подносит на удачу
И столько же молочных верблюжат.

Счастливый бай велел в степи поставить
Белее снега девяносто юрт.
Со всех окраин прибыли поздравить,
Ломился дастархан от разных блюд.

На торжествах почетным гостем самым
Сосед был знаменитый Сарыбай.
Дар получив от бога запоздалый,
На склоне лет увидел дочку бай.

Когда дела их прежде шли неважно,
Он обратился как-то к Байбори:
- Коль дочь и сына мы родим однажды,
Надеюсь, их Творец соединит.

- Пусть Небо твое слышит пожелание! -
Тогда в ответ воскликнул Байбори,
- Всевышнего то, видно, указание,
Утробными*(36) сватами станем мы.

У каждого коль дочери родятся,
На радость подрастут нам две сестры.
А если сыновья, пусть превратятся
В двух братьев, чтоб гордились их отцы.

О клятве давней Сарыбай напомнил,
Надежду Байбори он подает.
Что Гульбаршын их сыну будет ровней,
Что дочку Алпамысу отдает.

- Обет друг другу некогда мы дали,
К груди прижать удастся коль дитя.
О колыбельном сватовстве*(37) мечтали,
Дал бог детей нам много лет спустя.

Пир разгорается с невиданною силой,
Желают счастья гости двум сватам.
Скрывая в сердце злобную кручину,
Не рад веселью общему Ултан.

Опьянены невыразимым счастьем,
Не видят пасынка бедовые глаза,
Себя подвергнув будущим несчастьям,
Бай Байбори и верная жена.

На колыбель подвесили лук, стрелы,
Что дар Умай, известно всем давно.
Но сохранить заветное сумели
Тайком от глаз чужих веретено.

Весна, вторая, а вослед другая,
Три года пролетели, как стрела.
Вновь радость поселилась в сердце бая,
Веленьем свыше дочка родилась.

Бай снова руки к Небу воздевает:
"О, Жараткан*(см.5), земли и неба страж!" -
От чувств избытка дочку нарекает
Весенним именем прекрасным – Карлыгаш*(38).

Лежит ребенок в светлой колыбели,
Над изголовьем в дар – веретено.
Свисают книзу волокна кудели.
"Да будет жизнь твоя, как нежное руно"!

Брат и сестра печалей, бед не знают.
Души не чают в детях бай с женой.
Дивит всех сила сына удалая,
Лик девочки сравнили бы с луной.

 


  Первый поход Алпамыса


            1


Детеныш словно дикий леопарда,
Резвился в играх мальчик в десять лет.
И сила буйная его преград не знала,
Немало причинил он детям бед.

Как сверстника коснется лишь рукою,
Отчаянный того раздастся крик.
Сбегались в страхе матери порою:
- Да что ж ты вытворяешь, озорник?

Завидев Алпамыса, не пускали
К нему соседи больше сыновей.
Играть с ним дети вовсе перестали.
С таким и впрямь не соберешь костей.

От одиночества однажды изнывая,
Увидел, как соседка ткет ковёр.
Сидел мальчишка рядом, засыпая.
- Зачем ты к нам явился, бузотёр?

- Мне поиграть хотелось с вашим сыном,
На стригунке проехаться верхом. –
От легкого руки его нажима
Ребенок покатился кувырком.

Мать вне себя от гнева закричала:
- Подрос, видать, таким же, как Ултан.
Вся степь покоя от него не знала,
Недаром сводный братец твой буян.

Чем изнывать в ауле от безделья,
Невесту свою Гульбаршын найди.
Мы терпим от тебя одни мучения,
Отца и мать получше расспроси.

Даваясь диву, осторожно, боком
С той женщиною рядышком присел.
Узнав, что связан клятвенным зароком,
От слов ее нежданных обомлел.

- Кто та невеста, знать бы мне хотелось,
Прошу, скажите правду не тая? –
Батыру юному услышать не терпелось,
- Что столько лет скрывали от меня?

- Когда-то колыбельными сватами*(см.37)
Назвались Байбори и Сарыбай.
Скреплен двоими уговор мужами,
Дочь Гульбаршын имеет этот бай.

Но в доме твоем отчем поселилась
Одна беда – приемный сын Ултан.
Сомнение в Сарыбае зародилось.
Кого, скажи, прельстит такой мужлан?

Молва пошла, ее отец однажды
В беседе с кем-то будто обронил,
Что не отдаст он свою дочку дважды,
Не для того он Гульбаршын растил.

"Случится если с Алпамысом что-то,
Нас породнит навек степной адат*(см.6)
С Ултаном низкородным, косоротым
И мужем станет ей бедовый брат.

Дочь не отдам за жалкого раба я, -
Сказал и, снявшись, вдаль откочевал,
- Молва осудит лучше пусть людская,
Единственную дочь Всевышний дал". -

Нет равных в красоте твоей невесте,
Играет сила буйная в тебе.
Сынок, подумать надобно о чести,
Давно пора напомнить о себе.

Всё понял Алпамыс, ему казалось,
Тайком смеются за спиной над ним.
Досадовало сердце и металось,
Домой примчался, яростью гоним.

Ворвался в юрту и одним ударом
Сундук сорокааршинный раздробил.
Кругом молва о нём идет недаром,
Творец могучей силой наградил.

В кольчугу обряжается стальную
И сверху пояс золотой*(39) надел.
Собрался ехать в сторону чужую,
Колчан наполнил сотней острых стрел.

Все пять оружий*(40) взял батыр с собою
И в табуны пошел найти коня.
Тулпара*(41) ищет, что под стать герою,
Заменит что джигиту два крыла.

Неисчислимые пасутся в поле кони
Невиданной доселе красоты.
Траву, забот не зная, щиплют в поле,
Густые гривы вьются до земли.

Пытается батыр петлю набросить
На одного, другого скакуна.
Но мимо каждый раз курук*(42) проносит
Строптивой шеи дикого коня.

Все разнести готов в бессильном гневе,
От злости вовсе вышел из себя.
То сзади подойдет, то справа, слева,
Увидел вдруг чубарого конька.

Сухие ребра, жиденькая грива
И шелудивая изъедена спина.
Подходит к Алпамысу боязливо,
Не выше в холке будет стригунка.

Чубарого он плетью отгоняет:
- Не надо мне паршивого коня!
А он опять к батыру подбегает:
- Я терпеливо ждал, джигит, тебя.

Схватив за хвост, поднял над головою,
Рукой могучей вверх его метнул,
- Держись дрянная лошаденка стороною,
Пока вконец тебя не отшвырнул.

Локтей на сорок отлетев в сторонку,
Конек на все четыре встал ноги.
И возглас удивления вдогонку
Успел батыр в восторге испустить.

«Такое чудо не случалось видеть,
Изменчивой судьбы нежданный дар.
Хоть неказист, нельзя конька обидеть.
Отныне звать его я буду БайшубАр*(43)».

Накинув златом крытую уздечку,
Седло серебряное на спину кладет.
Особым даром, видно, конь отмечен,
Плешивого батыр не узнает.

Копытом землю бьет тулпар могучий,
А грива вьется буйною волной:
- Тебя привел ко мне совсем не случай,
Нам встреча предначертана судьбой.

Гарцует конь, кивает, горячится,
Хвост, грива, словно соболиный мех:
- Не должен был доселе объявиться,
Чтоб не было для глаз чужих утех.

Давно я этой встречи дожидаюсь,
Ты, Алпамыс сесть должен на меня.
Случайных, алчных взоров опасаюсь,
Не зарились на хилого конька.

Служить тебе до самой смерти буду,
В сражении мне равных не найти.
Испытанным и верным стану другом,
В боях сумеем славу обрести. -

В груди от счастья сердце онемело,
Во все глаза глядит он на коня:
"Благословенна воля твоя, Небо,
Опорой духи предков для меня"!

Перед дорогой пал он на колени
И кверху руки с трепетом воздел:
"Был отчий край батыру колыбелью,
Смирять врагов – отныне мой удел!

О Жараткан, в поход я отправляюсь.
Опасный путь и долгий предстоит.
С напастью коль нежданной повстречаюсь,
Пусть твоя воля беды отвратит".

В волнении запрыгнул на тулпара,
Тот птицею распластанной летит.
Усталости не ведает чубарый,
Лишь глазом на хозяина косит.

Несется конь в стремительном разбеге,
Отчетливая дробь слышна копыт.
И вот синь неба перед ним разверзлась,
Под солнцем жгучим в вышине парит.

Батыр опешил:
                "Что это за диво"?
Взор бросив вниз, он наконец поймёт,
Откуда ветра буйного порывы.
Взмах крыльев его вихрем обдаёт.

Дыхание сбилось, сердце гулко бьётся,
Врата пред ними Небо распахнёт.
Вдруг грива с пеной облаков сольётся,
Немым восторгом сердце захлестнёт.

Устав, светило близится к закату,
В багровый цвет сменилась синева.
Подобно золотому водопаду
Плывут в вечернем небе облака.

Луна в тумане зыбком появилась,
Вокруг мерцает кружево огней.
Двурогое плывет в ночи светило,
А бездна ночи глубже и темней.

Крылом взрывая звездное пространство,
Тулпар летит в серебряной ночи
Туда, где дальнее, неведомое ханство,
Батыра нареченную найти.


             2


Двенадцать дней стрелою пролетели,
Путь в целый год длиною одолел.
Чужих земель достигнуты пределы,
На холм садясь, стан вражеский узрел.

Костры внизу горят, как на ладони,
Клубами дыма наполняя дол.
Сплошь пришлые, повсюду бродят кони,               
У валуна с чубарого сошел.

На камне с удивлением обнаружил
Он выбитые кем-то письмена.
Неведомой рукою простодушно
О помощи молящие слова.

На валуне, от глаз случайных скрытом,
В письме том обращаются к нему:
"Как никогда нуждаюсь я в защите,
Тебе, батыр, доверюсь одному.

Коль наудачу путь твой ляжет к камню,
Свою невесту вспомни, Гульбаршын.
На нем я надпись тайную оставлю,
Чтоб недоступна весть была чужим.

Отца, должно быть, наказал Всевышний,
От клятвы в свое время отступил.
Карающий глас бога будто слышу,
За то, что про тебя он позабыл.

Приди же, Алпамыс, о мой воитель!
От Карамана Гульбаршын спаси.
Батыр чужеплеменный и мучитель
Меня насильно хочет увезти.

Будь моя воля, из дому б бежала
Туда, родной где Жидели Байсын.
Чтоб лютому врагу не быть наградой,
Не стать ему одною из рабынь.

Но если не прочтёшь послание это,
Женою чужаку придётся стать.
Мне белого не взвидеть тогда света.
Тебя, батыр, лишь остаётся ждать.

Похожа на затравленную птицу,
В силках сломала что свое крыло.
Оставила души тебе частицу,
Когда на камне выбила письмо.

С бедой одна я справиться не в силах,
Отца и мать достойных будешь сын.
Когда-то друг для друга мы родились.
Навек твоя невеста Гульбаршын"!

От этих слов воспламенилось сердце,
Создателю молитву он вознёс.
Непрошеных решил изгнать пришельцев
И, обратившись к Небу, произнёс:

«ТенгрИ великий, ниспошли удачу,
За справедливость выступаю я.
Глотка свободы не испить иначе,
Коль землю не очищу от врага»!

Клич «Аруак!»*(см.4) из уст его раздался,
Чужого войска дрогнул долгий ряд.
Из-под копыт шлейф пыли мутной стлался,
Он недругов крушит вокруг подряд.

«Нет смерти на земле, Творец, нет смерти,
Жизнь дивная вовеки молода! *(44)
Пока живу, дышу на этом свете,
Я за свободу постою всегда»!

Мчит на врага с воинственным ураном,
Как в масло нож, вошёл в чужую рать.
Рекою льётся кровь на поле бранном,
Не устаёт с плеч головы срубать.

Скрежещут копья, лязг мечей и крики,
Поверженных раздался тяжкий стон.
А в разъярённом Алпамыса лике
Гнев праведный и дикий затаён.

Увидев одного на поле битвы,
Рать стрелами взялась изрешетить.
Хотя и шепчут всем богам молитвы,
Не могут стрелы грудь ему пронзить.

Отскакивая, падают на землю.
Слаба, как видно, перед ним стрела.
Увиденного разум не объемлет,
Стоит батыр, как крепкая скала.

В растерянности опустили руки,
Враг поражённый замер перед ним.
Бессильными их оказались луки,
Был Вечным Небом Алпамыс храним.

Испуганно попятились обратно,
Такого не встречали до сих пор.
Видать судьба, решили, к ним превратна,
И ринулись туда, где косогор.

Охваченные страхом, вниз несутся,
Батыра-одиночку не побить.
От Алпамыса им не извернуться,
И меч никак нельзя в него вонзить.

Рычанье слышат будто леопарда,
Вослед батыр несётся им стрелой.
Раздался гулкий грохот камнепада,
Накрыло их бушующей волной.



             3


Клич боевой издалека заслышав,
С известием несётся Гульбаршын:
- Отец, тебе судьба бросает вызов.
Свата тобой забытого он сын.

На дочь свою с надеждой посмотрела,
Взмолилась Небу, слёзы пряча, мать:
«В час трудный к нам защита подоспела,
От ига чужеродного, видать».

Волнение с трудом одолевая,
Рад Алпамысу также Сарыбай:
"Судьбы десница это роковая,
Как ни крути, ее не избежать".

Бай Сарыбай не проронил ни слова,
Бежал когда-то, клятву преступив.
И вот, судьба испытывает снова,
Сомнения былые возродив.

Присел с тревогой в сердце, терпеливо:
"Спасёт мою, надеюсь, Гульбаршын.
Врагов вокруг так много нечестивых,
Вступил он неужели в бой один?

Хранят батыра, видно, духи предков.
Дай бог в час трудный силу доказать.
Он глазом, слышал я, владеет метким.
Ему, Творец, дай смерти избежать.

И если даже рать он одолеет,
Есть вражий хан, могучий Караман*(45).
Не каждый победить его сумеет,
Кулак у хана, говорят, с казан".

Ждет Сарыбай исхода битвы молча,
Чтоб радость Гульбаршын не омрачить.
А гул сражения вдали все громче, громче,
К закату солнце начало клонить.

Мелькает Алпамыс на поле боя,
То здесь он рубит головы, то там.
И землю кровь сплошным потоком кроет,
От страха враг взмолился Небесам.
               
         

          Грозный Караман


               1


В шатре просторном, белом восседает
Непобедимый, грозный Караман.
Один барана целого съедает
И пот ручьём стекает по вискам.

Подушки голова его коснулась,
Никто покой не смеет нарушать.
В могучий храп округа окунулась,
Великий хан ложится отдыхать.

У входа стража сабли оголила,
И никому к шатру не подойти.
Бежит хромой гонец, лицо оплыло,
Достиг ушей его надрывный крик:

- Тревога, хан! Там враг неумолимый. -
Горячая из раны хлещет кровь,
- Кошмар творится невообразимый,
Побил всю рать один, расклад таков.

Халат накинув шелковый на плечи,
Суровым взглядом воина сверлит:
- Лишь только трусы избегают сечи.
Подробней обо всём мне доложи.

В пылающие гневом очи глянув,
Пред ханом на колени вестник пал:
- Невиданный доселе враг нагрянул.
Мир силача такого не знавал.

Какой-то воин на коне чубаром,
Его руками бог вершит свой суд.
Усилия все, хан, пропали даром,
Ни меч его, ни стрелы не берут.

Немыслимой он обладает мощью,
Батыры пали в битве, как один.
Коль одолеть не сможем этой ночью,
Бесчестия, боюсь, не избежим.

Седлай коня, мой грозный повелитель,
Лишь ты его сумеешь победить!
Мы уповаем на тебя, спаситель,
Я прислан был о помощи просить.

Хан выслушал, усмешка промелькнула:
«Об этом прежде мог я лишь мечтать.
Судьба, видать, на этот раз рискнула
Достойного противника мне дать».

В доспехи облачившись боевые,
Садится на горячего коня.
В глазах пылают искры огневые:
"Попробует пусть одолеть меня"!

Округу диким рыком оглашая,
Завыл в седле могучий Караман.
Во взоре ярость плещется слепая,
Хан жаждой мести лютой обуян.

Взлетев на холм, долину озирает,
Погибших у подножия не счесть.
Во злость неудержимую впадает:
«Принёс гонец мне истинную весть»!

Взревел хан пуще прежнего от злобы,
Не в силах поражения стерпеть.
Тот рёв пронёсся сквозь земное лоно,
Заставив всё живое замереть.

А Гульбаршын спустилась за водою
К реки прозрачной тихим берегам.
Клич боевой услышав за спиною,
Из рук роняет в ужасе кумган*(46).

«В недобрый, видно, час на свет родила,
Врагу на растерзание мать меня? -
Сверкнув, слезинка горькая скатилась,
- Игрушкой стану я в руках врага.

Вовек не знал хан грозный поражения.
О, Алпамыс, как быть, не знаю я?
Дай, Небо, нам своё благословение,
И пусть спасёт его твоя броня».

Страх усмиряя, Гульбаршын несётся,
Батыра о беде предупредить.
ШолпЫ*(47) звон серебристый раздаётся,
Собой его готова заслонить.

Впервые в жизни выступив на битву,
Рать уничтожил вражью Алпамыс.
Как никогда был бой кровопролитным,
Конь удила от нетерпения грыз.

Окинув взором радостным округу,
Вдали батыр увидел Гульбаршын.
Внимая сердца яростному стуку,
Видением сражён был неземным.

Тропинкою извилистой несётся,
Похожа статью девушка на лань.
Вот-вот, как будто птицей обернётся,
Красы она невиданной и впрямь.

Глаза пред ним стыдливо опустила,
А по щеке слезы стекает нить.
Сомнение в ее душе бродило:
«Сумеет ли отца батыр простить»?

Ей взор его угрюмым показался:
- О, мой батыр, на Гульбаршын взгляни. -
Испугом её, будто наслаждался,
- Отца и мать за прошлое прости.

О встрече нашей столько раз мечтала,
Наречены когда-то мы с тобой.
Ах, если б только сердце твое знало,
Как этот миг ждала я, мой герой!

Поговорить о многом бы хотелось.
Не потому лечу сюда стрелой.
Предупредить ко времени успела,
Сам Караман несётся за тобой.

В любом бою он празднует победу.
О милый Алпамыс, остерегись.
Хан учинил бесчисленные беды.
От встречи, умоляю, уклонись.

Уже тебя однажды потеряла.
Второй утраты разве допущу?
Не так свидание наше представляла,
От страха и волнения трепещу.

Жизнь разделить хотела бы с тобою.
Случится если снова мне страдать,
На этот раз не справиться с бедою,
Врагу рабыней приведётся стать.

Ручьём из глаз прекрасных льются слёзы,
Незваная ей грезится беда.
Нет, не страшны ему врага угрозы,
В руках есть сила буйная пока.

- Я вышел в путь искать свою невесту,
Прекрасна ты, о том не ведал я.
На схватку выйду жаркую в отместку,
Не унижай сомнением меня.

В час брани не вставай перед тулпаром,
Предвестие плохое, Гульбаршын.
Иная доля женская недаром -
С полей сражения ждать своих мужчин.

Навек дано мне рядом быть с тобою,
Никто не разлучит на свете нас.
Непостижимой покорён красою,
Не даст погибнуть бог мне в трудный час.

Шолпы*(см.47) звон переливчатый раздался,
Уходит с тяжким вздохом Гульбаршын.
На небывалый бой батыр собрался,
Народа своего он верный сын!


               2


Тем временем на вороном тулпаре
Летит, дрожа от гнева, Караман.
Шокпаром*(48) машет в яростном угаре,
Промчался, словно дикий ураган.

"Где лиходей безжалостный и сильный,
Что уничтожить рать посмел мою"?
- Так это ты, мальчишка слабосильный?
Одним ударом я тебя убью!

Похож на необъятного верблюда,
Глаза в орбитах, словно два котла.
На Алпамыса смотрит взором лютым,
И сжаты два огромных кулака.

Горой угрюмой высясь на тулпаре,
Несокрушимый великан сидит.
Подумал Алпамыс:
                «Силен недаром,
Удастся ль эту глыбу победить?

Отец предупреждал меня когда-то,
Что враг бывает крепче диких скал.
Грудь у него, похоже, в три обхвата
И жуткий вижу на лице оскал.

Мы поединка оба не минуем,
Один предмет раздора - Гульбаршын.
Любой ценой победу завоюю.
От битвы уклоняться нет причин».

Врагу бесстрашно ринулся навстречу,
Не побоявшись грозных его чар.
- Щенок, тебя сейчас я искалечу! –
Наносит хан чудовищный удар!

Шокпар чугунный с острыми шипами
Пал с грохотом на Алпамыса шлем.
От ярости задвигал желваками
И слезы брызнули из глаз его затем.

Когда коснулся бы удар разящий
Вершины снежной каменной Койкап*(49),
От палицы тот грохот исходящий,
Разнес бы гору в щепки, в мелкий град.

Но Алпамыс не дрогнул, не опешил,
Сидит в седле, ударом оглушен.
В себя прийти старается поспешно,
Лишь в голове протяжный гулкий звон.

Хан удивлен, противник не шатнулся,
Собрался новый нанести удар.
Но Байшубар вдруг в сторону метнулся,
Волшебный конь недаром был чубар.

В степи открытой конь летит стрелою,
Не остановит бег его никто.
А Алпамыс проходится камчою:
- Эй, Байшубар, да что за баловство?

Хозяина конь слушать не желает,
Прижаты уши остро, как тростник.
Он от врага подальше убегает,
Седок в седле, не понимая, сник.

Вдруг Алпамыса охватила слабость:
«Что, если одолеет Караман»?
К себе порядком ощущая жалость,
Прилег на гриву, а в глазах туман:

- Убереги от бед меня, чубарый,
Доставь скорее в Жидели Байсын.
Не дай седло обрызгать кровью алой,
Домой хочу вернуться невредим. -

Поддался страху только на мгновение,
Ведь юности сомнения не чужды.
Не испытал кто прежде заблуждения,
Тот не познает жизни полноты.

Орлом степным на вороном тулпаре
За ним вдогонку Караман летит.
Казалось, клекот горло издавало,
Вот-вот и в спину когти хан вонзит.

Быстрее вороного не бывало,
В полете птицу мог тулпар догнать.
Но Байшубар мчит в бешеном запале,
Не может враг в пылу его достать.

Смекнул батыр чубарого уловку,
Все меньше промежуток, шлема блик.
В руках хан держит меч на изготовку,
Еще чуть-чуть и цели он достиг.

Взлетел опять чубарый, словно птица,
Всё больше расстояние, не догнать.
Внезапно хан стал в гневе темнолицым,
Коня он взялся плетью донимать.

- Проклятый конь, случилось что с тобою,
Калкан*(50) не можешь даже удержать?
Его как сброшу вместе с булавою,
Чубарого сумеешь ли догнать?

Степную пыль клубами поднимая,
Тулпары мчатся друг за другом вдаль.
Хан вороного яростно стегает,
Бока ему до крови ободрал.

- Да что творишь ты, падаль вороная? –
Швырнул на землю в ярости копьё.
- Гляжу, тебе никак не полегчает?
Так получи камчи моей битьё!

На пятки Байшубару наступает,
Стал легче вдруг его тяжёлый бег.
И хан уже победы миг вкушает,
Но стал резвей чубарого разбег.

Озлившись, все подряд с себя скидает,
Немного и вонзится в землю меч.
Батыра юного почти что догоняет
И голову срубить мечтает с плеч.

Лук, стрелы и колчан, бег облегчая,
Отброшены, и айбалту*(51) долой.
Как видно, и камча коню мешает,
Расстался б хан, коль надо, с бородой.

Догнать батыра налегке надумал,
Девятислойную кольчугу скинул прочь.
Кипит, во гневе диком обезумев,
С конем готов батыра уволочь.

В бессильной злобе машет кулаками,
Обнажена врагу навстречу грудь.
Но Алпамыс, хоть юный и годами,
Успел коня от хана отвернуть.

Петляя, ускользнул от великана,
Обезоружен был уловкой враг.
Подъехав сзади, саданул шокпаром
И отскочил на безопасный шаг.

Оправившись от тяжкого удара,
Сверлит врага глазами Караман.
Схватить рукой пытается в угаре,
Ревет, как обезумевший кабан.

Громадой нависая над джигитом,
Руками голыми собрался удавить.
Но Алпамыс накинулся вдруг с гиком,
С налета хану руку отрубив.

Культей кровавой воздух сотрясая,
Другую руку, сжав кулак, поднял.
В могучем теле ярость разжигая,
И эту руку Алпамыс отнял.

Взвыл грозный хан, себя уже не помня,
Остался лишь обрубок от него.
Обвис в седле со скрежетом зубовным:
"Как допустил врага я торжество"?

Схватив за горло, всею силой львиной
Стянул на землю Алпамыс его.
Козла вот так же, тушу опрокинув,
Игрок в кокпаре*(см.10) кажет удальство.

- Все пять оружий*(см.40) у тебя имелись,
О, некогда могущественный хан.
К ногам свалиться, видно, не терпелось,
Истечь чтоб кровью от смертельных ран.

В суде законное отстаивая право,
Витию*(52) брать положено с собой.
В бою же меч батыру не забава,
Лишишься чести иначе с лихвой.

Утратил ты, о гордый хан, рассудок
И жизнь свою бездумно потерял.
Вначале показался слишком жуток,
Но все же я победу одержал!


             3


Стремительной проносится стрелою
Счастливый по степи "узЫн кулАк"*(53).
Народ возносит юного героя
До неба, с пожеланием всех благ.

С улыбкой виноватою подходит,
Протягивая руки, Сарыбай.
Но Алпамыса лишь одно заботит,
Он за невестой прибыл в этот край.

У ног ковры поспешно расстилают,
На белую садить хотят кошму*(54).
Батыра ханом возгласить желают.
Не власть, а Гульбаршын нужна ему.

Он Сарыбаю низко поклонился:
- Отец, вам это место уступлю. -
От этих слов бай про себя смутился,
Велит воздать хан почести ему.

- Приехал я искать свою невесту,
У вас теперь ее руки прошу.
Исполнить клятву будет делом чести,
Любое ваше слово поддержу.

Бай речи той внимая, прослезился,
На радостях детей благословил.
Без устали народ вокруг дивился:
Какую свадьбу им он закатил!

На дастарханы снедь горой выносят,
Полна весельем беззаботным степь.
Отец бата*(55) прилюдно произносит:
- Мир да совет – вот счастья вам секрет!

Кокпар*(см.10), байга*(см.11), безудержные скачки,
Поет, ликует звонкая домбра.
"Айтысу*(56) тему, дорогой, означьте", –
Акыны*(57) все на шутки мастера.

В степи весною зацвели тюльпаны,
Заводит в поле игры молодежь.
Джигиты возвели алтыбакАны*(58),
Вокруг качелей радостный галдеж.

Неслышным шагом по ковру ступая,
Жених вошел в шатер, замрет душа.
Убор невесты с головы снимая,
Она, как лебедь белая бледна.

В глазах огонь неутоленной страсти,
И сердце рвется птицей из груди.
Очей ее пугливых он во власти,
Взор от нее не может отвести.

Над ними звезды ласково мерцают,
В пуховой бездне утонул перин.
Она, на крыльях счастья ввысь взмывая:
"О мой единственный навеки властелин"!

Свершилась клятва, данная когда-то,
Всевышним их союз благословлён.
Он по законам древнего адАта*(см.6),
Был в этот день навеки освящён.

Закончились все сорок дней веселья,
У хана дозволения испросил.
Предав обиды старые забвению,
В путь дальний выйти Алпамыс решил.

С приданым сорок наров получает,
Домой собрался ехать с Гульбаршын.
По краю отчему батыр давно скучает,
Народа своего достойный сын.


    Второй поход Алпамыса.



               1


Спешил батыр скорей домой вернуться,
И вот пред ними Жидели Байсын.
Руки отца он не успел коснуться:
- Где пропадал, неблагодарный сын?

Ты на чужбине без забот резвился.
Зачем просил у бога я тебя?
К нам клятый враг с огнём, мечом явился,
Угнать чтоб безнаказанно стада.

Мы ничего без табунов не значим.
Кто пожалеет старых горемык?
Не на родных просторах кони скачут,
Теперь владеет ими хан Тайшик.

Сойдя с коня, он Гульбаршын подводит,
Чтобы отец родной благословил.
Бай с Алпамыса гневных глаз не сводит,
Во всех нежданных бедах обвинил:

- Зачем на свет когда-то ты родился?
С дороги прочь, уйди, негодный сын!
Домой чуть раньше если б возвратился…
Келин*(59) приветить никаких нет сил.

В путь отправляйся, нам её оставишь,
Никто не причинит обиды ей.
Тайшика должен силою заставить
Вернуть назад украденных коней.

Пригонишь мне всё до последней клячи,
За поругание отца им отомсти.
И если что-то для тебя я значу,
Стан вражеский на щепки разнеси!

Домой вернись, мою исполнив волю,
Тебя дотоль знать не желаю я.
Твою беспечность позабыть изволю,
Как только восстановишь честь отца!

От старца слов вдруг Алпамыс смутился,
Пал тут же на колени перед ним:
- Канжар*(60) бы лучше в сердце мне вонзился,
На остальное хватит моих сил.

Я отомщу проклятому Тайшику,
Окажется немилым ему свет.
И станет он навеки черноликим*(61),
Такой, отец, я дам тебе ответ!

И если будет благосклонно Небо,
Честь рода защитить сумею я.
Но если мне не суждена победа,
Рабом останусь в стане у врага.

Сомнение мучительное гложет.
Скажи, аке*(62), как следует нам быть?
Кто без меня вам старикам поможет,
Ултана кто сумеет усмирить?

Душа его чернее будет сажи,
Корысть лелеет братец мой в душе.
Я знаю, он стоит уже на страже,
Погибель принесет Ултан тебе.

Бай, весь уйдя в тяжёлые раздумья,
Тех роковых не слышит сына слов.
В тревоге неотвязной брови хмурит,
Что враг лишил несметных табунов.

- Иди, балам*(63), дай бог тебе удачи!
Заботы все переложи на нас.
Покоя знать нам не дано иначе.
Ты выполнишь отцовский мой указ.

Не удержавшись, Гульбаршын всплакнула:   
- О Алпамыс, я жду твое дитя… -
Бескровными губами лишь шепнула,
- Вернись живым, … - взор горький не сводя.

Всего важней батыру долг сыновний,
И мести грудь полна его к врагу.
Со скрежетом проговорил зубовным:
- Я за отца и сына отомщу!

Так было богу вечному угодно,
К тебе вернусь однажды, Гульбаршын.
Хочу, чтоб был счастливым и свободным,
Когда родится наш с тобою сын.

Твоим заботам старцев доверяю,
Сестра поможет в этом, Карлыгаш.
В опасный путь сегодня отправляюсь,
Ты мужа просьбу искренне уважь.

Не будь батыру, женщина, преградой,
Собрался я на ратные дела.
Достойной будет самою наградой,
Ждать когда будешь преданно меня.

Сошлись в круг аксакалы совещаться,
Опасный путь батыру предстоит.
Что Тайшик хана нужно опасаться,
Что старый лис коварством всех затмит.

- Лишь бога одиночество украсит*(64).
Врага унять сумеешь ли один?
Тебя, сынок, хотим обезопасить,
Чтобы домой вернулся невредим.

Батыров удалых, поверь, немало
В краю отрадном Жидели Байсын.
В поход суровый воинов собрали,
Любой из них в бою неудержим.

Но Алпамыс, с почтением склонившись,
Седобородым веско отвечал:
- Вернется сын, победы лишь добившись,
За честь отца сумею постоять!

Один пойду. Надеюсь, бог поможет,
Он силой непомерной наградил.
Отца и матери удел меня тревожит,
Чтоб моим старцам кто не навредил.

Сестру свою на вас я оставляю,
Ранима, уязвима Карлыгаш.
Ее легко обидеть негодяю,
За грош продаст Ултан, лихой торгаш.

Жену свою вам также доверяю,
Срок, богом данный, вижу, подоспел.
С надеждою великой завещаю,
Родится сын, дать имя Жадигер.

Почувствовать не дайте сиротою,
Сложу я если голову в бою.
Надеюсь, Гульбаршын не быть вдовою,
Ну а Тайшика, знайте, усмирю.

Сойдя с коня, он воздевает руки
И к Небу обращается с мольбой:
"О Жараткан*(см.5), будь верной мне порукой,
Чтоб к сыну воротился я живой"!

Стрелой неудержимой конь несется,
В степи открытой птицей в небо взмыл.
В лучах купаясь блещущего солнца,
В скопление облаков бегущих вплыл.

Летели над степями, над горами,
Исправно Алпамысу конь служил.
В урочище спустившись за хребтами,
Покорно крылья сильные сложил.

И воздух, только лишь земли коснулся,
Пронзает, будто лезвие клинка.
Укы*(65) на шлеме седока взметнулся,
Путь пролетел трехмесячный в три дня.

Усталость Алпамысом овладела,
Легко конь вынес тяготы пути.
Гладь озера пред ними заблестела,
А с двух сторон зеленые холмы.

Сойдя с седла, подходит к побережью,
Водой прохладной жажду утолить.
Кругом все мирно, тихо, безмятежно,
Покоем дивным, отдыхом манит.

Прислушиваясь к тишине вполуха,
Коня пастись на волю отпустил.
Увидев среди зарослей старуху,
С немалым удивлением спросил:

- Апа*(66), что потеряла на безлюдье?
Быть может, чем-то я помочь смогу? -
На бабке платье рваное в лоскутьях,
Что вздыбилось на старческом горбу.

С трудом на посох черный опираясь,
На куст шенгиля*(67) бабка слезы льёт:
- Тебя, батыр, давно здесь дожидаюсь.
Я верила, спаситель наш придёт.

Пасла дотоле Байбори отары
И за него не раз молилась я.
А нынче, видишь сам, как исхудала,
Горька, сынок, моей судьбы стезя.

Имела сорок сыновей когда-то,
Что стражей были ваших табунов.
Они носили рваные халаты,
Коней зимой спасая от волков.

Я выплакала слезы в тяжком горе,
Всех сорок потеряла сыновей.
И тело охватили мое хвори,
Тайшик тому виною, лиходей.

Он налетел, как яростная буря,
Похитив табуны у Байбори.
Немало Тайшик хан набедокурил.
Прошу, сынок, злодею отомсти.

Я, словно обезумевшая ведьма,
Согнуло горе спину пополам.
У вас когда-то жили мы безбедно,
Пока не стали жертвою врагам.

Невестки мне остались в утешение,
Все сорок ждут на этом берегу.
Пойдем и отдохни перед сражением.
Как будут они рады земляку!

Был Алпамыс доверчив и наивен,
К старухе хилой жалость испытал.
Речь льстивая звучала так зазывно,
Что он свое согласие ей дал.

Не горем то убитая старушка,
Колдунья злая перед ним была.
Батыр не знал, что ждет его ловушка,
Куда Мыстан*(68) коварно завлекла.

Как Алпамыс отправился в дорогу,
Приснился Тайшик хану страшный сон.
Верблюд чернее сажи у порога,
Беснуется, слюною брызжет он.

Ковры в покоях топчет с озлоблением,
Срывает с хана пояс золотой*(см.39).
Неразбериха и столпотворение,
Поток людской вокруг течет рекой.

Готов, вращая в ярости глазами,
Копытами Тайшика раздавить.
Услышал хан свой голос среди гама:
"Позволил кто сюда его впустить"?

К вратам дворца поспешно выбегает
И слышит стоны гибнущих людей.
К ногам гонец в крови весь подползает:
"Вовек врага не видели сильней.

Могучий барс в твою страну явился,
Дотла аулы в гневе разорил.
Видать, пред ним ты в чем-то провинился,
Коль привязать к хвосту коня грозил.

О, если б видел, что творит он с нами!
Наложницею сделал твою дочь.
Великой силой одарен богами,
Он сына в рабство угоняет прочь.

Все сокрушая, овладел страною,
Не ведали ужаснее врага.
Тебя навеки разлучив с женою,
Народ твой обращает он в бега.               

Батырам головы на всем скаку срубает,
А тех, кто жив, он превратил в рабов.
Огнем неистовым владения пылают,
Полны аулы безутешных вдов".

Проснулся хан Тайшик в поту холодном,
Мысль одолела мрачная его:
"Лишит нас неужели враг свободы,
И не смогу я сделать ничего"?

Хан подданных на площадь собирает,
Чтоб поделиться тем зловещим сном.
С сомненьем тяжким в голосе взывает:
- Скажите, что нам предвещает он?

Не будет, чует сердце, мне покоя
И, сидя на ковре, не пить кумыс.
И вам, и хану он могилу роет,
Нас уничтожить хочет Алпамыс.

Коль на коне чубаром он прибудет,
Подвергнет растерзанию нашу рать.
И мне, и вам цепями руки скрутит,
Чтоб в кровь и в грязь безжалостно втоптать.

А может, стоит выступить навстречу
И перед ним раскрыть свою казну?
Что, если его ласково привечу
И под ноги все золото швырну?

Или упасть мне надо на колени
И возвратить украденных коней?
Но будет ли нам польза от измены?
Удастся ль избежать тогда цепей?

А может нам с батыром породниться,
Единственную дочь ему отдать?
Возможно, он тогда угомонится,
Не станет беды причинять мне зять?

Напрасно все, нам это не поможет.
Одно я знаю, вряд ли будет толк.
Батыр могучий, как ягнят обложит,
И зубы в нас вонзит рыскучий волк.

Мудрейших призывает аксакалов,
Разгадки сна, как утешенья ждёт.
Вздыхая, отвечают они хану:
- Лисы всего лишь будет сон помёт*(69).

- Нет, нет, иного жду от вас ответа.
Скажите мне, как отвратить беду?
Лишь ради мудрого и дельного совета
Предал свой сон я вашему суду.

Но все молчат, не зная, что ответить,
Правдивых слов ждет терпеливо хан.
Горбатая, в обтрепанном бешмете
Вперед шагнула злобная Мыстан.

Невнятно что-то шамкает старуха,
В глазах ее горит зловещий свет.
Спина дугой, ну точно развалюха:
- Живу на этом свете триста лет.

В веках своих немало повидала,
Не откажись от слов старухи, хан.
И не таких, как он врагов, бывало,
Одолевала старая Мыстан.

Единственную дочь вручить негоже
Заклятому и дерзкому врагу.
Я Алпамыса для тебя стреножу,
Отдашь ее коль моему сынку.

В дрожь бросило его от слов убогой:
"Как нечестивцу дочь свою отдам?
Молиться день и ночь придется богу,
Иного выхода не остается нам.

Душа кривая у сынка-злодея,
С котлом чугунным схожа голова.
Взглянуть лишь стоит, сердце леденеет,
Коростою цветет на нем парша".

Молчит Тайшик, не зная, что ответить,
Разором лютым враг ему грозит.
Пугает хана старой ведьмы лепет.
Но сон ужасный как ему забыть?

- Видать, старуха, знаешь свое дело?
Согласен буду дочь тебе отдать,
Когда обещанное выполнишь умело
И Алпамыса сможешь повязать.

От радости змеюка встрепенулась:
- Я знала, нами мудрый правит хан -.
Поспешным взглядом вкруг себя скользнула,
Готов у ведьмы хитроумный план.

- Отныне я служить тебе готова.
Пленю батыра как, увидишь сам.
Сюда доставлю мертвого, живого
И брошу, хан, его к твоим ногам.

Красивых сорок девушек собрала,
А с ними вместе Каракозаим.
Шатер нарядный каждой подобрала:
"Мы хитростью батыра победим".

Одеться в траур девушкам велела,
БозУ*(70) с кумЫсом просит не забыть.
Нашлось для каждой у старухи дело,
Мягчайшие ковры в шатрах стелить.

- Изобразите перед ним бездолье,
Должно быть это видно по глазам.
Чтоб жгучим на лице казалось горе,
Как Алпамыса приведу я к вам.

Колдунья резвой рысью побежала
Туда, где должен ехать Алпамыс.
Вдруг, обернувшись, немощною стала,
От старости дрожит и смотрит вниз.

Чубарый от колдуньи отшатнулся.
Копытом землю принялся месить.
Но Алпамыс всего лишь отмахнулся,
В седло старуху хочет посадить.

- Апа*(см.66), вам тяжело идти с клюкою.
Не лучше ли проехаться в седле?
Не бойтесь, скакуна я успокою,
Идти мне будет легче по земле.

Поднять колдунья ногу не успела,
Всей силой Байшубар ее лягнул.
Змеей сердитой ведьма зашипела,
Коня батыр камчою стеганул.

Упала в пыль дорожную старуха,
Вид у нее - собралась умирать.
Карга батыру прошептала глухо:
- Твой конь успел мне ребра поломать.

Глаза прикрыла, словно перед смертью,
Лежит и стонет на земле Мыстан.
Взывая жалким видом к милосердию:
- Ты добрый малый, вижу по глазам.

Тебя чубарый этот недостоин.
На первый взгляд, как будто чудо-конь.
Прислушайся к словам, могучий воин.
От вражьего меча спасет ли он?

Однажды, захромав на поле боя,
Конь бросит одного среди врагов.
Лишь о тебе, сынок, я беспокоюсь,
Не избежишь с таким конем оков.

Дам иноходца, что быстрее ветра,
С ним недругов сумеешь победить.
Вознаградить тебя хотела б щедро
И скакуна лихого подарить.

Совсем твой конь, похоже, обезумел,
Меня, старушку хочет погубить.
И кто же мог его так надоумить?
Ты должен ему голову срубить.

Кровь в жилах Алпамыса закипела,
Упреки бабки, будто в сердце нож.
Булатный меч выхватывает смело,
Снять голову тулпару невтерпёж.

Но меч его, как будто ветром сдуло,
И шея невредима скакуна.
В траву густую лезвие воткнулось,
Любую ярость примет мать-земля.

Вдруг осознал батыр свою ошибку,
Взглянул в глаза тревожные коня.
Застыл с неловкой на губах улыбкой:
"Да разве предал он когда меня"?

Перед чубарым мысленно винится,
Поступка непристойного стыдясь:
"Как мог на друга верного сердиться?" -
Вздохнул, по крупу ласково пройдясь.

Меч вынимает, лезвие блеснуло,
Батыр садится снова на коня.
Колдунья даже глазом не моргнула,
Его к шатрам, согнувшись, повела.


             2


К уединенной подойдя поляне,
Запричитала жалобно Мыстан:
- О, вдовушки мои, вы только гляньте,
Здесь Алпамыс, нет, это не обман.

С поклоном встретьте дорогого гостя,
Батыр за ваши слезы отомстит.
Заботы нынче в сторону отбросьте,
В шатрах он ваших должен погостить.

Все сорок девушек идут ему навстречу,
С луной и солнцем облик их сравним.
Но видит он, что краше всех на свете
Лик светлый, нежный Каракозаим.

В шатер батыра под руки заводят,
Разостланы пушистые ковры.
Он по одной красавиц всех обходит,
Судьбы чудной нежданные дары.

Взор опускают девушки стыдливо,
В глаза ему не смеют заглянуть.
И словно в сказке, каждая красива,
Пугливой птицей вот-вот упорхнут.

В изящном танце, в хороводе кружат,
А голоса прозрачные, как мёд.
Вокруг порхают и смиренно служат,
Притворная из глаз слеза течёт.

Горой подушки брошены из шёлка,
Для гостя расстилают дастархан.
В смущении перед батыром смолкли,
Их губы алые похожи на тюльпан.

БозУ*(см.70) хмельную в чашу наливают,
Чтоб ненароком ведьму не озлить.
И стан воздушный перед ним сгибают,
Велит старуха гостя веселить.

Дурмана Алпамыс не замечает,
Не сводит глаз с видений неземных.
Кому-то ведьма разве доверяет?
Нельзя оставить «вдовушек» одних.

Клюкою чертит воздух, указуя,
Девиц всех заставляя замереть.
Сама с собой довольная воркует:
"Сегодня же он должен умереть".

Одна из них тайком благодарила
Всевышнего за эту встречу с ним.
Всем сердцем Алпамыса полюбила
Дочь Тайшик хана Каракозаим.

Ему в глаза, душой ликуя, смотрит,
Он матери милей ей и отца.
Батыр, как будто из булата отлит,
Нет восхищенью ханшайым*(71) конца.

Сжимает сердце мрачное предчувствие,
Вокруг него без устали кружит.
Взор полон ее тайного сочувствия,
Но Алпамыс о том и не тужит.

Из-за угла бдит старая колдунья,
Косит на них все время глазом злым.
Не даст никак предупредить горбунья,
Не подступиться Каракозаим.

Была звезде подобна дочка хана,
А лик ее, как полная луна.
Сказал он, очарован дивным станом:
- Нет, не земная у тебя краса.

Не сон ли это? Алпамыс гадает,
В восторге он от Каракозаим.
Огнем кровь в жилах юноши пылает,
И жар в груди горит, неутолим.

Улучив миг, она его щипнула,
Чтоб неминучей избежал беды.
Мыстан ее с шипеньем оттолкнула:
- Ударов хочешь получить камчи?

Коснуться его больше не посмеешь, -
Прогнала ее тотчас из шатра,
- От чар моих, смотри, окаменеешь,
Не пожалею, месть моя скора…

Подсев к батыру, гнусная старуха
Елейным голосом на ухо говорит:
- Покой твой не нарушит даже муха,
Пей, дорогой, питьё тебя взбодрит.

Хмель, видно, Алпамыса одолела,
Свалился средь подушек и перин.
Старуха выйти девушкам велела:
- В шатре остаться должен он один.

Уснул батыр сном крепким, безмятежным,
Могучий раздается его храп.
Печальна ханшайым и безутешна:
"Пред злыми чарами ты оказался слаб".

Шепнула тихо, стоя над батыром:
"Зачем, скажи мне, зелье ведьмы пил?
Отцу ворона старая служила.
Мне очень жаль, тебя он погубил".

На Алпамыса спящего свалили
Ковры, посуду, скарб весь дорогой.
А сверху, разобрав, шатры сложили
Зловещей и недвижною горой.

С хихиканьем старуха подбежала,
Рукой дрожащей разожгла костер.
Гонцы Тайшика этого и ждали,
Таким был их с колдуньей уговор.

На дым чадящий к озеру спешили,
Огонь почти иссяк и еле тлел.
Горящие угли разворошили
И ужаснулись: а батыр-то цел!

Растерянность всех мигом охватила,
От счастья плачет Каракозаим.
Старуха тихо про себя бубнила:
"Неужто Небом пленник мой храним"?

Связали сыромятными ремнями:
- Потуже руки надо бы скрутить.
- А если нам забить его камнями?
- Его совсем непросто погубить.

- Как куль в седле доставим прямо к хану.
Что ждет его, решать совсем не нам. –
И, словно на заклание барана,
Снеся к Тайшику, бросили к ногам.



     В стане хана Тайшика


              1


Во взоре хана оторопь застыла,
Весь цепенеет, с трона привстаёт:
"Напрасно все, судьба моя свершилась". -
Из сна в батыре барса узнаёт.

"Мне бы не знать, что сотворит он с нами,
Когда наложницею станет моя дочь.
Великой силой наделен богами,
Однажды сына в плен угонит прочь.

Во сне батырам головы срубая,
Тех, кто был жив, он превратил рабов.
Огнем неистовым владения пылали,
И плач я слышал безутешных вдов…"

Отчаянные мысли прерывая,
К подножью трона падает Мыстан:
- Хотя твое презрение вызываю,
Задачу все же выполнила, хан.

Трясется ведьма перед ним от страха
Иль от коварства? Нам дано ли знать?
От рук костлявых одного лишь взмаха
В престол готов себя Тайшик вогнать.

Ждет с нетерпением ханского указа,
Осклабила в улыбке впалый рот.
Уродлива старуха, пучеглаза.
"Ужели дочь продолжит ее род"?

Брезгливо от колдуньи отвернувшись,
Плотнее обернул себя в чапан.
Сквозь зубы процедил, слегка запнувшись:
- Доволен твоей службою, Мыстан.

Не торопись, успеем разобраться
С тобой, старуха, и с твоим сынком.
Дай, не спеша мне с мыслями собраться,
Как заведенная, твердишь лишь об одном. -

С ней говорить он больше не желает,
Народ собрать перед дворцом велит.
На троне хан, угрюмо восседая,
Слова такие людям говорит:

- Столкнулись с чудом невообразимым,
Огнем батыра мы пытались сжечь.
Но из огня он вышел невредимым,
Его ни стрелы не берут, ни меч. -

Хан палачей могучих призывает,
Что умертвят ударом лишь одним.
И тут же свою волю изъявляет:
- Без промедленья смерти предадим!

Немало казней прежде совершили,
Жизнь у него нетрудно вам отнять.
Вы резали врагов моих, душили.
Кто месть сумеет спящему воздать? -

Все палачи на зов его явились,
Здоровяки плечом к плечу стоят.
Толпа воловьей мощи их дивилась,
Как мышц бугры накидки им теснят.

Ножи, сверкая лезвием, в батыра,
Набросившись, пытаются вонзить.
В глазах их изумление застыло,
Ничем ему не могут навредить.

Сном безмятежным лик его окутан,
Улыбки тень блуждает на устах.
"Нечистой силой что ли он попутан?" -
Карателей одолевает страх.

Заточенные топоры хватают,
Незримую броню не прорубить.
В лохмотья всю кольчугу раздирают,
Не удается спящего сразить.

Тайшика к трону ужас прижимает,
Вновь вспоминает сон тот роковой.
Что проиграл, теперь лишь понимает,
Полно холодной сердце пустотой.

А ханшайым с тревогой наблюдала,
Над Алпамысом как свершали суд.
К подножью трона подойдя, сказала:
- Пусть мне его на время отдадут.

Сам видишь, то мужчины не сумели,
Что сделать просто дочери твоей.
Придет их силе хитрость на замену,
Семь дней мне дай, и столько же ночей.

От пленника тебя навек избавлю.
Когда поверишь слову моему,
Рукой своей батыра обезглавлю.
Сон сладкий станет вечностью ему. -

Но не дремала злобная колдунья,
Успела хану на ухо шепнуть:
- Остерегись, она, я вижу, лгунья,
Отца родного хочет обмануть.

Смутился хан от слов косматой ведьмы.
Все ясно, нет доверия никому.
Чтобы исчез заклятый враг бесследно,
Принять решение надо самому.

Была в степи у хана в тайном месте
Темница вырыта бездонной глубины.
Он пленников кидал туда из мести,
И дни на дне их были сочтены.

Там, в глубине сырого подземелья
Белеют кости множества врагов.
Им были камни острые постелью,
Никто из тех не вырвался оков.

"Раз не берут его ни меч, ни стрелы,
Доставлю я страдания ему.
Узнаем, как в темнице станет смелым,
Покорности строптивца научу".


              2


Батыр, однако, даже не проснулся,
Когда связав, вниз сбросили его.
Мечтательно во сне лишь улыбнулся
И камнем тяжким полетел на дно.

Возможно, он бы вдребезги разбился,
Неисповедимы тайных сил пути.
И нам ли знать, кто за него вступился,
Чтобы от верной гибели спасти?

Неведомые руки опустили
Пушинкой невесомою на дно.
Лишь тихий стон из ямы доносился,
Прерваться стуку сердца не дано.

Одной заботой хану стало меньше,
Дает приказ чубарого найти.
Обезоружен враг Тайшика злейший,
Теперь коня бы надо привести.

Поймать велит могучего тулпара,
Хотел бы самолично сесть в седло.
Но не дается никому чубарый,
Встав на дыбы, ржет и косится зло.

Толпа сбежалась по приказу хана,
Во гневе конь их раскидал кругом.
Похож на жерло бьющего вулкана,
Кружится в дикой ярости волчком.

Смятение вновь ханом овладело:
"С хозяином мы справились с трудом.
К коню и подобраться не успели.
Нет, не удастся взять его силком.

Нам неизвестно, кто хранит батыра.
И конь его, как вижу я, непрост.
Что от меня колдунья злая скрыла?
Ох, этот конь, как на сердце нарост".

Он лучших кузнецов к себе сзывает,
Булат чьи руки, словно тесто мнут.
На силачей он дело возлагает,
Ковали клетку чтобы вместо пут.

Она конюшней станет для тулпара,
Чтоб прутья были толщиной в аршин.
В неволе в ней томится пусть чубарый,
Хозяина пока не сокрушим.

Держать тулпара в голоде и в жажде,
Дыхание еле теплится пусть в нем.
О том не стану говорить я дважды,
К покорности коня мы приведем. -

Спокойно стало на сердце у хана:
"Сумели, наконец, врага согнуть.
Явился к нам, как видите, незваный,
Чтоб табуны коней отцу вернуть.

Хозяйничать ему здесь не позволю,
Урок был Алпамысу мною дан". –
Хан ликовал и радовался вволю,
Но тут явилась злобная Мыстан.

- К подножью трона бросила батыра.
Все сделала, как велено тобой.
Про моего не позабыл, хан, сына?
Ты не смотри, что он покрыт паршой.

Любой из нас дитя свое лелеет,
Есть сын и у тебя, о мудрый хан.
Просить старуха, думал, не посмеет?
Был уговор, отдай девчонку нам!

- Избавь меня от болтовни, старуха.
От слов своих Тайшик не отступал.
Сомнению не дай коснуться слуха,
Я дочь тебе недаром обещал.

Пусть подрастет, окрепнет в отчем доме,
Совсем ребенок Каракозаим.
Причин других, скажу, немало кроме,
Смирись на время с мнением моим.

Порог ваш дочь однажды переступит.
Дождись и торопить меня не смей!
Услуги все твои она окупит,
Уж доля такова у дочерей.

Довольная старуха усмехнулась.
Раздвинула в улыбке впалый рот
И тайным своим мыслям улыбнулась:
"Роднёй нам станет скоро ханский род".

А в это время Алпамыс очнулся,
Лежал во чреве темном он земли:
"Как глупо и легко я обманулся,
Да видно, аруаки*(см.4) сберегли".

Одним рывком порвал ремни, арканы:
"Случилось как здесь оказаться мне,
На дне холодной и бездонной ямы?
Ах, ведьма подлая, гореть тебе в огне"!

Тесна была угрюмая темница,
Все думы передумать он успел.
"Есть ли коварству на земле границы?" -
От мысли этой тяжкой помрачнел.

"Чем прогневил тебя, скажи Создатель,
Что заживо в земле я погребен?
Какой ко мне, хотел бы знать, предатель
Был ненавистью тайной ослеплен?

Отец и мать не ведают об этом,
Что в подземелье пропадает сын.
На дне глубоком не видать просвета,
Себе кажусь во мраке неживым.

В душе тревогу ото всех скрывая,
Из-под руки вдаль смотрит Гульбаршын.
Она жена мне будет, не чужая.
У нас, дай бог, родиться должен сын.
               
Отца, жаль, не исполнил указание,
Тайшика на аркане привести.
И вот я здесь, подвержен истязанию,
Меня бы смог лишь Байшубар спасти".
Склонив устало голову, с тоскою
Единственная ждет меня сестра.
Печалям Карлыгаш лишь я виною,
Ей капли сделать не успел добра.

Небес достигло, видно, причитание.
Мерцая, мягкий луч пронзает тьму.
Откуда это дивное сияние?
Комочек света движется к нему.

Батыр в восторге кверху тянет руки,
Лучась, садится пятнышко в ладонь.
Взъерошенная кошка от испуга
Дрожит, как будто на ветру огонь.

К груди ее тихонько прижимает,
Чтоб в слякотной темнице отогреть.
Преграды силы тайные не знают.
Успел к нему кто кошкой подоспеть?

В ногах потерлась, обошла по кругу,
Шельпек*(72) ему, мурлыча, подаёт:
- Еду тебе, батыр, носить я буду,
Чтоб не сгубил неволи тяжкой гнёт.

Дням бесконечным счет давно потерян,
Со дна сырого солнца не видать.
Батыр могучий больше не уверен,
Что он родных сумеет повидать.

А кошка что ни день сюда являлась,
Чтоб с голоду ему не умереть.
Батыра развлекая, кувыркалась,
Тоску помочь хотела одолеть.


             3


Пока томился Алпамыс в темнице,
В железной клетке бился Байшубар.
Сынок Мыстан, бесстыдник плосколицый,
Бахвалясь, всех в округе истязал.

Как клешни паука паршивца руки
И грудь, как грубый, кованый сундук.
А злые глазки от безделья, скуки
Сверлили насквозь всех и вся вокруг.

Житья не стало от болвана людям,
Творил вокруг насилие и зло:
"Никто меня отныне не осудит
И думать не посмеет, что я плох".

Дубиной угостить умел с размаху,
Не разбирая, стар кто или млад.
И ни стыда в нем не было, ни страха:
«Я хана зять, а ну-ка, всем назад!»

Сварливым, злобным удостоен нравом,
Над ним десницей рок, видать, водил.
И если б кто взглянул пытливым взглядом,
Ултана от сынка б не отличил.

Паршивца вспоминает, омрачившись,
Печальной стала Каракозаим.
С решением хана таки не смирившись:
"Не станет мужем никогда моим.

Нет, не поверю, что судьба жестока,
Не для него себя я берегла.
Сгинь с глаз моих злодей и лежебока,
Не будет жизнь с тобою мне мила".

Решительно к Тайшику заявилась,
Безрадостна, в глазах ее тоска.
И, на колени пав, ему взмолилась:
- Избавь, прошу, на время от сынка.

Была я в доме отчем беззаботна,
Известно всем, девичий краток век.
Пожить в степи хотела бы вольготно,
Еще на семь дай дозволения лет.

Пойдут пусть сорок девушек со мною.
Дай сотню холощеных нам козлят,
Чтоб пас в степи их летом и зимою
Пастух наш, чистый сердцем Кейкуат.

У гор подножья сорок юрт поставишь,
Где плещется прозрачный Тасбулак*(73).
Надеюсь, к приказанию добавишь,
Чтоб нарушать не смел покой чужак.

Я, словно птица, поживу на воле.
Как кончится судьбы моей весна,
Придется выйти замуж поневоле
За струпьями покрытого сынка. -

Вздохнул отец, невольно согласившись,
Любимицу свою благословил.
С горячей просьбой дочери смирившись,
В путь с караваном выйти разрешил.

Давным-давно, она об этом знала,
Про Тасбулак твердили без конца.
Ручьем по скалам где вода бежала,
Темницу вырыть был указ отца.

Батыр томится в темном подземелье,
Он с одиночеством давно неразделим,
И камни служат для него постелью.
Хранит надежду Каракозаим.

Из года год, не ведая покоя,
Батыра ищет знай себе она.
Немыслимой темница глубиною,
Не допытаться тайны у отца.

В тревоге вся, ночами ей не спалось
И ранним утром нет на ней лица.
Подруги без забот в ручье плескаясь:
"Да что же она ищет без конца"?

Однажды, ханшайым*(см.71) позвав с собою,
К воде прохладной девушки пришли.
Игрой развлечь пытались озорною,
Чтоб тайный груз хозяйке снять с души.

Искрилось солнце ласково над ними,
Журчал и пел живительный родник.
Вдруг из кустов паршивец, дурачина,
Развесив губы толстые, возник.

Девиц руками жадными хватает,
Их звонкий смех с ума его сведёт.
Колпак с сынка колдуньи прочь слетает,
Кружась, с потоком вместе вдаль плывёт.

Паршу дурак стыдливо прикрывает,
До крови расчесал гнилую плешь.
Поймать любую из девиц мечтает,
Все сорок кинулись, визжа, наперерез.

Схватив, на берег кинули отлогий,
Смеются, тыча пальцами на плешь.
Смущается паршивец босоногий,
Над чем смеются, не поймет, хоть режь.

А ханшайым глядит вослед печально,
Бежит сын ведьмы без оглядки вдаль.
Презрела дуралея изначально:
"Женой твоей мне не бывать, дикарь".

Летит за годом год, нет утешения,
Явилась в степь еще одна весна.
Батыра ищет до изнеможения,
Забыла и про мать, и про отца.


Каракозаим переодевается в дуану*(74)


                1


Исправно Кейкуат за стадом ходит,
Могучих сорок вырастил козлов.
К ручью на луг весенний их приводит,
Козлы все ростом будут с жеребцов.

Однажды стадо сытое резвилось,
Схлестнулись два упрямых рогача.
Друг друга в схватке яростной теснили,
Один из них пропал вдруг без следа.

Нет круторогого козла, как в воду канул.
Дивится Кейкуат:
                "Что за напасть"?
Поближе подойдя, туда он глянул,
Куда козел, резвясь, успел упасть.

Зияющая пропасть с зевом мрачным,
А дна, как ни гляди, не увидать,
Была столь неприметной и невзрачной,
Всё Кейкуат успел, взглянув, понять.

В неведомой ни для кого темнице
Тайшиком Алпамыс был заключён.
Хоть Кейкуат и не был ясновидцем,
Что пленника нашел, был убеждён.

Назвав вслух имя грозное батыра,
Упал на землю в страхе Кейкуат.
Дышала пропасть холодно и сыро.
Ужель достиг он преисподней врат?

Пастух, себя не помня, громко крикнул:
- Эй, Алпамыс, верни назад козла! -
От ужаса немея, тихо всхлипнул:
"Как самому бы не упасть туда?"

Вдаль откатившись, полежал немного,
Пока успел уняться сердца стук:
"Каким он стал, известно только богу.
В нем есть ли силы для таких потуг?"

- Кто это? – прогремел из ямы голос,
Вслед эхо многократное неслось.
Вдруг дыбом встал на Кейкуате волос,
И сердце в страхе из груди рвалось.

- Я Кейкуат, пасу козлов Тайшика,
Моя хозяйка - Каракозаим.
От твоего я каменею рыка,
Сидишь себе на дне, невозмутим.

Я слышал, ты владеешь буйной силой,
О том гласит народная молва.
Ведь эдакому запросто верзиле
Вернуть назад упавшего козла.

Мне от хозяйки попадет иначе,
За стадо я в ответе перед ней.
Скажи, чем объясню ей недостачу?
А Кейкуата обижать не смей!

- Ты будешь первый, кто сюда явился,
Тебе, пастух, необычайно рад.
Я под землёю много лет томился,
Быть может, стал немного грубоват.

Обиды не держи на Алпамыса,
Из подземелья выйти помоги.
Кроме сухой лепешки и сагЫза*(75),
Не видел я, поверишь ли, ни зги.

А если, ежедневно помогая,
Ты опускать мне будешь по козлу,
Как выберусь отсюда, обещаю,
В ответ тебе я также помогу. -

На речь батыра Кейкуат озлился:
- Кто обещает пастуху помочь?
За семь слоев земли ты ведь свалился,
Мне голову оттуда не морочь!

С рождения сна, отдыха не знаю,
Стада Тайшика вынужден пасти.
Как должен я поверить пустобаю,
Что вздор несет пустой из-под земли?

Я покажу, как надо мной глумиться.
Не вздумал ли меня купить за грош?
Заставлю Небесам тебя молиться.
Знай, Кейкуата даром не возьмешь.

Булыжник взял с казан величиною,
С размаху глыбу сбрасывает вниз.
Ко дну летит она, протяжно воет:
- Тебе за пустословье, хитрый лис!

Батыр тот камень на лету хватает,
Его кидает, что есть силы вверх.
Пушинкой невесомой пролетая,
Он Кейкуата в оторопь поверг.

Проделал круг над самой головою
И недалече с грохотом упал.
Пыль над округой поднялась волною.
Батыр-то оказался не бахвал.

На месте замер Кейкуат, опешил:
"Он даром годы в яме просидел.
Ну, Алпамыс, ну богатырь, утешил.
Да разве силе есть такой предел?

Пожалуй, просьбу пленника исполню,
Бросать ему в день буду по козлу.
Как выйдет на свободу, так напомню,
Что помощь обещал он мне свою.

В морозы, в зной стада пасу чужие
И сплю в загоне вместе со скотом.
Одни мне в радость только сны цветные
И проживу всю жизнь так батраком.

Батыр чудесной силой обладает,
Мне что-то подсказало, добрый он.
Коль помогу ему, что я теряю:
Козлов вот этих, да еще загон?"

Стал каждый день пасти стада в низине,
Бросая в яму одного козла.
Как будто проходил случайно мимо,
Но сила тайная его сюда влекла.

Сто дней неуловимо пролетели,
У Кейкуата больше нет козлов.
- Последний был, батыр, тобой доеден,
Таких не видел прежде едоков.

Что я теперь скажу своей хозяйке,
Узнает если Каракозаим?
Никто не блеет больше на лужайке.
Совет, батыр, мне твой необходим.

- Не беспокойся, Кейкуат, об этом,
Из рога изготовил я сырнай*(76).
Свирели звуки будут пусть ответом,
Ей ранним утром песенку сыграй.

Про стадо и сырнай храни молчание,
Не надо тайну раскрывать другим.
Но если спросит, дай мне обещание,
Одной лишь скажешь Каракозаим?


                2


В степи пустынной много лет скитаясь,
Не раз пастух себе задал вопрос:
«Чего здесь на безлюдье дожидаясь,
Живет дочь хана, мне доверив коз?

А сорок девушек что делают в пустыне?
Что их сюда заставило прийти?
Чем горечью дышать степной полыни,
Не лучше ль замуж было им пойти?»

Найдя батыра и его темницу,
Все разом и без слов сумел понять.
Он вспомнил слезы на ее ресницах,
Вот кого ищет ханшайым* (см.71), видать.

Присел пастух на камень ранним утром,
В руках запела звонкая свирель.
И, разом Кейкуату мысли спутав,
Лаская нежно слух, раздалась трель.

На этот звук все девушки сбежались:
- Где дудочку добыл? Ну, отвечай! -
Джигита и лупили, и толкали:
- Кто смастерил, пастух, тебе сырнай?

В них пуще любопытство разжигая,
Молчит в ответ упорно Кейкуат.
Звенит и льется нежный звук сырная,
А девушки кружатся, верещат.

- Вдвоем оставшись, на вопрос отвечу,
Вели уйти всем, Каракозаим.
Тебе одной лишь тайну рассекречу,
Здесь Алпамыс, тобою что любим.

Я, что ни день, бросал козла в темницу,
Тебе предназначается сырнай.
Хотел бедой своей он поделиться,
Иди за мной, он недалече, знай.

Закрыв лицо руками, зарыдала:
«Все думы были о тебе, батыр»!
Да Кейкуата за рукав хватала:
- Мне без него и белый свет не мил. -

За пастухом проворно побежала,
Невзгоды отодвинув все долой.
Не зная сна, об этом дне мечтала,
Дарованном сегодня ей судьбой!

Земли, казалось, ноги не касались,
Взлететь готова, словно до небес.
Глаза от счастья ярче разгорались,
Весь мир вокруг для девушки исчез.

К указанному месту подбежала,
На краешек темницы прилегла.
И будто бы тисками сердце сжало,
Из глаз бежит непрошено слеза.

- Ужели жив мой Алпамыс любимый?
Годами этой встречи я ждала!
Тоска в душе была неутолимой, -
Ликуя и дрожа, произнесла.

Вдруг смелости своей же устыдилась,
Поджала губы Каракозаим.
Поглубже в яму голову склонила,
Хоть был батыр в темнице ей незрим.

- Красавица, был рад тебя услышать.
Ко мне явилась в самый трудный миг.
Никто меня, казалось, не отыщет,
Навек теперь я буду твой должник.

- Семь долгих лет, батыр, не удивляйся,
С тех пор прошло, как воды утекли.
Совсем, считали, след твой затерялся,
Сюда случайно козы забрели.

Тебя искала, слезы проливая,
Мне имя будет – Каракозаим.
Тайшику хану дочка я родная,
И ты мне стал не менее родным.

Как вызволить, скажи, тебя оттуда,
Как этот узел бед нам расплести?
Готова совершить любое чудо
И, не колеблясь, за тобой пойти. -

Со дна глухого, мрачного колодца,
Тая надежду, пленник произнёс:
- Не хватит сил твоих, как мне сдается,
Лишь Байшубару это б удалось.

Он вызволить сумел бы из неволи,
Волшебной силой обладает конь.
Мне в этой яме прозябать дотоле,
Пока копыт я не услышу звон.

Где, подскажи мне, конь теперь чубарый?
Что сталось с другом огненным моим?
Мы были прежде неразлучной парой,
Союз наш был никем непобедим.

- Коня отец закрыл в железной клетке,
И стража неприступная при нем.
А прутья той неволи слишком крепки,
Ни ночью глаз не сводят, и ни днем.

И близко подойти к нему не смеют.
Едва ль сумею выручить коня.
Никто вовеки им не завладеет
И не накинет на него седла.

Опять из подземелья гул раздался:
- Мы к хитрости прибегнем в этот раз.
Возможности удобной дожидался.
Сумеешь ли мой выполнить наказ?

- О, если это будет в моих силах!
Чем, подскажи, могу тебе помочь?
Недаром я, батыр, сюда спешила.
Преграды все сумею превозмочь.

- Камзол линялый вверх сейчас подкину,
Насквозь пропитан духом он моим.
Ты на себя тайком его накинешь,
Не спутает конь с запахом ничьим.

Неузнанной пойди к нему поближе,
Прикинувшись безвестным дуаной*(см.74).
Конь ветерка степного станет тише,
Затем взовьется в ярости глухой.

Камзол надела, волосы собрала,
Нос, щеки пылью смазала степной.
Секрет его затеи угадала
И всю себя обсыпала золой.

Проникнув за дворцовую ограду,
К железной клетке подошла, таясь.
Заржал чубарый, рвется из осады,
С безвестным дуаной почуяв связь.

Конь вдребезги разнес мгновенно клетку,
По сторонам дозорных раскидал.
Хозяина как будто видит метку,
К безвестному бродяге подбежал.

Принюхиваясь к запаху родному,
Подпрыгивая, конь вокруг скакал.
Не подошел бы никогда к чужому,
Он в дуане хозяина признал.

А во дворце шум, гам и суматоха:
"Конь путы неожиданно разбил". –
Не дали хану сделать даже вздоха, –
"Какой-то нищий чудо сотворил!"

Бежит Тайшик, заботы все отринув,
Коня по холке гладит дуана.
С улыбкой взором хитрым их окинул:
- Как укротил строптивого коня?

Лишь Алпамысу прежде был послушен,
С чего бы вдруг бродягу конь признал?
К тебе, я вижу, он неравнодушен,
В мгновенье ока ярость растерял.

- Я конюхом был у отца батыра
И жил в далеком Жидели Байсын.
Признаюсь, тайна в чем моя сокрыта,
Лечил его, когда он был больным.

Рад, что узнал меня чубарый сразу,
За мною бегал раньше стригунком.
В ответной ласке он не знал отказа,
Таким был невозможным вертуном.

На долю свою жалуется конь мне.
Кто мог его в неволе содержать?
Цепями весь окован и не кормлен.
Его насилу удалось сдержать.

- Видать, тебя ко мне привел Создатель! –
Руками хан от радости всплеснул,
- Коня я нынче буду обладатель.
Тулпар с тобою даже не взбрыкнул.

Возьми все, что тебе необходимо
И укроти столь буйного коня.
Чтобы достойно труд твой оценил я,
Он должен слушаться лишь одного меня.

- Скажу тебе, хан, дело непростое,
Дай мне семь дней и столько же ночей.
Забудет он все баловство былое,
И не таких смирял я бунтарей.

Дай сорок крепких, шелковых арканов,
В саба*(77) кумыс и масло в бурдюках.
И вот что, хан, чтоб не было обмана,
Снедь в сорока дадут пусть сундуках.

Чтоб укротить строптивого тулпара,
Нужны мне Алпамыса щит и меч.
Они удержат от копыт удара,
Кольчугу пусть дадут с могучих плеч.

На день восьмой должно случиться чудо,
На поводу к вам приведу его.
Народ тогда сзывайте отовсюду,
Отпраздновать чтоб это торжество.

Рад хан отдать любое приказание,
Родную дочь Тайшик не узнаёт.
Ресниц не видит девичьих дрожания.
Печаль ей сердце горькая гнетёт.

Невыносимо лгать отцу родному,
Тому, кто радость жизни подарил.
Но ведь и он пред дочерью виновный?
Страшась врага, ее не защитил.

Дочь мысленно с Тайшиком говорила:
"Отец, измену дочери прости...
Батыра я всем сердцем полюбила,
И прежней мне не стать уже, увы...

Поступок не забуду твой вовеки,
Легко колдунье дочку уступил.
Отдав паршивцу просто для потехи,
Что ты, отец, со мною сотворил?

Чем быть женою отпрыска колдуньи,
Чей даже вздох, все знают, ядовит,
Решила твердо, от тебя сбегу я,
Чтоб мотыльком сгореть в огне любви".

Отца, глотая слёзы, покидает,
Чубарого ведя на поводу.
И, дуаны накидку не снимая,
Бредет к темнице, будто бы в бреду.


                3


Вниз сбросила, связав в один, арканы,
Схватил конец руками Алпамыс.
О нем одном лишь думала желанном,
Когда аркан, вниз падая, провис.

Другой конец на шее Байшубара
Тройным связала накрепко узлом.
Вперед рванулся с силою чубарый,
Несет батыра вверх, кружа витком.

Присел конь от большого напряжения,
Ушли копыта глубоко в песок.
Но только от веревки ль натяжения
Батыр вдруг невесом стал, как пушок?

Не чувствуется боле тяжесть ноши,
Аркан из бездны вытянул легко.
И стало ясно всем, что волей божьей
Спасенным быть батыру суждено.

Судьба джигита в этот миг вершилась.
Нет, неспроста она его хранит.
Слегка завеса тайны приоткрылась,
Вот на земле он, наконец, стоит.

Оставил за спиной всю тяжесть плена.
Спасен и нет увечий, значит жить.
Ему еще не место в царстве тлена,
Зло предстоит батыру сокрушить.

Земли коснувшись, руки воздевает
И к Небу обращается с хвалой.
Глоток свободы грудью всей вдыхает:
"Благодаря тебе лишь я живой"!

В смущении взор опустив стыдливо,
Идет к батыру Каракозаим.
Задумчива, нежна и молчалива.
В слезах, дрожа, стоит в обнимку с ним.

А Байшубар вокруг двоих обходит,
Почуяв радость, скачет, громко ржёт.
Батыр с нее в восторге глаз не сводит,
На край земли за нею он пойдёт.

К шатру его красавица подводит,
Встречать героя девушкам велит.
Готовить угощенье, обиходить,
Сама от счастья будто воспарит.

Зовут садиться гостя к дастархану,
Все сорок открывают бурдюков.
Кумыс подали пенный в тостагане*(78),
Он голод утоляет курдюком.

На блюдах плоских снеди всякой горы
Истаявшие силы возвратят.
Дадут избегнуть слабости и хворей
И к подвигам великим возродят.

Подушек гору за спину кидают,
Вокруг него красавицы снуют.
Все Алпамысу здравствовать желают
И песни нежным голосом поют.

Уснул батыр, раздался храп могучий,
От звуков стены юрты задрожат.
Чтоб сон его никто не мог нарушить,
Кругом дозором ходит Кейкуат.

Семь долгих дней сон непробудный длился,
Оберегала Каракозаим.
На день восьмой, как будто возродился,
Восстал со сна, могуч, несокрушим.

В девятислойную кольчугу облачился,
Булатным опоясался мечом.
Ударил конь копытом и излился
Живительным вдруг камень родником*(79).

Гласит предание, льет родник веками
Прозрачную слезу из-под земли.
Акыны, жажду утолив глотками,
До нас легенду эту донесли.

Был полон Алпамыс святого гнева,
Проснулась сила буйная в руках.
Могучий рык достиг земного чрева,
Огонь горит неистовый в глазах.

Ведет его дорога к Тайшик хану,
Ему за ложь и беды отомстить.
Врага тоскует шея по аркану.
Он по заслугам должен получить.

Хан ждет батыра во дворце, бледнея:
"Видать был вещим давешний мой сон. -
Сидел на троне он, себя жалея,
- Тот самый барс идет с огнем, мечом.

За что твоя немилость мне, Создатель?
За что терплю такие муки я?
Безжалостный идет завоеватель,
Отца родного дочка предала".

Собрав в кулак растрёпанные мысли,
Созвать на площадь воинов велит:
- Известно мне, что Алпамыс замыслил,
Он никого из нас не пощадит.

Я видел сон зловещий и ужасный,
И пролетело с той поры семь лет.
Земля от крови наша станет красной,
Дал Алпамыс себе такой обет.

Кто среди вас, могучие батыры,
Достоинство нам защитит и честь?
Кто неотразимой обладает силой?
Кто сможет землю от врага сберечь?

Тревожный глас над площадью несется,
На клекот птицы хищной он похож:
- Кто Алпамыса победить возьмется?
Кого из вас не одолеет дрожь?

Не пропадут старания ваши даром,
По-хански я героя награжу.
И конь ему достанется чубарый,
Коней нет равных на земле ему.

Ударил кто-то по щиту шокпаром*(см.48),
И звук над степью долго тот не гас.
Вдруг выезжает на коне поджаром
Могучий воин и батыр Таймас*(80).

Не ведал в поединках поражения,
Могучей силой наградил Творец.
Подвергнуть мог бы рать опустошению
Суровый и безудержный боец.

Батыр с поклоном к хану обратился:
- Даров не надо, их оставь себе.
Когда б чубарый подо мною взвился,
Доволен был бы я такой цене.

Позволь с свирепым барсом мне сразиться.
Победы Алпамысу не видать.
Ты будешь битве главным очевидцем.
Дам сердцу твоему торжествовать!

- Вот хана твоего благословение,
Неколебимый воин мой, Таймас!
Доставить нам сумеешь наслаждение,
Как снимешь голову ему в бою для нас.

Пред многотысячною ратью прокатилось,
Взывая к духам предков:
                "Аруа-а-ак!"*(см.4)
Вдруг тишина над степью воцарилась,
Вздохнуло Небо будто:
                "Аруа-ак!"  -

За Байшубаром пыль стеной взвихрилась,
Хан дал войскам к началу битвы знак.
Взор Алпамыса яростью налился,
И вновь клич издает он:
                "Аруак!"

Все замерли, объяты тишиною,
Тревожный шорох катит по рядам.
Волной обдало хана ледяною,
На битву Алпамыс явился сам.

Под ним тулпар могучий бьет копытом,
А грива вьется буйною волной.
Его седло из серебра отлито,
Батыр сидит, играя булавой.

Таймас ему навстречу выезжает,
Противника приветствует кивком:
- Нас много, ты – один и, полагаю,
Тебе удар мы первый отдаем*(81).



Разгром в орде хана Тайшика


              1


Богатыри навстречу поскакали,
Глаза горят у двух степных орлов.
Вдруг Алпамыс рванул вперед в запале,
Из чьих-то будто вырвался оков.

Чудовищный удар нанес шокпаром*(см.48),
Таймас в седле качнулся, оглушен.
Батыром прежде Караман недаром
В кровопролитной битве сокрушен.

Таймас, очнувшись, ринулся навстречу,
Верблюдом обезумевшим ревет:
"И не таких шипами искалечил…
…Его удар шокпара не берет"?
               
Шипы по шлему с лязганьем скользнули,
Батыр сидит, как грозная скала.
От скрежета два скакуна всхрапнули.
Таймас не верит более глазам.

Разъехались пред новым столкновением,
Вся рать глядит на битву, не дыша.
В душе Таймаса родилось сомнение,
И мысли его тайные страшат.

Не раз глаза батыры опускали,
Услышав только имя – Алпамыс.
Он знал теперь то, что другие знали,
И потому взор гордый бросил ввысь.

"Самими Небесами он хранимый,
Не устоять, похоже, перед ним.
Ужели бог лишает меня силы?
Знать, я Творцом не так, как он любим"…

Пока еще в нем воля не иссякла,
Сдаваться не привык батыр Таймас.
Пусть кровь прольется до последней капли,
Он будет биться даже в смертный час!

Шокпар отринув в сторону, из ножен
Булатный меч хватает Алпамыс.
Таймас храбрится, взор его тревожен,
И шепчет сам себе:
                "Теперь, держись!"


Теснит Таймас пришельца ярой силой,
Мечом его с размаху полоснул:
"О, Жараткан, так что же это было?
Я вижу, он и глазом не моргнул".

Коней стегая, разошлись батыры,
Еще немного и столкнутся вновь.
Примериваясь издали, застыли,
Противника пролить мечтая кровь.

На Байшубаре Алпамыс несется,
Над головой Таймаса меч занес.
Надежды нет, рука что промахнется,
Он с плеч ее единым махом снес.

Поймав с налета голову за уши,
К ногам Тайшика с силою швырнул.
Становится стук сердца глуше, глуше,
Увидев дар кровавый, хан сглотнул.

Все в ужасе немом вокруг застыли:
"Непобедимым прежде был Таймас.
Какие духи недруга хранили,
Что неудачу смог навлечь на нас?"

С ураном*(82) боевым ему навстречу
Из вражеских рядов другой батыр.
Играют мышцами расправленные плечи,
Желая мести, злобный взор застыл.

- На поединок! - с гиканьем несётся,
Ослепнув вдруг от ярости слепой.
- На поединок! – вот-вот захлебнётся,
Теряет власть вояка над собой.

Меч Алпамыс из ножен вынимает,
На недруга внимательно глядит.
В седле его спокойно поджидает:
"Пусть по щиту немного постучит".

А тот ударил по щиту да с криком,
Гремящий звук издал батыра щит.
Удар мечом всего один, но дикий,
С плеч голова врага долой летит.

Ее в полете Алпамыс хватает
И, нанизав на пику, мчится с ней.
К подножью трона в ярости швыряет:
- Уроком будет пусть тебе, злодей!

Хан посмотрел на это мрачным взглядом,
Бессилие и страх таятся в нём.
"Содеял зло - жди, что придёт расплата.
Вот так и мы когда-нибудь умрём".

- На поединок! – Алпамыс взывает,
И крутится волчком чубарый конь.
Копье над головою поднимает,
В глазах горит пугающий огонь.

Стоял по руку правую от хана,
Заметно возвышаясь над толпой,
Батыр, нет в облике его изъяна,
В плечах косая сажень, молодой.

- Сынок, в тебе сильней, чем в нас пылает
Месть и желание кровь врага пролить.
К возмездию духи предков призывают,
Ты за отца сам должен отомстить.

Как беркут, заприметивший добычу,
Встряхнул плечами молодой батыр:
"Его же кровью досыта насыщусь,
Дугой согну, чтоб носом землю рыл"!

На солнце засиял железный панцирь,
Взлетает сын Таймаса на коня,
Что под седлом гарцует, будто в танце,
Кусая с громким хрустом удила.

Несется с нетерпением навстречу,
Вогнать копье мечтая во врага.
Сжав кулаки, пронзает взором сечу
Тайшик, судьбу о милости моля.

Замах они свой первый совершили,
Хотят всей силой пику засадить.
Щитами оба головы прикрыли,
Ничто их не сумеет примирить.

Со скрипом об щиты скользнули копья,
Друг друга гнут и давят, что есть сил.
Оскалив зубы, смотрят исподлобья,
Взять верх пока не может ни один.

Но Алпамыс внезапно так озлился,
Что выгибаясь словно леопард,
Вперед с копьем наперевес пустился,
Звериный рык его был страшноват.

Насквозь пронзив врага со всего маху,
Вздел на копье и с силой бросил вниз
Останки бренные пред ханом, как на плаху:
- Дарю, Тайшик, тебе и этот приз!

Все замерли, оцепенев от страха,
Немая воцарилась тишина.
Подкошен сын поверх отцова праха,
К ногам Тайшика брошены тела.

- На поединок! – в радостном волнении,
- На поединок! - крикнул Алпамыс.
В лице нет и следа изнеможения,
Он воспарить готов как будто ввысь.

На вызов Алпамыса откликаясь,
Выходит величайший палуан*(83),
Горою неприступной возвышаясь.
Его кулак величиной с казан.

Тяжелый шаг уверен и неспешен,
Руками голыми он вышел воевать.
Надменен взор, спокоен, безмятежен:
- Не надо здесь оружием бряцать.

Ты, вижу, упоён своею силой,
Все три попытки за день совершил.
Мнишь, юноша, себя непобедимым?
Пора б умерить безрассудный пыл.

Тебя сомну вот этими руками.
И не таких брал старый палуан.
Коль дела не имел, сынок, с борцами,
Я думаю, что дело твое – дрянь!

- Я вышел воевать с тобой недаром,
Хотя вас много тут, а я – один.
С огромного, старик, ты ростом нара*(84),
Не красит хвастовство таких мужчин.

- Болтаешь много лишнего, мальчишка,
Скорей на поле битвы выходи.
Или докажешь всем, что не пустышка,
Иль смерть в моих объятиях прими. -

Со всею силой в землю упираясь,
Сцепились в рукопашной силачи.
Руками в схватке яростной сплетаясь,
Им не разъять друг другу кулачищ.

В песок зарылись по колено ноги,
В обхват друг друга ломят что есть сил.
Лишь раздаются яростные вздохи,
Свалить врага не может ни один.

Вновь разошлись и снова наседают,
Один другому жмет челом чело.
В упор глядят и глаз не отнимают,
Сил как-то меньше стало в пожилом.

Батыр вдруг, как железными клещами,
Схватил за горло старого борца.
Подняв над головой двумя руками,
Всей силой оземь бросил храбреца.

Земная твердь внезапно задрожала,
Раздался гул и медленно затух.
Как будто глыба с грохотом упала,
То испустил борец могучий дух.


              2


Вскочил в испуге Тайшик хан с престола,
Подал стотысячному войску знак:
- Бесчестья не допустим и позора,
Упасть не должен боевой наш стяг! -
Рать ринулась бесчисленной лавиной,
Чтоб разнести батыра на куски.
Навстречу Алпамыс невозмутимый,
На скулах лишь играют желваки.

С рычанием в ряды врагов ворвался,
Мечом разит их, будто бы косой.
Им урожай несметный пожинался,
И кровь лилась вокруг него рекой.

Поверженным взамен ряды вставали
На поле боя, чтоб сразиться с ним.
Мечи скользили с лязгом, но не брали,
Был Вечным Небом Алпамыс храним!

Вдали белеют крепостные стены,
Остатки рати тают, словно лёд.
Не знает ярость Алпамыса меры,
Конец войскам Тайшика настаёт.

Явилась ночь и темень наступает,
Батыр врага вокруг себя крушит.
Растерянное войско отступает,
Все сорок врат велел Тайшик закрыть.

Застыла крепость в леденящем страхе,
Лишь Алпамыс вокруг нее кружит.
Луна взошла бесшумно в полумраке,
А город неприступен и закрыт.

Но разве им помеха стены эти?
Тулпар бы их легко преодолел.
Сказать одно лишь можем по секрету,
Признаться конь хозяину успел:

- Служить тебе до самой смерти буду,
Крылатый конь - твой, Алпамыс, удел.
Победу мы иным путем добудем,
Чтоб взор чужой полет наш не узрел.

Другие моей тайны как коснутся,
Волшебный дар исчезнет, словно дым.
И на небо нам будет не взметнуться,
И бег вовек не станет мой былым. -

Но Алпамыс надежды не теряет,
Достичь решил победы над врагом.
Во тьме ночной внезапно замечает,
В стене зияет в рост коня пролом.

Попятился испуганно чубарый,
Тревожный храп опасность выдаёт.
Не колдовские ли почуял чары?
Не потому ли удила жуёт?

Батыр разгорячился, хлещет плетью,
Храпит тулпар и пятится опять.
Копытами в испуге землю месит.
- Довольно! Хватит дурака валять! -

Рассержен Алпамыс и не на шутку,
Коня стегнул с размаху, что есть сил.
Чубарый отличался сердцем чутким,
Он тьму иглой железною прошил.

В пролом вдвоем влететь они успели,
Опутала их вмиг стальная сеть.
Для них ловушка здесь была на деле.
И как ему об этом не жалеть?

Благодарение богу, проскочили
Зияющую пропасть под собой.
Копытами край бездны подцепили,
Над ней сумели пролететь стрелой.

-  Прости глупца наивного, чубарый,
Опять я не послушался тебя.
С тобой мы одолели путь немалый, -
Вздохнув, за шею обнял скакуна.

Ликующие отовсюду крики:
- Попался в наши сети Алпамыс! –
Наотмашь бьют, мечи в руках и пики:
- Негодный, своей кровью захлебнись!

А Алпамыс сидит в седле недвижно,
Сил и прощенья просит у Творца.
К себе таит во взоре укоризну:
"Мир не видал подобного слепца.

Я заслужил сполна врагов глумление,
Мне за содеянное будет поделом.
Дать не могу поступку объяснения,
Зачем вошел в тот роковой пролом".

И то ли Небо слышало молитву,
Или чубарый сжалился над ним,
Рванулся конь на поле будто битвы
И сети с треском разорвал глухим.

Из западни взмывает, бьет копытом,
В тяжелый миг опять батыра спас.
Во вражеское ворвались укрытие,
Всех без разбору втаптывая в грязь.

Раздался крик:
                "Спасайся все, кто может!"
Клубится и течет людской поток.
Батыр мечом число погибших множит,
И рати настает последний срок.

Вот сорок врат распахивают настежь,
Бегут все врассыпную, кто куда.
Гнев ярый Алпамысу очи застит,
Как никогда рука его тверда.

Хан в спешке из покоев выбегает
И слышит стоны гибнущих людей.
К ногам гонец в крови весь подползает:
- Врага вовек не видели сильней!

В твою страну могучий барс явился,
Дотла аулы в гневе разорил.
Видать, пред ним ты в чем-то провинился,
Коль привязать к хвосту коня грозил.

О, если б видел, что творит он с нами!
Наложницею сделал твою дочь.
Великой силой одарен богами,
Он сына в рабство угоняет прочь.

Всё сокрушая, овладел страною,
Не ведали ужаснее врага.
Тебя навеки разлучив с женою,
Народ твой обращает он в бега.

Батырам нашим головы срубает,
А тех, кто жив, он превратил в рабов.
Огнем неистовым владения пылают,
Полны аулы безутешных вдов. -

Дохнуло смертным холодом на хана,
Булатный меч из ножен достает:
"Во всеоружии перед ним предстану,
Расплаты час, как видно, настает".

Был хан искусным воином когда-то,
Владел неукротимой силой он.
Готов сразиться, кулака два сжаты,
Недаром под Тайшиком ханский трон.

Хватает, полон гнева, меч булатный.
Надежды нет и времени нет ждать:
"И я свершал когда-то подвиг ратный,
Врагу сумею должное воздать!"

Остался небывалый поединок
В народной памяти на долгие века.
Клич, говорят, был слышен ястребиный,
Раскаты грома рвали небеса.

Со скрежетом надламывались копья,
Из рук обломки падали, звеня.
И трещинами покрывалась, лопнув,
Казавшаяся крепкою броня.

И в этот час, грозящий лютой смертью,
Прекрасным был и истинным их бой.
Бои, бывали на земле что прежде,
Казались бы лишь детскою игрой.

Проходит день, настал конец сражению.
Вдруг биться перестали силачи.
Рук даже не поднять в изнеможении,
В седле сесть прямо оба не могли.

Мечи в зазубринах опущены на землю,
На гривы конские богатыри легли.
Раздался храп могучий, это дремлют
Батыры, пока звезды не взошли.

Округу тишиной ночной объяло,
Между коней всего лишь полушаг.
Проснулись оба, звезды засияли,
Как будто к бою подавая знак.

Открыв глаза, Тайшик невольно вздрогнул:
"Ведь он и есть тот сон проклятый мой. -
Дрожащими руками гриву тронул, -
Спаси меня, конь, увези долой".

Сражение закипело с новой силой,
Вперед метнулся Алпамыс опять.
Хан, выскользнув из-под меча насилу,
В испуге обратился тут же вспять.

Его батыр, однако, не упустит,
За тем сюда и прибыл Алпамыс.
Былого он Тайшику вряд ли спустит:
- Куда ж ты, лиходей, не торопись...

Семь лет один я под землей томился,
Семь лет мечтал на этот выйти бой.
И столько же Создателю молился,
Вот этой вот согнуть тебя рукой.

Мечом хан без оглядки отмахнувшись,
Стремглав несется к городским вратам.
Вослед батыр подумал, усмехнувшись:
"За все содеянное я тебе воздам!"

Арканом покрутив над головою,
Тайшика шею захватил в петлю.
Свалив на землю, тащит за собою,
Не внемля исступлённому вытью.

У городских ворот в толпу бросает:
- Владейте, люди, ханскою казной!
Никто теперь уже не пострадает,
Не к вам явился я сюда с войной.

Окрасил кровью я его покои,
До основания войско разгромил.
Разрушил беспредельные устои,
Сон роковой Тайшика воплотил. -

По городу несется конь чубарый,
Молниеносно, словно ураган.
Вдруг домик у дороги ветхий, старый,
Согнулась рабски у дверей Мыстан.

- Как поживаешь, старая с клюкою?
Что, помощь вновь тебе моя нужна? –
Спросил ее с усмешкою кривою,
- Уж до чего душа твоя дрянна.

- Из сил последних по земле хожу я,
Приветствую тебя, наш новый хан.
Будь милостив и пожалей хромую,
Сгодится, может, как-нибудь Мыстан.

- Тебя однажды я уже послушал,
В горбатом теле притаился враг.
Да, видимо, был слишком простодушен, -
Сказав, на голову ей опустил кулак.


              3


Шагнул батыр в дворцовые покои:
- Народ на площадь собирать велю!
Никто теперь не совершит разбоя,
Другого хана имя объявлю.

Нет больше ненавистного Тайшика,
Не ведал сострадания старый хан.
Свобода ваша мной была добыта,
Я Кейкуата представляю вам.

Он, как и все вы, вышел из народа,
Изведал бедность, голод и нужду.
Избавившись от ига сумасброда,
Души простой познайте широту.

Под руки пастуха на трон сажает,
Про свой обет не позабыл батыр.
Народ отныне горестей не знает,
И с той поры здесь воцарился мир.

Пируют гости во дворце просторном,
Батыр у трона, с барсом он сравним.
Из-под ресниц бросая взгляд покорный,
Сидит с ним рядом Каракозаим.

Сегодня явью стали ее грёзы,
Душа от счастья радости полна.
Лицом подобна белоснежной розе,
Чарующим огнем горят глаза.

Как две стрелы изогнутые брови,
Волной струится по спине коса.
Восторженные взгляды она ловит,
Стан, словно ивы тонкая лоза.

Заботой сорок девушек объяли,
Кумыс батыру пенный подают.
На дастархане яства выставляли,
И места не было на нем от разных блюд.

Проходятся, одна другой нежнее,
Вокруг него невиданный цветник.
Та, словно лань, а эта всех белее.
И взором томным каждая пьянит.

Подруг своих и краше, и милее,
Пленительна, как серна, Журметуз.
А Кейкуат из года в год сильнее
Любил ее, влача на сердце груз.

Но Журметуз джигита не любила,
Давно отвергла пастуха любовь.
От горя Кейкуата сердце ныло,
Обиды горечь отравляла кровь.

Коса пурпурной лентою увита,
Как кошка грациозною была.
Глаза горят огромные в орбитах,
И кожа, словно облако, бела.

Встал Кейкуат пред нею на колени:
- Престол со мною вместе раздели.
Цветок ты будто для меня весенний,
Стань мне женой и счастьем одари!

Но Журметуз и слышать не желала.
Нет, не пастух был сердцу ее люб.
Лишь только об одном она мечтала,
Коснуться нежно Алпамыса губ.

Надежд полна душа у Кейкуата,
Ответа ждет с волненьем новый хан.
Но Журметуз сказала виновато:
- Нет места в сердце для тебя, чабан…

Сражен был Кейкуат таким отказом:
"Свершилось чудо, ханом стать я смог.
Путь к счастью с нею если мне заказан,
Какой теперь-то от престола прок?"

Ждет Алпамыс в шатре нетерпеливо,
Он видеть жаждет Каракозаим.
Души непросто усмирить порывы,
Влюблен батыр и ею он любим.

В потемках кто-то, отодвинув полог,
В могучие объятия упал.
Раздался тихий, незнакомый шепот.
Он в молви жаркой Журметуз признал.

Обвили руки бронзовую шею:
- Поверить не могу своим глазам.
Тебя давно, батыр мой, вожделею! -
Уста припали жаркие к устам.

- Я полюбила с первого же взгляда,
Тебе лишь сердце одному отдам.
Душа трепещет, молит о пощаде,
Прислушайся же к девичьим мольбам! -

С себя он руки гибкие снимает:
- Я не тебя ждал вовсе, Журметуз, -
Плечами от досады пожимает,
- С другой мой Небом освящен союз.

От слов жестоких слезы покатили,
Отпрянула, как будто от огня.
Они ей сердце вдребезги разбили,
Рыдает Журметуз, судьбу кляня.

- О, если не дано мне быть с тобою,
Безжалостную долю прокляну.
Под несчастливой родилась звездою.
Как Кейкуата мужем назову?

Нет, не его душа моя желала.
Кого, скажи, за это мне винить?
Начну отныне жизнь свою сначала.
Его сумею, может, полюбить?..

Женился Кейкуат, гласит предание,
Жизнь с той поры его пошла на лад.
Она за доброту и понимание
Ответила любовью, говорят.

Во власти оказавшись страсти новой,
Батыр не вспоминал о Гульбаршын.
Забыл о том, средь испытаний долгих,
Что ждет отца в краю далеком сын.

Задумчивый, манящий взор не сводит,
Тайшика дочь с ним ласкова, мила.
Зарю красой своею превосходит,
Как на небе взошедшая звезда.

От безрассудства пылкого сгорая,
Решил жениться Алпамыс на ней.
И клятва позабыта им былая,
На свадьбу созывает он гостей.

Веселью день тридцатый наступает,
Гуляли гости столько же ночей.
На тридцать первый жениха шатает,
Коснулся сон измученных очей.

Видение его одолевает,
Стервятник с неба падает в постель.
Незваного пришельца отгоняет:
"Дрянная нечисть, ну-ка прочь отсель!"

Батыр во сне и мечется, и стонет,
Садится птица черная у ног.
Сложила крылья, звука не проронит,
Направив злобный на него зрачок.

Три раза к нему птица прилетала,
Кровавый клюв ее во тьме сверкнул.
Как яростно она заклекотала,
Рукой стальною шею ей свернул.

Батыр родную землю вспоминает:
"Как поживает Жидели Байсын? -
Внезапный страх во взоре застывает,
- Как без отца растет вдали мой сын?"

Нет, неспроста стервятник ему снился,
На родину обрушилась беда.
На ложе если хищник взгромоздился,
Под игом вражьим бедствует родня.

Вновь скакуна чубарого седлает,
Собрался Алпамыс в далекий путь.
Любимая ему вослед вздыхает:
- Не получилось время оттянуть.

Батыра со слезами обнимает:
- Недобрый и ко мне явился сон.
Внезапно сокол белый прилетает,
На грудь мою садится плавно он.

От счастья сердце тихо замирает
И струйкой жгучей слезы по щекам.
Тревожно сокол крылья расправляет,
Стрелой затем взлетел на небеса.

Протягивая руки, я осталась
Во тьме непроницаемой одна.
И боль, и страх в душе моей смешались,
Печали горькой, видно, нет конца.

Смирившись с неизбежною разлукой,
В дорогу Алпамыса собрала:
- Недолго я была твоей подругой,
Что распростимся, ведала душа. -

В путь дальний и опасный снаряжая,
Тайком слезу незримую сглотнёт.
И, мысленно батыра защищая,
В суму накидку дуаны*(см74) кладёт.

Тулпару потрепала нежно холку:
"С любимым нынче расстаюсь своим", -
Коня просила на ухо тихонько:
"Мне привези назад его живым".

Предчувствуя далекую дорогу,
Грызет конь в нетерпении удила.
Скрывая в сердце жгучую тревогу,
Сказала другу милому, скорбя:

- Прощай, любовь моя, дом опустеет
И, как во сне, останусь я одна.
С тобой в разлуке сердце очерствеет,
Мне в испытание любовь твоя дана.

В пустыне знойной некогда скиталась
И день за днём искала я тебя.
От ласки материнской отказалась,
Чтоб быть с тобой, отвергла и отца.

Мой край родной тобою был повержен,
И близкие все сгинули в огне.
В стремлении своем ты безудержен.
Пообещай, вернешься что ко мне?

От мысли тяжкой сердце леденеет.
Увижу ли когда-нибудь тебя?
Увянуть красота моя успеет.
Жаль, не успели мы зачать дитя.

Ждет впереди тернистая дорога,
Удел твой вечный побеждать врага.
Мне суждено остаться у порога
Хранительницей верной очага.

- Словами сердце скорбными терзаешь, -
С коня сойдя, батыр ей отвечал,
- Уедем если вместе, ты же знаешь,
Случатся беды, мир что не знавал.

Когда стада в степи оберегаешь,
Коварный враг опустошит жильё.
А если, лёжа в юрте отдыхаешь,
Бесследно стадо пропадет твоё.

Чужбине подарил я мир, свободу,
Но не забыл про кровное родство.
Не всем батыр рождается в угоду,
Он прежде сын народа своего!

Ты стала мне судьбы великим даром,
На небе звездном словно коновязь*(85).
Я, как тулпар, привязанный арканом,
Вернусь однажды, около кружась.



На обетованной земле Жидели Байсын*(см.3)
               

                1


До ближних гор подножий доскакали,
Вновь распахнул чубарый два крыла.
Внизу остались сумрачные скалы,
Похож скакун на вольного орла.

Три дня, как миг, стрелою пролетели,
Трехмесячную даль преодолел.
Батыр, добравшись до родных пределов,
Взошел на холм и табуны узрел.

Невдалеке косяк свой заприметив,
Чубарый конь от радости заржал.
На ржание знакомое ответив,
Косяк весь к Байшубару подбежал.

Взглянув, батыр вздыхает облегчённо,
Отца его пасутся табуны.
Но тут же сердце сжалось удручённо,
Тревожные напомнив ему сны.

Семь лет неволи, и теперь он слышит
Неудержимый зов родной земли.
И грудь так глубоко и вольно дышит,
Вдруг шепотом уста произнесли:

"Позволь склониться мне перед тобою,
Земля отцов, о родина моя!
Твое дыхание ощутил живое
Я в шелесте степного ковыля".

Казалось бы, вокруг все, как и прежде,
Знакомый с детства раннего простор.
Но меркнет понемногу в нем надежда,
Нужда кругом, куда ни бросишь взор.

Вернулся после стольких лет разлуки,
Мечты его развеялись, как дым:
"Каким же был я прежде близоруким!
Как поживаешь, Жидели Байсын?

Где мать, отец, сестра моя не знаю.
Порог чей обивает Гульбаршын?
От мысли горькой сердце замирает,
Что прозябает в нищете мой сын.

Покинул край родной мальчишкой юным,
Домой вернулся, полон буйных сил.
Печальным стало все и бесприютным...
Разор великий как я допустил?"

Под ветром травы шелковые гнутся,
Знакомые ложбины и холмы.
Не те, что прежде, табуны пасутся.
Коней он видит тощих и хромых.

Безрадостно с седла на землю сходит,
Протягивает руки вверх с мольбой:
"Ты видишь, край родимый несвободен,
Благослови, иду на новый бой!"

За кромкой неба выглянуло солнце,
Белеет у ручья вдали шатёр.
В халате рваном видит незнакомца,
Что разжигает рядышком костёр.

Подъехав, заглянул за полог прежде.
Спят пятеро там крепко, не узнать.
Но коль судить по дорогой одежде,
Высокая сплошь почивает знать.

Шестой, согнувшись, у огня хлопочет,
Он в чайнике заваривает чай
И что-то тихо про себя бормочет.
Батыр дивится - родственник Тортай?

Он в лица спящих пристально вгляделся,
Отца его все в прошлом чабаны.
Вокруг себя тревожно осмотрелся,
В накидку обрядился дуаны.

Внезапное закралось подозрение.
Как разгадать слепой судьбы игру?
Не сон ли это или наваждение?
То, что он видит, вовсе не к добру.

- Мир дому твоему, друг незнакомый!
Скажи мне, чьи пасутся табуны?
Дорогой еду дальнею влекомый,
Уважь вопрос бродяги-дуаны.

Семь долгих лет томился на чужбине,
Аул родной не видел и семью.
В лихую прибыл, видимо, годину,
Я отчий край совсем не узнаю.

Познал немало горестей в скитаниях,
Я этих мест злосчастный буду сын.
Бродяге нищему, брат, удели внимание.
Как поживает Жидели Байсын?

Кто этими владеет табунами?
Как род наш поживает конырат*(см.2)?
Смятения не передать словами,
Хоть край родной увидеть был я рад. -

Застыл на месте с чайником бедняга,
Сощурившись, глядит из-под руки.
То ли батыр пред ним, то ли бродяга,
Попробуй-ка тут разберись, пойми.

- Да будет путь твой благостным, о странник!
В недобрый час пожаловал ты к нам.
Не внешний враг гнетет нас и тиранит,
Единокровный родственник Ултан.

Бай Байбори когда-то правил нами,
Не ведали мы суетных забот.
Явился хан Тайшик и косяками
Угнал несметный на чужбину скот.

В погоню слал бай молодого сына,
Вослед врагу умчался Алпамыс.
Владел батыр невиданною силой
И с целой ратью в битве мог сойтись.

Сказал тогда бай сыну на удачу:
"Лишившим меня чести отомсти.
И если что-то для тебя я значу,
Врага разбей и мне коней верни".

И с той поры ни много и ни мало,
Уже семь лет, как Алпамыс пропал.
В тревоге смутной думали, гадали,
Куда батыр исчез, никто не знал.

О сколько мы лишений пережили!
И рад тому один стервец Ултан.
Всё прихвостни его разворошили,
Согнул в дугу нас самозваный хан.

Отнял богатства мстительный приёмыш,
Народ обчистил, по миру пустил.
Отцу пастуший посох дал гадёныш,
Себе врага бай Байбори взрастил.

Семь долгих лет коней в степи пасу я,
Их истинный владелец – Алпамыс.
С тобою, странник, говоря, рискую.
Ултану только в руки попадись.

На все твои вопросы я ответил.
Какую, может, весточку подашь?
Возможно знаешь, где наш благодетель?
Скажи, где Алпамыс, защитник наш? -

В шатре проснулись, вышел толстобрюхий
Со всею силой сапогом пнул в бок:
- Что мелешь, как болтливая старуха,
Подай-ка лучше мяса мне кусок.

Нет Алпамыса вашего в помине,
Твой родственник Тайшиком был убит.
Лежит он бездыханный на чужбине
И больше никого не победит.

Чем языком чесать, примись за дело,
Да завари-ка нам покрепче чай.
Не видишь разве, жажда одолела?
Кумыс в пиалах бекам подавай.

Четыре дюжих молодца в подмогу
Примчались, старца принялись тузить.
Устроили неслыханную склоку
И некому их, видно, приструнить.

На забияк глядит с негодованием,
Батыру возмущения не скрыть.
Сказал в ответ их злобному визжанию:
-Кто право дал бесчинство вам творить?

Все впятером кидаетесь на старца.
Не лучше ли сейчас же разойтись?
Из вас я в каждом вижу самозванца,
Эй, мерин толстопузый, постыдись.

- Ты, дуана, иди своей дорогой,
Какое тебе дело до него?
Он раб всего лишь жалкий и убогий,
Ничтожное, пустое существо.

Взъярённый странник посох вынимает,
Всем головы ударом раскроил.
Тортай в мгновение ока понимает:
Эк, Алпамыс, как через край хватил!

- Узнал тебя по непомерной силе... –
Заплакал вдруг от радости Тортай,
- Ужель к нам боги милость проявили?
Коль это ты, сынок, мне руку дай. -

С чубарого сойдя, в свои объятия
Рыдающего старца заключил:
- Отныне не обидит враг проклятый.
Ему конец, я это так решил!

Знай, дорогой, что Алпамыс вернулся,
Трепещет пусть передо мной Ултан. –
Тортай от счастья в грудь ему уткнулся:
- Ты, Алпамыс, народу богом дан! -

Старик то улыбнется, то рыдает,
Батыр с печалью на него глядит:
- Вам нечестивец, вижу, досаждает,
Да зло вокруг без устали плодит.

Что без меня творил здесь самозванец?
Всю правду без утайки расскажи.
Не допущу, чтоб правил оборванец,
Ултан получит всё, что заслужил.
               
- Мы в горе безысходном пребываем,
Себя приёмыш ханом объявил.
В Ултане злобы дух неиссякаем,
Ох, сколько крови он из нас попил.

А твой отец состарился в неволе,
Стада Ултана бай теперь пасёт.
Он пасынком унижен, обездолен,
Согнул его невыносимый гнёт.

И день и ночь в степной дали шатаясь,
В вязанки хворост вяжет Аналык.
И Карлыгаш в неволе пропадает,
Ее давно мы позабыли лик.

От горя слезы жгучие глотает
Жена твоя. Ох, тяжко Гульбаршын.
Быть может, ты об этом и не знаешь,
Семь лет назад у вас родился сын.

Как ты велел, она и поступила,
Дала мальчонке имя Жадигер.
Ах, знал бы ты, что с сыном сотворили…
Надел ребенку цепи изувер.

Раздетый и голодный, озираясь,
Знай Алпамыс, что много лет подряд,
Твой сын под снегом и дождем хворая,
Без шапки, босиком пасет ягнят.

И этого нам горя, видно, мало.
Вот что надумал подлый братец твой.
Такого зла вовеки не бывало,
Решил он завладеть твоей женой.

Тридцатый день уже, как свадьба длится,
Он празднует в кругу своих друзей.
Его мечта вот-вот должна свершиться,
На ложе брачное взойти придётся ей.

Батыра сердце вмиг окаменело:
"Ах, вот что значил мой кошмарный сон"? -
Как мел, лицо от гнева побелело.
Делами самозванца оскорблён.

Тортая попросил хранить молчание
И виду никому не подавать.
- Ултан за всё получит воздаяние,
Немного лишь осталось подождать.
               
Змею мы ядовитую вскормили.
И на кого за это нам пенять?
На трон злодея сами посадили
И сами же должны его убрать.

Тортай от счастья головой кивает:
- Все это наяву или во сне? -
Слезами обливается, вздыхает,
- Мне слов твоих достаточно вполне.

Отца за тем пригорком повидаешь,
Верблюды самозванца он пасёт.
Стар, немощен, но все ж его узнаешь,
Тебя ведь он и днем и ночью ждёт.



                2


«Арай, арай*(86), – покрикивает старец,
Верблюдов кличет за собой пастух.
На посох опирается страдалец,
Похожа голова на белый пух.

- Арай, арай, куда вы разбежались?
Эй, горбуны, да что же за напасть?
Как никогда сегодня взбунтовались.
Чтоб вам неблагодарные пропасть!

О Жараткан, как тяжки мои беды.
Ужели скот чужой дано стеречь?
С собою сам веду в степи беседы,
Худой шекпен*(87) спадает с моих плеч.

Семь лет уже, как сына дожидаюсь,
Вестей от Алпамыса нет и нет.
За этим стадом целый день скитаюсь,
Почти под солнцем яростным ослеп.

Гремя цепями, сердце разрывая,
Мой малый внук пасёт в степи ягнят.
Ултан из нас все силы выжимает.
Будь пасынок коварный распроклят!

Под ветром, словно стебелёк сгибаюсь.
Как далее такую жизнь терпеть?
А может, новых бед не дожидаясь,
Мне лучше будет лечь и умереть?"

Невмоготу батыру слышать, видеть,
Как дни свои его отец влачит.
С Ултана неужели бог не взыщет?
Сойдя с коня, он старцу говорит:

- Зачем же вы просили скорой смерти?
Почтение моё вам, аксакал!
Не пожелает странник зла, поверьте,
Прошу простить, коль вас я напугал. -

От страха пал из рук пастуший посох:
- Подослан не Ултаном ли ко мне?
Устал от их бесчисленных доносов,
Знакомо что-то мне в твоем коне.

Испил я чашу горькую страданий,
Ты не шути со мною, дуана.
Я хлеб свой ем, трудом и богом данный,
Душа моя тобою смущена.

И все же, что-то мне в тебе знакомо,
И голос странно будоражит слух.
Однако, как доверится чужому,
Забытый богом и людьми пастух?

Подслеповато щурится на солнце,
Прилег на посох, тяжело вздохнул.
Хватаясь за спину рукою тонкой,
Глаза от утомления сомкнул.

Взгляд полный горечи на старца кинув,
Батыр теряет над собою власть.
И, видя его сгорбленную спину,
Готов сейчас же на колени пасть.

- Отец, скрываться больше я не стану.
Ты ждал меня? Я Алпамыс – твой сын!
Не дам в обиду больше вас тирану,
Спасу от горя Жидели Байсын. -

Знакомую услышав речь, бай вздрогнул,
Упал на землю твердую ничком.
От радости оторопел и охнул:
"Услышаны мои мольбы Творцом"!

- Ты говоришь – отец? О, это слово
Я так мечтал услышать от тебя!
Ужель дано увидеть сына снова, -
Сказал, от счастья Байбори сипя.

К груди могучей сына припадая,
Стоял подолгу, молча, Байбори.
Пел жаворонок, в небесах играя,
Объятия сына были горячи.

- Прошу, не медли, здесь неподалеку
Пасет овечье стадо наш Култай.
Слезами омывает старец щеки,
Скорее Алпамыс к нему езжай.

Порадуй сердце бедного страдальца,
Дед по тебе не меньше тосковал.
Как мог нас утешал и сам держался,
Култай со мною вместе бедовал.

                ***
Вдали среди пасущейся отары
Траву щипали мирно два козла.
Был хорошо знаком им конь чубарый,
Сигают аж до самого седла.

Когда-то Алпамыс еще ребенком
В степи любил с козлятами играть.
Бегут козлы за ним и блеют звонко.
Как им батыра было не узнать?

Вскочил Култай, от страха замирая:
"Мне только не лишиться бы козлов.
Зачем бегут, на всадника кидаясь?
Как рад, не снял что с шеи бубенцов".

- Шоре, шоре*(88), - немедленно вернитесь!
Без вожаков отара разбрелась.
Шоре, шоре… Куда же вы? Уймитесь! –
Кричит Култай, их потерять боясь.

"Бегут за чужаком они далече.
Что, знать хотел бы я, на них нашло?
Что Алпамысу я скажу при встрече?
Куда их непутевых понесло"?

Батыр, подъехал не спеша к Култаю:
- Рад встрече с вами, мудрый аксакал.
- Как раз тебя, джигит, и дожидаюсь.
Зачем с собой моих козлов забрал?

- Вы видели? Они меня признали.
Дадите, может, одного козла?
За мной ведь не случайно побежали,
На странника уж не держите зла.

Култай вдруг неожиданно заплакал:
- Я жизнь готов за них свою отдать.
Не для себя, признаюсь честно, прятал.
Мне вовсе нет причины тебе лгать.

Их Алпамыс когда-то нам оставил,
И потому глаз пуще стерегу.
Тебе, безвестный путник, не слукавил,
Ни одного отдать я не могу.

Кто в саван* (89) облачен, не возвратится,
Предание народное гласит.
Когда батыр в кольчугу обрядится,
Домой вернуться долг ему велит.

Семь долгих лет, как ждем мы Алпамыса,
Семь лет я скручен горем и нуждой.
Но разве что-то от меня зависит?
Надеюсь, он вернется к нам живой.

Ягненочек мой где-то на чужбине
Врагов несметных, видно, усмирял.
Он не такой, наш мальчик, как другие,
Вернуться к нам однажды обещал.

- Так расскажи, седобородый старец,
О том, кого ягненочком зовешь?
Каков он, долгожданный ваш скиталец?
Его приметы, может, назовешь?

- Нет равных Алпамысу в этом мире,
Верблюда мог поднять одной рукой.
А на спине приметы есть другие,
Пятно родимое с ладонь величиной. -

Стоит старик, с улыбкой вспоминая,
На посох опирается кривой.
В одежде рваной ветерок гуляет,
Омылась рвань вдруг горькою слезой.

Не выдержав немой печали старца,
Он, повернувшись, спину оголил.
В груди его теснилось сердце жарко:
- Быть может, ты об этом говорил? -

Оторопел Култай от изумления,
Зажал седую бороду в горсти.
И боль, и радость без ожесточения
Способен в жизни человек снести.

К груди друг друга крепко прижимая,
Стояли Алпамыс и дед Култай.
Батыра гладила рука его сухая:
- Вернулся, наконец, мой шалопай...

Поторопись, ведь здесь неподалеку
Пасет ягнят твой долгожданный сын.
Бредет один без сил, на солнцепеке
И будет видеть рад отца живым.

Не побежит он с радостью навстречу,
Закован Жадигер твой в кандалы.
Но, если сможешь малыша приветить,
Считай, что ты достоин похвалы.

- Отца ребенок разве же узнает,
Пусть даже он единственный мой сын?
Еще был не рожден, все это знают,
Как я покинул Жидели Байсын.

Пусть от тебя он обо мне услышит,
Возьми коня, немедля поспеши.
Врага смог одолеть, не только выжить.
Проси, ата*(90), у сына суинши*(91)!

Сев на коня, становится джигитом,
Не зря об этом говорят в степи,
Старик любой, в чьем теле, жизнью битом,
Вдруг струи алой закипят крови.

Проснулся в старике былой наездник,
Взлетел он на чубарого коня.
От Алпамыса явится, как вестник,
Узнает вскоре вся о нем родня!

- Скачи вперед, тулпар мой несравненный!
Настал и наш с тобой счастливый день, -
От радости вскричал старик согбенный
С худой и мятой шапкой набекрень.


              3


На всех парах несется к Жадигеру.
Ултан устроил для гостей кокпар*(см.10).
Им брошен был, в угоду изуверу,
Трехгодовалый неподъемный нар*(см.84).

Взамен козла тугую тянут тушу,
Им тяжкую обузу не поднять.
Коням их с этим бременем не сдюжить,
С победным кличем вдаль не ускакать.

Не могут даже сдвинуть нара с места.
Ултана их потуги веселят.
Вскочив внезапно, заявляет резко:
- Пусть в мой шатер невесту снарядят!

"Да чтобы сгинуть эдакому хану!" -
Култай верхом летит из-за холма.
Надрезал ногу заднюю и нара
Подвесил тут же на луку седла.

Вдаль ускакал, не глядя, на чубаром,
Тяжелого верблюда волоча.
Дивятся все могучему тулпару:
Какая сила в нем заключена!

Тут игроки в запале возмутились:
- Вели другую тушу, хан, подать.
Желаем, чтоб игра возобновилась,
Нас смог мозглявый старец обскакать.

Ултан в ответ им криво усмехнулся:
- Я невидаль устрою нынче вам. –
И жадно в предвкушении облизнулся,
- Щенка дрянного на кокпар отдам.

Берите на забаву пастушонка,
Его порвать позволю пополам.
Найдите же немедленно мальчонку,
Козленка он заменит по годам. -

От слов Ултана гости онемели,
Вот кто-то отказался от игры.
В глаза смотреть не могут, побледнели:
- Надень нам лучше сразу кандалы. -

Упали на колени:
                - Пощади нас!
Не смеем трогать этого мальца.
За эту безрассудную провинность
Не избежать нам ярости отца.

Ултан на них прикрикнул раздражённо:
- Вам страшен Алпамыс? Да он мертвец! -            
С холуйскою повадкою врождённой
Задрал пустую голову глупец.               

За Жадигером робко поскакали,
Кто не посмел Ултану возразить.
Дитя руками жадными хватали,
Игру пред ханом чтоб возобновить.

Взмолился Жадигер, звеня цепями:
- Мне только лишь седьмой пошел годок. -
Джигиты разъяренно отвечали:
- А ну, не смей в глаза смотреть, щенок!

- Я обещаю, что смотреть не буду,
Лишь отпустите подобру меня.
Прошу, не подвергайте самосуду,
Я тоже конырат*(см.2) и вам родня.

Когда-нибудь и мой отец вернётся.
Как оправдаться сможете пред ним?
Как меч над головою вознесётся,
Поступок будет ваш непоправим.

О, агатай*(92), прошу вас, пожалейте!
Пусть маму позовут сюда мою.
Я умоляю, насмерть не забейте,
Не уподобляйтесь злобному зверью. -

Никто ребенка слушать не желает,
Схватив его за ноги, волокут.
Ултан, довольный зрелищем, кивает:
«Пусть семя Алпамыса разорвут».

С тяжелым сердцем Жадигер заплакал,
Отца успел здесь каждый позабыть.
Мучителям он посылал проклятия,
Тем, кто хотел Ултану услужить.

- Чтоб сгинули разбойники навеки.
Да превратиться в жалких вам калек!
Чтоб не услышать, как на этом свете
Отцом и братом звал вас человек!

Не знаете вы хищники пощады,
Устроили мне травлю на конях.
И слезы сироты для вас не святы,
Как будто зверя держите в цепях.

Но на защиту мальчика тут встали
Те, кто отверг опасную игру.
Толпу буянов мигом отогнали.
Не всем, видать, забава по нутру.

Лежит ребенок, кровью истекая,
К нему подъехал на коне Култай.
Он тушу нара тащит, улыбаясь,
Глаза блестят, и старца не узнать.

- О Жадигер, ты слышишь, это радость
Явилась к нам, мой мальчик, суиншИ*(см.91)!
Кокпар унес я, несмотря на старость,
Прибыток вам немалый, забери.

Грудь старика расправлена от счастья,
Не видит унижения, детских мук.
И годы мутят взор ему отчасти,
Култай совсем, как видно, близорук.

И зрение, и память слабоваты,
Совсем плохой был дед Култай гонец.
Взглянув на малыша подслеповато,
Забыл сказать, что ждет его отец.

Вскричал, хлестнув чубарого камчою:
- Вперед, вперед, мой милый Байшубар! –
И, как юнец, мотнув седой главою,
Пыль пОднял и умчался аксакал.

Вслед Жадигер ему недоумённо:
"Не повредился ль дед Култай умом?
Тулпара оседлал определённо
И пролетел на нем степным орлом.

Моих страданий он совсем не видит,
И радоваться вроде нет причин.
Коня у старца хан злодей отнимет,
И мать мою отнимет, Гульбаршын.

И все ж, Култая деда я уважу,
Сгодится в доме им добытый нар.
В казан скажу, чтоб опустили сразу,
Отведаем и мы мясной навар".

Схватив за голень дареную тушу,
К аулу без усилий поволок.
Легко и просто он с верблюдом сдюжит,
Обиды лишь в груди сидит комок.

Завидев Жадигера, хан взбесился:
"Мальчишка этот все еще живой?" -
С особой злобой на него воззрился,
И замысел родился в нем дурной.

"Вот ведь гаденыш! Не пойму я толком,
Как впроголодь смог силачом он стать?
Из малого щенка вдруг вырос волком,
Мне скоро будет с ним не совладать.

Чтоб семя вражье нас не одолело,
Придется его как-то умертвить.
Пока ребенок он еще незрелый
И не успел мне тем же отплатить".

К дырявой юрте подошел и гаркнул:
- Эй, как тебя там, слышишь, Карлыгаш! -
По казану ногою грубо шаркнул:
- Веди ко мне. Где он – волчонок ваш? -

Встав на колени, Карлыгаш взмолилась:
- Прошу тебя, сиротку пожалей!
Дитя чем пред тобою провинилось?
Коль смерти жаждешь, так меня убей!

Ты знаешь – Жадигер моя кровинка.
Своей рукою как на казнь отдам?
Нет, не падет с него и волосинка,
Его ты не получишь злобный хан!

Семь лет подряд над нами измывался.
Или слезами нашими не сыт?
Ты ханом незаконно, сам назвался.
Теперь желаешь лик раба сокрыть?

Не дам над Жадигером издеваться,
Единственный он Алпамыса сын.
Перед отцом не сможешь оправдаться,
Как возвратится в Жидели Байсын.

- Э-э, да твой братец ненаглядный сгинул,
О нем забыть давно уже пора. -
Из голенища в гневе плетку вынул,
- Задаст тебе урок моя камча! -

Успел ударить девушку два раза,
За шкирку кто-то вверх его поднял:
- Что ты творишь, мерзавец лупоглазый?
От безраздельной власти одичал? -

Дрожит и задом пятится из юрты,
Осклабившись, испуг свой подавил.
Зло сверлит Жадигер его вприщурку,
Рукою в три погибели скрутил.

И стал Ултан темней осенней тучи,
Униженный из юрты убежал:
"Отродье вражье, как оно живуче,
С расправою над ним я опоздал".

А Карлыгаш, мальчишку обнимая,
Заплакала, не пряча горьких слез:
- Ох, чувствую, беда нас ждет большая…
Откуда тушу, Жадигер, принес?

- Култай ата вдруг с нею объявился,
Решил нас мясом нара угостить.
От старости, видать, ума лишился,
В кокпаре ухитрился победить.

- Как же Ултана вы не побоялись,
И время ли устраивать нам той*(см.9)?
Родную мать отнять они собрались,
Ей стать придется извергу женой. -

А Жадигер, ей слезы утирая,
Решительно сказал:
                - Прошу, не плачь.
Ултану боль неведома чужая,
Не одолеет больше нас палач!

О том, что раб он, пусть не забывает.
Я голову пред вором не склоню!
Смириться изувер нас принуждает.
Тебя за слезы вовсе не виню.

Заслышав приглушенное рыдание,
Приковыляла в юрту Аналык.
Детей обняла с тяжким придыханием.
Кто пожалеет этих горемык?

Таясь от всех, с оглядкою, неслышно
Вбежала следом в юрту Гульбаршын.
Поблёкла вся и стала никудышной
Краса её от бед и от кручин.

- Да разве это жизнь? – заголосила.
Обнявшись, зарыдали вчетвером.
Плач горький ветром вольным уносило,
Кипели слезы жалобным ключом.

В степи раздольной, как гласит предание,
Стремительный поток неся во мгле,
Река Байсын их тяжкие стенания
По горемычной разнесла земле.

- Судьба меня навеки заклеймила,
Надежды нет, - сказала Гульбаршын.
- Ничто на этом свете уж не мило,
Но твои слёзы горше будут, сын.

Мне душу рвут заплаканные щёки.
Что горевать заставило тебя?
Видать, побои испытал, упрёки?
Так неужели мало им меня?

Вздохнул ребенок, съёжился и тихо,
Дрожь в теле унимая, произнёс:
- Ужасную среди гостей шумиху
Устроил самозванец, злобный пёс.

Я спрятался у самой кромки поля,
Кокпар увидеть издали решил.
Попался на глаза им поневоле,
Ултана не на шутку разозлил.

Ему веселья, видно, захотелось,
Схватить меня джигитам разрешил.
Власть показать пред всеми не терпелось,
Он злобу к нам давно в себе таил.

Култай ата примчался на тулпаре
И нара уволок, уздой звеня.
Обидно, не заметил дед в угаре,
Что вместо туши бросили меня.

Чуть было на куски не разорвали
И втаптывали на скаку в песок.
Перед Ултаном пыжились, бахвалясь,
Из них мне каждый наносил пинок. -

Мать, словно защитить от бед сумеет,
Дрожащими руками обняла.
От слов его, как полотно белеет,
Тревожным взором сына обвела.

Вдруг замерла, легонько прикоснувшись
К следам от ужасающих проказ.
В объятиях испуганно свернувшись,
Малыш продолжил горький свой рассказ:

- Комком кровавым на земле сжимаясь,
Никак подняться на ноги не мог.
Вдруг, на чубаром гордо возвышаясь,
Култай ата, удачливый игрок.

К ногам моим стащил старик верблюда,
Камчой коня горячего хлестнул.
И как, скажи, не верить было чуду?
В степную пыль с азартом упорхнул.

- О Жараткан! *(см.5) Возможно, ты ошибся?
Пусть аруаки*(см.4) охраняют нас!
Не мог на это дед Култай решиться,
Ведь жар в крови его давно угас.

Для подвигов таких он слишком старый,
Здесь силой должен обладать боец.
Да и откуда конь под ним чубарый?
Быть может, на коне был твой отец?

- Нет, это дед Култай, я знаю точно.
Он был седой и с длинной бородой.
Батыра я узнал бы даже ночью,
Все знают, что отец мой молодой.

Мать новости неслыханной дивится,
Как будто что-то вспомнила она.
По скорбному лицу слеза струится,
И горбится от тяжких бед спина.

- Ох, нынче отчего-то неспокойно.
Надежду пробудил нежданный сон.
В степи глухой во мгле иду безвольно
И ветер жгучий свищет мне вдогон.

Вдруг белый сокол на руку садится,
И алый вижу на ноге шнурок.
Ему бы в небеса стрелою взвиться,
Сел безмятежно, будто на шесток.

Вокруг все гордым взором озирает,
Величия был полон сокол мой.
Он, словно воздух родины вдыхает,
И нет во мне усталости былой.

Привольным ветром тучи разогнало,
И брызнули лучи над головой.
Душа моя лишь одного желала,
Вовек чтоб не расстался он со мной.

От счастья обо всём я позабыла,
Видения затем сомкнулся круг.
Батыра вижу на коне двукрылом,
Мой сон прервал отчаянный испуг. -

Ултана злобный окрик раздаётся:
- Чем с женщинами попусту болтать,
Мальчишка за ягнят пускай возьмётся.
Скот не позволю свой в степи бросать!

- Всем за работу, дети, поскорее,
Ведь вам известно, что Ултан свиреп.
Увидит нас и станет только злее, -
И Аналык поковыляла в степь.

Меж тем Култай к батыру поспешает,
Лишь изредка чубарого стегнёт.
Весть передать он сыну забывает.
Батыр о том теперь лишь узнаёт.

Не мешкая, сам на коня садится,
Теснится сердце пылкое в груди.
Он перед сыном мысленно винится,
Вдруг видит, пастушок бредет вдали.

Сощурился от солнца, одинокий,
Глядит из-под руки куда-то вдаль:
- Скажи мне, дуана, в степи широкой
Моих ягнят, быть может, где видал?

Могучие уж больно твои плечи,
И конь чубарый под тобой хорош.
И прибыл к нам, я вижу, издалече,
Ты на батыра, дуана, похож.

Перед тобой никто не устоял бы,
Коль воином ты был бы, дуана.
Когда в руке могучей меч держал бы,
Как сизый дым развеял бы врага.

Ягнят в степи безлюдной выпасаю,
В оковах дальше жить невмоготу.
Прости меня, коль просьбой досаждаю,
Ты пожалеешь, знаю, сироту.

Мне кажется, спешишь в аул соседний,
Но путь свой на мгновение прерви.
Перед тобою пастушонок бедный,
Согнать ягнят сбежавших помоги.

С рождения в неволе пребываю.
Такую жизнь я разве заслужил?
И в снег, и в зной в степи изнемогаю,
Ты б, божий странник, мне поворожил?

Везение, быть может, нагадаешь?
Ведь, что ни день, о том мечтаю я.
Ты эту жизнь получше меня знаешь,
А значит, истину таят твои слова.

Печально посмотрел на пастушонка.
Как сына в нем батыру не признать?
Под ветхой узнает он одежонкой
Похожую на сталь родную стать.

- Мой путь отмечен тёмным провидением.
Малыш, печальна и моя стезя.
Ведь я живу одним лишь вожделением
Увидеть сына, без меня что родилсЯ.

Семь долгих лет провел я на чужбине,
О нем мне говорить непросто вслух.
Не знаю, чем пред жизнью я повинен,
Но говорят, он, как и ты, пастух.

Земля вдруг поплыла под Жадигером,
Стал пастушонок бледным, словно мел.
На личике, от горя онемелом
Батыр слезу горючую узрел.

- Так кто же будешь ты, о божий странник?
Тулпар твой почему-то мне знаком.
Я вспомнил, только стоило мне глянуть,
Култай ата был на коне твоем.

Могучий конь батыру предназначен.
Быть может вовсе ты не дуана?
Ведь одеянием своим хоть и невзрачен,
Силён ты больно, да и грудь крепка.

Такая мощь лишь Алпамыса красит.
Признайся честно, кто ты? Мой отец?
Да, да, отец! Не может быть иначе.
Тебя я ждал и встретил наконец…

Он с сына взор пронзительный не сводит,
Внезапно что-то дрогнуло в груди:
"Да что же это с нами происходит?
Беду такую как я допустил?"

Малыш, тяжелой жизнью измождённый,
Колени подогнул и рухнул вниз.
Как львенка своего лев всполошённый,
Подхватывает с лёту Алпамыс.

Очнулся Жадигер в его объятиях,
Батыр над сыном высится горой
И смотрит взором нежным, виноватым:
- Я твой отец, о верблюжонок мой…

Боль затаённая иглою грудь пронзила,
Коснулись губы бледных детских щёк.
Оковы руки сильные скрутили,
Сорвав с кровоточащих рук и ног.


Алпамыс достигает всех своих желаний


              1


Повыше всех сидит с брезгливой миной
Пред белой юртой самозваный хан.
Грудь колесом и давится кониной,
Ковёр под ним из шёлка, златоткан.

На голове нелепой его шапка,
Соболий мех искрится серебром.
Все те же рабские и жалкие ухватки
И, как и прежде, выглядит глупцом.

Собрав акынов и народ на праздник,
Он требует от них себе похвал.
Стремительно в круг залетает всадник,
Лик дуаны от ярости пылал.

- Юродивых на праздник допуская,
Им дозволяю обо всём сказать. -
Ултан, бродягу едко задирая,
- Чем будешь хана, нищий, развлекать?

С коня на землю спрыгивает странник,
Все громкую речь слышат дуаны:
- Ужели ты и есть судьбы избранник?
Не дал бы малой за тебя цены.

Забыв на миг о тяжких своих бедах,
Народ, послушай песню дуаны.
Средь вас голодных много и раздетых,
Но не для вас кипят здесь казаны.

И ты, Ултан, послушай мою песню.
Ты разжирел, я вижу, как кабан.
На хана не похож, ну хоть ты тресни,
И праздник жалок твой, как балаган.

Ты счастью своему никак не веришь,
Обманом захватить сумел престол.
Настало время спесь свою умерить,
Тебя погубит твой же произвол.

Добро чужое голову вскружило,
Раб надевает золотой камзол.
Убожество души твоей открылось,
Таких не красит золотой престол.

Да, завладел огромною казною.
Признайся же, чью разорил казну?
Владеть вдруг захотел чужой женою.
Чью, отвечай, берешь себе жену?!

Забыл ты, раб, что счастье мимолётно,
Что в радости и в горе мы равны.
И выглядишь не слишком благородно,
Коль требуешь от всех лишь похвалы.

Порядком на него Ултан озлился,
Приказ дает взашей гнать дуану.
Других позвать к престолу торопился.
Кто угодить сумеет хвастуну?

А Гульбаршын, заслышав его песню,
Наряд невесты скинув с головы,
Тайком взглянула из-за занавески,
Знакомым кажется ей облик дуаны.

"Не каждый мог рабом назвать злодея,
Пред самозванцем спину не согнуть.
Опасная, бесстрашная затея.
Лишь Алпамыс на это мог дерзнуть.

Ах, если бы догадка была верной!
Не ошибиться бы на этот раз.
Не дуана он вдруг, а благоверный?
Узнать об этом надо сей же час".

В шатер нетерпеливо зазывает
Картавую служанку МафиЮ.
Ей восемь золотых монет ссужает,
Найти велит бродягу дуану.

- Я слышала, народ не зря болтает,
Что видит он на много лет вперед.
Пусть дуана на счастье погадает.
Когда судьба батыра мне вернет?

Была девица скользкой, вороватой,
Любила деньги, как родную мать.
Лишь половину глупая в уплату
Мошенница задумала отдать.

«Недагом золотые мне достались,
Пойду на них я завтга пиговать.
Чтоб в женихи джигиты набивались,
Вот для чего их нужно своговать».

(Недаром золотые мне достались,
Пойду на них я завтра пировать.
Чтоб в женихи джигиты набивались,
Вот для чего их нужно своровать.)

Юродивый нашептывал, кружился
И МафиЕ, танцуя, ворожил:
- Кто б на тебе, картавая, женился?
Кто женушку такую заслужил?

Я знаю, Гульбаршын с тобой прислала
Мне целых восемь золотых монет.
Чтоб счастье дуана ей нагадал бы,
Чтоб честным был и ясным мой ответ.

Меня, знай, восемь духов охраняют,
И каждого б охотно одарил.
Все, как один, в ответ они желают,
Чтоб порчу на тебя я напустил.

Ужель такой не побоишься силы?
Монеты остальные мне верни.
Лихое дело если совершила,
Не избежишь, негодница, беды.

Воровка от испуга убежала,
Отдав ему все восемь золотых.
А Алпамыса дума угнетала:
"Обман один вокруг моих родных".

А в это время возле белой юрты
Ултан народ к веселью призывал.
Прислужники его носились юрко,
Никто спеть песню хану не желал.

- Я щедро награжу того, кто выйдет
Восславить песней складною меня. -
Вдруг шепелявая, вокруг всех отодвинув,
Выходит состязаться Бадамша.

Ултану будет старшая супруга,
Уродлива, хвастлива и глупа.
А рядом бестолковая подруга,
С ней вместе запевает МафиЯ.

- Тебе, Угтан, нет гавных в этом миге!
Богаче и умнее хана нет!
Мы шамому пгекгашному мужшине,
Шпоем во шлаву пешенки куплет.

Ш тобой шгавнятша, гажве, только жвёжды,
Вокгуг одни ничтожные габы.
Пушть видят вше, какой ты шильный, ггожный.
Сыггай на гадость хану, шыбыжгы.

(- Тебе, Ултан, нет равных в этом мире!
Богаче и умнее хана нет!
Мы самому прекрасному мужчине
Споем во славу песенки куплет.

С тобой сравнятся разве только звезды,
Кругом одни ничтожные рабы.
Пусть видят все, какой ты сильный, грозный.
Сыграй на радость хану, сыбызгы(93).)

На пустословье дуана озлился:
- Несешь какую ересь, Бадамша?
Что ты глупа, я в этом убедился,
И бред твой состоит из хвастовства.

Была прислугой бедною когда-то,
И муж был твой всего лишь жалкий раб.
Ждет вас двоих тяжёлая расплата,
Народу горе от таких растяп.

Пришлось скитаться долго на чужбине.
Вернувшись в край родной, что вижу я?
Вам с мужем эта свадьба не по чину.
Знать не желает соколица воронья!

Знай, Бадамша, кривляка и заика,
Тебе лишь ровней будет муж Ултан.
Запугана не в шутку, бледнолика,
Попала Гульбаршын в его капкан.

- Ты, дуана, ш ума шошол, как видно,
Нешёш беждумно шовегшенный вждог.
Вгуна гоните в шею, мне обидно,
Вштупать ш ним не желаю больше в шпог.

(- Ты, дуана, с ума сошел, как видно,
Несешь бездумно совершенный вздор.
Вруна гоните в шею, мне обидно,
Вступать с ним не желаю больше в спор.)


               
                2



К шесту гостей хан громко созывает.
Сумеет чья стрела в жамбЫ*(94) попасть?
И если тот счастливчик пожелает,
Тому хан в жены Карлыгаш отдаст.

И вот мергЕны*(95) лучшие собрались,
Достать монетку серебра не прочь.
Об этом прежде вовсе не мечтали,
Взять стало просто в жены бая дочь.

Про дуану все тотчас же забыли,
Стрелки пытают счастья у шеста.
Покоя его зрелище лишило,
Вдруг Гульбаршын увидел у шатра.

Лик от нее лохмотьями скрывая,
Взглянул бродяга в грустные глаза:
- Семь лет не видел этого я края,
Ах, если б время повернуть назад….

За плату погадать тебе явился,
Поведаю всю правду, не тая.
Послышалось мне? Плач твой доносился.
Чем вызвана столь горькая слеза?

- Ах, дуана, влачу я дни во мраке,
И сын мой бесприютный сирота.
Мне суждено женою стать собаке,
От слез и горя меркнет красота. -

Вздохнув, глаза на странника подняла
И с головы стянула саукелЕ*(96).
Вдруг, сгорбившись, сама себя обняла:
- Не знаю, как живу я на земле?

Семь лет с тех пор, как мужа потеряла,
Вернется ли когда-нибудь он к нам?
Поворожи немного, чтоб узнала,
Не сгинет ли навек злодей Ултан?

- Не торопись печали предаваться,
От Алпамыса весть тебе подам.
А самозванцу по делам воздастся,
Горючим воли не давай слезам.

Ладонь раскроешь если, погадаю,
Изложит правду сущую рука.
Что было и что будет прочитаю,
Ни слова лжи не скажет дуана.

В надежде руку медленно подала,
Своей ладонью сжал ее ладонь.
Как будто сердцу что-то подсказало,
Пронзил внезапно трепетный огонь!

- Не прячься и скажи мне, кто ты будешь?
Открой лицо свое мне, дуана.
Смотри, как утопает, если видишь,
В твоей горсти большой моя рука.

Ладонь его к своей щеке прижала:
- Узнала твою руку, мой батыр. –
Не сводит глаз: «Как сильно исхудала.
Случилось как, что я о ней забыл?"

- Все беды позади теперь, родная.
Я здесь, как видишь, в Жидели Байсын.
Нет, не нужна мне сторона чужая.
Домой вернулся снова блудный сын.

Не верю в то, что с нами происходит.
Ты в свадебном наряде, этот той*(см.9) …
Я знаю, что Ултан здесь сумасбродит.
Он приходил к тебе ночной порой?

- Нет, нет, прошу, об этом и не думай.
Земля пусть разойдется подо мной.
Порог не переступит толстогубый.
И мыслями, и сердцем я с тобой! -

Батыр жену в могучих сжал объятиях,
Дыхание двоих прервалось вдруг.
Сердца как будто из груди изъяты,
На миг застыл их беспокойный стук.

Как ото сна очнувшись, встрепенулась,
Испуг таит ее тревожный взор.
Рукой куда-то в сторону махнула:
- Ты слышишь этот непристойный ор?

Не торопись, потом наговоримся.
Спеши, батыр, немедленно к шесту.
Злодеи там успели сговориться,
Продать решил Ултан твою сестру.

Батыр метнулся тотчас к Байшубару,
Быстрее ветра конь несется вскачь.
Как вкопанный на месте встал чубарый,
Когда раздался рядом тихий плач.

"Семь лет уже, как слезы проливаю.
Где Алпамыс, где жеребенок мой?
И день и ночь лишь об одном мечтаю,
Чтоб сын вернулся, наконец, домой.

Затем ли я Творца благодарила,
Что Алпамысу быть царем царей,
Когда судьба с бедою примирила,
Чтоб погубил на старости злодей?

О мать Умай*(см.16), твой дар благословенен!
Лук берегу от взоров со стрелой.
Не верю в то, что сын мой убиенный,
Храним, я знаю, Алпамыс тобой.

Взываю к вам, святые аруаки*(см.4),
На праведном пути беречь его.
Чтоб враг не одолел его во мраке,
Проклятия снимите же клеймо.

Где ты, моя надежда и опора?
Нас без тебя никто не защитит.
Предела нет бездолью и разору.
Как долго долю жалкую влачить?

Подверг мученьям пасынок проклятый,
Внук в кандалах пасет в степи ягнят.
И Карлыгаш продал раб бесноватый,
А Гульбаршын он хочет в жены взять.

Нет больше очага у Алпамыса,
Честь рода самозванец растоптал.
Несутся дни без цели и без смысла,
Похожи стали мы на приживал"...

За щуплое плечо мешок забросив,
От тяжести согнулась Аналык.
Воздев сухую руку к Небу, просит
Спасти от унижения родных.

Как из седла слетел к ней и не вспомнит,
Обнял ее с отчаянием немым.
Намного позже, лишь одно припомнит,
Как, задохнувшись, молвил:
                – Анашым! *(97)

А у шеста народ гурьбой толпится,
В жамбЫ*(см.94) попасть пытаются стрелки.
К ним Алпамыс на Байшубаре мчится,
Сестру из лап их вырвать и спасти.

– Вы только посмотрите, кто явился?
Что, и тебе нужна моя сестра? –
Ултан от удовольствия лоснился,
– Рука твоя не дрогнет, дуана?

Отдам ее любому, кто желает,
И даже для тебя не поскуплюсь.
Кто победит, тот пусть и забирает.
Я ж, глядя на всех вас, повеселюсь. -

Стегнув коня, вперед батыр метнулся,
На всем скаку монету должен сбить.
Народ вокруг, волнуясь, встрепенулся,
Все от шеста успели отступить.

Лук со стрелой достал из-под накидки.
Приспешники хохочут: "Ха-ха-ха!"
Без слов батыр стреляет вверх, навскидку.
"И ты жениться хочешь, дуана?"

Стрела со свистом гулким полетела,
Порвалась нить, жамбЫ слетает вниз.
Толпа весельчаков оторопела:
"ОйбАй*(98), бродяге достается приз..."

Вплотную к самозванцу подъезжает,
Сорвал с себя накидку дуаны:
- Никак, я вижу, брата не признаешь?
Какие доводы тебе еще нужны? -

Как испариться, спрятаться не знает,
Но от судьбы ему не убежать.
Глаза Ултану страхом застилает,
И нечем стало вдруг ему дышать.

Халата полы спешно подбирает,
Коня бы, да вот некогда седлать.
С оглядкой в плечи голову вжимает,
Себя куда не знает он девать.

Батыра голос яростный раздался:
- Остановись сейчас же, раб Ултан!
С бездумной головой пора расстаться,
Расплаты время настает, болван.

Людские кровь и слезы лил, как воду,
И жалости не ведал ни к кому.
Разор и муки принеся народу,
Поверг родных в страдание, в нищету! -

Неистово взревел Ултан от страха,
Батыр вознес над головой копьё.
– Отец, отдай мне гнусную собаку,
Позволь прервать ничтожное вытьё. -

Вложив в удар все детские обиды,
Пронзил Ултана Жадигер копьём.
– Вот так, злодей! С тобой теперь мы квиты, –
И прокрутил три раза остриём.

Кто в ужасе, в слезах, кто с облегчением:
– На белую кошму его! (см.54) –
                А кто бежать.
- Ты избавитель, Алпамыс, –
                С волненьем
Народ желает почести воздать.

Мы обо всех как будто рассказали.
Но где сестра батыра Карлыгаш?
Глаза от счастья девичьи сияли:
– О Алпамыс, родной, спаситель наш!


           Заключение


И воцарился мир, гласит предание,
В краю отрадном Жидели Байсын.
Народа выполняя пожелание,
На трон отца сажает верный сын.

Родителей велит, чтоб искупали
В степной кобылы белом молоке.
В шелка, парчу, чтоб старцев одевали,
Пусть позабудут о былой тоске.

Приспешников Ултана изгоняет,
И беженцев вернул со всех краёв.
Страну он воедино собирает,
Распалась что на множество родов.

И стали люди уважать вновь старших,
Священный как велит степной закон.
Заботу стали проявлять о младших,
Как с давних было принято времён.

Спокойствие царит в душе батыра,
Иной раз вспомнит Каракозаим.
Спасла кто прежде своего кумира,
Кто Алпамысом лишь живет одним.

И Кейкуата часто вспоминает,
Он брат ему отныне, не забыть.
Как вспомнит их двоих, коня седлает,
Лишь Байшубар мог дальний путь покрыть.

Предание гласит, был он бессмертен,
Мы слышали об этом и не раз.
Был отроду батыр сильнее смерти.
Живет герой, быть может, среди нас?

В роду конырат*(см.2) об этом каждый знает,
Что с Алпамысом он одних кровей.
Пусть именем великим нарекают
Из века в век потомки сыновей!


                И в завершение:

Ушла в прошлое эпоха грозных завоевателей и великих империй. Тюрки расселились по всему миру и создали новые государства. Молятся они разным богам. Но не забыты верования и обычаи предков. Лаская младенца, мать просит Умай беречь его душу. Взглянув в бездонное синее Небо, просит мужчина благословения Тенгри.  Поднимаясь на перевал, повяжет цветной лоскут на дерево и произнесет имена семи предков. Так что память жива.  В давние времена великие боги оставили нам завещание:
                Но сверху Небеса, а снизу Мать-Земля
                Сказали тюркам: "Вы не смейте погибать!
                Да не исчезнет род – да будет жив народ!"
И пока вспоминаем своих предков, своих древних богов, свои обычаи, мы будем называться тюрками.
                Так знайте, люди: это – хорошо!
                (Из книги «Мифы древних тюрков» Асылбека Бисенбаева.)




                Примечания


Аналык1– в тюркской культуре имя матери было строго табуировано. Поэтому вместо имени, мать Алпамыса называют Аналык, что в прямом переводе означает материнство.

Конырат2– в прошлом один из крупнейших племен Среднего жуза. Представители этого рода по сей день населяют территорию южного Казахстана, берега Сырдарьи в ее среднем течении, а также предгорья Каратау.

Жидели Байсын3- сегодня эта местность находится на территории Узбекистана.
Аруаки4– духи предков в тенгрианском веровании. Человек после смерти становится бесплотным духом, аруаком, слугой Тенгри, исполнителем его воли, покровителем того племени или рода, где он находился во время земной жизни. Наиболее чтимые аруаки - души знаменитых людей, мудрецов, биев, батыров. Но считается, что у каждого человека есть свой дух-покровитель, а иногда их бывает несколько. Обычно это родственники, ранее ушедшие в иной мир. Обитают аруаки высоко в горах, ближе к небу, у вершины Хан-Тенгри. Увидеть аруаков могут только люди, специально к этому подготовленные.
Жараткан5 – Создатель, обращение к верховному Богу Неба Тенгри.
Степной адат6 – совокупность норм обычного (т.е., основанного на обычаях) права у казахов, отличная от шариата в исламе. Согласно акту наследственного права -аменгерству, по отношению к вдове родственники мужа, и в первую очередь брат, считался аменгером – наследником. В этом древнем обычае выражалось отношение родового общества к браку, как явлению незыблемому, охраняемому. Развод считался недопустимым. Брак оберегался, чтобы не прервался род, уход вдовы считался позором.

Шанырак7 - круговое навершие купола юрты, также означает родной кров.
Поверх истлевшей горсточки костей8 – Со смертью последнего в роду вновь умирали поколения предков, прерывалась нить рода. Поэтому на могилу последнего представителя рода клали шанырак, и не было в степи ничего печальней такой могилы.
Той9 - праздник, свадьба. Заранее, за несколько месяцев или год извещались все аулы, рода, жузы о проведении большого тоя или аса (поминки). Приглашенные должны были прибыть в назначенный срок со своими батырами, борцами, быстроногими скакунами, певцами-импровизаторами, с заготовками (мясо, кумыс и т. д.).

Кокпар10 -  - традиционная казахская(тюркская) конноспортивная игра, борьба конников за тушу козла, то же, что козлодрание. В кокпар состязаются во время торжественных мероприятий, на праздниках. На кокпар выходят при полной упряжке лошади и в скаковых доспехах. Участникам для игры выделяется козленок, а то и теленок. В кокпаре участвуют 10-15 джигитов. По правилам игры на полном скаку кокпар поднимают с земли и стараются отвезти к порогу почтенного аксакала или уважаемого человека. Соперники стремятся перехватить его и отвезти к своим почитаемым людям. В победители выходят ловкий, сильный джигит - наездник и крепкий, хороший скакун. Иногда бывают и смертельные исходы, и спорные моменты, однако гордость и азарт заставляют забыть об опасности. В старину были сильные кокпарщики, которые утаскивали соперника вместе с лошадью. Призеры, победители кокпара премируются значительно и богато.
Байга11-  этн.  скачки по пересеченной местности на большие расстояния. В них участвуют только взрослые животные от 3-х лет и старше. Единого стандарта протяжённости дистанции забега нет, обычно используются дистанции в 21 и в 31 километр, изредка проводятся забеги на 40 км. Данный вид скачек рассчитан   исключительно на выносливость лошади. Поэтому по практическому опыту, к забегам не допускаются все виды скакунов ценных пород (чистокровная верховая английская, арабская, ахалтекинская и другие). В байге участвуют лошади только местных пород.
Ултан12 - в пер. с каз. подмётка обуви, подошва.

Хвататься за ворот13 – услышав невероятную новость, казахи хватались за ворот одежды.

Тенгри14- верховный Бог Неба в тенгрианстве, доисламском веровании казахов.

Шал15 -  старик, а также традиционное обращение пожилой женщины к своему мужу.

Умай-ана16 ¬– богиня-мать в тенгрианстве, воплощение творческого начала природы, источника ее плодородия и изобилия. Богиня, дарующая жизнь младенцам, покровительница домашнего очага, приплода в животном и растительном мире.
О, халайык17 – О, мой народ!
Каратау18 священная гора в тенгрианстве.  Горы были для тюрков средоточием силы, богатства и духа. Каждая гора, как и каждое священное дерево, имеют своего духа-покровителя. Чтобы не "рассердить" духа-хозяина горы, нельзя ругаться, ссориться, раскидывать свои личные вещи или стремиться взять добычи больше, чем это необходимо. Духи гор не любят торопливых и болтливых. При необходимости, когда никто, кроме духа-хозяина горы, не может оказать помощь, человек поднимается на гору совершить обрядовые действия и церемонии. Почитались скалы, горные ущелья и перевалы - асу.
На лоскутки порвала Аналык19 -  боги Верхнего мира всегда в белых одеяниях. Поэтому, желая принести символическую жертву праведным богам, тюрки привязывали к священному дереву кусок белой ткани.
Береза20- священное дерево древних тюрков.
Бельбау21 - важным элементом в одежде древних тюрков был пояс. Согласно повсеместно распространенным представлениям, пояс (бельбау), повязанный на талии, был основным отличием людей Среднего мира. Небожители носили его под - мышками, обитатели подземного царства - на бедрах. Для человека Среднего мира жизненно важной была область пуповины. Пояс служил не только для укрепления поясницы, но и защитой от злых духов, болезней, всяких бед и напастей, то есть надежным обручем. Он считался неотделимым атрибутом живого человека, символизирующим его связь с миром людей.
Хозяйка вод, озер и родников22 - наши предки обожествляли реки. Вода несла жизнь, поэтому ей придавали огромное значение. Хозяйка родника, также было уважаемым духом. Родники делились по цвету воды на черные и белые. Родниковая вода, независимо от цвета, считалась целебной. Черной водой лечили суставы и кожные заболевания, но ее нельзя было пить. Белая, чистая вода употреблялась для питья и приготовления пищи. Если видели во сне грязную и мутную воду, то она предвещала смерть. Если видели во сне дождь или снег, то они означали приближение многочисленного вражеского войска. Тюрки запрещали мутить воду источника, сорить возле него. Все, что находилось вокруг родника, пользовалось покровительством его хозяйки. Поэтому нельзя было охотиться на птицу и дичь рядом с родником. Если эти запреты нарушались, то хозяйка могла обидеться, и родник засыхал.
Торсык23 -  классический казахский сосуд из кожи для хранения кумыса в пути.

Правое и левое колено24 - прося у богини Умай наследника, муж садился на левое, а жена – на правое колено. Наука доказала, что левое полушарие отвечает за логику и анализ, чем как раз и славится мужской ум, а правое полушарие -  за воображение и эмоциональное, творческое начало. В большинстве своем женщины более чувствительны и мечтательны. Наши предки об этом уже знали в глубокой древности.

Вход окропила молоком25- кобылье молоко выступало у древних тюрков носителем качественных характеристик верхнего мира. Оно - воплощение белизны, символизирующее истинность, сакральную чистоту. Молочные продукты традиционно предназначались верхним божествам. Их очистительные функции универсальны для обрядовой практики всех тюркских народов.

Трехрогая корона26 - богиня Умай в представлении древних тюркских народов носила трехрогую корону и, помимо лука и веретена, ее символом также был трилистник.

Кут27 - Тенгри дает кут каждому человеку при рождении, а после смерти забирает его. Это душа – «двойник» человека по представлениям древних тюрков, «жизненный эмбрион», даруемый свыше, сгусток энергии, некое семя жизни, счастье, благодать.

Шепот Тенгри28 -  домбра сопровождала кочевника и в радости, и в горе, поэтому издавна народ звуки струн домбры называл шепотом Тенгри.

Кутты болсын29 - досл. «да будет с кутом!», т. е. пусть будет благословен. Пожелание
"кутты болсын" - для тюркских народов очень важно и означает не только успех, но и надежду на поддержку Тенгри и духов предков.
Лук и веретено30 - при рождении ребенка, в знак почитания Умай изготовляли маленькие лук и стрелы для мальчиков и веретено для девочек, которые прикрепляли, как обереги, рядом с колыбелью.   
Серебряная нить31 - в тюркской мифологии существовало представление о серебряной нити, связующей человека с Небом, а также скрепляющей душу с его телом. Когда человек спит, душа улетает прочь от тела, и если его резко разбудить, то серебряная нить оборвется, и душа более не сможет вернуться в тело.

Ночь коротка, как рукоять камчи32 –казахская народная пословица.

Каблан33 (кабылан) – барс, леопард.

Куга34 – заросли тростника, камыша.

Двенадцать все отведала частей35 - по сей день казахи, разделывая тушу животного,
делят его на двенадцать частей. Насколько известно, такой прием изначально несет в себе ритуальный характер и связан с древним тенгрианским календарем.

Утробные сваты36- когда предварительная договоренность о женитьбе детей достигается до их рождения.

Колыбельные сваты37 - сватовство, состоявшееся между родителями сразу после рождения детей.

Карлыгаш38 -  в пер. с каз. ласточка, имя девочки.

Золотой пояс39 – символ ханской власти в степи.

Пять оружий40 - вооружение джигита – пять видов оружия. Это: лук, сабля, копье, секира и палица, которыми он должен владеть в совершенстве. Замена одного вида другим невозможна, потому что каждый вид оружия выполняет свою, определенную функцию.

Тулпа;р41 - крылатый конь в казахской мифологии. Имеет некоторую аналогию с древнегреческим Пегасом. Тулпар в богатырских сказках выступает советчиком и помощником батыра, помогает ему одолеть чудовищ, переносит на себе по воздуху, мечет молнии, поднимает крыльями ветер, сотрясает своим ржанием землю.  Ударом копыта тулпар выбивает источник, вода которого дает вдохновение певцам-сказителям.

Курук42- петля из волосяного аркана, прикрепленная к концу длинного шеста для ловли необъезженных коней из табуна.

Байшубар43 – кличка, даваемая чубарой масти коню, от шубар – чубарый.

Смерти нет, жизнь молода!44- клич, с которым казахские батыры бросались в бой.

Караман45 – мужское, тюркское имя, в пер. означает черный человек.

Кумган46 – кувшин.

Шолпы47 - украшение для девичьих кос.

Шокпар48 – булава, палица с тяжелыми свинцовыми шипами.

Гора Койкап49 - мифическая гора, священная снежная вершина древних тюрков.

Калкан50– щит.

Айбалта51 – рубящее холодное оружие, боевой топор, секира с длинным лезвием, напоминающим полумесяц. На обухе имеет крюк для стаскивания противника с коня.

Вития52 – златоуст, оратор.
Узын кулак53 – молва, весть, основанные на слухах (букв. длинное ухо). Любые новости в степи разлетались с молниеносной скоростью.
Белая кошма54 - на ней поднимали хана в знак признания всеми его власти.

Бата55 - благословение, ценное духовное пожелание, особый вид поэтического творчества, когда произносящий испрашивает присутствующим милости Всевышнего. Благословение произносят обычно старшие по возрасту, аксакалы. Бата, как метод воспитания, служит во имя доброты, милосердия, гуманности. Для него специально слагали стихи, песни. Слова назидания произносят, держа раскрытыми ладони, а затем проводят ими по лицу.

Акы;н56 - поэт-импровизатор и певец. Искусство акынов было устным творчеством, а зачастую носило и одноразовый характер. Акын часто полностью импровизирует, реагируя на какие-либо явления в обществе или на обстановку на всенародных праздниках и т. д.

Айтыс57 – состязание акынов. Во время состязания они поочерёдно в стихотворной форме стараются высмеять друг друга, забавляя народ. Кочевой образ жизни и скоротечный характер искусства акынов не позволял записать и сохранить произведения на бумаге. Большая часть произведений акынов осталась потерянной.
Алтыбакан58 - степные качели на шести столбах.
Келин59 - сноха, невестка.
Канжар60 - кинжал.
Черноликий61– черное лицо, т.е., опозоренный.
Аке62 - отец.
Балам63 - сынок, доченька.
Одиночество красит только бога64 - казахская народная пословица.

Укы65 – сова, а также пучок совиных перьев на головном уборе, который служил оберегом.

Апа66 - обращение к пожилой женщине, бабушка.

Шенгиль67- засухоустойчивый, колючий степной кустарник.

Мыстан68 – злая ведьма, колдунья, персонаж казахских народных сказок.

Лисы всего лишь будет сон помет69 – казахская народная пословица.

Боза и шарап70 - боза- слабоалкогольный ферментированный напиток, изготовленный методом брожения из пшеницы, кукурузы или проса и шарап - вино.

Ханшайым71 - дочь хана, принцесса.

Шельпек72 - лепешка из теста, обжаренная в масле.

Тасбулак73 – в пер. каменный родник.

Дуана74 - аскет, бедный, странствующий отшельник, аналог арабского дервиша.


Сагыз75- каучуконосная степная или горная трава, используемая, как жвачка.

Сырнай76 – свирель из рога животного.

Саба77- большой бурдюк из выделанной прокопченной конской кожи для приготовления и хранения кумыса.

Тостаган78– чаша, выдолбленная из цельного куска дерева.

Излился камень светлым родником79 - см. тулпар41.

Таймас80 – тюркское мужское имя, переводится, как непоколебимый.

Первый удар81 - традиция воинственных кочевых народов, когда старший по
возрасту или тот, кто уступает в военной силе, в единоборстве имеет право первого удара, выстрела.

Уран82 - боевой клич, лозунг, призыв, девиз.

Палуан83 – силач, борец.
Нар84 (инер) - гибрид первого поколения одногорбого и двугорбого верблюдов, имеет на спине два невысоких и слитых воедино горба, выносливое и сильное животное .
Как на Небе коновязь85 - Полярная звезда – Железный кол. Это коновязь, вокруг которой кружатся небесные кони, это та ось, где возможен выход за пределы нашего мира. Когда не было ни неба, не земли, существовало только безбрежное море небытия – Тениз. Внутри него возник Белый Свет (Ак Жарык), породивший совершенное золотое яйцо. У него не было ни рук, ни ног, ни головы, но было движение, не было крыльев, но могло летать, не было рта, но голос исходил из него. Внутри него пребывал в глубоком сне бог Тенгри – отец и мать рода человеческого. Он спал бесконечно долго, а когда проснулся, не нашел выхода из яйца. Внутри него он обнаружил только железные молот и посох. С их помощью он разбил яйцо и вышел наружу. Из верхней половинки яйца вышел небесный свод Тангара, а из нижней – земная поверхность Теленгей. Небо давило сверху, и земля внизу разверзалась, наверху была мгла и внизу прах, опасаясь, что небо и земля снова могут слиться, Тенгри поддел посохом середину небесного свода и высоко поднял над головой, а затем, с помощью молота забил посох. Так он и остался там, в виде Полярной Звезды. Если его вырвать оттуда, небо и земля смешаются, и наступит конец света. Полярная звезда - это “небесное дымовое отверстие” - Центр Неба и вход в небесный мир.
Арай- арай86 – так окликали пастухи верблюдов.
Шекпен87 - рус. чекмень, верхняя мужская одежда в виде халата.
Шоре-шоре88 – а так окликали пастухи коз.
Кебин89 – аналог арабского – саван. Казахская народная пословица гласит: Не возвращается тот, кого одели в кебин*, возвращается тот, кто ушел в кольчуге.

Ата90 - дед, дедушка.

Суинши!91– этн. «радость-то, какая!» — возглас, предшествующий сообщению счастливой вести, за которую требуется вручить подарок, выкуп.

Агатай92 – ласковое обращение к старшим по возрасту братьям, мужчинам.

Сыбызгы93 – дудочка из тростника.

Жамбы94 - состязание стрелков из лука. Стрелок на всем скаку должен сбить серебряную монету, подвязанную ниткой к высокому шесту. Попасть нужно было в нитку.

Мерген95 – меткий стрелок.

Саукеле96 - свадебный головной убор невесты.

Анашым97 - ласковое обращение к матери.

Ойбай98 - междометие, выражающее удивление или страх.