Митряня и Лизутка

                Митряня и Лизутка.

Солнечный сентябрьский день лениво перевалил за полдень. Знойное солнышко подпекает еще по- летнему. Ему пока не мешают ласкать чуть побуревшую листву придорожной сирени и черемухи прозрачные ватные облака, что изредка появятся у дальнего, за Доном леса. На радость последние теплые деньки и пестрым подросшим цыплятам. Они резво трепыхаются в выбитых ямках. Пыль из под крыла мутными вихорками взлетает на серую от времени, с торчащей чуть не до конька лебедой, соломенную кровлю погребца. Словно муравьиная, кочка, который, скособочась от старости, пристроился возле дома Авдюхиных, богато заросшего вишенником. А за ним, укрытые от дороги и посторонних глаз, заросли сада.
 У Алешки- четвероклассника сегодня день особый, что- то вроде праздника, учительница раздавала книжки для чтения. В новеньком блестящем портфеле он нес несколько заветных тоненьких книжек с красивыми картинками. Это для себя. А еще утром ему под дорогу выполз на своих скрюченных ногах, грузно опираясь на вытертую до блеска ореховую палку,  дед Митряня. И теперь подмышкой другой руки, Алешка, словно драгоценность, нес потрепанный томик Дюма, выпрошенный у учительницы по записке деда.
 Побывать у них в доме было давней заветной мечтой Алешки, с тех пор, как впервые он побывал там с мамой, когда ходили забирать подшитые валенки. Но это было года два назад. И все, что тогда он увидел, до сего дня смутно стояло в сознании и будоражило мальчишечье воображение. Теперь это представлялось, как нагромождение всего, невообразимо интересного, на что можно смотреть, молча открыв рот, и потом долго вспоминать…
Улица была пуста, и Алешка про себя еще издали отметил, что на скамеечке у обшарпанного кирпичного дома Авдюхиных ни кого нет, что было очень кстати. И хорошо, если б заранее из него ни кто не вышел, не расстроил его мечту.
За крутым порогом скрипучей двери, на Алешку дохнуло запахом сена, овец и сыромятной кожи и еще чем- то необыкновенно чужим и старинным. На железных клиньях, вбитых меж закругленных от старости и сырости кирпичей, висели в связке яловые и кирзовые сапоги, отремонтированные сбруи и хомуты, подшитые, разных калибров, валенки. В углу, за огромным ворохом не чесанной овечьей волны, что горой высилась на низком топчане,  вложенные одна в другую, рядком, стояли большие и маленькие серо-зеленые плетеные кошелки. Во дворе, за стеной иногда слышались ритмичные удары молотка. Такие же, только более короткие и отрывистые, доносились из- за обитой кусками войлока двери избы.
В приоткрытую легонько дверь послышалось сопение, и хриповатый, похожий на женский голос, слегка заикаясь, позвал:
-И…и… кто там? И…и…заходи, што ль. А, эт ты, и…и…Лексей? - Посреди небольшой комнатки на низеньком табурете сидел почти голый по пояс хозяин. Белый, отекший и в складках торс его прикрывал только накинутый спереди на такую же белую шею блестящий от грязи и дратвы, фартук .-  А я чую, и…и… хтой- то по сенцам крадется, и...и…книжку принес? И…и…вот молодец. А то мне и…и… читать боле не чего.
Произносил он все это как то странно улыбаясь, или Алешке это показалось из за сверх меры располневших щек и век, от чего из за сузившихся щелок его глаза  напоминали глаза китайца.
-А ты- то и…и…читаешь, али...и…покуда не способен? – спрашивал дед, так же улыбаясь и не отрывая глаз от работы. В правой руке у него подпрыгивал легкий сапожный молоток, а левая ритмично доставала из уголка губ желтые гвоздики и заправляла их в крохотные отверстия в подошве сапога.
-Не, читаю, только тонюсенькие, а подрасту, буду как и ты, толстые…
-О- хи- хи- хи- дед азартно засмеялся– как я , говоришь? Вас то, вон, в школе всему научили, а я– хи- хи- самоучка.
-А делать все, тебя тоже ни кто не учил, сам? -  Алешке хотелось и поговорить с дедом- когда ж еще представится такая возможность, и скорее хотелось рассмотреть, что было перед глазами.
-Сам, а кто же? Я –ох! - он мотнул стриженной головой- Сызмальства был любопытный! - Он на минуту замолчал, простукивая по всей пробитой подошве, и теперь Алешка смог более подробно оглядеть содержимое комнаты.
 Мастер восседал возле довольно просторного верстака, но который был полностью заставлен баночками, коробочками, инструментом, всякого вида и назначения , кусками смолы, кожаными лоскутами , мотками дратвы и чем то еще не знакомым любопытным глазам Алешки.  Пол же  возле верстака и вокруг табурета деда был завален разного рода обувью. Из мебели в комнатке находились еще стол с горой вымытой посуды, заправленная кровать и короткая лавка у входной двери, на которой и устроился погостевать Алешка. Половину комнаты занимала массивная беленая русская печь с дощатыми приступками и множеством печурок..
 Не менее забавными представились ему и стены, украшенные самодельными резными киотками, со вставленными под стекло фотографиями разных размеров, и репродукциями с картин художников- какие поновее, иные покрытые слоем копоти, но рассматривать их было одинаково интересно. В простенке между окнами- резная полка с массивными книгами и стопкой газет.
Но самым интересным объектом оказался на стене черный ящичек радиоприемника с золотистыми ободками на круглых ручках, белыми, словно кусочки рафинада, кнопками и такими же яркими буквами- «Воронеж». Такого чуда во всей деревне больше не было ни у кого.
Но пока это «чудо» молчало, не плохо было послушать и деда Митряню. А тот, заметив растерянный взгляд гостя, так же щурясь, сообщил:
-Я в твои годы тоже любитель был посмотреть, как другие люди живут. Антиресно? Погоди, вот Лизутка придет, я ей скажу, что б она показала тебе свою «холобудку». Лизутка у нас сестрица забавная, хоть нам ее забава когда- то дорого стоила.
Деду, видимо, очень хотелось хоть чем- то отблагодарить Алешку, и вдвойне было приятно осознавать, что тот его внимательно слушает. И дед сняв с «лапки» один сапог и натянув другой, не прерывая работы с упоением рассказывал события из своей жизни.
-Вот, сижу теперь, чурка- чуркой. А я ведь, Ленюшка, не завсегда был анвалидом то. Мне ж пятнадцать годков уж было, как случись это. На то- то кажуть, отца- мать слушать надо. Ты то, как, слушаешь?- Дед на секунду прервался, и опять улыбаясь, посмотрел на Алешку.
Тот , что б не прерывать рассказ деда, быстро закивал:
-Да, да, слушаюсь…
-Вот, вот, а я то не послушал…Тады, апосля Гражданской в нашей местности много разных оружиев оставалось.  И я то, возьми да и принеси один револьвер домой. А чтоб батенька- то не узнал, спрятал его на печи. А мы- то с Лизуткой спокон веку вместе, и на лежанке вдвоем спали. И надо ведь ей было откопать в тряпках этот самый револьвер, ну и ни с того, ни с сего она и нажми на самое не подходящее место, да обои коленки мне и прострели. Вот как.  Ее, беднягу, с того и самую младенская затрепала, в голову кинулась, а я к тому и заикаться стал, а ноги то уж совсем ни куды. И мамака слезами изошла- ее ведь у нас молодую схоронили. Как счас помню, до того добрая была- старик на время положил пухлые, словно белый хлеб ладони на фартук, посмотрел в окно и мечтательно добавил- бывало, ни когда в обиду не даст. Батяня- то чуть что, хвать за кнут, а мамака  загородит собой и ему: «Остынь, Авдюша, остынь.»
-А как же вы без мамы то, потом?..-Алешка от удивления открыл рот. Он видел, как живут без отцов, как например его соседи, Конятовы- три пацана и столько же девчонок, или его друг- Вовка Родин живет один с мамой, а отца почему- то тоже нет, ну ни чего, живут. А вот как без мамы- этого он себе представить не мог, просто ни как.
-И- и, родненькай, чего тока не было- дед Митряня сложил руки на истертой до бела подошве сапога и чему то снова улыбаясь, закивал- и уж сколько прошло, а иной раз вспомнишь, аж по коже мороз. Батяня- то у нас был дюжа сурьезный- против не говори, а что ты скажешь? А нас- то сталось три рта, и кормить и присматривать один- то не управлялся. Ну и привел тетку. Тоже с четырьмя.
 А оно может и ни чего бы, да ведь детишки то народ бестолковый- так над нами теткины ребята подсмеивались, а оно обидно. За себя я ни чего, Лизутку было жаль. Так вот иной раз и не утерпишь, подденешь маленько.  А расчет-то один, они сразу к своей матери. Тетка нам ни слова не скажет, а придет батя с под стада, он то у нас всю жизнь в пастухах, и расплачется ему. Тут мне и достанется. О- о- х… вечный ему покой…- дед опять заулыбался, посмотрел на Лешку и помолчал.
-Ты- то вот крохотный, а я то уж дылда был, с под кнута рубаха клоками летела, токо больно- то от обиды. А батя, хоть росточком был не велик, а ловкий. Норовит то меня, то Лизутку! А я на ее навалюсь, и сам принимаю за нее «горячие»! Потом- то приспособились с ней, чуть- что- нырь под печку. А то домой ночевать не идем, а нас и не ищут, им и горя мало. А мы тогда с Лизуткой закопаемся в скирд на ночь, об мамке напричитаемся досыта…И по снегу зимой босиком приходилось отступать от бати, а я- то хорош бегун? Батя меня в снег укатает, сечет, а Лизутка возля бегает, приседает, аж до хрипоты орет.
 Младшему, Сенечке не доставалось кнута, ему то и было либо шесть, али семь годков. С ним то, правда тоже не считались- что мы с Лизуткой ему дадим, бывало, то и съест, слабенький рос. Потому и теперь без здоровья.
В сенцах загремела дверь со двора, послышались неуверенные мужские шаги.
-Вон Лизутка идет, счас она тебя в «холобудку» свою сводит.
-Эт ктой то тут у нас, никак гости- в дверь вошла сестра деда Митряни, для постороннего человека одета очень странно, для Алешки уже привычно- в солдатскую гимнастерку, так же в «защитные» галифе, на голове солдатская пилотка и в довершение всего ноги обуты в кирзовые сапоги, да к тому же от нее резковато попахивало махоркой и табачным дымом.
Смотрела она, высоко задирая подбородок, глаза в это время неопределенно бегали из стороны в сторону. Желтыми, прокуренными пальцами она погладила по голове Алешку:
-До чего ж я люблю мальчишек, все будто себя маленькую вспоминаю, а девки- ну их, капризы…
-Лизут, уж я Алешеньке рассказал, как мы в детстве с тобой бедовали- пристукивая по сапогу приговаривал дед.- А ты б, родная, показала ему свою «холобудку», ему небось будя интиресно.
-А как же, покажу. А тебе, Алешенька, дюжа моя забава нравится?
Алешка торопливо закивал взъерошиным чубом:
 -А я нонча колотушку и  ветрячки делала- скворцы в лето весь вишенник посняли и теперь до яблок добираются. А чем мышей ловлю, видел? Ну пойдем покажу.
Лизутка нащупала у дверного косяка  красивый, разделанный разными вензелями костыль и постукивая им по стене сенец, повела Алешку во двор. Прошли через овечий, чисто выметенный сарай, вышли на вытоптанную тропинку, ведущую в сад. По обе стороны , в нескольких метрах от тропинки на невысоких шестках, возле зарослей вишни, трудились, позвякивая, Лизуткины ветрячки . Дохнуло ароматом осеннего сада.
-Во, пусть попугают пташек, а то они уж ни чего не боятся , а нет, я им колотушкой покажу кузькину мать- Лизутка уже постукивала  самодельной тростью по плетневой стенке ее летней резиденции- той самой «холобудки».
У Алешки сжалось сердце- сейчас он наконец то увидит то, о чем мечтают многие его ровесники, однако не всем подвалит такое счастье.
-Ну вот, заходи в мою «хватеру»- Лизутка распахнула дерюжчатый полог и перед Алешкиными глазами открылась невероятная картина- еще более интересная и необычная, чем рабочее место деда Митряни.
Стены небольшой комнатки- шалашика, словно яркими букетами цветов, аж до боли в глазах, сплошь разукрашены красочными праздничными плакатами, а где только остались свободные места- не менее нарядными открытками. Куда ни глянь- красное, зеленое, голубое! А в уголке, на столике, накрытой клетчатой клеенкой только что сделанная коробка колотушки и нехитрый инструмент- ножницы, плоскогубцы, различные прямые и гнутые шила, стамески и кое какие материалы- проволока, дощечки, жесть, гвозди. У стены постель- на березовых нарядных пенечках. А на полу несколько непонятных сетчатых коробочек.
-Ну вот, гляди, каков я зверолов- Лизутка подняла с пола одну из коробочек, Алешка вздрогнул- внутри сверкая малюсенькими бусинками глаз заметалось серое тельце мыши. Хозяйка положила коробочку на подставленные, слегка трясущиеся ручонки Алешки. Он и представить себе не мог, что можно увидеть настоящую мышку так близко. И главное, ее, живую, можно держать в своих руках и рассматривать у нее, словно игрушечные, розовые лапки и такие же ушки, тонюсенькие волоски беспрестанно шевелящихся усов, голубоватый пушок меховой «одежки»- сколько захочешь! А «серебрянный» хвостик так и хочется потрогать. А она, бедняжка, трясется от страха и ни куда не может убежать. Ему стало жаль несчастную мышь.
-Баба Лизута, а куда ты ее потом денешь?
-Да какой от нее прок? Вот посидит в тюрьме, другой раз будет знать, как у меня хлеб, да сало воровать, а  апосля выпущу.
У Алешки отлегло на сердце.
-А теперь пошли я тебя яблочками угощу- Лизутка сняла со стены решето, снова растворила полог и они прошли до ближайших яблонь. Осень только начинала хозяйничать в кущах сада. Спелые красочные плоды, оттягивая тонкие ветки, покачивались на уровне протянутой руки. Под кронами на еще зеленой траве, среди первых опавших листьев их немало валялось перезревших и подгнивших.
-Держи- ка крепче- она сунула в руки оробевшему Алешке решето, и запрокинув голову, начала срывать с веток самые крупные яблоки- угостишь своих дома.
Домой Алешка спешил с одним чувством- как бы что то не забыть рассказать маме из того, что увидел он нынче и узнал. Но он напрасно боялся.
С тех пор прошло ой как много лет. Только иногда, вроде бы и без особой причины, осень ли напомнит с ее ярко- грустноватой палитрой, спелые яблоки ли в саду всколыхнут что то в памяти, или грустная «Аленушка» у лесного озерка, что с картинки на стене в их старом доме, представят в яви давно уже ушедших Митряню и Лизутку. С чего бы?
19.02.2009 г.                Колесник А.В.