Тревожное лето 1956-го

Этот год не предвещал каких-либо неожиданностей. Занятия в школе шли своим чередом, с приближением летних каникул родители заговорили об отпуске.  Ежегодная поездка к родным сулила новые встречи и впечатления.  Как всегда, сначала предполагалось посетить Коробочкино, а после московскую родню. Больше всего времени мы должны были провести в Дольском. Это село меня притягивало как магнит. Думаю, я уже тогда заболел чувством Родины, и она у меня стала ассоциироваться прежде всего  с Подмосковьем, его природой. За границей мой  патриотизм стал осознанным. Я прекрасно понимал, какую страну представляю и гордился ею. Школа и всё наше окружение поддерживали в нас, детях, эти чувства. И вдруг общая атмосфера привычной гарнизонной жизни начала неуловимо меняться. Среди взрослых пошли какие-то тревожные разговоры, смысл которых стал понятен значительно позже. А пока мы наблюдали только некоторые странности. Исчезли плакаты с изображением Сталина, его имя перестали упоминать на праздники. Да и за столом, в офицерских компаниях всё больше звучало: «Хрущёв», «Двадцатый съезд». Трудно было предположить, что вскоре эти два слова вызовут в Польше такое цунами, которое захватит и едва не потопит всех нас. На самом деле, внутриполитический  кризис  назревал в  Польше давно. Доверенное лицо Сталина в этой стране, её первый президент Болеслав Берут был сторонником построения в Польше советской модели социализма. При нём началось поспешное создание колхозов, что привело к появлению дефицита на продовольственном рынке и росту цен на сельскохозяйственную продукцию. Это ударило по рабочим, зарплаты которых остались на прежнем уровне. При этом рабочим предъявлялись высокие трудовые требования. В стране росло глухое недовольство, искавшее своего выхода. И он последовал, спровоцированный решениями ХХ съезда КПСС. Во всём мире они были интерпретированы как разрыв новых лидеров СССР с практикой сталинизма. Как нельзя кстати,  12 марта 1956 года в Москве, во время работы съезда, умер Болеслав Берут.  Вокруг его смерти кружило много догадок. Существуют подозрения, что это могло быть хорошо подготовленное убийство.
К лету волны нарастающей критики культа личности И.В.Сталина в Москве докатились до Польши. 28 июня 1956 года начались забастовки и волнения рабочих в Познани.  Группы демонстрантов направились к главному управлению тайной полиции и тюрьме. Рабочие ворвались в тюрьму, освободили более 250 заключенных и вооружились на тюремном складе оружия. Когда для восстановления порядка была прислана польская армия, рабочие ответили ей бутылками с бензином, что заставило некоторых солдат оставить свои танки. На следующий день в забастовке участвовало почти всё население Познани. Рабочие требовали хлеба и свободы. Появились также  лозунги “Русские, идите домой”. Их подхватили в некоторых других городах.
Восстание в Познани  было подавлено с помощью советских войск. Мы знали от родителей о броске танков Рокоссовского и о рейде кораблей Балтийского флота в Гдыне. Становились известными некоторые подробности о  диких эксцессах, которые происходили на улицах Познани. Например, в польских газетах писалось о том, как молодые люди, дети репрессированных, интернированных поляков, брали следователей и членов их семей, водили по городу, раздевали до пояса и жгли на их теле газеты, не спеша, постепенно зажаривали людей... Несколько человек погибли. Такая первобытная жестокость вызывала непонимание и возмущение.
Тревожные сообщения о том, что происходит в Познани, заставило советское командование принять некоторые меры предосторожности. Членам офицерских семей запретили покидать территорию воинских городков, была усилена их охрана. Эти меры казались нам излишними. В отношениях с поляками до этого у нас не возникало каких-то трений или инцидентов. Мы свободно ходили в лес. Ездили на базар в Хачанов, за семь километров от Дуниново. И  никогда не возникало мыслей об угрожающей нам опасности. Поляки относились к нам более чем лояльно.
Единственный из известных мне примеров обратного свойства имел отношение не к сегодняшнему дню, а к прошлому. Со слов отца, в Дуниново на железной дороге служил поляк, участник похода на Киев в 1920 году. Узнав об этом, наши солдаты любили его поддеть. «А расскажи, – просили они бывшего легионера, – как вы драпали от Будённого». Тот немедленно приходил в ярость и со словами «Пся крев!» удалялся. Больше конфликтных историй я не знаю, да их, скорее всего, и не было. В подтверждение сказанному могу привести такой пример. Когда я перешёл в четвёртый класс и учился в Легнице, мы с ребятами частенько заглядывали на дом к одному старому поляку, филателисту. У него в шкафу стояли десятки альбомов с редкими марками. Мы подолгу их рассматривали  и были у старика постоянными покупателями. Отношения у нас сложились самые дружеские.
К счастью, внутриполитический кризис в Польше удалось погасить. Хотя ситуация во многих польских городах оставалась напряженной, командование разрешило отпуска офицерскому составу СГВ. Правда, до последнего момента не было уверенности, что наш поезд пропустят через границу. Ходили также слухи, что по дороге нас могут перехватить польские националисты. Глядя ночью в окно вагона, я пытался увидеть что-либо подозрительное. Но видел лишь силуэты деревьев и зайцев, мирно пасущихся на лугу в свете луны. А утром мы приехали в Брест. В то время я, конечно, не мог предположить, что пережитые нами в Польше события лишь прелюдия к ещё более масштабным трансформациям в социалистическом лагере в будущем. Кажется, Карл Маркс по этому поводу заметил: "Крот истории роет медленно, но неутомимо".