Зарайщица, часть 6

Немного помолчав, Марфа продолжила:


- Знаете, Костя,  в то время меня еще и в проекте не было, но я четко, из рассказов матери, представляю то время.  Далекая деревенька со смешным названием Томаса, или может быть Тамака.... Я уже точно и не помню. Мама, как то странно ее называла. В этой деревеньке жили мордва. Они, казались маме, очень смешными, когда разговаривали по русски, они путали  местоимения ОН и ОНА. Когда говорили он пошел за водой, это значит, что женщина пошла за водой, а когда говорили, что она сегодня будет дрова колоть - это значит, что мужчина  сегодня будет колоть дрова. Мама очень любила рассказывать о наших соседях и всегда смеялась, над курьезами с этими словами и действиями. А когда пришло время ехать к папе, то вся деревня пришла нас проводить. Мама, рассказывала, что они стояли, как на параде, по обе стороны дороги, по которой мы ехали на подводе. В подводу была запряжена соседская кобыла. Они стояли и молчали. Это молчание, говорила мама, напоминало молчание ягнят, перед закланием. Они отлично все понимали, куда мы едем и все возможные риски связанные с этим переездом. Я не знаю, я не в праве судить моих родителей, но если бы мама не поехала, меня бы на свете не было, а может и родилась бы но уже позже, когда отец вернулся. Но, что случилось, то случилось. А случилось, холодное лето 1953 года. Тогда многим политическим заключенным дали амнистию и послабление режима, а так же разрешили жить в вольном поселении в пределах округа не дальше 100км от места отбывания наказания. В августе наш отец вышел на свободу, правда условно, и ему разрешили работать. Вот тогда он и устроился в лесничество лесником, а когда постановлением Президиума Совета СССР от 3 декабря 1953 года, было принято решение об образовании Магаданской области с центральным областным городом Магадан, ситуация совсем изменилась в лучшую строну. Стали организовываться  лесничества, заповедники, появилось много новых поселков и селений. Конечно, в этих поселках и селениях жили в основном ссыльные и осужденные, отбывшие свои наказания, поскольку многим идти было уже некуда, а иным не разрешали покидать Магаданскую область. Строились дороги, открывались заводики, лесопилки и другие промыслы. Рабочие руки были нужны повсюду.  Мой отец, жизнь в лагере его сломала, в лагере заболел туберкулезом, поэтому нашел себе работу в урочище реки Яна, в тамошнем заповеднике. Ему разрешили построить дом и хозяйственные постройки, и привезти свою семью. Мама рассказывала, как было трудно первое время. Как строились, как разрабатывали землю, заводили хозяйство и живность. Отец все время удивлялся ей, как она москвичка,  в четвертом поколении, так умело управляется с новым хозяйством. Мама больше не пошла работать, поэтом все свое время уделяла дому и образованию Марии и Полины. У нее это не плохо получалось, поскольку позже, когда она стала меня учить, часто ее заменяли мои сестры. И не смотря ни на какие трудности, мама с папой были счастливы. Они радовались всему- просто свободе передвигаться, лесу, зверью, и даже медведю, повадившемуся к нам в погреб за репой и морковкой. Мама, за время войны научилась доить козу и печь вкусный хлеб и выпечку. Хотя, отцу платили мало, но этих денег хватало на одежду и припасы в  виде муки, круп, соли и сахару, остальное мама выращивала сама, конечно с нашей помощью. В конце мая 1954 года, родилась я. Отец, так перенервничал, что слег, и заболел. Мама сама справилась с родами, пригласив из ближайшей деревни повитуху. Я родилась слабенькой, маленькой, но крикливой. Как говорила мама, что отец не мог налюбоваться,  таким  подарочком судьбы. Он назвал меня Дарьей. Он придумал или перенял мне ласковое имя  из сказов   Бажова - Даренушка или Подаренушка. Он очень любил в холодные вечера забраться на лежанку на печи, посадить меня рядом и читать сказы Бажова. У меня до сих пор есть книга "Малахитовая шкатулка", правда это уже новое издание, но я иногда просто ее открываю и сижу вспоминаю, те далекие и замечательные дни моего, столь короткого, детства. А у вас, Костя,  есть любимая книжка детства -  вдруг спросила Марфа Костю.


- Да, была и не одна. Мне отец с матерью покупали все новинки, которые в то время появлялись в магазинах. Но мои самые любимые книги - "Три мушкетера", "Дети капитана Гранта". Я всегда представлял, как я путешествую и сражаюсь... Вот и  до сих пор и сражаюсь с ветряными мельницами, а их меньше не становится - задумчиво произнес  Костя, беря чашку с чаем.


- А у меня книжек практически не было, мне покупали только ноты и партитуры, чтобы я училась музыке и пению. А  так хотелось просто побегать во дворе с мальчишками. У нас рядом с домом был пруд. Там мальчишки нашего двора соорудили плот, поставили флаг и плавали туда и сюда. Они, иногда приглашали и  меня, но я всегда отказывалась.  Мне  очень хотелось, бросить скрипку и все ноты и прокатиться на плоту по пруду. Крикнуть тому, кто стоит на берегу - отдать швартовы или подай чалку, хотя, что эти слова обозначали я и   сама  не знала. Но, увы, не пришлось... - с грустью, почти прошептала  Настена.


- Ничего, Настена, прорвемся, вернее уже прорвались, теперь только бы выстоять день да ночь продержаться. Помощь пришла... Помнишь, как в сказке - "Мальчиш -  кибальчиш".  А наша жизнь отнюдь не сказка,  даже названия не могу придумать... До сих пор не могу понять, как мы, такие маленькие девчоночки, смогли выжить в этих застенках. В гестапо и то милосерднее были, после пыток расстреливали, а нас... Нам и эта милость была заказана. Да, что говорить, живы,  тело живет, а душа мертва... А как душу воскресить не знаю. Думала сдохнет мразь, полегчает, ан нет, еще хуже стало, дерьмо полезло даже из ушей... Это к лучшему... Наверное, а вернее  сказать, хочется верить в то, что скоро все пройдет и станет легче жить.   Так  же в лучшее верили и мы, там в урочище реки Яны, когда просто жили и радовались, что выжили .... Почти четырнадцать счастливых и не очень лет, мы там прожили. Но прожили на свободе и сытости. Отец стал часто болеть. Маша вышла замуж, жила уже с мужем в отдаленном поселке. Толя, ее муж тоже работал лесником. Детей у них не получилось завести. Однажды Машу подстерегли браконьеры и изнасиловали, а она была беременна. Потом ее нашли чуть живую с петлей на шее. Она хотела повеситься, но веревка слабая оказалась и оборвалась. Мама выходила ее, а вот детей больше Бог не дал. И вот опять счастье пришло к нам в дом вместе с Полиной,  ее беременностью и ее парнем.  Для кого - то беременность это обуза, а для нас это была радость  и великое счастье. У нас в заповеднике служил ветеринаром Чубатаев Иван Данилович. Он был тоже из расконвоированных. Тоже, как мой отец остался здесь, поскольку идти было некуда. Он просидел более 20 лет в Колымских лагерях, и по старости, ему в ту пору было уже почти 75 лет  исполнилось,  вышел  на вольное поселение. Свои 25 лет Иван Данилович схлопотал за вредительство, он утилизировал 56 коров больных ящуром, без согласия на то нашей партии и ее руководства. Когда стали разбираться, то его, ветеринара, признали виновным  и осудили на 25 лет Колымы.  После того, как его отпустили  на вольное  поселение,  он и пришел  в это урочище на место ветврача. В урочище водилось много зверья и в том числе копытных.  Иван Данилыч взял себе в помощники молодого паренька из соседнего поселка, как же его звали, кажется Лешкой, а фамилию не помню.  Лешка всегда сопровождал Ивана Даниловича и нашу Полину,  поскольку Полина выучилась на медсестру, закончив курсы  в  Магадане. Полинка делала уколы больным животным, кормила и подкармливала их солью и витаминами, а Лешка таскал за ней рюкзаки и берданку. Полинка выросла шустрой и славной девушкой. Иван Данилович хотел уйти на покой, и оставить себе на замену, Полинку и Лешку. Он первый догадался, что между ними случилась любовь, и не простая любовь, а пришла настоящая любовь, а  общее дело, урочище  их объединило в семью. Однажды он пришел к нам на кордон и говорит отцу, что мол пора пироги печь, сваты будут, время пришло в урочище еще одну избу ставить,  новая  семья родилась. Позже,  Полинка все рассказала нам. Она рассказала,  как познакомились с Лешкой, как  они  дружили и работали вместе, как это случилось, по любви случилось, а еще призналась, что ждет ребенка. Полинке в то время,  а это уже шел 1969,  исполнилось  тридцать один год. Мать с отцом были безмерно счастливы. Решили на Троицу зарезать свинью, и справить настоящую свадьбу, но свадьбы не случилось, а случилось то, чему даже и названия придумать сложно. Нелюди.  Эти сволочи, их и  людьми то назвать невозможно, хуже дикого зверя.... Не могу больше,  Костя  давай  прервемся,  потом продолжим, завтра,  в это же время  приходи, а сейчас не могу. Те четырнадцать лет, мне кажутся сейчас сказкой, а остальное , да,  что  и  говорить и жизнью назвать сложно... -  почти выкрикнула Марфа, а затем  встала и, не прощаясь,  поднялась на верх  к себе.


- Вот так то, Костя. Столько лет прошло, а боль не утихает. Я думала эта мразь сдохнет, легче станет, а нет.А у меня вообще все просто было. Мама и папа, бабушка и дедушка музыканты. Жили мы на Чистых прудах в Москве. Жили скромно. Одним слово - евреи. Всего боялись, больше помалкивали. Одну ошибку сделали. Только одну... Я ведь хорошенькая была, тоненькая, как тростиночка, прекрасно играла на скрипке. Вот бы и играла в каком - ни будь оркестрике, но однажды меня прослушал один очень известный концертмейстер и сказал, что мне необходимо заняться вокалом и петь в опере. Как же бабушка с дедушкой обрадовались, что появилась возможность из внучки сделать приму. Мы, евреи, нам это нельзя. Но, для еврея ничего не возможного нет. Меня стали показывать, нашли педагога, хорошего педагога, и вот пришло время, я стою на сцене и пою. Я, так волновалась, но дедушка сидел в суфлерской  будке, отбивал такты и подсказывал слова. Премьера прошла прекрасно. Я стала петь и постепенно мне стали давать первые партии. Лучше бы не давали или выгнали из театра. У меня появились поклонники, но самый главный поклонник был всегда рядом, это был мой дед. Он играл в оркестре  театра  и всюду меня сопровождал, и отбивая всех  моих поклонников. Я была счастлива, молода и, могу сейчас сказать, что красива. Я не думала, что в один миг все может изменится. Была премьера. В правительственной ложе сидели несколько мужчин и две женщины. Мне, наш директор, сказал, чтобы на поклон я обратила внимание на ложу и продублировала для них еще раз поклон. Что они хотят преподнести мне корзину цветов на сцену. Я спела, как мне показалось заключительную партию замечательно. Голос только набирал мощь и красоту. Я была счастлива. Мне принесли целую корзину роз. Я выполнила просьбу директора и пошла к себе в грим  уборную. Как только я сняла свое платье, ко мне без стука вошел незнакомый мужчина.Я до сих пор помню его сытую круглую с маленькими усиками, потную и влажную харю, иначе не назовешь. Я ничего не успела сказать, как он развернул меня к себе спиной и стал стаскивать с меня одежду и белье. Он был здоров и силен, а я маленькая, хрупкая девчонка. Пока он расстегивал свои штаны, он держал меня мертвой ваткой, придавив меня грудью к столику, так сильно, что я ни крикнуть ни сопротивляться не могла. Он обзывал меня шлюхой и другими мерзкими словами и хрипел, и дышал мне в спину перегаром. Я пыталась вырваться, но он был на много сильнее меня. Вдруг я увидела на соседнем столике одеколон в большом хрустальном флаконе. И когда он меня перевернул, я успела его схватить и ударить его, что есть мочи по голове. Удар пришелся в висок. Мерзавец упал и умер. Только потом, я услышала, как за дверью, двое молодцов держат и не пускают моего дедушку ко мне. Я ничего не соображала, я была в шоке. Когда в гримерку ко мне ворвался дед и те два парня, то я просто сидела в изнеможении на полу и держала одеколон в руках, а это упырь лежал рядом в луже крови. Я была, как во сне. Я оделась в присутствии директора, дедушки и этих двух охранников. Потом приехали муровцы и отвезли меня в МУР. Вот так и закончилась моя певческая карьера, зато потом много пришлось играть в нашем театре жизни и смерти.


-  Да, Настена, извините, как вас называть лучше? - спросил Костя.


- Да, так меня все зовут, так и зовите. Вы извините меня, мы все со своим багажом. Мне нужно подняться к Марфе. У нее давление. Вы сами оденьтесь и захлопните дверь, а завтра в это же время вас ждем. Хорошо?  А я пока обзвоню всех  наших и поговорю с ними. Завтра дам вам полный  отчет о проделанной работе - с долей иронии в голосе, сказала Настена и пошла наверх.


Костя немного посидел, приводя записи и мысли в порядок, затем оделся и вышел на набережную Сены. Уже вечерело. Фонари расцвечивали парк и деревья витиеватыми узорами. По набережной, спокойно прохаживались прохожие, они даже не догадывались, что творилось в душе Кости. А в душе нарастал гнев в пересмешку, с болью и безысходностью, и необходимостью все это дерьмо перелопатить, написать об этом,  чтобы потом  можно было просто жить и гулять по набережной Сены.

Продолжение следует...


-