Рука об руку

«Бобёр» плыл рядом, нагоняя на меня волну.
- Не надо,- попросил я, потому что уже пару раз глотнул речной воды.
- Учись плавать при волнах, - встряхивая мокрой головой, задорно выкрикнул он.
Я впервые в жизни переплывал Пахру. Несколько дней назад именно на ней научился плавать. «По собачьему», как вначале все дети, как показал «Бобёр», который сейчас меня страховал.
В жаркие летние дни нас - ребят - тянуло на реку. На окраине города Домодедова протекает Рожайка – речка мелкая; перейти такую вброд – не составляет особых усилий. Лишь в некоторых глубоких заводях можно отвести душу - поплавать. Да и то из одного конца в другой – метров десять. Не разгонишься. А купаться, не плавая, не интересно. Другое дело - река Пахра, куда Рожайка впадает. Там, чуть отойдёшь от берега, – уже «с головкой». Она протекает в четырёх километрах от города. Далековато, конечно. Но мы приспособились преодолевать это расстояние без проблем. В конце пятидесятых у окраины города, на пересечении Каширского шоссе с железной дорогой, находился шлагбаум. Водители грузовиков, стоявших у переезда, благосклонно подсаживали нас - детей, и довозили до конца посёлка Ям. Оттуда - немного пешком вдоль реки, и - вот он, заветный песочный пляж. По другую сторону от него на высоком берегу за соснами расположилась усадьба «Горки ленинские» - всемирно известный музей вождя.
Мы с «Бобром» проживали на окраине города в соседних домах на одной из улиц в районе, который назывался «За оврагом». Здесь ютились сплошь частные домики, как, в основном, во всех малых и больших городах России.
«Бобёр» был постарше меня на четыре года. Фамилию имел - Тарасов. А звался - Толиком. Почему прозвали «Бобром» затрудняюсь ответить. Только догадываюсь. Скорее всего, потому, что хорошо плавал, нырял и долго мог сидеть под водой, чем вызывал некоторую зависть у сверстников. Жил с матерью, бабушкой и отчимом дядей Борей. Мать - тетя Нина - отличалась весёлым нравом. К тридцати годам молодость ещё бурлила в её теле, стройность которого подчёркивали любимые ею цветистые короткие платья. Дядя Боря уступал ей в росте почти полголовы. Контраст бросался в глаза, когда парочка шла по улице. А по одиночке они практически не ходили. Всегда вместе, рука об руку: на работу, к знакомым, в кино или театр. Вел всегда дядя Боря. Потому что жену обожал. Даже мы, дети, это чувствовали. Тётя Нина воспринимала любовь мужа с королевской снисходительностью. Его особенное ухажерство предназначалось исключительно ей. Других женщин он не замечал. Неиссякаемое восхищение мужа, превозносило Нину над другими женщинами. Те чувствовали ущербную разницу своего положения и иной раз выплёскивали накопившуюся досаду на своих, не шибко ласковых мужей: смотри, мол, и учись, дорогой, как надо ухаживать за женой. Однако, восторженность Бориса, не мешала Нине иногда обращать внимание на других, мужчин. Особенно, если те превосходили ростом дядю Борю. К высоким мужчинам она испытывала непреодолимое влечение. Никто на улице этих тонкостей её характера не знал, и Тарасовы считались очень приличной парой.

Переплыв на другой берег, мы немного отдышались. Вернее, я. «Бобёр», как ни в чем не бывало, стал нырять и доставать большие ракушки. Одну из них он даже ухитрился вскрыть ногтями. Внутри находилась бесформенная скользкая бело-розовая масса, неприятная на вид и запах. Повертев ракушку в руках «Бобёр» забросил её к середине реки.
- Поплыли обратно? – заскучав, предложил он.
Я уже пришёл в себя от первого в жизни испытания рекой и согласился. Обратный путь уже не представлялся трудным. Боязнь глубины покинула меня. Появилась уверенность, что сил и умения вполне хватит на повторный заплыв.
- Попробуй саженьками, - на середине реки предложил «Бобер». Но я не рискнул. Так и доплыл «по собачьему».
- Ну, вот, теперь ты можешь один плавать на тот берег, - подытожил мой наставник.

Обратно нас с «Бобром» никто не хотел подвозить. Машины проносились мимо. Чтобы не терять времени даром, голосуя, шли по обочине в сторону города. Километра за полтора до него, когда из низины поднялись в гору, мы вообще перестали салютовать попутным машинам. Осталось недалеко. Теперь можно сойти с дороги, перейти полосу деревьев, высаженных вдоль неё и двигаться по тропинке с краю поля, поросшего овсом и викой. Так мы и сделали. По пути сорвали несколько стебельков этого вьющегося бобового растения. Но горошины его горькие и невкусные. Пары стручков хватило, чтобы удовлетворить любопытство. А есть уже хотелось по-настоящему.
Скоро перед нами открылся вид окраины города. Поле подходило к картофельным участкам. За ними длинной полосой вытянулся массив одноэтажных домиков с садами и десятком улочек выходящих к полю. И лишь чуть дальше и правее на всхолмленном горизонте виднелись двух- и трёхэтажные дома «Жил-городка», построенные немецкими военнопленными.
Мы уже видели начало нашей улицы. К ней вела наполовину заросшая полевая тропинка, впрочем, как и ко всем улочкам. По ней, сокращая расстояние, затопали наши усталые ноги. Пройти оставалось совсем немного.
- Смотри! – вдруг резко остановившись, показал рукой «Бобёр», – Там что-то горит.
Я увидел выросший в одно мгновенье столб дыма, как от большого костра. Не удивился бы такому в сентябре, когда костры жгут повсюду. Но в июле?
- Кажется, на нашей улице, - неуверенно предположил я.
- Вроде бы, да, - раздумывая и вглядываясь, согласился мой товарищ. Потом, повернувшись ко мне, твёрдо добавил: - Это пожар! Бежим скорее.
- А кто горит? – бросаясь вдогонку, крикнул я.

Горел дом «Бобра». Пламя ещё не вырвалось наружу. Дым валил из разбитого окна. Вдоль забора по участку, хрипя и лая, нервно бегали две собаки: бульдог и овчарка – любимцы дяди Бори. Сам он с топором в руке стоял между домом и забором.
- Не подходи, убью, - кричал он тем, кто пытался открыть запертую калитку.
Пожар ещё можно было потушить. Но стоящие на улице люди, оценивая угрозу, не решались проникнуть во двор. Соседка Тарасовых тетя Валя, чей дом вплотную подступал к горящему, причитала на всю улицу:
- Что ж ты делаешь, черт окаянный?! Сгорит теперь мой дом. Ой!
Схватила ком сухой земли и швырнула в Бориса. Потом побежала к себе в дом, голося:
- Помогите, люди добрые, вынести хоть что-нибудь.
На эти крики из соседних домов стали выбегать люди и спешить к месту пожара. Некоторые несли ведра с водой. Борис с собаками метался вдоль забора, потрясая топором.
- Что ты за зверь такой! - кричала наша соседка тётя Зина. – Не даёшь тушить. Значит, сам поджог, ирод. И собак спустил.
- Да, поджог! – дёрнувшись телом на её крик, выкрикнул Борис. - Только сунься. Зарублю на месте.
Лёнька Аникин решительно оторвал штакетину от забора, затем другую. Ему стал помогать молодой парень Юрка Шурыгин. Вместе они выломали в заборе дыру, через которую на улицу с лаем вылетели обе собаки. Их отогнали палками.
Этих собак я хорошо знал. Особенно одну – бульдога Карата. С ним я познакомился четыре года назад, когда мне было пять лет. Тарасовы относились к людям современным и обеспеченным. Оба работали на заводе в Москве. Борис начальником цеха, а Нина бухгалтером. Они первыми на нашей улице купили телевизор КВН. Приглашали соседей на коллективный просмотр телепередач. Вечерами компания, затаив дыхание, увлечённо просиживала перед маленьким светящимся экраном, увеличенным линзой. Особенно любили фильмы. По окончании просмотра, уходили не сразу: какое-то время обсуждали увиденное. Не обижали и нас детей, в том числе и меня. Всегда сажали впереди на низкую лавку.
По детской наивности я захаживал к ним довольно часто, совершенно не понимая, что мешаю их семейным делам. Тётя Нина угощала меня конфетами или печеньем. Дядя Боря гладил по голове и интересовался, чем занимается мой отец. Угощение и ласка, тем более, влекли меня в их дом. Я так запросто к ним захаживал ещё потому, что по вечерам их собаки обычно лежали на привязи у сарая. А вообще, я их очень боялся. Они казались мне большими и злыми.
В один из вечеров, когда все ребята разошлись по домам, я отправился к Тарасовым, ничего не опасаясь. Открыл запертую на щеколду калитку и пошёл себе по дорожке к дому. Каково же было моё изумление, когда из-за угла дома на меня выскочил бульдог Карат. Я обомлел, замер, а он встал передо мной в стойку и внимательно посмотрел мне прямо в глаза. Кажется, я заплакал от страха. Или заскулил. Только очень тихо, боясь, что пёс набросится на меня. Так мы и стояли друг перед другом. Как долго – не знаю.
Неожиданно открылось окно. Высунулась голова дяди Бори.
- На место Карат, - крикнул он, оценив мгновенно ситуацию, а мне сказал: - Иди, не бойся, он тебя не тронет.
Я не верил и продолжал стоять. Тогда дядя Боря наклонился из окна, подхватил меня и втащил в комнату. Через мгновенье в моих руках оказался ванильный сухарь, а перед глазами - экран телевизора. Дядя Боря много шутил, но я не смеялся: никак не мог прийти в себя. Когда кончился фильм, тётя Нина, видя, что я ещё не отошёл от страха, отвела меня домой.
С этого момента я перестал ходить к Тарасовым.
А ещё «Бобёр» мне рассказал, как дядя Боря однажды напоил Карата водкой, добавив тому в пищу и, как они смеялись, когда бульдог шатался и падал, и лапы у него заплетались.
«Бобру» повезло, что у него был дядя Боря. Тот купил ему всё: велосипед, футбольный мяч, коньки на ботиках и даже ласты. Я уж не говорю о часах, ножичках и тому подобных мелочах. Ничем подобным другие ребята похвастаться не могли. Может быть, поэтому «Бобёр» всегда отзывался об отчиме исключительно в уважительной форме.

Толику кто-то сунул верёвку, и тот привязал собак к чужому забору. Теперь только хозяин дома защищал, затеянный им пожар. Через дыру на участок уже пролез Лёнька, а за ним Юрка. Со штакетинами от забора они пошли на человека с топором. Но он увёртывался, размахивая своим оружием. Эту одержимость и ярость невозможно было одолеть. Лёнька при ударе выронил штакетину и не смог увернуться от топора ахнувшего ему в плечо. Зажав рану рукой, он побежал к калитке, которая уже была взломана. Борис перекинулся на Юрку. Тот, отбив штакетиной удар топора, выскочил на улицу. Борис - за ним. Люди стоявшие у калитки с криками расступились. Юрка помчался к околице, к полю. За ним, держа топор перед собой, бежал Борис. Скоро они скрылись, завернув за крайний дом.
Только теперь начали тушить пожар. Вылили всю воду, которая имелась в ближайших домах. Затем побежали с вёдрами к колонке на другой конец улицы. Принесли, да видно, опоздали. На всех окнах полопались стекла. Уже не дым, а пламя вырывалось наружу. Дом занимался. Он был обречён. Теперь соседи носили воду в свои дома и лезли на крыши, чтобы гасить искры, снопами взлетавшие с места пожара. Мой отец тоже устроился на верху лестницы у самого ската. С другой стороны нашего дома росла большая липа. Её ветви слегка нависали над кровлей. На это дерево залез я с бидоном воды. Именно отсюда мне открылось завораживающее зрелище огня. Восхищение было таково, что я не мог оторвать глаз. Смотрел на гигантское пламя, любуясь его переливами. Не видел беготни людей, не слышал их криков. Все мысли исчезли. Я забыл о «Бобре»: где он, что с ним, нужна ли ему помощь. Душа жила другим - колдовским зрелищем уничтожения, величественной неукротимостью огненного божества.
Дом был деревянный. Как только языки пламени вырвались наружу, он сразу вспыхнул и запылал огромным факелом. В чреве огня скрылись стены и крыша. Но его пиршество длилось недолго. В течение часа всё кончилось. Не помогли и пожарные машины. Они приехали поздно, когда крыша уже рухнула, а обуглившиеся брёвна стен яростно пожирались зевом пожара.
Сгорел дом и соседки тёти Вали. Правда, не весь. Только крыша. Шлакоблочные оштукатуренные стены остались стоять. Мебель, одежду, кухонную утварь удалось вынести.

В суматохе первых минут пожара меня увидела мать и отвела к нашему дому, где я находился сначала рядом с отцом, а затем сидя на высокой липе. Толика я потерял из виду. Изредка взглядом выхватывал его бабку, которая металась у горящего дома. В руках она держала сумку и небольшой ворох одежды. Тёти Нины на пожаре не было. Это точно.
Прибыла милиция, увела куда-то бабку с Толиком и некоторых свидетелей. Вернулись они уже поздно в темноте. С ними пришла тётя Нина. Тарасовы попросились к нам переночевать, собираясь уже завтра переехать к родственникам в Москву. Дядя Боря исчез. Юрка рассказал, что, убегая от него по полю, почувствовал вдруг отсутствие погони. Оглянувшись, увидел Бориса уходящим к посадке деревьев и кустов, вытянувшихся полосой вдоль шоссе. В них тот и скрылся. Его долго потом искала милиция, но не нашла.
Этот вечер и ночь мы провели с «Бобром». Он рассказал, что отчим приревновал мать к какому-то дяде. Придя с работы, устроил ей скандал. Не бил, но выгнал из дома вместе с бабушкой. Мать едва успела захватить документы и деньги. Сдвинул в большой комнате мебель, свалил в общую кучу телевизор, стол, стулья, одежду. Затем всё облил керосином и поджёг. Запер калитку забора и спустил собак.
- Остальное ты видел, - сказал «Бобёр».
- Что же теперь делать будете? – спросил я.
- В Москву поедем, к тётке.

В эту ночь мне не спалось. Толик же, которого положили рядом со мной, напротив, быстро уснул, намаявшись от переживаний. Когда под утро я уже начал засыпать, кто-то постучал в окно. Разбуженный отец, пошептавшись о чём-то с матерью, пошёл открывать дверь. У крыльца послышались голоса: отца и ещё кого-то.
Отец вернулся в комнату.
- Разбуди Нинку, - сказал он шёпотом матери. – Её - пришёл.
- Я не сплю, - ответила соседка.- Уже одеваюсь.
Скрипнула дверь. Послышались неразборчивые голоса: мужской и женский. Затем они стихли, удаляясь.
Примерно через час, когда на окне появилась солнечная полоска, дверь снова скрипнула. Тётя Нина вернулась.
- Ну что? - спросила моя мать. Ни она, ни отец, ни бабка Толика спать уже не ложились.
- Мы пойдём, - ответила тётя Нина. – Сейчас только возьму деньги, документы, и пойдём
- Куда? - испуганно спросила мать.
- В милицию, – послышался вздох, и тётя Нина вышла из дому.
Я встал с кровати, на цыпочках подбежал к окну. Скоро увидел, как из калитки вышли двое. На улице мужчина взял женщину под руку, и они пошли по улице, освещенные встающим солнцем.